CC BY
63
стран вынуждало ее использовать уникальные методы и средства, чтобы сжать десятилетия органического развития в относительно короткие кампании.
Список литературы:
1. Марушкин Б.И. История в современной идеологической борьбе. - М., 1972.
2. Салов В.И. Историзм и современная буржуазная историография. -М., 1977.
3. Искендеров А.А. Основные черты и этапы кризиса буржуазной исторической науки // Новая и новейшая история. - 1980. - № 5.
4. Могильницкий Б.Г. Современный этап кризиса буржуазной исторической науки // Вопросы истории. - 1980. - № 9.
5. Freidel F. American Historians. A Bicentennial Appraisal // The Journal of American History. - 1976. - Vol. LXIII, № 1. - Р. 5.
6. Handlin O. The Capacity of Quantative History // Perspectives in American History. - Cambridge (Mass.), 1975. - Vol. IX. - Р. 25.
7. Скрынников Р.Г. Историографические итоги дискуссии с Русским центром в Гарварде // Критика буржуазной историографии. - Л., 1984.
8. The Cambridge history of Russia. - Cambridge, 2006. - Vol. 1: From early Rus' to 1689. - Р. 11.
9. Новейший философский словарь. Постмодернизм. - Мн., 2007. - С. 327.
10. Шевырин В.М. Переосмысление российской истории X - начала XX в. в зарубежной историографии (обзор) // История России в современной зарубежной науке: Сборник обзоров и рефератов. - М., 2010. - Ч. 1. - С. 12.
11. Slavic review. - 2007. - Vol. 66, N. 1. - P. 9-10.
12. Russia in the European context 1789-1914: A member of the family. -N.Y., 2005. - P.6-9.
13. Keenan E.L. Muscovite Political Folkways // The Russian Review. -1986. - V 45. - Р. 116.
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛИЧНОСТИ И РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ П.Н. ТКАЧЕВА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ
© Худолеев А.Н.*
Кузбасская государственная педагогическая академия, г. Новокузнецк
Статья посвящена историографическому аспекту изучения личности и революционной теории П.Н. Ткачева в отечественной исторической
* Доцент, заведующий кафедрой Отечественной истории и методики преподавания истории, кандидат исторических наук, доцент.
науке. В ней рассматриваются точки зрения историков на проблему освещения политической биографии и социально-политических взглядов П.Н. Ткачева в отечественной исторической науке второй половины XIX - начала XXI в. В итоге делается вывод о слабой исследованности истории изучения ткачевизма в отечественной историографии.
Среди представителей народнической идеологии убедительностью аргументации, социальным чутьем, нестандартностью мышления, способностью к прогнозированию выделялся Петр Никитич Ткачев, который должен был бы находиться в центре внимания специалистов, изучавших развитие отечественной радикальной мысли. Однако Ткачев оказался в тени не менее даровитых, но куда менее значимых для понимания исторических предпосылок русской революции деятелей - Петра Лавровича Лаврова и Михаила Александровича Бакунина. На протяжении длительного времени революционная теория Ткачева, получившая название «русский бланкизм», не рассматривалась исследователями в качестве важной составляющей русского освободительного движения, что вело к искажению ее истинного значения и роли, а в историографии революционного народничества деятельность русского бланкиста либо замалчивалась, либо недооценивалась.
Первым попытался проанализировать литературу о Ткачеве Б.П. Козь-мин. Он констатировал краткость и поверхностность освещения деятельности и взглядов Ткачева в работах дореволюционного периода по той причине, что углубленного, систематического изучения творческого наследия Ткачева в это время не велось, а для характеристики его революционной теории использовался небольшой перечень наиболее известных работ [7, с. 7, 8]. На факторы становления радикального мировоззрения Ткачева, процесс его умственного и нравственного развития, историю семьи Ткачевых вообще не обращалось внимания. Козьмин Б.П. также не смог осветить «белые пятна» в биографии Ткачева и с сожалением констатировал, что о детских и юношеских года Ткачева «до нас не дошло никаких сведений» [7, с. 10].
