CC BY
76
История военного дела: исследования и источники Специальный выпуск I
РУССКАЯ АРМИЯ В ЭПОХУ ЦАРЯ ИВАНА IV ГРОЗНОГО Материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны
ЧАСТЬ II ДИСКУССИЯ Выпуск II
Санкт-Петербург 2013
ББК 63.3(0)5 УДК 94
Редакция журнала: К.В. Нагорный К.Л. Козюрёнок
Редакционная коллегия: кандидат исторических наук О.В. Ковтунова
кандидат исторических наук А.Н. Лобин кандидат исторических наук Д.Н. Меньшиков кандидат исторических наук Е.И. Юркевич
История военного дела: исследования и источники. — 2013. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. II. Дискуссия. Вып. II. [Электронный ресурс] <http://www.milhist.info/spec_1>
© www.milhist.info
© Бенцианов М.М.
Бенцианов М.М. Отзыв на статью O.A. Курбатова «Конность, людность и оружность русской конницы в эпоху Ливонской войны 1558—1583 гг.».
Ссылка для размещения в Интернете:
http ://www.milhist.info/2013/09/14/bencianov
Ссылка для печатных изданий:
Бенцианов М.М. Отзыв на статью O.A. Курбатова «Конность, людность и оружность русской конницы в эпоху Ливонской войны 1558—1583 гг.» [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. — 2013. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. II. Дискуссия. Вып. II. - C. 112-127 <http://www.milhist.info/2013/09/14/bencianov> (14.09.2013)
www.milhist.info
2013
БЕНЦИАНОВ М.М. кандидат исторических наук
ОТЗЫВ НА СТАТЬЮ О.А. КУРБАТОВА «КОННОСТЬ, ЛЮДНОСТЬ И ОРУЖНОСТЬ РУССКОЙ КОННИЦЫ В ЭПОХУ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ
1558—1583 гг.».
Прежде всего хотелось бы отметить, что рассматриваемая статья производит самое благоприятное впечатление, в первую очередь привлечением к исследованию организации службы в Русском государстве середины XVI в. широкого круга источников, многие из которых являются к настоящему времени неопубликованными. Удачно комбинируя данные десятен, книги раздачи жалования служилым людям Государева полка 1556/57 г. (так называемой «Боярской книги» 1556 г.), Уложения о службе 1556 г., свидетельств Сигизмунда Герберштейна и записной книги Новгородской приказной избы, автору статьи удалось создать вполне правдоподобную картину служебных отношений 50—70-х гг. XVI в. Однако правдоподобие далеко не всегда равнозначно реально существовавшему положению вещей. И в этом отношении критика является лучшим способом для стимулирования нового поиска, переосмысления данных имеющихся источников.
Опираясь на свидетельство С. Герберштейна, О.А. Курбатов рисует
вполне сложившуюся к середине XVI в. систему организации службы,
важными характеристиками которой были регулярное проведение смотров,
выдача фиксированного жалования, устоявшиеся оклады для различных групп
служилых людей. Все эти характеристики предполагают развитое
делопроизводство. И действительно, в статье неоднократно подчеркивается
высокий уровень имеющейся документации. «Составлению Боярской книги
(1556 г. — М.Б.) предшествовал процесс кропотливого розыска и
централизованного учета всех владений государевых дворян...»;
112
составлявшиеся по крайней мере с 20-х гг. XVI в. «явчие списки» позволяли осуществлять «действенный контроль» за исправной службой детей боярских1. Однако это обилие производимых действий на самом деле практически никак не отражено в дошедших до нашего времени источниках. Действительно, получается странная ситуация. Самые ранние выписки из десятен, столь любимые дворянами для подтверждения их «честного» имени, относятся только к 1556 г. Ю.М. Эскин, в своей работе о местничестве, приводит цитату из спора коломенских помещиков Ф.П. Огалина и С.В. Норова, в которой упоминаются ярославские десятни «при великом государе Василье, как прадед их служил по Ярославлю». В дальнейшем, однако, эти десятни были отнесены уже к князю Василию Васильевичу . Дед местника, В.Д. Огалин, действительно был переведен на службу из Ярославля в Коломну, видимо после взятия Ярославля в опричнину. В 1550-е гг. его имя фигурировало в ярославской рубрике Дворовой тетради . Путаница с именем и отчеством великого князя и продолжительная служба В.Д. Огалина, погибшего во время осады Пскова 1581—1582 гг., говорят о том, что упомянутая десятня вполне могла быть составлена в конце 40-х гг. XVI в. Кроме этого, не слишком внятного, известия другими данными о существовании десятен, служебных книг и так далее, мы не располагаем. Трудно предположить, что весь массив подобной документации был безвозвратно потерян. Скорее можно говорить о незначительности такого рода примеров. Зафиксированные десятни, если они существовали на самом деле, представляли собой скорее исключение, чем правило.
