CC BY
66УДК 808.1:94(37) ББК Т3(2)5
В. С. лунин
падение римской империи в русской общественной мысли xix века: а. и. герцен
Ключевые слова: Римская империя, кризис Римской империи, падение Римской империи, историческая наука, историография античной истории, русская общественная мысль, античный мир, деспотизм, христианство, христианская церковь.
V. S. Lunin
the fall of the roman empire in russian social thought of xix century: a. i. herzen
Key words: the Roman Empire, the crisis of the Roman Empire, the fall of the Roman Empire, the historical science, historiography of ancient history, Russian public opinion, the ancient world, despotism, Christianity, Christian Church
События былые немы и темны; люди настоящего, входя в тайники, в которых они схоронены, берут свой фонарь и одни и те же факты освещают разно, изменяют тенями
А. И. Герцен.
Поиск причин упадка и крушения Римской империи - самого крупного и могущественного государственного образования, которое когда-либо существовало в Западной Евразии, - ведется почти полторы тысячи лет. Некоторые исследователи полагают, что первые версии гибели Вечного города были выдвинуты уже в конце V в. марсельским пресвитером Сальвианом и его современником языческим историком Зосимой [32; 38].
Не угасал интерес к этой проблеме и в последующие столетия - в эпоху западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени. В конце XVIII в. Эдуард Гиббон (1737-1794) - автор знаменитой «Истории упадка и разрушения Римской империи» (1776-1788) - объяснял свой отказ от намерения «собрать в одно целое сведения о... писателях всех веков и всех наций», из которых он черпал материал для своей «истории», тем соображением, «что было бы трудно установить размеры такого каталога» [27, с. 1].
В Х1Х-ХХ вв. вокруг проблематики падения Римской империи формируются целые научные направления и школы (в рамках национальных историографий), на основе привлечения новых источников и их тщательного
(комбинированного) изучения в свет выходит большое количество фундаментальных трудов, вошедших в золотой фонд мировой исторической мысли [8; 57, с. 11, 774 -795].
Однако, несмотря на все усилия исследователей, «странная кончина римской Европы» и в начале XXI столетия остается «одной из величайших загадок мировой истории» [57, с. 9]. Своим жизненным драматизмом и масштабностью исторических последствий, своей поучительностью она до сих пор привлекает к себе внимание не только ученых-историков, но по-своему волнует умы и сердца представителей самой широкой общественности, в том числе деятелей культуры [43]. Одним их новейших примеров тому может служить философский роман-притча «Проповедь о падении Рима» французского прозаика Жерома Феррари, удостоенный в 2012 г. старейшей и престижнейшей в литературном мире Гонкуровской премии [46]. Осмысление «современной безнадежности» европейской цивилизации происходит в нем через сравнительное обращение к трагической судьбе Древнего Рима и многочисленным моральным увещеваниям Августина Блаженного: «Человек, в том что, ты претерпеваешь, нет твоей власти; в том, что ты делаешь, - воля твоя показыва-
ет себя виновной или невиновной» («Слово о разорении города Рима», III); «Те, которые думают, что всякое душевное зло происходит от тела, заблуждаются. ...Не плоть тленная сделала душу грешной, а грешница-душа сделала плоть тленной» («О Граде Божием», XIV, 1) и т. д.
В российском интеллектуальном сообществе впервые устойчивый интерес к проблеме заката и падения Римской империи, смены двух миров - старого (античного) на новый (средневековый) - возникает в первой половине XIX в. В этот период она попадает в поле зрения как первых отечественных историков-античников и медиевистов (Д. Л. Крюкова, Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, С. В. Ешевского и др.), так и некоторых их знаменитых современников из числа философов, публицистов, поэтов, писателей, переживавших в своем мировосприятии состояние «двукультурья и между-мирья» [35]. По образному выражению
B. К. Кантора, «тема Рима бесконечно преследовала русских мыслителей» [36, с. 21].
Среди них, как известно, одной из самых ярких фигур в 40-60-х гг. XIX в. был А. И. Герцен (1812-1870). По мнению известного российского богослова и философа
C. Н. Булгакова (1871-1944), из всех «представителей 48 года» он имел «.едва ли не самый широкий умственный кругозор», «многостороннюю образованность и замечательный литературный талант» [5, с. 232].
Самобытное творчество знаменитого «русского европейца» высоко ценил и Л. Н. Толстой. Сетуя на неспособность российской интеллигенции конца XIX века понять истинное его содержание, 12 октября 1905 года великий писатель-гуманист в своем дневнике констатировал, что Герцен «уже ожидает своих читателей впереди. И далеко над головами теперешней толпы передает свои мысли тем, которые будут в состоянии понять их» [54, с. 206].
В данной статье предпринята попытка показать взгляды А. И. Герцена на падение Западной Римской империи, которые в отечественной исторической науке еще не становились самостоятельным предметом исследования. Не без определенной идеологической подоплеки в ней преимущественно освещались воззрения русского мыслите-
ля на историю России, отдельные вопросы истории Западной Европы [1; 4; 6; 30; 33; 44; 49; 53; 58]. Значительное количество трудов, с различных мировоззренческих позиций, было опубликовано за прошедшее столетие по социальной философии Герцена, помогающей понять теоретические корни происхождения его конкретно-исторических взглядов [40; 50-52; 59].
Сегодня достоверно известно, что в огромном литературном наследии А. И. Герцена нет специальной работы о падении Римской империи. Однако этому поворотному пункту в развитии не только античной, но и в какой-то степени всей мировой истории он посвятил в своих трудах множество мыслей, суждений, высказываний, которые наглядно свидетельствуют о его способностях к глубокому и обостренному восприятию развития всемирно-исторического процесса и некоторых его исторических эпох [41, с. 567].
Конечно, с точки зрения основных требований научного познания истории, Герцен, как, впрочем, и другие представители русской дореволюционной общественной мысли, не являлся историком-античником академического толка [34, с. 125]. В своих произведениях он выступает прежде всего как философ, писатель, публицист, общественный деятель, мучительно размышлявший над судьбами России и всего человечества. Свое отношение к античной истории и культуре он чаще всего выстраивал на основе примата ценностного над познавательным [45, с. 262].