Из-за того, что на протяжении 1940-х - первой половины 1950-х годов изучение народничества находилось под официальным запретом (об этом свидетельствуют, просмотренные нами, номера журнала «Вопросы истории» (до 1944 года журнал назывался «Исторический журнал») с 1941 по 1955 год, впервые после длительного перерыва народническая проблематика появилась на страницах этого журнала в № 8 за 1955 год в рецензии С.А. Покровского на книгу итальянского историка Франко Вентури «Русское народничество»), следующие попытки рассмотреть литературу о Ткачеве приходятся на время «оттепели». В 1956 году специалист в области истории экономических учений А.Л. Реуэль, кратко излагая социально-экономические воззрения Петра Никитича, написал о существовании в постреволюционной литературе ошибочных, «немарксистских» концепций роли Ткачева в истории революционного движения. В качестве примера «неправильной» концепции
автор назвал взгляды М.Н. Покровского, который «видел в народническом движении 70-х годов черты будущей пролетарской революции» [12, с. 149]. По такому же пути пошел философ Б.М. Шахматов. Не прибегая к детальному анализу историографических источников 1920-х годов, в которых обсуждалась социально-политическая концепция Ткачева, он резюмировал, что некоторые работы о Ткачеве (не конкретизируя какие именно) указанного периода были ошибочными, так как «содержали преувеличенную оценку его взглядов и приближали их к марксизму» [21, с. 106].
Только в середине 1960-х годов на волне общего интереса к народнической проблематике историки стали обращаться к изучению оценок творческого наследия Ткачева. Так, М.Г. Седов в статье, посвященной анализу литературы о теоретиках народничества, кратко остановился на работах о Ткачеве, опубликованных в период становления советской исторической науки. По мнению ученого, такие авторы, как С.И. Мицкевич и Б.П. Козьмин, неправомерно сближали теорию Ткачева с марксизмом и ошибочно роднили ее с большевизмом. Седов М.Г. считал правильной позицию партийного историка Батурина Н.Н., который отрицал какое-либо идейное родство между взглядами Ткачева и Ленина В.И. [16, с. 252-253]. В 1966 году в обзоре историографии народовольчества М.Г. Седов остановился на перипетиях диспута о «Народной воле». В целом признавая ошибочность утверждений некоторых участников дискуссии о близком идейном и духовном родстве между русским бланкизмом (Ткачевым и народовольцами) и ленинизмом, М.Г. Седов негативно оценил выступления выпускников Института красной профессуры, подчеркнув их слабое знание архивных источников, цитатничество, стремление к субъективизму, диктату в науке и т.д. По мнению историка, это отрицательно сказалось на ходе полемики, которая приобрела идеологический характер и тесно переплеталась с политическими событиями конца 1920-х годов [17, с. 37-45].
Выводы М.Г. Седова поддержал С.С. Волк. Он отметил важность дискуссии о месте и роли «Народной воли» в русском революционном движении как значительного этапа в развитии советской историографии народничества, а также ее прямую связь с дискуссией о русском якобинстве, поскольку и в том, и в другом случае главным был вопрос об идейном наследии партии большевиков [2, с. 23]. Через год в соавторстве с С.Б. Михайловой, С.С. Волк еще раз вернулся к этой проблеме, ограничившись беглым упоминанием о полемике между С.И. Мицкевичем и Н.Н. Батуриным об историческом значении русского якобинства и дискуссии о «Народной воле» в Обществе историков-марксистов, без конкретного анализа приводимых материалов [3, с. 136-139].
Крупный специалист в области истории русского революционного движения М.В. Нечкина, кратко излагая ход дискуссий о русских якобинцах и «Народной воле», по сложившейся традиции, подчеркнула правоту Н.Н. Ба-
турину и других представителей «марксистко-ленинского» направления в советской исторической науке 1920-х - начала 1930-х годов. Вместе с тем М.В. Нечкина, в духе времени, осудила «перегибы» в критике сторонников теории «идейного родства» между русским бланкизмом и большевизмом и практику наклеивания на них политических ярлыков [10, с. 360-364]. Такой же точки зрения придерживался А.М. Сахаров, считавший, что «под влиянием остатков эсеро-народнических воззрений часть историков была склонна к преувеличению значения народничества» [15, с. 16].