Не стоит также преувеличивать достоверность сведений, приводимых С. Герберштейном. Вполне возможно, что в его сообщении были смешаны нормы Русского государства и Великого княжества Литовского. Например, известие о фиксации численности выставляемых на смотр воинов в формулировке «столько-то лошадей» — чисто литовское явление. Ни в одной из дошедших до нас русских десятен такой формы учета нет и, наоборот, в литовских реестрах
это было обязательно: «Суморок с Тетерина — 3 кони. Ивашько Коянкович — 4 кони» и так далее.
Большой вопрос вызывает регулярность проведения смотров служилых людей. Так, в «Боярской книге 1556 г.» у многих детей боярских отсутствовали поместные оклады, и дьяки записывали фактическое количество находящейся в их распоряжении земли. Например, М.Т. Шетнев владел 147 четвертями земли, Я.И. Кузьмин — 1184, а И. Шапкин Рыбин — 503. Таких примеров в «Боярской книге» можно насчитать несколько десятков. Подобным же образом «нетипичные» оклады присутствовали в каширской десятне 1556 г. 4 В некоторых случаях количество земли оставалось для дьяков вообще неизвестным. У Г. Шеметова Колтовского «вотчины и поместья не сыскано», а у С. Булгакова Киреева «поместья и вотчина не написана»5. Еще более неопределенно эти данные были отражены в предшествующем серпуховском смотре 1556 г., на который постоянно ссылается «Боярская книга». Именно отсутствие сколько-нибудь полных сведений приводило к необходимости опираться на данные «сказок», которые сообщали дьякам сами служилые люди. Естественно, что при подобном подходе возникали множественные искажения. Например, Н.С. Вердеревский сказал, что «не ведает» о размерах собственной рязанской вотчины 6 . Преуменьшение размеров поместий было свойственно очень многим детям боярским. В принципе это было явление далеко не новое, в новгородских писцовых книга конца 1530-х гг. постоянно возникали отсылки к случаям искажения данных, приводимых помещиками во время явчих списков: «да им же вочтено в придачю старово их поместья, что не досказали за собою у смотренья по явчему списку». Прямые случаи подобного «лукавства» описаны в писцовой книге Деревской пятины в поместье Посника и Ивана Усовых: «да Посник да Иван сказали за собою у смотренья, что мати у них взяла из отцовского 7 поместья обеж, а Иванцу же з братом велино придати 6 обеж. И мати у них 7 обеж не взимала. А придача им не дана» . Видимо,
проводившиеся смотры не были столь уж регулярными, а само делопроизводство находилось в стадии становления.
Стоит учитывать, что все приводимые О.А. Курбатовым сведения о «явленых списках», «служебных книгах» и так далее, относятся к территории Новгородской земли. Вопрос о возможности распространения сделанных на новгородском материале выводов на всю территорию Русского государства остается открытым. При недостатке источников ответить на этот вопрос однозначно вряд ли представляется возможным. Известно, что новгородская корпорация была исключена из системы Государева двора и, как следствие, здесь с течением времени выработались специфические служебные отношения. Исследователями неоднократно обращалось внимание на большое число новгородских городовых детей боярских среди тысячников. По Обонежской пятине, например, тысячниками стали 7 дворовых и 10 городовых детей
о
боярских, а по Пскову 37 и 25, соответственно .