В то же время, на наш взгляд, нельзя недооценивать и собственно историографическое значение воззрений Герцена на упадок и крушение Римской империи. В первой половине XIX в. отечественное антиковедение еще только завершило свое становление в качестве особой отрасли научного знания и в нем отсутствовали специальные исследования данной проблемы [55, с. 112, 175]. Чаще всего она затрагивалась в общих чертах лишь в университетских курсах по всеобщей истории.
Не менее важно с научной точки зрения и то, что свои мысли о падении Рима Герцен формулировал на основе лишь воображения и интуиции, которыми так широко и умело пользовались историки-романтики того
времени [48]. Он прекрасно знал сочинения многих античных авторов, труды главных представителей не только российской, но и европейской исторической мысли конца XVIII - начала XIX в. [21, с. 484; 45, с. 247, 248, 322; 53, с. 139].
А. И. Герцен решительно отвергал многоликий научный дилетантизм, «энциклопедическую поверхностность». «Мир фактический, - писал он, - служит, без сомнения, основой науки; наука, опертая не на природе, не на фактах, есть именно туманная наука дилетантов» [11, с. 61]. Настойчивые попытки ученых подогнать прошлое под заранее «заготовленные теории» Герцен называл «иезуитизмом в истории». «Такое вызывание прошедшего, - подчеркивал он, - унизительно: это не есть истинное воззвание из мертвых, а чернокнижные нечистые попытки Аполлония Тианского» [21, с. 484].
С другой стороны, Герцен резко отзывался и о «примитивном специализме» (специализации), сторонники которого обращают все свое внимание на изложение одних лишь событий и фактов, которые в итоге образуют своеобразный каталог многообразных «частностей» и «дробностей» [11, с. 59-60]. Историков, которые пользуются только повествовательно-описательным методом, он называл «жалкими тружениками», «несчастными кариатидами», раздавленными множеством фактического материала [24, с. 8].
Идеалом для русского мыслителя были те «прекрасные и добросовестные мужи науки», которые склоняются «.пред объективным значением прошедшего» [21, с. 484].
Что же побуждало А. И. Герцена обратиться к проблеме падения Римской империи, к событиям, столь далеко по времени отстоявшими от XIX в., и тем самым в какой-то мере вторгнуться в сферу интересов профессиональных историков?
Чтобы адекватно ответить на этот вопрос, следует учесть еще одну важнейшую особенность понимания Герценым специфики исторического познания. «В наше время, - писал он в 1843 г. в своей первой статье о публичных чтениях Т. Н. Грановского, - история поглотила внимание всего человечества, и тем сильнее развивается жадное пытанье прошедшего, чем яснее видят, что былое про-
рочествует, что, устремляя взгляд назад, мы, как Янус, смотрим вперед. История - если не страшный суд человечества, то страшное оправдание, всехскорбящее прощение его. История - чистилище, в котором мало-помалу временное и случайное воскресает вечным и необходимым, тело смертное преображается в тело бессмертное» [24, с. 112113]. И тут же прибавляет: «Человечество в разные эпохи, в разных странах, оглядываясь назад, видит прошедшее, но самым образом воспринимания и отражения его раскрывает само себя» [24, с. 113].
Таким образом, обращение к истории («пытанье прошедшего»), по Герцену, необходимо не само по себе, не для простого «разузнавания» того, «что было», а прежде всего потому, что оно помогает самопознанию общества (всего человечества) в настоящем и позволяет предсказать его будущее («былое пророчествует»).
Кроме того, важно обратить внимание и на то, что А. И. Герцен, по сути дела, стоял у истоков персоналистичного, личностно-ориентированного подхода к изучению прошлого, получившего позднее глубокую разработку в творчестве Н. А. Бердяева [59]. Он настаивал на необходимости активной роли самого познающего субъекта в процессе исторического познания, призванного разоблачать любые попытки подавления свободы человека, во имя каких бы высоких идей прогресса и социального благоденствия они ни предпринимались. В письме к «Московским друзьям» от 19-20 июня 1851 г., разъясняя сущность своих теоретических взглядов на развитие истории, он пояснял: «Да, вы все не так смотрите на мою философию истории, это не наука, а обличение, это бич на нелепые теории. фермент - и больше ничего, но это захватывает и ведет к жизни, это сердит и заставляет думать» [16, с. 184].
В достижении единства науки и жизни, слова и дела Герцен видел главное и «великое призвание» не только русской философии [11, с. 73]. В его представлении аналогичная задача в XIX в. остро стояла и перед российскими университетами. «Преподавание, для приобретения сочувствия, - писал он в своем втором письме «О публичных чтениях г-на Грановского», - должно очиститься от школьного формализма, оно должно из
холодной замкнутости сухих односторон-ностей выйти в жизнь действительности, взволноваться ее вопросами, устремиться к ее стремлениям» [24, с. 122].
А И. Герцен высоко ценил труды французского историка-романтика Огюстена Тьерри (1795-1856), для которого «...изучение истории имело современный, живой, общественный интерес: он принялся за древнюю Францию, чтобы уяснить себе тяжкие вопросы о новой Франции, в которой он жил и для которой жил» [24, с. 8].
Именно под таким прежде всего углом зрения, а также на основе «любимых» своих исторических сравнений и параллелей Герцен подходил к собственному осмыслению античной истории, в том числе проблемы падения Рима [44, с. 264; 51, с. 253]. «Счастливы те, - писал он, - которые закрыли глаза, видя хоть издали деревья обетованного рая; большая часть умирает или в безумном бреду, или устремляя глаза на давящее небо и лежа на жестком, каленом песке. Древний мир в последние века своей жизни испытал всю горечь этой чаши; круче и сильнее переворота в истории не было» [21, с. 210].
Раньше всего сравнительно-исторический метод был использован Герценым для подкрепления главного чувства, объединявшего большинство «.русских людей того времени», - резко отрицательного, порой яростного неприятия общественных порядков официальной России (произвола властей, крепостного права, всевозможных цензурных стеснений и т. п.) [5, с. 241]. 11 сентября 1842 г. в своем «Дневнике» он с волнением сделал такую весьма примечательную запись: «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования... Была ли такая эпоха для какой-нибудь страны? Рим в последние века существования - и то нет. Там были святые воспоминания, было прошедшее, наконец, оскорбленный состоянием родины мог успокоиться в лоне юной религии, являвшейся во всей чистоте и поэзии. Нас убивает пустота и беспорядок в прошедшем, как в настоящем отсутствие всяких общих интересов [24, с. 226, 227].