Работы советских историков 1960-х годов показали, что историографическая судьба Ткачева тесно переплеталась с вопросами об идейных корнях большевизма и народовольчества. Стоит подчеркнуть, что дискуссии о русском якобинстве и «Народной воле» не являлись в этот период предметом специального исследования, а лишь упоминались в различных историографических обзорах. Сведения о них носили, как правило, отрывочный, упрощенный характер, продиктованный классовым подходом, и порой ограничивались перечислением источников без их подробного анализа.
В 1970-е годы ситуация не изменилась. Только М.Г. Седов, плодотворно занимавшийся идеологией революционного народничества, попытался внести коррективы в установившиеся оценки. Детальный анализ полемики между С.И. Мицкевичем и Н.Н. Батуриным позволил ученому прийти, наряду с устоявшимся тезисом о преувеличении С.И. Мицкевичем, Б.П. Козьминым и М.Н. Покровским влияния марксизма на Ткачева и забвения ими классовой основы народничества, к выводу об уязвимости позиции Н.Н. Батурина, так как она снимала «важную проблему о предшественниках русской социал-демократии» [18, с. 43]. Тем самым ставилась под сомнение односторонняя трактовка материалов дискуссии о русских якобинцах, когда концепции сторонников теории «идейного родства» клеймились без достаточной аргументации как «неисторические», а то и просто как «враждебные». Седов М.Г. обратил внимание и на дореволюционную историографию. Он отметил, что в этот период «историческая литература чуть ли не всех течений и оттенков рассматривала Ткачева исключительно в негативном плане» [18, с. 41]. В ней подчеркивалась «оппортунистическая» деятельность Ткачева и слабое распространение его идей.
Желание М.Г. Седова непредвзято, насколько это было возможно в рамках доминирующей методологии, оценить характер изучения революционной теории Ткачева, не было поддержано за исключением Б.М. Шахматова, который провел блестящий анализ освещения философских и социологических взглядов Ткачева в литературе 1960-1970-х годов [22, с. 5-37]. Кроме того, Б.М. Шахматов на основе воспоминаний родственников Ткачева, его современников, материалов из фонда Третьего Отделения С.Е.И.В.К., хранившихся в ЦГАОР, постарался нарисовать личностный портрет Петра Никитича. Однако история семьи Ткачевых (сведения об отце, матери, брате и
двух сестрах) так и осталась нераскрытой. Шахматов Б.М. указал только, что мать Ткачева происходила из рода Анненских, а о его отце «ничего неизвестно, мы не знаем даже его отчества» [22, с. 256]. В свою очередь, В.Я. Гро-сул ограничился перечислением нескольких точек зрения, высказанных в дискуссии о русском якобинстве, и констатировал переоценку в них корней большевизма [4, с. 41]. Гораздо проще поступил М.Д. Карпачев. Не вдаваясь в детальный анализ источников, он обвинил М.Н. Покровского, Б.И. Горева и С.И. Мицкевича в нарушении принципа историзма, поскольку они усматривали идейные истоки большевизма там, где, по мнению автора, «их и быть не могло» [9, с. 15].
Только в конце 1980-х годов, когда стало ослабевать влияние партийной идеологии на историческую науку, позиция М.Г. Седова встретила одобрение и поддержку со стороны коллег. В монографии А.И. Алаторцевой, посвященной генезису советской исторической периодики, подчеркивалось, что выступления противников концепции «идейного родства» часто были далеки от объективности, изобиловали политическими оценками, резкими формулировками и прямолинейными выводами [1, с. 164]. Вместе с тем А.И. Алаторцева не решилась поставить под сомнение традиционный вывод о неправоте тех историков 1920-х годов, которые доказывали близость теории Ткачева с большевизмом. Сходным образом были оценены материалы дискуссий о русском якобинстве и народовольцах в монографии В.Ю. Соколова. Автор, подчеркнув справедливость критики «модернизаторских» концепций С.И. Мицкевича и И.А. Теодоровича, отметил главную, по его мнению, причину остроты полемики о корнях большевизма. Она заключалась в том, что для многих участников эта дискуссия «была проблемой всей их жизни, всей революционной деятельности» [19, с. 163].