Дворовая тетрадь 50-х гг. XVI в. — наиболее полный источник, отражающий кадровый резерв Государева двора, составлялась для городов «Московской земли». Предположение о существовании аналогичных документов для «Новгородской земли» не находит подтверждения в источниках, прежде всего в комплексе дворянских родословных росписей, хотя для новгородских детей боярских и составлялись отдельные дворовые списки. Привлечение представителей новгородской корпорации, точнее нескольких связанных друг с другом корпораций, к широкому кругу поручений общегосударственного масштаба началось в 1550-х гг., после проведения так называемой «тысячной реформы». В течение же полувека до этого новгородская корпорация жила и развивалась в отрыве от основной массы служилых людей Русского государства. На практике в Новгородской земле положение дворовых и городовых детей боярских, по сути, ничем не отличалось. Зачастую, дворовые служили с более низких поместных окладов и невысоко котировались в служебном отношении. Ни в одной из довольно
большого числа челобитных, сохранившихся из делопроизводственного оборота середины 1550-х гг. по Великому Новгороду, не упоминается принадлежность челобитчиков к дворовым или городовым детям боярским. Очевидно, подобное разделение не имело особой ценности в глазах новгородских дьяков.
Таким образом, в Новгородской земле существовали условия для раннего возникновения объединенных списков служилых людей — десятен. В других же корпорациях Русского государства списки дворовых и городовых детей боярских вплоть до середины XVI в. велись раздельно, свидетельством чего является неоднократно упоминаемая Дворовая тетрадь, которая, в свою очередь, опиралась на близкий источник 1537 г. Анализ же реконструируемой «Дворовой тетради 1537 г.» говорит об использовании данных более ранних дворовых тетрадей, относящихся, по крайней мере, ко второму десятилетию XVI в.9 Раздельная служба дворовых и городовых детей боярских видна также из ранних десятен. Коломенская десятня 1577 г., например, разделяла новиков, поступивших на службу, на дворовых и городовых10. Это свидетельствует о ранней практике фиксации дворовых детей боярских в особых документах и находит соответствие в летописных и разрядных источниках. Двор великого князя служил отдельно от остальных служилых людей. Летописная запись о походе на Великий Новгород 1478 г., например, показывает, что дети боярские двора великого князя шли отдельными отрядами. В смоленском походе 1514 г. также отдельным отрядом выступали дворовые дети боярские (220 человек). Разряд казанского похода 1549 г. неоднократно упоминает о дворовых детях боярских, собиравшихся к воеводам «по списку»11.
Судя по Дворовой тетради, такого рода списки существенно отличались от будущих десятен, выстроенных по принципу служебной годности. В их основе лежал наследственный принцип комплектования. Имена перечислялись в пофамильном (породовом) порядке, в зависимости от статуса отдельных
фамилий, и не имели никакого отношения к реальным денежным или поместным окладам.
В системе Русского государства существовали и другие замкнутые группы, формируемые по наследственному принципу, например — «вятчане»,
переселенные еще в 1489 г. в Боровский уезд. Представители этой корпорации
12
фигурировали еще в 1567 г. в писцовой книге Рузского уезда . До нашего времени не сохранилось источников, фиксирующих состав этих корпораций, но очевидно, что они служили по «особым спискам».
Давно известно, что та же Дворовая тетрадь имела широкое делопроизводственное хождение, которое вряд ли было бы возможным при широком распространении десятен в середине века. Обращает внимание, что помета «дает милостину» возле имени В.В. Жукова из «Боярской книги 1556 г.»
13
прямо соответствует помете «умилос» Дворовой тетради . Вполне вероятно, что именно из этого источника она перешла в текст «Боярской книги».
Уже было отмечено значительное влияние на текст ранних десятен писцовых книг14. К этому стоит добавить существование так называемых «кормленных списков», которые также могли использоваться далеко не по своему первоначальному назначению15. В общем и целом, не приходится говорить о широком распространении и доминировании десятен для большинства территорий Русского государства середины века.
Неравномерность развития служебных отношений в разных частях страны видна и в вопросе о поместных окладах. О.А. Курбатов признает их существование, но считает, что при «крайне низком уровне денежного товарообмена» (это само по себе нуждается в доказательстве) денежное жалование или кормление выступали в качестве основных источников обеспечения служилых людей. Соответственно, роль поместных окладов сводится автором статьи практически на нет. При реконструкции формуляров ранних десятен О.А. Курбатов исходит из предположения об отсутствии
фиксированных поместных окладов. Основанием для этого служит опять же новгородский материал — анализ переписки Новгородской приказной избы середины XVI века. На этом вопросе стоит остановиться более подробно.
