CC BY
29
ОЦЕНКИ ИЗУЧЕНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ П.Н. ТКАЧЕВА В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
© Худолеев А.Н.*
Кузбасская государственная педагогическая академия, г. Новокузнецк
Статья посвящена оценкам изучения революционной теории П.Н. Ткачева в советской исторической науке второй половины XX века. В ней рассматриваются точки зрения историков на проблему роли и места доктрины Ткачева в русском революционном движении. В итоге делается вывод о том, что в указанный период в подходах историков доминировали идеологическая предвзятость и догматизм. Эго сужало взгляд на проблему и не позволило дать комплексную характеристику изучения ткачевской теории.
В отечественной историографии выделяются три этапа изучения революционной теории Ткачева в советской исторической науке: 1) 1920-1930-е годы; 2) 1950-1960-е годы; 3) 1970-1980-е годы. Первый этап является основным, потому что здесь, с одной стороны, началось научное осмысление взглядов Ткачева и зародились искаженные, негативные представления о них - с другой. Первые упоминания об интересе к Ткачеву в период становления советской исторической науки приходятся на время «оттепели». В 1956 году специалист в области истории экономических учений А.Л. Реуэль, кратко излагая социально-экономические воззрения Петра Никитича, в одной из сносок обмолвился о существовании в постреволюционной литературе ошибочных, «немарксистских» концепций роли Ткачева в истории революционного движения. В качестве примера «неправильной» концепции автор назвал взгляды М.Н. Покровского, который «видел в народническом движении 70-х годов черты будущей пролетар-скойреволюции» [10, с. 149].
Прошло несколько лет, прежде чем события, связанные с оценками взглядов Ткачева в первом постреволюционном десятилетии вновь стали объектом внимания. В 1963 году философ Б.М. Шахматов, со студенческих лет интересовавшийся Ткачевым, ввел в научный оборот почти полтора десятка источников, касавшихся обсуждения его социально-политической концепции на начальном этапе формирования советской исторической науки. Не прибегая к их детальному анализу, автор счел возможным резюмировать, что некоторые работы (не конкретизируя какие именно) указанного периода о
* Доцент, заведующий кафедрой Отечественной истории и методики преподавания истории, кандидат исторических наук, доцент.
Ткачеве были ошибочными, так как «содержали преувеличенную оценку его взглядов и приближали их к марксизму» [19, с. 106]. Первые попытки рассмотрения историографии революционной теории П.Н. Ткачева показывают насколько авторы были зависимы от политической конъюнктуры. В центре внимания находились не система доказательств и качество аргументации, а то насколько позиция ученого была лояльна официальной идеологии.
В середине 1960-х годов к изучению оценок творческого наследия Ткачева стали обращаться историки. Так, М.Г. Седов в статье, посвященной анализу литературы о теоретиках народничества, кратко остановился на работах о Ткачеве. В поле зрения ученого попала полемика о русских якобинцах, имевшая место в середине 1920-х годов. По мнению М.Г. Седова, такие авторы, как С.И. Мицкевич и Б.П. Козьмин, неправомерно сближали теорию Ткачева с марксизмом и ошибочно роднили ее с большевизмом. Ученый признавал правоту партийного историка H.H. Батурина, который критиковал доводы оппонентов с «верной» позиции и принципиально отрицал какое-либо идейное родство ме^ду взглядами Ткачева и Ленина [14, с. 252, 253]. Спустя год, в обзоре историографии народовольчества М.Г. Седов остановился на перипетиях резонансного диспута о «Народной воле», связав его с дискуссией о русском якобинстве в одну неразрывную цепь.