Стремление к переосмыслению революционного прошлого страны, причин и идейных предпосылок Октябрьской революции, доминировавшее в научной литературе второй половины 1980-х годов, способствовало появлению специального исследования, посвященного дискуссиям о социально-политических взглядах П.Н. Ткачева в советской историографии 1920-х -начала 1930-х годов. В его преамбуле автор, Б.Б. Дубенцов, признавал, что, несмотря на большой интерес к теоретическому наследию Ткачева на протяжении второй половины XX века, литература о нем первых 10-15 лет существования советской исторической науки остается еще слабоизученной [5, с. 117]. Поэтому Б.Б. Дубенцов постарался ознакомить научную общественность с как можно более широким кругом источников по данной проблеме. Это позволило дополнить картину осмысления революционной теории Ткачева в 1920-1930-е годы и показать данный процесс в развитии.
В то же время Б.Б. Дубенцов свел все многообразие представленных мнений о роли и месте Ткачева в истории русского революционного движения к двум противоположным точкам зрения. На взгляд исследователя, одни
авторы (Н.Н. Батурин, В.А. Ваганян, В.Ф. Малаховский, М.И. Поташ), опираясь на работы Г.В. Плеханова и Ф. Энгельса, пытались доказать преобладание идей анархизма в произведениях Ткачева и тем самым полностью нивелировать его значение как самостоятельного мыслителя. Другие (Б.П. Козь-мин, С.И. Мицкевич, Б.И. Горев, М.Н. Покровский), защищая самобытность доктрины Ткачева, писали о его значительной заслуге в деле формирования теоретических предпосылок большевизма. Вне поля зрения Б.Б. Дубенцова осталась дискуссия о «Народной воле», тесно связанная с обсуждением проблем русского якобинства.
Дубенцов Б.Б. ясно обозначил многие недостатки в изучении теории Ткачева в постреволюционный период. Среди них: слабое знание первоисточников, догматизм, цитатничество, политизированность. Со многими из них согласилась Е.Л. Рудницкая. Между тем она расширила хронологические рамки изучения революционной теории Ткачева до середины 1930-х годов и не сделала традиционного вывода о преувеличении и модернизации воззрений Ткачева отдельными историками тех лет [14, с. 9-12]. Любопытно, что годом ранее Е.Л. Рудницкая высказалась за необходимость серьезного пересмотра, утвердившейся в советской историографии оценки противостояния С.И. Мицкевича и Н.Н. Батурина, так как аргументы первого содержали момент истины, который «проявляется лишь при критическом осмыслении теории и практики большевизма...» [13, с. 100]. Однако в книге, вероятно, из-за трудностей утверждения рукописи монографии в издательстве «Наука», когда автору пришлось сглаживать наиболее острые места, этот сюжет был опущен. Как вспоминала Евгения Львовна, «рукопись была уже в типографии, когда на стол главного редактора издательства «Наука» легла аннотация на нее. Он прочел и приказал немедленно забрать книгу и доставить ему. Там, где говорилось, что большевизм уходит корнями в русский бланкизм, все было исчерчено красным карандашом» [11]. Касаясь литературы о Ткачеве 19501980-х годов, Е.Л. Рудницкая ограничилась перечислением наиболее значимых, на ее взгляд, работ и авторов, особо отметив монографию Б.М. Шахматова, в которой был предложен тщательный анализ философско-социоло-гической стороны мировоззрения Петра Никитича [14, с. 13].