Начать следует с того, что в самом Новгороде подобная ситуация существовала далеко не всегда. Изучение поместных раздач конца XV — первых лет XVI вв. показывает существование определенного порядка наделения поместьем. Классический пример — «ивангородцы», бывшие слуги новгородских бояр, получившие поместья в Водской и Шелонской пятинах. Применение к ним термина «пятиобежники» было далеко не случайным. Каждый из них получил в надел соответствующее количество обеж16. То же самое можно заметить и применительно к другим группам служилых людей. Для представителей знатных фамилий, зарекомендовавших себя по службе, видимо, был установлен единый оклад. Не случайно среди новых помещиков Водской пятины рубежа веков, например, оклад в 40 обеж получили такие лица как С. и Е.И. Циплятевы, братья Новокщеновы, князь Д.С. Глебов Ушатый, Ф.С. Головин Глебов и так далее. Выше котировались в служебном отношении князья Елецкие, И. Гагарин. Наоборот, можно отметить более низкие оклады для массы городовых детей боярских. Анализ писцовых книг показывает, что при новых испомещениях дьяки придерживались по возможности пятикратного деления. Были установлены номинальные оклады в 80, 70, 60, 50, 45, 40, 35, 30, 25, 20 обеж. Последняя цифра являлась, по-видимому, минимальной. Можно заметить, что установленный минимальный оклад вдвое превосходил аналогичный по Уложению 1556 г. С этого количества земли новгородские помещики вполне могли исправно нести службы без денежного жалования и кормлений. Видимо, поэтому новгородцы были исключены на долгое время из системы кормлений.
Безусловно, такая ситуация не могла быть вечной. Рост числа помещиков, разделение наделов между большим числом взрослых сыновей, — все это приводило к нивелированию системы поместных окладов. Но полностью она не
была отброшена. Раздачи 1538—1539 гг., после «большого поместного верстания», показывают наличие среди новгородских помещиков нескольких групп. Для большинства уровень «служебной годности» был определен в 10 обеж, однако некоторые из них получали куда более весомые придачи. Например, П. Картмазову, владельцу поместья в 21 обжу, было придано еще 2 обжи. Ф.И. Пушкин имел до описания 19 обеж, затем ему было придано еще
17
10 . Обращает на себя внимание, что оба они являлись дворовыми детьми боярскими «честных» родов. Несмотря на определенную условность работы по наделению новгородских помещиков этого времени дополнительными землями, дьяки в ряде случаев старались приводить существующие наделы к общему знаменателю. Так, И.К. Пелдюй Бровцын с учетом придач владел в нескольких погостах Водской пятины поместьем в 20,5 обеж. Описание его поместья было сопровождено характерной пометой: «лишка за ним сверх явочного списка во всем поместье полобжи». Стоит сравнить эту помету с данными звенигородской писцовой книги конца 50-х гг. XVI в. Князь Д.И. Засекин, боярин Симеона Касаевича, имел оклад в 600 четвертей. Получил он, однако, 603 четверти «и переходу у князя Данила лишка добрые земли три
четверти». Очевидно, и в том и в другом случаях речь шла именно о поместных
18
окладах .
Обособленность новгородской корпорации действительно была проблемой для московского правительства, которая решалась на протяжении всего XVI в. Среди прочего, существовал и вопрос унификации их под действовавшие служебные нормы. Нельзя сказать, что в середине века поместный оклад у новгородцев вообще отсутствовал. В жалованных грамотах этого времени неоднократно фигурируют упоминания об окладах. Например, в 1561 г., во ввозной грамоте князю Л.И. Белосельскому, было сказано: «мера его доделити по окладу». Впоследствии эта фраза стала еще более определенной. Так, в 1565 г. поместье получил Лобан Бутурлин: «велено за Лобаном учинити на 600 четей»19. Можно предположить, что новгородские оклады постепенно
были вписаны в общую систему, особенно после перевода привычных для Новгородской земли обеж в четверти. Например, князь И.Б. Корецкий был переведен в начале 1550-х гг. в Дорогобуж. Ему было пожаловано поместье на
600 четвертей, видимо в «его версту» — размер новгородского поместья князя
20
составлял 58 обеж . 1560-е гг. дают примеры массовых испомещений по окладам. Переселенные в 1568 г. в Бежецкую и Деревскую пятины костромичи
получали поместья по статьям, установленным в соответствии с их поместным
21
окладом «по версталному списку» . Полоцкая писцовая книга начала 1570-х гг. называет большое число себежских помещиков, получавших придачи на территории новозавоеванной земли. Среди них были дети боярские Бежецкой и Обонежской пятин. Все они были разбиты на статьи и получали наделы в соответствии с поместным окладом. Эти оклады, очевидно, были установлены в 60-е гг. или еще ранее. Отрывок десятни 1573 г. по Новгороду говорит о
новиках Бежецкой пятины: «явствует третья статья по сту по пятидесяти
22
четьи» . Масштабность подобных примеров, которых удалось найти более двух десятков, свидетельствует, что ожидаемое новгородскими дьяками в середине 1550-х гг. верстание было осуществлено в полной мере, и все новгородцы получили унифицированные поместные оклады.