В целом, признавая ошибочность утверждений некоторых участников дискуссии о близком идейном и духовном родстве между русским бланкизмом (Ткачевым и народовольцами) и ленинизмом, М.Г. Седов, в отличие от многих своих коллег, постарался избежать категоричных, политически ангажированных выводов. Он негативно оценил выступления «красных профессоров», подчеркнув их слабое знание первоисточников (особенно архивных материалов), цитатничество, стремление к субъективизму, диктату в науке и т.д. По мнению М.Г. Седова, это отрицательно сказалось на ходе полемики, которая приобрела идеологический характер и тесно переплеталась с политическими событиями конца 1920-х годов [15, с. 37-45]. Выводы М.Г. Седова поддержал его постоянный научный соперник и оппонент С. С. Волк. Он отметил важность дискуссии о месте и роли «Народной воли» в русском революционном движении как значительного этапа в развитии советской историографии народничества, а также ее прямую связь с дискуссией о русском якобинстве, поскольку и в том, и в другом случае главным был вопрос об идейном наследии партии большевиков [2, с. 23]. Через год в соавторстве с С.Б. Михайловой, С.С. Волк еще раз вернулся к этой проблеме, ограничившись беглым упоминанием о полемике между С.И. Мицкевичем и H.H. Батуриным об историческом значении русского якобинства и дискуссии о «Народной воле» в Обществе историков-марксистов, без конкретного анализа приводимых материалов [3, с. 136-139].
Крупный специалист в области истории русского революционного движения М.В. Нечкина, кратко излагая ход дискуссий о русских якобин-
цах и «Народной воле», отдала пальму первенства H.H. Батурину и другим представителям «марксистко-ленинского» направления в советской исторической науке. Теодорович И.А., Мицкевич С.И., Козьмин Б.П., принадлежали, по ее мнению, народническому направлению. Вместе с тем, М.В. Неч-кина, в духе времени, осудила «перегибы» в критике сторонников «теории идейного родства» и практику наклеивания на них политических ярлыков [9, с. 360-364]. Такой же схемы в оценке дискуссий придерживался A.M. Сахаров, считавший, что «под влиянием остатков эсеро-народнических воззрений часть историков была склонна к преувеличению значения народничества» [13, с. 16].
Таким образом, работы советских историков 1960-х годов показали, что историографическая судьба Ткачева тесно переплетается с вопросами идейных корней большевизма и народовольчества. Стоит подчеркнуть, что дискуссии о русском якобинстве и «Народной воле» не являлись в этот период предметом специального исследования, а лишь упоминались в различных историографических обзорах. Сведения о них носили, как правило, отрывочный, упрощенный характер с доминантой классового подхода и порой ограничивались простым перечислением нескольких источников без их детального анализа.
В 1970-е годы ситуация, за редким исключением, не изменилась. Седов М.Г. попытался внести корреляцию в установившиеся оценки. Детальное рассмотрение полемики между С.И. Мицкевичем и H.H. Батуриным позволило ученому придти, наряду с устоявшимся тезисом о преувеличении С.И. Мицкевичем, Б.П. Козьминым и М.Н. Покровским влияния марксизма на Ткачева и забвения ими классовой основы народничества, к выводу об уязвимости позиции H.H. Батурина, так как она, по существу, снимала «важную проблему о предшественниках русской социал-демократии» [16, с.43]. Тем самым, пусть и в осторожной форме, ставилась под сомнение односторонняя трактовка материалов дискуссии о русских якобинцах, когда концепции сторонников «теории идейного родства» клеймились без достаточной аргументации как «неисторические», а то и просто как «враждебные».
Но у М.Г. Седова последователей не нашлось, и заявка на более глубокое изучение подходов историков первых постреволюционных лет к воз -зрениям Ткачева дальнейшего развития не получила. Так, В.Я. Гросул ограничился перечислением нескольких точек зрения, высказанных в дискуссии о русском якобинстве, и констатировал переоценку в них корней большевизма [4, с. 41]. Гораздо проще поступил М.Д. Карпачев. Не анализируя источники, он обвинил М.Н. Покровского, Б.И. Горева и С.И. Мицкевича в нарушении принципа «историзма», поскольку они усматривали идейные истоки большевизма там, где, по мнению автора, «их и быть не могло» [8, с. 174].
Лишь в конце 1980-х годов, когда стало ослабевать влияние партийной идеологии на историческую науку, позиция М.Г. Седова встретила одобрение и поддержку со стороны коллег. В монографии А.И. Алаторцевой, посвященной генезису советской исторической периодики, подчеркивалось, что выступления противников концепции «идейного родства» часто были далеки от объективности, изобиловали политическими оценками, резкими формулировками и прямолинейными выводами [1, с. 164]. Вместе с тем, А.И. Алаторцева не решилась поставить под сомнение традиционный вывод о неправоте тех историков 1920-х годов, которые доказывали близость теории Ткачева с большевизмом. Политические стереотипы по-прежнему продолжали доминировать в позициях исследователей. Сходным образом были оценены материалы дискуссий о русском якобинстве и народовольцах в монографии В.Ю. Соколова. Автор, подчеркнув справедливость критики «модернизаторских» концепций С.И. Мицкевича и И.А. Тео-доровича, отметил главную, по его мнению, причину остроты полемики о корнях большевизма. Она заключалась в том, что для многих ее участников эта дискуссия «была проблемой всей их жизни, всей революционной деятельности» [17, с. 163].