Вторым, не менее важным, поводом обращения Герцена к проблеме падения Рима, особенно с середины XIX в., стал отказ от
идеи «европоцентризма», широко распространенной в то время не только в европейской общественной мысли, но и в исторической науке (Ф. Гизо, О. Тьерри и др.). Внимательно присмотревшись к заграничной жизни после эмиграции из России (1847), он уже в своей книге «С того берега» (1850), которая в XX столетии будет считаться наиболее ценной частью всего его наследия (А. Валецкий), пришел к выводу, что «видимая, старая, официальная Европа не спит -она умирает!» [23, с. 94].
Еще сильнее эсхатологические мотивы конца европейской цивилизации будут звучать у Герцена в статьях из цикла «Концы и начала», появившихся, по-видимому, не без влияния острых споров с И. С. Тургеневым во время его пребывания в Лондоне в середине мая 1862 г. В «новой Европе», раздражительно замечал Искандер, со страшной быстротой растет пустота жизни, мещанство, «наталкивая людей неясным пониманием, мертвящей скукой на всякого рода безумства - от игры на бирже, до игры в вертящие столы» [14, с. 416]. Он был первым русским эмигрантом, кто спросил европейцев: «А вы, разве вы свободны?» [18, с. 149].
Для теоретического обоснования своего разочарования в европейской цивилизации, последним словом которой стало создание «мещанского государства», Герцену и потребовалось, образно говоря, «воскресить» события, связанные с эпохой падения Рима. В письме к Н. П. Огареву 6-7 августа (2526 июля) 1867 г. он прямо заявлял, что придерживается своего «вечного сравнения» «Европы с падающим Римом» [17, с. 163].
Судя по содержанию эпистолярного наследия А. И. Герцена, интерес к проблеме упадка и крушения Римской империи проявился у него едва ли ни с первых опытов литературно-философского творчества. Уже в повести «Легенда», написанной в первоначальном виде в феврале 1835 г. в Крутицких казармах на основе переложения жизнеописания св. Феодоры в «Четьи-минеях» Димитрия Ростовского, он устами одного из главных ее героев выразил свою позицию по этому вопросу так: «Посмотри, как человек усиливается воздвигнуть башню Вавилонскую и как не может ничего сделать. Рим, твердейший столп храма земного, сильней-
шее проявление человека Адамова, последняя твердыня его, - разве не носил зародыш своей гибели в самом развитии своем?» [15, с. 93]. По мнению молодого философа, «остатки Вавилона, снедаемые собственными пороками» (властолюбием, сладострастием, сребролюбием и т. д.), неизбежно должны были погибнуть [15, с. 95].
Эта идея в дальнейшем будет одной из центральных во всех его рассуждениях о падении Римской империи. Так, в декабре 1843 г. во втором письме о публичных лекциях Т. Н. Грановского Герцен четко укажет на то, что античный мир «... не имел сам в себе средств обновления» [21, с. 490]. В жизни Рима, полагал он, всюду видны следы «разъедающей гангрены» и ирония «.видимой мощи, прикрывающей отчаянное бессилие» [21, с. 489].
В феврале 1844 г., размышляя уже над книгой немецкого историка П. Штура "Untergang der Naturstaaten" («Происхождение естественного государства»), в своем дневнике он снова повторит свою «любимую» мысль: «Рим и Греция пали сами от себя», в результате развившихся в них внутренних «смертных болезней» [24, с. 336].
Важно заметить, что данный вывод вполне соответствовал тому общему взгляду на падение Рима, который с конца XVIII в. доминировал среди представителей европейской историографии (Ш. Монтескье, Э. Гиббон, Ф. Гизо и др.) и, хотя и с некоторым опозданием, нашел сторонников среди первых российских историков всеобщей истории. Например, Т. Н. Грановский в публичных лекциях по истории Средних веков, слушателем которых был и А. И. Герцен, также исходил из того, что главная причина разложения Римской империи кроется в ней самой: «Не германцы сокрушили Римскую империю, а сама она отдалась им, вследствие внутренней органической порчи, точившей ее» [29, с. 312].
Однако А. И. Герцен не слепо повторял мысли знаменитых служителей Клио о «внутренней неизбежности» падения Римской империи. В отличие от них он, в частности, считал, что падение Рима началось не в последние полтора-два века его истории, а значительно раньше - уже в эпоху правления императоров из династии Юлиев-Клавдиев.
Передавая свои впечатления от чтения сочинений Тацита (ок. 58 - ок. 117), он в одном из своих ранних произведений «Из римских сцен» (1838) эмоционально писал: «Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть - как отходил в корчах, судорогах, с речью предсмертного бреда вечный город. Не личность цезарей, не личность их окружавших клевретов поражала меня, -страшная личность народа римского далеко покрывала их собой» [13, с. 183].
Внешне, подчеркивал Герцен во втором своем письме о «Публичных чтениях г. Грановского» (1843), в I—II вв. Рим стоял еще незыблемо, в полном своем величии. В жизни римлян «.все еще покойно и цветет, когда будущее, чреватое целым миром, хочет разверзнуться, но еще не разверзалось, когда сильная гроза предвидится, когда ее неотразимость очевидна, - но еще царит наружная тишина и тупое доверие к незыблемости и прочности существующего порядка» [21, с. 488].
На это «страшное зрелище» Герцен обратил внимание и в своих «Письмах об изучении природы (1845-1846). Императорский Рим, подчеркивалось в них, «.стоял сильно и тяготел над всем древним миром»; «все жизненные силы покоренных им народов текли в него»; он прокладывал свои каменные дороги и возводил вечные дворцы; «все пришло в порядок, и жизнь империи развертывалась величаво, могущественно»; в «его душе была бесконечная мощь и вместе с тем пустота, ничем не наполняемая - ни победами, ни юридической казуистикой, ни утонченной негой, ни развратом тирании и кровавых зрелищ» [19, с. 202].
К парадоксальной мысли о том, что «гниение изнутри» Вечного города началось с момента образования Римской империи, А. И. Герцен неоднократно возвращался и в своих работах, созданных в эмиграции [20, с. 507; 23, с. 29, 247].