Прошло немало времени, прежде чем дискуссии вокруг идейного наследия Ткачева вновь получили научное освещение. Исаков В.А., исследуя заговорщическое направление в русском радикальном движении XIX века, большое внимание уделил идеям Ткачева и истории их изучения. Он выделил причины интереса к Петру Никитичу со стороны партийных деятелей и профессиональных историков на рубеже Х1Х-ХХ веков. Во-первых, это суть заговорщической доктрины Ткачева, основанной «на специфическом понимании пореформенного развития» России [6, с. 185]. Наибольшую активность проявляли публицисты эсеровского направления (Е. Сельский, А.Н. Макаров). Во-вторых, отношение Ткачева к террору. Здесь зародилось ошибоч-
ное представление о нем как о фанатичном стороннике политических убийств (А. Тун, К.А. Пажитнов), невзирая на то, что долгое время теоретические построения Ткачева «не содержали этого положения» [6, с. 186]. В-третьих, рассматривались отдельные положения ткачевизма (С.Г. Сватиков, В.Я. Бо-гучарский, В.Ф. Цеховский). В-четвертых, делалась попытка проследить развитие заговорщической концепции в России от декабристов до Ткачева и «Народной воли» (Б.Б. Глинский, Н.С. Русанов).
Касаясь советского этапа, автор отметил главенство марксистской методологии в трудах историков постреволюционного времени. Такой подход «схематизировал» поиски самого Ткачева, «просвечивал» его на предмет приближения или отклонения от теории К. Маркса [6, с. 187]. Верно назвав главную проблему указанного периода, В.А. Исаков сосредоточился в основном на оценке исследователями заговорщической составляющей ткачевской программы. Вне поля зрения автора остались перипетии дискуссии о русском якобинстве и «Народной воле», а также не был затронут важный для тех лет вопрос преемственности между теорией Ткачева и большевизмом.
Относительно постсоветского времени В.А. Исаков обратил внимание на два популярных аспекта в освещении революционной теории Ткачева. Прежде всего, это вопрос «Ткачев и террористическая борьба». Историк призвал осторожно относиться к констатации террористической начинки доктрины Ткачева, так как «далеко не всегда сторонники заговора, переворота, власти революционеров оказывались террористами» [6, с. 193]. Исаков В.А. сказал о двух посылках: если брать во внимание только последние работы Петра Никитича, то его можно объявить чуть ли не основным пропагандистом террористической борьбы, а если привлечь весь комплекс его воззрений на данную проблему (и добавим от себя, максимальное количество работ из обширного публицистического наследия Ткачева), то выводы получатся гораздо более выверенные [6, с. 191]. Второй аспект - переосмысление на широком историческом фоне, с привлечением максимального количества источников громкой и знаковой полемики между Ткачевым и Ф. Энгельсом, поскольку новые условия позволяют «сделать новые выводы», как, например, это сделали Б.С. Итенберг и В.А. Твардовская в статье «Фридрих Энгельс и Петр Ткачев: спор и согласие» [6, с. 193].
Шафигуллина Т.В., анализируя советскую историографию политического заговорщичества, остановилась на оценках революционной теории Ткачева. Она отметила, что главенство марксистской методологии мешало объективному постижению воззрений русского бланкиста. Тем не менее даже в такой ситуации в работах М.Г. Седова, Б.М. Шахматова и В.Ф. Пустарнакова можно встретить элементы непредвзятого подхода к учению Ткачева [20, с. 218]. В целом Т.В. Шафигуллина, в отличие от В.А. Исакова, считавшего, что проблематика, разрабатываемая в период 1950-1980-х годов, «неизбежно повторяла уже привычный набор» [6, с. 189], положительно оценила характер
изучения ткачевизма в данный период, и подчеркнула разнообразие обсуждавшихся аспектов, плодотворность, самостоятельность проведенной работы [20, с. 229].
Подводя итог характеристике исследований, в которых в большем или меньшем объеме содержится анализ оценок личности и революционной теории Ткачева в отечественной исторической науке, можно констатировать, что сведения об изучении ткачевизма в отечественной историографии преимущественно отрывочны и фрагментарны. Главное внимание уделялось периоду 1920-1930-х годов как наиболее важному. В результате не сложилось целостного, обобщенного представления о процессе изучения социально-политической концепции Ткачева в отечественной исторической науке. Абсолютно не исследованной является история его семьи, и до сих пор остаются актуальными вопросы, поставленные еще Б.П. Козьминым: «Что представляли из себя его родители? Какова была семейная обстановка, в которой вырос и воспитался будущий «русский бланкист»? Как протекали его детские годы?» [7, с. 10]. Все это свидетельствует о том, что исследование процесса изучения личности П.Н. Ткачева и его революционной теории в отечественной исторической науке остается важной задачей отечественной историографии.