Стремление к переосмыслению революционного прошлого страны, к новому взгляду на причины и идейные предпосылки Октябрьской революции, доминировавшее в научной литературе на рубеже 1980-1990-х годов, содействовало появлению специального исследования, посвященного дискуссиям о социально-политических взглядах Ткачева в советской историографии 1920-х - начала 1930-х годов. В его преамбуле автор признает, что, несмотря на большой интерес к теоретическому наследию Ткачева на протяжении второй половины XX века, литература о нем первых десяти-пятнадцати лет существования советской исторической науки остается еще слабоизученной [5, с. 117]. Поэтому Б.Б. Дубенцов постарался ознакомить научную общественность с как можно широким кругом источников по данной проблеме. Это позволило существенно дополнить картину осмысления революционной теории Ткачева в 1920-1930-е годы и показать этот процесс в развитии. В то же время, Б.Б. Дубенцов свел все многообразие представленных мнений о роли и месте Ткачева в истории русского революционного движения к двум противостоявшим точкам зрения. На взгляд исследователя, одни авторы (H.H. Батурин, В.А. Ваганян, В.Ф. Малаховский, М.И. Поташ), опираясь на работы Г.В. Плеханова и Ф. Энгельса, пытались доказать преобладание идей анархизма в произведениях Ткачева и тем самым, полностью нивелировать его значение как самостоятельного мыслителя. Другие, в лице Б.П. Козьмина, С.И. Мицкевича, Б.И. Горева и, до определенного момента, М.Н. Покровского, защищая самобытность доктрины Ткачева, говорили об его значительной заслуге в деле формирования теоретических предпосылок большевизма. Вне поля зрения Б.Б. Дубен-
цова осталась дискуссия о «Народной воле», тесно связанная с обсуждением проблем русского якобинства. В результате на рубеже 1920-1930-х годов последовательность изложения материалов дискуссий оказалась разорванной. В целом, следует подчеркнуть, что статья Б.Б. Дубенцова имела позитивное значение, так как с предельной ясностью осветила недостатки в изучении теории Ткачева в постреволюционный период. Среди них выделим слабое знание первоисточников, догматизм, цитатничество, политическую заостренность.
В 1992 году опубликовала монографию о Е.Л. Ткачеве Рудницкая. Основному содержанию книги предшествовал историографический обзор, в котором освещалась часть материалов дискуссий 1920-х - первой половины 1930-х годов. Выводы и наблюдения автора, в целом совпадая с выводами, содержавшимися в статье Б.Б. Дубенцова, имели ряд особенностей. Во-первых, Е.Л. Рудницкая расширила хронологические рамки изучения революционной теории Ткачева до середины 1930-х годов. Во-вторых, в ее работе отсутствовали умозаключения о преувеличении и модернизации воззрений Ткачева отдельными историками тех лет [12, с. 9-12]. Любопытно, что год ранее Е.Л. Рудницкая высказалась за необходимость серьезного пересмотра, утвердившейся в советской историографии оценки противостояния С.И. Мицкевича и H.H. Батурина, так как аргументы первого содержали момент истины, который «проявляется лишь при критическом осмыслении теории и практики большевизма...» [11, с. 100]. Однако в книге, из-за трудностей утверждения рукописи монографии в издательстве «Наука», когда автору пришлось сглаживать наиболее острые места, этот сюжет был опущен.