Причем при показе основных конкретно-исторических проявлений этого «гниения» в античном мире своеобразным «когерентным лучом» для него неизменно будет выступать идея о верховной ценности человеческой личности и ее свободы, которая, как полагают многие современные исследователи, является главным смысловым ядром всей
его философии и философии истории, в том числе [2, с. 29; 3, с. 589; 7, с. 30-34; 31, с. 6; 42, с. 216].
В отличие от своего знаменитого современника, французского историка Франсуа Гизо (1787-1874), рассматривавшего переход к империи как «положительную попытку» преодоления изъянов «муниципального характера римского мира» [28, с. 45-49], Герцен именно в этом событии усматривал зародыш будущих бедствий древних римлян. В его представлении, установление сначала режима принципата, а позднее - домината, привели к возникновению «гнусного порядка азиатского деспотизма» - коренной причины разрушения самого могущественного государства Западного мира. Вот как писал он об этом в своем дневнике 20 июля 1844 г. под сильным впечатлением от прочитанной второй части работы немецкого историка А. Ф. Гфрёрера "Allgemeine КиЛе^еБсЫсЫе" («Всеобщая история церкви»): «Древний мир, умирая, утратил почти все человеческое достоинство; то, что было посеяно всеми цезарями, развилось при Диоклетиане. Диоклетиан делается царем в смысле восточном, в нашем смысле он отрезывается ото всех, он является мистическим лицом, божеством. .. .Диоклетиана монархия вполне развилась при Константине - гнусная, рабская, чиновничья, подлая» [24, с. 366].
По Герцену, основы гражданского строя Римской республики, считавшиеся в течение нескольких веков единственно истинными и незыблемыми, «были поруганы какой-то нелепой пародией на них во времена империи» [23, с. 218]. Свободные римляне не только лишились реальных гражданских прав (участия в принятии законов, выборах должностных лиц и т. д.), но окончательно утратили и без того очень «чахлые» ростки личной свободы. Общим правилом в римском обществе при императорах становятся «насилие, ложь, свирепость, корыстное раболепство, ограниченность, потеря всякого чувства человеческого достоинства.» [23, с. 99]. На всех римских граждан начинают распространяться унизительные наказания, вплоть до пыток, «.в делах оскорбления величества» императора [24, с. 366].
Не без влияния, по-видимому, Т. Н. Грановского основной «врожденный порок» ан-
тичного мира А. И. Герцен видел в том, что он был не антропоцентричным: личность человека как «действительная вершина исторического мира», к которой «все примыкает, ею все живет», была пожертвована в нем интересам государства и гражданина [24, с. 155, 159, 160, 165]. Закончилось это тем, отмечал он, «что индивидуальная, случайная личность императоров римских поглотила город городов. Апотеоза Неронов, Клавдиев и деспотизм их были ироническим отрицанием одного из главнейших начал эллинского мира в нем самом. Тогда наступило время смерти для него и время рождения нового мира» [11, с. 424].
Усилением тенденции к деспотизации власти в Римской империи А. И. Герцен объяснял и основание ее новой столицы - Константинополя. «Рим, - писал он, - это европейская почва! Новой, поглощающей всякую свободу власти надобно было новый город, свой Петербург, - Константин нашел его» [24, с. 366].
Непомерно возраставшее самовластие римских цезарей, полагал Герцен, отразилось даже на их внешнем облике. На основе физиогномического анализа выставленной в Ватикане археологической коллекции римских бюстов и статуй императорской эпохи (до наших дней дошло примерно 113 портретов правящей элиты Римской империи. -В. Л.), он выделял среди римских властителей два основных типа: один среди них несет на себе печать плотского и нравственного падения, «загрязненные черты развратом и обжорством, кровью и всем на свете.», другой - «это тип военачальников, в которых вымерло все гражданское, все человеческое, и осталась одна страсть - повелевать; .это -монахи властолюбия» [9, с. 62-63].
Следует заметить, что при всей своей публицистической резкости данное восприятие образа римских императоров является вполне объективным. Оно не противоречит выводам некоторых авторитетных современных исследователей (Г. Хафнер), согласно которым в римском портрете эпохи Империи признаки старых римских добродетелей постепенно исчезают, а на смену им приходит образ правителя - бога, лишенного теперь всего человеческого и при созерцании которого подданный с «благоговением» должен
ощущать лишь свою полную ничтожность [56, с. 301].
Немалой заслугой Герцена является, на наш взгляд, и то, что он впервые в отечественной историографии античной истории обратил внимание на негативные морально-психологические процессы, разрушавшие Римскую империю. В его представлении римское общество в этот период начинает терять былое единство на основе служения своему отечеству (Риму) как одной из высших нравственных добродетелей римской гражданской общины (цивитас), расслаивается на несколько основных групп людей, отличавшихся друг от друга не только имущественным и правовым положением, но и различным пониманием цели и смысла жизни. К первой группе свободных римлян Герцен относил тех, кто презирал смерть, не верил жизни и готов был пойти «.на разрушение древней вести до последнего камня»; ко второй - «фанатиков», ожидавших, «что древняя весь возникнет с допуническими добродетелями» [14, с. 387]. Но самой многочисленной и «опасной» для судеб Рима была, по его мнению, третья группа - «толпа не слепых и не зрячих, толпа миопов, которые за недосугом ежедневных забот, за военными новостями, за сенатскими делами, придворными сплетнями, схоластической меледой и бесконечной задачей домашнего хозяйства ничего не видели: ни Катилину, ни смерти» [14, с. 387].
Глубокий кризис, как справедливо считал Герцен, поразил в Римской империи не только государственное устройство и общество, но и ее культуру (по его терминологии - «умственный быт». - В. Л.). Так, в развитии античной литературы, особенно в ГУ-У вв., он чутко уловил отрыв от реальных жизненных проблем, «подлое» заискивание перед властью и отсутствие глубокой мысли. И если Т. Н. Грановский к аналогичному выводу пришел на основе анализа творчества древнеримского поэта и ритора Авсония (ок. 310 - ок. 394), то его благодарный слушатель - на примере другого известного гало-римского литератора - Сидония Аполлинария (ок. 430 - ок. 486). Несмотря на то что Галлию в то время уже «терзали варвары», он писал хвалебные панегирики римским императорам (своему тестю Авиту,
Майориану, Антемию Прокопию), за что был награжден бронзовой статуей на Форуме, назначен префектом Рима и даже включен в список патрициев и сенаторов. «В этом равнодушии общества, в этих занятиях мелочами, когда разрушается целый мир, - подчеркивал Герцен, - есть что-то веющее холодом того жалкого старчества людей, которые делаются ничтожными и суетными на краю могилы» [21, с. 490].
