CC BY
35
© 2006 г. К.Г. Малыхин
ОЦЕНКА «ПРАВЫМИ» МЕНЬШЕВИКАМИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ БОЛЬШЕВИКОВ (20 - 30-е гг.)
Помимо так называемого официального меньшевизма в лице заграничной делегации РСДРП и «Социалистического вестника» в русском зарубежье работала группа социал-демократических теоретиков, сумевших «перекинуть» своеобразный мост между социализмом и либерализмом. В 20-30-е гг. они издавали в Берлине журнал «Заря» (1922 - 1924) и преемственно связанный с ним журнал «Записки социал-демократа», выходивший в Париже (1931 -1934).
Теоретики этого направления определяли свои программные позиции следующим образом: «Для нас большевизм с самого начала и по сей день являлся и является не прогрессивным элементом русской революции, а ее катастрофическим срывом, величайшим ее несчастьем, открывшим двери для необузданных форм социальной и политической реакции. Наша задача не соглашение с ним, а борьба не на жизнь, а на смерть» [1].
Теоретики журналов утверждали, что они опирались на идеи Г.В. Плеханова и А.Н. Потресова, считали большевиков узурпаторами и поддерживали все формы борьбы с большевизмом, включая вооруженные.
П.Н. Милюков, характеризуя различные течения русского зарубежья, афористично заметил, что правые социал-демократы (впрочем, как и правые социалисты-революционеры) готовы заменить конституционную борьбу за социализм революционной борьбой за демократию [2].
Один из патриархов русского социализма, лидер этого течения А. Н. Потресов после эмиграции из СССР в 1925 г. отклонил предложение Ф.И. Дана вернуться в РСДРП. Вместе с ним крупнейшие теоретики этого течения русской социал-демократии - Ст. Иванович и С.О. Загорский сотрудничали в «Днях» А.Ф. Керенского, «Последних новостях» П.Н. Милюкова, берлинском «Руле» и других изданиях либеральной ориентации. Милюков утверждал, что социалисты типа Ивановича -самые естественные союзники русских либералов. Загорский даже вел регулярный экономический раздел в «Последних новостях» Милюкова, являясь по существу официальным теоретиком-экономистом его группы. Одновременно, будучи серьезным ученым-экономистом, он руководил русским отделом международного Бюро труда Лиги Наций в Женеве.
Другим крупнейшим теоретиком этого течения был уже упоминавшийся Иванович (Португейс С.И.) -один из старейших участников российского социал-демократического движения. Он сотрудничал еще с дореволюционными изданиями - «Голос социал-демократа» и «Наша заря», был неофициальным теоретическим лидером правого крыла российской социал-демократии в изгнании.
Безусловно, оно было значительно менее организовано даже по сравнению с заграничной делегацией РСДРП. По сути дела его представляла небольшая группа русских
теоретиков-беженцев из числа околопартийной интеллигенции. Единственное, что их всех объединяло - определенная общность теоретических и политических воззрений.
Оценки большевистской политики и гипотетические модели постбольшевистской российской модернизации, предлагавшиеся этой группой, были значительно менее академичны по сравнению с оценками официального меньшевизма. Эмоционально-негативное восприятие большевизма зачастую препятствовало выработке взвешенных, научно значимых оценок российской социал-демократии.
В основе выводов правых лежали традиционные марксистские воззрения. «Опыт русского коммунизма, как и баварской, и венгерской революции, доказывает невозможность социализма даже при захвате власти там, где для этого нет экономических и других условий, делающих возможным, чтобы социализм приводил не к разрушению производительных сил и к понижению культуры, а к развитию первых и расцвету вторых» 3
В связи с этим они признавали рыночные формы существования общества как единственно возможный тип человеческой жизнедеятельности. По их мнению, четыре года коммунистической политики в России ясно доказали теоретическую бесперспективность коммунистического экспериментаторства [4].