Вряд ли подобные примеры могли возникнуть на пустом месте. В противном случае в середине 1560-х гг. московскому правительству пришлось бы проводить весьма серьезную работу по поместному верстанию, следов которой в источниках обнаружить не удается. Более или менее полное писцовое описание Новгородской земли было произведено в 1550/51 г. Приведенный же О.А. Курбатовым случай с М. Палицыным, кстати далеко не единственный, получившим вместо 23 пустых обеж новое поместье в 12 обеж, свидетельствует о фактическом размере земельного надела, а не о номинальном поместном окладе. Разница между ними, судя по писцовым книгам, могла быть весьма существенной. Сам автор рассматриваемой статьи говорит о том, что в при разборе поместных дел 1550-х гг. новгородские дьяки делали в середине
века характерную оговорку «до поместного верстания» 23 . Таким образом, поместные оклады в Новгороде все-таки существовали и должны были быть упорядочены после проведения соответствующего верстания.
Практика жалования земель по окладам (статьям) вообще стала регулярной для 1550-х гг. Жаловалось номинальное число четвертей, а не конкретное село или деревни. Для примера можно назвать пожалование 2000 четвертей земли архиепископу казанскому и свияжскому Гурию24. Очевидно потом уже местной администрации приходилось ломать голову, где найти нужное количество пахотной земли. Тот же процесс можно наблюдать в звенигородской писцовой книге 1558—1560 гг., где бояре и дети боярские царя
25
Симеона Касаевича получали поместья по поместным окладам . Еще более наглядный пример — указ о пожаловании подмосковных наделов представителям «избранной тысячи» в 1550 г.
Применительно к новым корпорациям, где поместные раздачи производились сравнительно недавно, поместные оклады имели реальное значение. Не случайно в тексте каширской десятни 1556 г. поместный оклад соответствовал статусу помещиков и не вступал в противоречие с денежным: чем больше был размер поместья, тем больше было их денежное жалование. В тексте «Боярской книги» можно перечислить сразу несколько корпораций, где подобное соотношение имело место: Кашира, Тула, Калуга, Вязьма. Процедура подобных пожалований отчетливо видна из актовых материалов. В 1554 г. А.С. Сазонов получил отцовское поместье в Тульском уезде. Ему был присвоен отцовский поместный оклад: «велено по окладу учинить 100 четвертей». Ссылка на письмо В. Фомина и Я. Старого 1551/52 г. свидетельствует о том, что этот оклад был присвоен его отцу, Степану Сазонову в самом начале 1550-х гг. В 1557 г. прибавку к тульскому же поместью получил Третьяк Сухотин: «велено учинити поместья на 300 четей». Эта практика была повторена и в Мценском уезде, где поместья новым помещикам П.П. и Б.С. Жиленковым
были отданы в соответствии с их поместными окладами — 100 и 50 четвертей, соответственно26.