Особенно возмущали Герцена напыщенность и многословие Сидония. «Люди, которым нечего сказать, - подчеркивал он, -только и знают, что болтать. Чтобы скрыть отсутствие инициативы, бедность мысли, они заполняют фиоритурами огромную пустоту, давящую их словно упрек, словно угрызения совести. И если полумирской Аполлоний Сидоний интересует нас, то лишь потому, что он описал современные ему нравы, и мы можем в его рассказах проследить с чисто нервным возбуждением за успехами смерти, судорогами агонизирующей цивилизации» [25, с. 248].
Глубокие замечания содержатся в работах А. И. Герцена о кризисном состоянии традиционной римской религии в Римской империи. «.Обоготворение цезарей, - писал он, - фактически снимало язычество, перенося богов совсем на иную почву. .Поклонение Клавдию или Нерону смешивало божественное с существующим человеком -это своего рода атеизм» [19, с. 218]. Религиозные нормы римляне начинают выполнять формально и «лукаво»: «на улице они поклонялись тому, над чем ругались дома.» [19, с. 218].
С другой стороны, Герцен вполне объективно указывал и на крах всех попыток «модернизировать» обветшавшее в эпоху Империи язычество с помощью философии. Особое внимание при этом в своих работах он уделил характеристике неоплатонизма. В учении Плотина, его ученика Порфирия, а также Ямвлиха он усматривал последний «отчаянный опыт древнего разума спастись своими средствами» [19, с. 204]. Признавая этот опыт величественным по замыслу, он считал его неудачным по воплощению на основе философского эклектизма, отягощенного трудным, запутанным, малопонятным простому народу языком. «У неопла-
тоников, - писал Герцен, - .пробиваются великие слова: примирение, обновление, но они остаются отвлеченными, неудобопонятными.; неоплатонизм был для ученых, для немногих»; он мечтал «.новое вино налить в старые мехи» и поэтому им невозможно было остановить падение Рима [19, с. 204].
С этих же позиций А. И. Герцен подходил и к объяснению «феномена»императора Флавия Клавдия Юлия (360-363), пытавшегося, как известно, с помощью философии неоплатонизма, прежде всего учения Ямвли-ха, вернуть язычеству то положение, которое оно занимало в Римской империи до Константина [39, с. 117, 118].
При всем своем гиперкритическом восприятии позднеримских властителей А. И. Герцен с большим уважением отзывался о Юлиане Отступнике, в лице которого «.древний мир очистился, просиял, как будто сознательно приготовляясь к честной и беспостыдной кончине» [19, с. 207-208]. Он отмечал его твердую и благородную волю, строгие и высокие нравы, гениальный ум. Но даже эти редкие для любого политика качества не помогли Юлиану придать «второе дыхание» римскому язычеству. «Все тщетно! - подчеркивал Герцен. - Воскресить прошедшее было просто невозможно. Мало зрелищ более торжественных и успокоительных, как бессилие таких гигантов, как Юлиан, против духа времени; по их силе и по бессилию действия можно легко измерить всю несостоятельность несхороненного прошедшего против нарождающегося будущего» [19, с. 208].
Под «нарождающимся будущим» А. И. Герцен имел в виду христианство, религию, с которой, по его мнению, «свободный человек гибнущего Рима так же мало имел связи, как с политеизмом» [23, с. 100].
В связи с этим следует заметить, что в конце XVШ - начале XIX в. в интерпретации проблемы роли христианства в судьбах Римской империи в европейской историографии сложились два основных подхода. Первый из них, господствовавший на протяжении всего западноевропейского Средневековья, вел происхождение от Августина Блаженного, Иеронима Стридонского и других христианских писателей, считавших, что главной причиной падения Рима является Божья
воля, или, иначе говоря, Божественное Провидение. Поэтому церковь, полагали они, не может быть виновницей случившейся катастрофы [32].
Второй подход к данной проблеме одним из первых среди европейских историков продемонстрировал Эдуард Гиббон. В его понимании христианство, в лице прежде всего своей церкви и ее служителей, явилось одной из внутренних разрушительных сил Римской империи, поскольку оно проповедовало «теорию терпения и малодушия», «похоронило» в своих монастырях патриотизм («последние остатки воинственного духа»), способствовало непомерным материальным расходам (как общественным, так и частным) на «удовлетворение благовидных требований милосердия», а не на жалованье солдатам, вызвало богословские распри, превратив сектантов в «тайных врагов своего отечества» [26, с. 532].
Против концепции Э. Гиббона, широко распространенной в эпоху Просвещения, выступили не только представители духовенства разных конфессий, но и многие европейские историки-романтики. Так, например, Ф. Гизо доказывал, что именно христианская церковь мощно сопротивлялась внутреннему распаду империи и наступлению «варваризма» [28, с. 51]. Более того, он пришел к выводу, что именно церковь, несмотря на некоторые «дурные начала» в своей деятельности (чрезмерный иерархизм, тяга к установлению теократического господства в обществе, игнорирование требований «свободного разума и свободной воли» и др.), оказала в V в. всему европейскому миру «три великих благодеяния»: «установление нравственного влияния, поддержание божественного закона и отделение светской власти от духовной» [28, с. 56].
А. И. Герцен предложил свой оригинальный вариант объяснения места и роли христианства в развитии Римской империи, который во многом, на наш взгляд, отразил все противоречия его мировоззрения как одного из самых ярких представителей «неверующего христианина» в русской культуре XIX в. [47].
С одной стороны, русский мыслитель высоко ценил, особенно до эмиграции, социально-нравственный идеал христианства. «Евангелие, - подчеркивал он в своих
«Письмах об изучении природы», - торжественно огласило права человека, и люди впервые услышали, что они такое. Древняя любовь к отечеству, высокая и прекрасная, но ограниченная и несправедливая, заменяется любовью к ближнему, узкая национальность - единством в вере; Рим с гордостью удостоивал избранных правом своего гражданства, - христианство предлагало всем крещению водою» [19, с. 221].