В 1924 г. С. Загорский писал: «Период коммунизма самими советскими деятелями признается вынужденным эпизодом. О невозможности осуществления коммунизма не только тогда, но и теперь заявляется на каждом шагу» [4, с. 103].
Ведение новой экономической политики оценивалось как шаг к полноценному капитализму, а НЭП - как компромисс. В 1923 г. «Заря» писала: «Новая экономическая политика была основана на стремлении сохранить государственный капитализм как орудие диктатуры пролетариата и власти компартии при одновременном восстановлении частного капиталистического хозяйства» 5
Перспективы большевистской социально-экономической политики в 20-е гг. они связывали с дальнейшим углублением рыночных отношений, вытеснением частным сектором государственно-капиталистического, по причине экономической несостоятельности последнего [6, с. 95].
Помимо этого, они напрямую увязывали экономику с политикой. Большевистская диктатура поставила серьезные препятствия на пути развития производительных сил страны, отказалась предоставить правовые гарантии буржуазии, что создало серьезные препоны на пути первоначального накопления и дальнейшего производственного использования накоплений.
«Но сохранение этой диктатуры, отказывающейся идти на какие-либо политические уступки и по самому существу своему не могущей гарантировать новой буржуазии необходимые ей правовые и политические
условия развития, сильно тормозит процесс экономического развития» [6, с. 96].
Оценив большевистскую нэповскую программу модернизации как половинчатый компромисс между госкапитализмом и ранней формой частного капитализма, правые социал-демократы предложили свою модель российской постбольшевистской модернизации. В основе их представлений о будущем России лежал следующий тезис: «Россию освободит не социализм, а демократия, в которую социализм входит только одним из элементов. Не социализм, кое-что уступающий капитализму, а капитализм, кое-что уступающий социализму - таково наше ближайшее будущее» [7].
По их мнению, развитие нэповских противоречий между задачами создания правовых гарантий предпринимательству и идеологизированной большевистской диктатурой могло привести к народному выступлению, последствия которого должны были быть губительными для большевиков [8].
В то же время в 20-е гг. правое крыло российской социал-демократии не верило в возможность разрешить проблему модернизации силами России. По мнению Ивановича, только иностранный капитал был способен решить эту проблему. Он сделал вывод, что модернизация России возможна в двух вариантах:
- или народ сбросит большевиков и будет выступать на переговорах с зарубежным капиталом об условиях возрождения России как равноправный партнер;
- или иностранный капитал сбросит большевиков и подчинит себе Россию и в этом случае будет распоряжаться судьбой страны по своему усмотрению [9, с. 131-1321
Следовательно, особенность российской постбольшевистской модернизации будет заключаться в том, сумеет ли национальная буржуазия добиться статуса равноправного партнера на переговорах с иностранным капиталом или же будет выступать в качестве одного из классов порабощенного общества.
«Поэтому у России есть два пути: или самим сбросить с себя ярмо советской власти, чтобы мировой капитал, без которого мы жить не можем, пришел в страну свободную и договаривался бы со свободным народом, или же ждать, покуда большевиков сбросит мировой капитал, обложив Россию за это исполинской данью, эксплуатируя ее богатства в ущерб русскому труду и русскому капиталу» [9, с. 134].
Очевидно, что оценки большевистской социально-экономической политики были достаточно упрощенными и схематичными. Проблемы, связанные с общей социально-экономической и духовной отсталостью России, противоречия между интересами промышленности и сельского хозяйства, проблемы неконкурентоспособности продукции национальной промышленности на мировом рынке фактически остались вне рамок исследования этой части русской социал-демократии.
Достаточно примитивно оценивался ею сталинский «Великий перелом» конца 20 - начала 30-х гг.
Так, Иванович пришел к выводу, что большевики «отдохнули» за время нэповской передышки, укрепили свою власть, окончательно переродились в деспо-
тию, и в конце 20-х гг. вернулись к своей прежней утопии - построению коммунизма [10].