Прошло значительное количество времени, прежде чем дискуссии вокруг идейного наследия Ткачева вновь получили научное освещение. Исаков В.А., исследуя заговорщическое направление в русском радикальном движении, большое внимание уделил личности Ткачева, его идеям и истории их изучения. Ученый справедливо отмечает главенство марксистской методологии в трудах историков постреволюционного времени. Такой подход «схематизировал поиски самого Ткачева, «просвечивал» его на предмет приближения или отклонения от марксизма» [6, с. 187]. Верно назвав главную проблему указанного периода, В.А. Исаков сосредоточился в основном на оценке исследователями заговорщической составляющей ткачевской программы. Вне поля зрения автора остались перипетии дискуссии о русском якобинстве и «Народной воле», а также не был затронут важный для тех лет вопрос преемственности между теорией Ткачева и большевизмом.
Таким образом, сведения о рассмотрении доктрины Ткачева в первые десятилетия советской исторической науки в самом общем виде можно найти в различных историографических обзорах. Они носят, как правило, отрывочный, упрощенный, схематичный характер и порой ограничивают-
ся простым перечислением нескольких источников без детального рассмотрения авторских позиций, а оценки материалов дискуссий часто грешат тенденциозностью, которая была вызвана изначальной идеологической подоплекой. Тем не менее, следует признать, что первый этап осмысления ткачевизма в советской историографии наиболее разработан. Со вторым и третьим этапами дело обстоит гораздо хуже. До сих пор не утратила актуальности мысль М.Г. Седова, выказанная сорок лет назад, что несмотря на то, что в 1960-е годы было издано много историографических работ, посвященных революционерам-семидесятникам, о Ткачеве написано «крайне мало» [16, с. 43]. Блестящий анализ оценок философских и социологиче-ских взглядов Ткачева в литературе 1960-1970-х годов дал Б.М. Шахматов [5, с. 5-37]. Но осмысление освещения его революционной теории в научных изданиях второй половины XX века не проводилось вплоть до постсоветского времени.
То что имеется на сегодняшний день можно охарактеризовать как конспективное изложение проблемы. Например, в монографиях Е.Л. Рудницкой и И.А. Камынина историография о Ткачеве 1950-1980-х годов выглядит как библиографическая аннотация [7; 12, с. 12-13]. Более внимательно отнеслась к вопросу Т.В. Шафигуллина. Автор справедливо отмечает, что доминанта марксистской методологии стояла на пути объективного постижения воззрений Ткачева. Она схематизировала исследовательское поле. Однако даже в такой ситуации ограничений и упрощений в работах М.Г. Седова, Б.М. Шахматова и В.Ф. Пустарнакова прорастало зерно непредвзятого подхода к учению Ткачева [18, с. 218]. В целом, Т.В. Шафигуллина положительно оценивает характер изучения ткачевизма в 50-80-е годы XX века, подчеркивает разнообразие обсуждавшихся аспектов, плодотворность и самостоятельность проведенной работы.
С последним тезисом не соглашается В.А. Исаков. По его мнению, «проблематика разрабатываемая в период 1950-1980-х гг., неизбежно повторяла уже привычный набор...» [6, с. 189]. Автор выделяет несколько тем, которые находились в центре внимания. Во-первых, формирование мировоззрения Ткачева; во-вторых, положения его революционной программы; в-третьих, отношение Ткачева к террору. Особо отметим последний момент, очень важный для понимания идеологии Ткачева. Исаков В. А. говорит о двух посылках: если во внимание брались только последние работы Петра Никитича, то он объявлялся чуть ли не основным пропагандистом террористической борьбы, а если «привлекался весь комплекс его воззрений на данную проблему (и добавим от себя, максимальное количество работ из обширного публицистического наследия Ткачева. - А.Х.), то выводы получались гораздо более выверенные» [6, с. 191].
Вышеназванными работами ограничивается круг исследований, посвященных анализу оценок революционной теории П.Н. Ткачева в отече-
ственной историографии советского периода. Более-менее разработанным на уровне историографического обзора является период 1920-1930-х годов. Но значительное время в подходах историков доминировали идеологическая предвзятость и догматизм. Это сужало взгляд на проблему и не позволило дать комплексную характеристику изучения ткачевской теории. Лишь в последние годы начали появляться объективные точки зрения относительно сути и итогов дискуссий о русском якобинстве и «Народной воле». Что же касается второй половины XX века, то здесь набрасываются только первые штрихи и делаются первые шаги к рассмотрению проблемы. Главное, и это следует отметить особо, в настоящее время отсутствуют монографические и диссертационные исследования, в которых отражался бы процесс изучения революционной теории Ткачева на всем протяжении существования советской исторической науки. По нашему мнению, это существенно обедняет историографию революционного народничества и не дает возможности по-настоящему оценить роль и значение бланкистского направления в истории русского революционного движения.