В глазах Герцена «назарейское учение в Римской империи» и община его последователей, не знавшая права собственности, «имевшая одну душу и одно сердце», были близки к социалистическому идеалу [14, с. 62, 389; 24, с. 161]. Этика же неоплатоников, замешанная на «индивидуалистическом эгоизме» и требовавшая полного равнодушия к миру, «бледнеет перед христианством, как все отвлеченное бледнеет перед полным жизни» [19, с. 204].
Возникновение и распространение в Римской империи христианского учения А. И. Герцен рассматривал как своеобразную («христианскую») «радикальную революцию», которая устами своих «вождей» (христианских апостолов. - В. Л.) открыто бросила в лицо «расслабленному и утомленному» миру Вечного города: «Твои добродетели -для нас настоящие пороки; наша мудрость -нелепость для тебя.» [20, с. 507].
Исходя из того что всякая революция всегда сопровождается самопожертвованием личности во имя всеобщего, Герцен восхищался подвигом мучеников-первохристиан, проповедью первых «отцов церкви» -«мужей святых и великих» в отличие от философов-софистов [14, с. 389; 20, с. 509; 21, с. 490]. «Когда раскрываешь писания первых отцов церкви, - писал он, - изумляешься, находя между старыми и новыми римлянами такое полное различие. Ни следа у последних того шовинизма, который делал жителей вечного города столь заносчивыми по отношению к другим народам; ни следа того суетного самохвальства, с которым римляне восхищались собою как великим народом древности; ни следа того алчного и исключительного патриотизма, который заставлял римлян бешено рукоплескать каждой победе и все прощать цезарям, лишь бы нашелся какой-нибудь истекающий кровью
народ, с перерезанным горлом, преклонивший колена перед непобедимыми легионами» [25, с. 247].
Не менее высокими эпитетами А. И. Герцен наделял античное монашество, к которому, по его словам, примкнули «мудрейшие из римлян»: «Они рассеялись по берегам Средиземного моря, пропали для других в безмолвном величии скорби, но не пропали для себя - и через пятнадцать столетий мы должны сознаться, что, собственно, они были победители, они единственные, свободные и мощные представители независимой личности человека, его достоинства. Они были люди, их нельзя было считать поголовно, они не принадлежа-лик стаду - и не хотели лгать, а не имея с ним ничего общего, - отошли» [23, с. 100].
В антихристианских гонениях римских императоров Герцен усматривал все признаки «белой горячки» гонителей: «Разве трудно было рассудить, что. средства палачества, тюрем, крови, истязаний ничего не могли сделать против сильных убеждений, а удовлетворяли только животной свирепости палачей?» [12, с. 263-264]. Кроме того, жестокие преследования пер-вохристиан, отказывавшихся участвовать в императорском культе, представлялись ему одним из конкретных свидетельств царящего во всей истории человечества «безумия» и доказательств «простой мысли», что «история - аутобиография сумасшедшего» [12, с. 264].
Высоко оценивая многие стороны раннего христианства, А. И. Герцен в то же время считал, что оно оказалось не способно остановить процесс нарастания деспотиза-ции власти в Римской империи и тем самым предотвратить ее крушение. Вслед за Э. Гиббоном особая ответственность при этом возлагалась им на христианскую церковь и ее служителей, которые, по его мнению, после 325 г. утратили свое «благородство первых веков», стали пренебрегать действительностью, погрузились в разбор различных теологических тонкостей, а самое главное - потеряли свою независимость от власти, встав по отношению к ней в «подлое отношение». «Константин, - отмечал в июле 1844 г. в своем «Дневнике» Герцен, - принял благословение новой церкви и им окончательно укрепил отвратительное самодержавие свое» [24, с. 366].
С позиций развенчания «практического христианства» Герцен рассматривал сущность и значение христологических споров, ставших важнейшей составляющей интеллектуальной жизни не только христианской церкви, но и всего позднеантичного общества: «Все дело христианства именно в томи состоит, что Христос - человек - Христос -бог, богочеловек. Но в самой борьбе сколько интриг, гадостей, как церковь стала подла, искательна!» [24, с. 367].
Уже находясь в эмиграции, Герцен от нигилистического восприятия различных «изъянов» в деятельности постникейской церкви придет к мысли об «относительности» евангельской нравственности, о социально-исторической реакционности христианства в целом, якобы всегда освещавшего любую власть, проповедовавшего смирение, покорность («добровольное рабство») и подавлявшего свободу человека [14, с. 389; 19, с. 100-108].
Весьма своеобразной была интерпретация Герценом и роли «внешнего» (варварского) фактора в судьбе античной цивилизации. Как известно, в своей «Истории упадка и крушения Римской империи» Э. Гиббон воспринимал варваров как врагов «всякого цивилизационного общества», а в их нашествиях усматривал одну из главных причин крушения могущества и величия Рима [26, с. 532]. Герцен мыслил иначе. Германский мир, по его мнению, с первого своего появления на исторической арене выступает «.с характером, несравненно освобожденным от всего непосредственного, от почвы, от поколения, даже от семьи; личность - вот та идея, которую он вносит в мир» и благодаря которой в конечном счете в конце XVШ в. появилась знаменитая французская «Декларация прав человека» [24, с. 336].
Данный тезис был выдвинут Герценом после прочтения работы П. Штура «Происхождение естественного государства». Вполне возможно, не обошлось здесь без влияния на него и других европейских философов и историков первой половины XIX века (Гегеля, Шлегеля, Ф. Гизо и др.), которые также считали, что германские племена принесли с собой в раболепную и развращенную Римскую империю чувство личной свободы и чести и тем самым заложили прочный фун-
дамент всей «современной» европейской цивилизации [28, с. 57-59, 76].
Итак, подводя общий итог всему вышесказанному, можно констатировать, что в наследии Герцена содержится целая концепция о неизбежном упадке и неотвратимости гибели Римской империи вследствие ряда «врожденных» пороков античного мира и развившихся в нем в течение нескольких столетий различных внутренних «смертных болезней». «Те, которые отрицают внутреннюю необходимость гибели древнего мира и находят, что он убит насильственно, - подчеркивал он, - забывают одно - что всякая смерть насильственна. Старчество и болезнь протестуют своими страданиями против смерти, а не зовут ее, и, найди они в себе силы или вне себя средства, они победили бы смерть» [13, с. 387].