Трудно сказать, когда унифицированные поместные оклады получили всеобщее распространение. В 1550-е годы этот процесс, очевидно, еще не был закончен. На значительном числе примеров первой половины XVI в. Видно, что поместья жаловались индивидуально, исходя из личных заслуг (связей) самих помещиков. Характерен в этом случае пример масштабных раздач, произведенных в конце 1530-х гг. в дворцовых землях Тверского уезда. В писцовой книге отсутствовали ссылки на имеющийся оклад, наличие или отсутствие владений в других частях страны. Исключительно крупные поместья были пожалованы представителям знати: князь С.И. Глинский получил 1117 четвертей, князь П.И. Шуйский — 1306 четвертей, князь Б.Д. Щепин — 800 четвертей. Обращает на себя внимание компактность пожалований. Практически все помещики получили целостные владения, в отличие от «прирезок», разбросанных починков и пустошей, характерных для последующих десятилетий. Очевидно, что в этом случае раздачи не преследовали цель соответствовать поместным окладам. Впоследствии поместья могли передаваться по наследству, существенно менялось количество населяющих их крестьян и пригодной для обработки земли. У некоторых помещиков, в результате, скапливались громадные наделы, другие, наоборот, влачили весьма жалкое существование. Выстроить же из этого нагромождения наделов стройную систему было достаточно проблематично. Выше уже приводился пример Я.И. Кузьмина, владевшего поместьем в 1184 четверти. В 1539 г. поместье князя И.И. Буйносова составляло 104 обжи, в позднейшем перерасчете — 1040 четвертей. Подобные поместья значительно превышали их оклады. И здесь перед московским правительством неизбежно возникала дилемма: узаконить эти «лишки» или прибегнуть к заведомо непопулярным конфискациям.
На наш взгляд, О.А. Курбатов также сильно преувеличивает значение денежных окладов для деления на статьи. Спорным кажется тезис о регулярности выдачи денежных окладов для всей массы служилых людей Русского государства. «Боярская книга 1556 г.» несколько раз называет детей боярских — новиков, подобных князю И.И. Козлокову Ромодановскому, только поступивших на службу. У них не было ни собственных поместий, ни опыта службы. Тем не менее, они получали далеко не маленькие денежные оклады, учитывая службу и положение их ближайших родственников. Высокие денежные оклады получили в общем ничем особо не примечательные лица. Трудно объяснить, например, почему в 12-ю статью с окладом в 45 рублей
27
попал И. Шапкин Рыбин . Таким образом, можно говорить о в значительной степени индивидуальном характере денежных окладов. На подобном шатком основании трудно было бы выстроить какой-то «служилый город», поэтому утверждение об использовании денежных окладов как структурной основы формуляров первых десятен выглядит проблематичным. Более поздние боярские списки, да и сами десятни, ставили во главу угла принцип поместного оклада.
Можно констатировать, что слишком разными в это время были традиции службы в разных частях Русского государства. И если некоторые из князей Пожарских могли без ущерба для себя не участвовать в службе, то в поместных корпорациях такой подход был невозможен. У новгородских помещиков в начале 1550-х гг. за казанские «неты» сразу же были конфискованы поместья. Существенно отличались между собой традиции службы в «старых» и «новых» корпорациях. Требовалась серьезная работа по перестройке системы служебных отношений. Именно унификация, устранение имевшихся различий и были поставлены во главу угла при проведении реформы служебной системы середины XVI в., а впоследствии и во время опричного террора. Процесс этот был далеко не однозначным и по мере реализации возникали новые проблемы. Требования Уложения о службе 1556 г. о количестве выставляемых «людей»
были, к примеру, изначально нереализуемы в масштабах всей страны. В распоряжении у московского правительства просто не было достаточного земельного фонда, пригодного для новых испомещений. Поэтому, с течением времени, разница между номинальными поместными окладами, с которых требовалось выставить требуемое количество воинов, и фактическим количеством «доброй» земли, находящейся в распоряжении у помещиков, становилась все более существенной. Судя по данным полоцкой писцовой книги большинство невельских помещиков, переселяемых на новое место службы, довольствовалось весьма скромными размерами поместья — по 32 четверти с осминой на одного человека. Оклад же у них составлял 200 четвертей. Центральное правительство, в условиях начавшейся Ливонской войны и последовавшей затем опричнины, как это часто бывает, предпочитало закрывать на глаза на подобные факты, что только усугубляло сложившуюся ситуацию. Ещё один вопрос — демократизация состава поместных корпораций, особенно на окраинах страны, форсирование их численности за счет испомещения «худородных» элементов. В этом случае также не приходится говорить о буквальном исполнении требований Уложения о службе. Трудно сказать, был ли закончен вышеуказанный процесс перестройки служебной системы в начале 1570-х гг. Критерий изменения форм выдачи денежного жалования в этом случае кажется достаточно формальным. Вопрос, видимо, был в изменении структуры «служилого города», его адаптации к новым реалиям службы. Но эта тема требует уже специального исследования.