Список литературы:
1. Алаторцева А.И. Советская историческая периодика 1917 - сер. 1930-х годов. - М.: Наука, 1989. - 256 с.
2. Волк С.С. Народная воля. 1879-1882. - М.; Л.: Наука, 1966. - 491 с.
3. Волк С.С., Михайлова С.Б. Советская историография революционного народничества 70-х - начала 80-х гг. XIX в. // Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. - Л.: Издательство ЛГУ, 1967. - Ч. 1. - С. 133-160.
4. Гросул В.Я. О балканских связях русских «якобинцев» (70-е г. XIX в.) // Балканский исторический сборник. - Кишинев: Издательство Штиинца, 1974. - Вып. 4. - С. 40-81.
5. Дубенцов Б.Б. Дискуссии о социально-политических взглядах П.Н. Ткачева в советской историографии 1920-х - начала 1930-х годов // История СССР. - 1991. - № 3. - С. 117-129.
6. Исаков В.А. Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х - первая половина 1880-х годов. - М.: Издательство ООО «Франтэра», 2004. - 308 с.
7. Козьмин Б.П. П.Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов. -М.: Новый мир, 1922. - 210 с.
8. Камынин И.А. Государство и революция в политической теории народничества (М.А. Бакунин, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев). - М.: Издательство Воробьев А.В., 2008. - 116 с.
9. Карпачев М.Д. Очерки истории революционно-демократического движения в России (60-е - начало 80-х гг. XIX века). - Воронеж: Издательство ВГУ 1985. - 248 с.
10. Нечкина М.В. Русское революционное движение 19 в. в советской историографии // Очерки истории исторической науки в СССР. - М.: Наука, 1966. - Т. 4. - С. 335-368.
11. Одна, но пламенная страсть (интервью с доктором исторических наук, лауреатом премии В.О. Ключевского Е.Л. Рудницкой) [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: www.znanie-sila.ru/online/issue_1072.html (дата обращения: 12.09.2010)
12. Реуэль А.Л. Русская экономическая мысль 60-70-х годов XIX века и марксизм. - М.: Политиздат, 1956. - 424 с.
13. Рудницкая Е.Л. Петр Ткачев: русский бланкизм // История СССР. -1991. - № 3. - С. 100-116.
14. Рудницкая Е.Л. Русский бланкизм: Петр Ткачев. - М.: Наука, 1992. -269 с.
15. Сахаров А.М. Изучение отечественной истории за 50 лет советской власти. - М.: Знание, 1968. - 48 с.
16. Седов М.Г. Советская литература о теоретиках народничества // История и историки. Историография истории СССР. - М.: Наука, 1965. -С. 246-269.
17. Седов М.Г. Героический период революционного народничества (из истории политической борьбы). - М.: Мысль, 1966. - 364 с.
18. Седов М.Г. Некоторые проблемы истории бланкизма в России (Революционная доктрина П.Н. Ткачева) // Вопросы истории. - 1971. - № 10. -С. 39-54.
19. Соколов В.Ю. История и политика. (К вопросу о содержании и характере дискуссий советских историков 1920-х - начала 1930-х годов). -Томск: Издательство ТГУ 1990. - 204 с.
20. Шафигуллина Т.В. Идеология политического заговорщичества: историографический обзор 50-80-х гг. XX в. // Ученые записки. - Калуга: Манускрипт, 2005. - С. 192-252.
21. Шахматов Б.М. К изучению творчества П.Н. Ткачева // Сборник студенческих научных работ (экономического, исторического, философского, юридического, филологического и восточного факультетов). - Л.: Издательство ЛГУ 1963. - С. 96-115.
22. Шахматов Б.М. П.Н. Ткачев: Этюды к творческому портрету. - М.: Мысль, 1981. - 286 с.