Список литературы:
1. Алаторцева А.И. Советская историческая периодика 1917 - сер. 1930-х годов. - М.: Наука, 1989. - 256 с.
2. Волк С.С. Народная воля. 1879-1882. - М.; Л.: Наука, 1966. - 491 с.
3. Волк С.С., Михайлова С.Б. Советская историография революционного народничества 70-х - начала 80-х гг. XIX в. // Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. - Л.: Издательство ЛГУ, 1967. - Ч. 1. - С. 133-160.
4. Гросул В.Я. О балканских связях русских «якобинцев» (70-е годы XIX в.) // Балканский исторический сборник. - Кишинев: Издательство Шти-инца, 1974. - Вып. 4. - С. 40-81.
5. Дубенцов Б.Б. Дискуссии о социально-политических взглядах П.Н. Ткачева в советской историографии 1920-х - начала 1930-х годов // История СССР. - 1991. - № 3. - С. 117-129.
6. Исаков В.А. Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х - первая половина 1880-х годов. - М.: Издательство ООО «Франтэра», 2004. - 308 с.
7. Камынин И. А. Государство и революция в политической теории народничества (М.А. Бакунин, П. Л. Лавров, П.Н. Ткачев). - М.: Издательство Воробьев A.B., 2008. - 116 с.
8. Карпачев М.Д. Русские революционеры-разночинцы и буржуазные фальсификаторы. - М.: Мысль, 1979. - 212 с.
9. Нечкина М.В. Русское революционное движение 19 в. в советской историографии // Очерки истории исторической науки в СССР. - М.: Наука, 1966. - Т. 4. - С. 335-368.
10. Реуэль А.Л. Русская экономическая мысль 60-70-х годов XIX века и марксизм. - М.: Политиздат, 1956. - 424 с.
11. Рудницкая Е.Л. Петр Ткачев: русский бланкизм // История СССР. -1991. - № 3. - С. 100-116.
12. Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. - М.: Наука, 1992.
- 269 с.
13. Сахаров А.М. Изучение отечественной истории за 50 лет советской власти. - М.: Знание, 1968. - 48 с.
14. Седов М.Г. Советская литература о теоретиках народничества // История и историки. Историография истории СССР. - М.: Наука, 1965. -С. 246-269.
15. Седов М.Г. Героический период революционного народничества (из истории политической борьбы). - М.: Мысль, 1966. - 364 с.
16. Седов М.Г. Некоторые проблемы истории бланкизма в России (Революционная доктрина П.Н. Ткачева) // Вопросы истории. - 1971. - № 10.
- С. 39-54.
17. Соколов В.Ю. История и политика. (К вопросу о содержании и характере дискуссий советских историков 1920-х - начала 1930-х годов). -Томск: Издательство ТГХ 1990. - 204 с.
18. Шафигуллина Т.В. Идеология политического заговорщичества: историографический обзор 50-80-х гг. XX в. // Ученые записки. - Калуга: Манускрипт, 2005. - С. 192-252.
19. Шахматов Б.М. К изучению творчества П.Н. Ткачева // Сборник студенческих научных работ (экономического, исторического, философского, юридического, филологического и восточного факультетов). - Л.: Издательство ЛГУ, 1963. - С. 96-115.
20. Шахматов Б.М. П.Н. Ткачев: Этюды к творческому портрету. - М.: Мысль, 1981. - 286 с.
ЦЕЛИ, БОЕВАЯ ТАКТИКА И ТИПЫ БАНД ОМСКОЙ ГУБЕРНИИ 1920-1925 ГГ.
© Шагланов А.Н.*
Омский государственный педагогический университет, г. Омск
На территории Омской губернии в период 1920-1925 гг. банды, отличавшиеся по целям, боевой тактике и типам, терроризировали местное население непрерывными рейдами, грабежами и разбоями. В результате чего нормальная сельскохозяйственная жизнь в уездах губер-
* Аспирант кафедры Истории, социологии, политологии.