1 Курбатов О.А. «Конность, людность и оружность» русской конницы в эпоху Ливонской войны 1558—1583 гг. [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. — 2013. — Специальный выпуск. I. Русская армия в эпоху царя Ивана IV Грозного: материалы научной дискуссии к 455-летию начала Ливонской войны. — Ч. I. Статьи. Вып. II. - С. 250, 257 <http://www.milhist.info/2013/08/14/kyrbatov 3> (14.08.2013).
Эскин Ю.М. Очерки истории местничества в России XVI—XVII вв. — М., 2009. — С. 68, 69.
Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. — М.-Л., 1950. (далее — ТКДТ). — С. 144.
4 Антонов А.В. «Боярская книга» 1556/57 года // Русский дипломатарий. —М., 2004. — Вып. 10. (далее — БК). — С. 81, 107, 108; Бенцианов М.М. Каширская десятня 1556 г.: к вопросу о становлении «служилого города» в Русском государстве // Studia Slavica et Balcanica Ре1;гороШапа=Петербургские славянские балканские исследования. — 2011. — № 1 (9). — С. 207.
5 БК. — С. 112, 117.
6 Там же. — С. 90.
7
Российский государственный архив древних актов (далее, РГАДА). Ф. 1209. Оп. 3. № 17145. Л. 186; Писцовые книги Новгородской земли / Сост. К.В. Баранов. — М., 2004. — Т. 4. (далее — ПКНЗ). — С. 100.
Бенцианов М.М. Дети боярские «наугородские помещики». Новгородская служилая корпорация в конце XV — середине XVI вв. // Проблемы истории России. — Екатеринбург, 2000. — Вып. 3. — С. 263. По подсчетам А.П. Павлова городовые дети боярские составили 37% всех новгородских тысячников.
9 Характер приписок, очевидно, носили рубрики «двор тверской», «Калуга», «Дмитров», «Старица». Калуга же перешла в руки Василия III только в 1518 г.
10 Десятни XVI в. // Опись Московского архива Министерства юстиции. — М., 1891. — Кн. 8. — С. 26.
11 Полное собрание русских летописей. — М.; Л., 1949. — Т. 25. — С. 311— 313; Разрядная книга 1475—1598 гг. — М., 1966. — С. 55; Курбатов О.А. Реорганизация русской конницы в середине XVI в.: идейные источники и цели
реформ царского войска // Единорогъ. Материалы по военной истории эпохи Средних веков и Раннего Нового времени. — М., 2009. — Вып.1. — С. 226— 227.
12 Рузская писцовая книга 1567—1569 гг. — М., 1997. — С. 172—173.
13 БК. — С. 102; ТКДТ. — С. 127.
14 Бенцианов М.М. Каширская десятня 1556 г. — С. 210—211.
15 В «Боярской книге 1556 г.» говорится, что Чудин Лобанов Пелепелицын получил кормление «по списку х кормленному верстанью».
16 Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. — М.; Л., 1961. — С. 327—331.
17 ПКНЗ. — С. 141, 172—173.
18 РГАДА. Ф. 1209. Оп. 3. № 17145. Л. 807 об.; Приправочный список с писцовых книг Звенигородского уезда 1558—1560 гг. // Материалы для истории Звенигородского края. — М., 1992. — Вып. 1. — С.61.
19 Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII века. — М., 2008. — Т.4. (далее — АСЗ). — № 39. — С. 31; № 101. — С. 76.
20
20 Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографической комиссией. — СПб., 1846. — Т. 1. — № 52. — С. 93.
21
21 Козляков В.Н. Новый документ об опричных переселениях // Архив русской истории. — М., 2002. — Вып. 7. — С. 209.
22
Кротов Я. Реконструкция десятни 1573 г. по Новгороду // Десятни 1556— 1622 гг. (http://krotov.info/yakov/rus/17 ru moi/desyatni/1573 ngr.html)
23
23 Курбатов О.А. «Конность, людность и оружность» русской конницы в эпоху Ливонской войны 1558—1583 гг. [Электронный ресурс]. — С. 245, 249.
Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею. — СПб., 1841. — Т. 1. — № 162. — С. 298.
25
Приправочный список с писцовых книг Звенигородского уезда 1558—1560 гг. С. 57—58, 109—111.
26 АСЗ. — № 133. — С. 98; № 412. — С. 306; № 458. — С. 337.
27 БК. — С. 108.