Конечно, в признании гибели древних римлян «от самих себя», а не от одних лишь «побоев» со стороны варваров, А. И. Герцен не был оригинален. В первой половине XIX в. эта идея была широко распространена в европейском гуманитарном пространстве. Заслугой русского философа является то, что он сумел «осветить» ее такими новыми «тенями», которые имели не только просветительское, но и научное значение.
Поскольку Герцен не затрагивал в своих работах социально-экономический аспект падения Римской империи, с конца 20-х - начала 30-х годов XX столетия, когда в отечественной исторической науке восторжествовала монополия материалистического понимания истории, о его взглядах на эту проблему исследователи почти не вспоминали. В условиях жесткой идеологической цензуры лишь изредка звучало утверждение, что Герцен был «далек от понимания тех действительных внутренних причин, которые вели Древний Рим к катастрофе» [51, с. 253]. Основной упор советские историки будут делать на доказательстве некоей «антирабовладельческой революции» в античном мире, на кризисе рабовладельческого способа производства и т. д. [37].
Односторонность и во многом надуманность этих моделей падения Римской империи стала особенно хорошо видна с конца 80-х - начала 90-х ХХ в., когда в нашей стране произошла реабилитация наследия целой плеяды выдающихся дореволюцион-
ных отечественных философов и историков, из «вечных проблем» мировой истории
стали доступны многие труды современных еще не закончена и в наши дни. В ней, на
западных исследователей Античности. наш взгляд, достойное место должны обре-
Однако, как это уже отмечалось в самом сти и многие незаслуженно забытые идеи
начале данной статьи, дискуссия по одной А. И. Герцена.
Библиографический список
1. Асиновская С. А. В. Г. Белинский и А. И. Герцен о некоторых проблемах западноевропейского средневековья / С. А. Асиновская // Средние века : сб. - М., 1964. - Вып. 5. - С. 284-310.
2. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение / Н. А. Бердяев. - М. : Наука, 1990. - 224 с.
3. Бердяев Н. А. Русская идея / Н. А. Бердяев // Бердяев Н. А. Русская идея. - М. ; СПб. : Мифрил, 2005. - С. 541-735.
4. Блинов Е. Н. Критика и клиника «старого мира» : Герцен о «социальной патологии» Европы и «новой России» / Е. Н. Блинов // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России: материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. - C. 228-234.
5. Булгаков С. Н. Душевная драма Герцена / С. Н. Булгаков // А. И. Герцен : pro et contra. Личность и творчество А. И. Герцена в оценке российских исследователей и деятелей культуры : антология. - СПб., 2012. - С. 232-270.
6. Бушуев С. К. Исторические взгляды А. И. Герцена / С. К. Бушуев // Ученые записки Московского гос. ун-та им. М. В. Ломоносова. Вып. 15: Труды кафедры истории СССР. - М., 1952. -С. 81-113.
7. Валицкий А. Два облика Герцена: философия свободы и «русская идея» / А. Валицкий // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена.- М., 2013. - С. 30-42.
8. Волошин Д. А. Падение Римской империи в исторической мысли Германии и Франции XIX-XX вв. : автореф. дис. ... канд. ист наук / Д. А. Волошин. - Армавир, 2006. - 27 с.
9. Герцен А. И. Былое и думы, 1852-1868 / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1956. - Т. 8. - 517 с.
10. Герцен А. И. В. С. Печорину, 21 апреля 1863, г Лондон / А. И. Герцен // Герцен А. И. Сочинения : в 2 т. - М., 1986. - Т. 2. - С. 550-551.
11. Герцен А. И. Дилетантизм в науке / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. -М., 1954. - Т. 3. - С. 7-88.
12. Герцен А. И. Доктор Крупов / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1955. - Т. 4. - С. 237-269.
13. Герцен А. И. Из римских сцен / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1954. - Т. 1. - С. 183-195.
14. Герцен А. И. Концы и начала / А. И. Герцен // Герцен А. И. Сочинения : в 2 т. -М., 1986. -Т. 2. - С. 347-408.
15. Герцен А. И. Легенда / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений: в 30 т. - М., 1954. -Т. 1. - С. 81-106.
16. Герцен А. И. Московским друзьям / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. -М., 1961. - Т. 24. - С. 184.
17. Герцен А. И. Н. П. Огареву, 6-7 августа (25-26 июля) 1867 г, Ницца / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1963. - Т. 29, кн. 1. - С. 163-164.
18. Герцен А. И. О развитии революционных идей в России ; Произведения 1851-1852 годов / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1965. - Т. 7. - 467 с.
19. Герцен А. И. Письма об изучении природы / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1954. - Т. 3. - С. 91-317.
20. Герцен А. И. Prolegomena («Повторение») / А. И. Герцен // Герцен А. И. Сочинения : в 2 т. - М., 1986. - Т. 2. - С. 500-526.
21. Герцен А. И. Публичные чтения г. Грановского. Письмо второе / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1965. - Т. 20, кн. 2. - С. 483-492.
22. Герцен А. И. Русский народ и социализм / А. И. Герцен // Герцен А. И. Сочинения : в 2 т. - М., 1986. - Т. 2. - С. 154-183.
23. Герцен А. И. С того берега / А. И. Герцен // Герцен А. И. Сочинения : в 2 т. - М., 1986. - Т. 2. -С. 3-118.
24. Герцен А. И. Статьи и фельетоны, 1841-1845 ; Дневник, 1842-1845 / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1954. - Т. 2. - 513 с.
25. Герцен А. И. Франция или Англия? Русские вариации на тему 14 января 1858 / А. И. Герцен // Герцен А. И. Собрание сочинений : в 30 т. - М., 1958. - Т. 13. - С. 228-253.
26. Гиббон Э. История упадка и крушения Римской империи / Э. Гиббон ; пер. с англ. В. Н. Неве-домского. - М. : Олма - Пресс, 2002. - 704 с.
27. Гиббон Э. Предисловие к IV части / Эдуард Гиббон // Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. - М., 1884. - Ч. 4. - С. I-IV.
28. Гизо Ф. История цивилизации в Европе ; пер. с фр. / Ф. Гизо. - М. : Территория будущего, 2007. -336 с.
29. Грановский Т. Н. Лекции из средней истории / Т. Н. Грановский // Грановский Т. Н. Полное собрание сочинений. - СПб., 1905. - Т. 1. - С. 284-356.
30. Гусев В. В. А. И. Герцен и вопросы историографии нового времени : автореф. дис. ... канд. ист. наук / В. В. Гусев. - Воронеж, 1959. - 15 с.
31. Гусейнов А. А. Слово о Герцене / А. А. Гусейнов // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. -С. 3-8.
32. Зобнина А. А. Отражение проблем падения Западной Римской империи в творчестве Сальвиана Массальского : автореф. дис. ... канд. ист. наук [Электронный ресурс] / А. А. Зобнина. - М., 2004.
33. Иллерицкий В. Е. Исторические взгляды А. И. Герцена / В. Е. Иллерицкий // Вопр. истории. -1952. - № 10. - С. 33-63.
34. Историография античной истории : учеб. пособие / под ред. В. И. Кузищина. - М. : Высш. шк., 1980. - 415 с.
35. Кантор В. Пути и катастрофы русской мысли [Электронный ресурс] /В. К. Кантор. - Режим доступа: http://cyberleninka.rU/article/n/razvitie-rossii-i-ssha-v-filosofii-a-i-gertsena#ixzz3PjAxffSS. -Загл. с экрана.
36. Кантор В. К. Санкт-Петербург Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России / В. К. Кантор. - М. : Рос. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2008. - 542 с.
37. Козлов А. С. Некоторые аспекты «проблемы варваров» в «Новой истории» Зосима / А. С. Козлов // Античная древность и средние века : сб. ст. - Свердловск, 1977. - Вып. 14. - С. 52-58.
38. Кац А. Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии (Из истории вопроса) / А. Л. Кац // Вестн. древн. истории. - 1967. - № 2. - С. 212-229.
39. Корелин М. С. Падение античного миросозерцания. Культурный кризис в Римской империи / М. С. Корелин. - СПб. : Коло, 2005. - 192 с.
40. Кузьмина М. Д. Краткая библиография исследований эпохи, личности и творчества А. И. Герцена / М. Д. Кузьмина // А. И. Герцен : pro et contra. Личность и творчество А. И. Герцена в оценке российских исследователей и деятелей культуры : антология. - СПб., 2012. - С. 779-811.
41. Лосев А. Ф. Эллино-римская эстетика / А. Ф. Лосев. - М. : Мысль, 2010. - 703 с.
42. МаслинМ. А. А. И. Герцен как философ сегодня / М. А. Маслин // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. - С. 207-218.
43. Падение Римской империи // Открытый русский университет «Русский энциклопедический словарь» [Электронный ресурс]. - Режим доступа http://vk.com/paqe_56056827-44719688. -Загл. с экрана.
44. Пирумова Н. Исторические взгляды А. И. Герцена / Н. М. Пирумова. - М : Госполитиздат, 1956. -152 с.
45. Пустарнаков В. Ф. Философия Просвещения в России и во Франции : опыт сравнительного анализа / В. Ф. Пустарнаков. - М. : ИФ РАН, 2002. - 341 с.
46. Ройзман А. «Проповедь о падении Рима» удостоена Гонкуровской премии / А. Ройзман // Коммерсантъ. - 2012. - 7 нояб.
47. Рябков А., протоиерей. Герцен. Иов XIX века [Электронный ресурс] / А. Рябков // Вода живая : Санкт-Петербургский церковный вестник. - 2012. - № 4. - Режим доступа: http://ajuaviva.ru~ 4wuxw. - Загл. с экрана.
48. Савельева И. М. История и интуиция : наследие романтиков. Препринт WP6/2003/06/ / И. М. Савельева, А. В. Полетаев. - М. : ГУ ВШЭ, 2003. - 52 с.
49. Секиринский С. С. «Вознестись над толпою» : Герцен и Наполеон / С. С. Секиринский // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. - С. 123-134.
50. Сиземская И. Н. А. И. Герцен о «растрепанной импровизации истории» / И. Н. Сиземская // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. - С. 135-146.
51. Смирнова З. В. Социальная философия А. И. Герцена / З. В. Смирнова. - М. : Наука, 1973. - 291 с.
52. Соловьев Э. Ю. Философско-исторические воззрения Герцена как проблема истории западноевропейской философии / Э. Ю. Соловьев // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. -С. 135-146.
53. Тарле Е. В. Герцен и германская государственность / Е. В. Тарле // А. И. Герцен : pro et contra. Личность и творчество А. И. Герцена в оценке российских исследователей и деятелей культуры: антология. - СПб., 2012. - С. 138-162.
54. Толстой Л. Н. Избранные дневники, 1895-1910, 12 октября 1905 года / Л. Н. Толстой // Толстой Л. Н. Собрание сочинений : в 22 т. - М., 1985. - Т. 22. - 559 с.
55. Фролов Э. Д. Русская наука об античности (историографические очерки) / Э. Д. Фролов. -СПб. : Изд-во С. Петерб. ун-та. - 1999. - 544 с.
56. Хафнер Г. Выдающиеся портреты античности : 337 портретов в слове и образе : пер. с нем. -Г. Хафнер. - М. : Прогресс, 1984. - 311 с.
57. Хизер П. Падение Римской империи / П. Хизер ; пер. с англ. А. В. Короленкова и Е. А. Семеновой. - М. : АСТ : Астрель, 2011. - 795 с.
58. Шарова В. Л. Герцен и критика европейских революций / В. Л. Шарова // Александр Иванович Герцен и исторические судьбы России : материалы Междунар. науч. конф. к 200-летию А. И. Герцена. - М., 2013. - С. 223-227.
59. Шепель М. О. Историософия А. И. Герцена : у истоков критики парадигмы истории XIX столетия : автореф. дис. ... канд. ист. наук [Электронный ресурс] / М. О. Шепель. - Томск, 2009. -Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/istoriofiya-ai-gertsena-u-istokov-kritiki-paradigm- istorii-xix-stoletiya. - Загл. с экрана.
Поступила в редакцию 3 февраля 2015 г.
Сведения об авторе
Лунин Валерий Семенович - кандидат исторических наук, доцент кафедры всеобщей истории и мирового политического процесса Историко-социологического института ФГБОУ ВПО «Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва». Область научных интересов - дореволюционная отечественная историография всеобщей истории. Автор более 80 научных и учебно-методических работ.
Тел.: (8342) 29-06-43