В целом правое крыло социал-демократии оценивало рыночный, нэповский вариант большевистской модернизации как беспринципный шаг правящей диктатуры, предпринятый с целью спасения своей деспотической власти. По их мнению, итогом нэповского развития должна была явиться гибель большевистской диктатуры, поскольку рыночная экономика не могла существовать без правовых гарантий предпринимательству. В связи с этим сталинский «Великий перелом» они оценивали как прелюдию к окончательной гибели диктатуры.
Появление работ известнейшего австрийского социал-демократа О. Бауэра в 1931 г. в венской «Рабочей газете» явилось большой неожиданностью для правых. Его идеи российские оппоненты расценили как предательство русского народа, замаскированную поддержку сталинского режима. Бауэр одним из первых социологов обратил внимание на то, что деспотический, кровавый сталинский режим быстро «гонит» страну к прогрессу, и что буквально на глазах современников аграрная Россия превращалась в промышленную державу, в которой аппарат производства принадлежал не капиталистам, а совокупности трудящихся [11]. Более того, Бауэр признал, что быстрая модернизация России могла быть осуществлена только ценой голода трудящихся.
Он считал, что любая «... быстрая индустриализация должна покупаться ценой весьма тяжелых жертв» [12, с. 13], однако опыт других стран и более высокий уровень научно-технического развития по сравнению с XIX в., когда была в основном осуществлена модернизация в Европе, должны позволить России минимизировать возможные потери и быстрее преодолеть период лишений. Логика рассуждений привела Бауэра к выводу, что гибель сталинского режима завершилась бы гражданской войной, срывом модернизации. Получалось, что социал-демократия не должна поддерживать антисталинское, антибольшевистское народное движение, а РСДРП должна впасть в состояние своеобразного «анабиоза». По его мнению, поддержка сталинского режима означала бы преступление против русского народа, а поддержка народа, в свою очередь, выливалась бы в защиту консерватизма, борьбу против прогресса России, ее модернизации [12]. Более того, крупнейший теоретик РСДРП Ф.И. Дан писал, что Бауэр выводил из сталинской модернизации социалистический строй в России: «. оставалось бы лишь дополнить этот государственный хозяйственно-плановый производственный организм политической демократией, чтобы получить законченный социалистический строй» [13].
Идеи Бауэра показались одному из патриархов русского марксизма Потресову настолько убедительными, что он даже не нашел серьезных аргументов для возражения ему, а вместо того предложил своим западным коллегам не искать положительные моменты в большевистском опыте и «заклеймить» большевистский режим как «антинародный» и «кровавый». По мнению Потресова, логика рассуждений поневоле приводила Бауэра в ряды защитников диктатуры.
«В самом деле, если путь большевиков через пятилетку и террористическую диктатуру, несмотря на все отвратные стороны, единственный путь для России, открывающий путь в обетованную землю социализма, то ясно, что, пытаясь смягчить критикой эти отвратные стороны, Бауэр, или по крайней мере его последователи, должны будут, невзирая на эту отвратительность, всячески противиться растущей в России борьбе с диктатурой и становиться в ряды ее сторонников» [14].
Миссию защиты «чистоты» социал-демократической мысли принял на себя в «Записках социал-демократа» Иванович. Он обратил внимание на то, что Бауэр напрямую связывал успех дела социалистического строительства в России и ее модернизации со сталинской деспотией.
«Нельзя сказать, что О. Бауэр является слепым поклонником пятилетки, нет, он ее поклонник зрячий. Он верит в ее осуществление, но он знает, что "быстрая индустриализация СССР может осуществляться только ценой голода", как он пишет, "выголода"».
Страшно, что только двух лет пятилетки достаточно было, чтобы сбить с толку и пленить "выголодным", кну-тобойным социализмом одного из лучших теоретиков современного рабочего движения и руководителя одной из лучших социалистических партий современности» [15].
Иванович заметил, что европейские социалисты, в том числе Бауэр, в основу определения социальной сущности того или иного строя брали такие факторы, как «уровень развития производительных сил и уровень обобществления производства» [16, с. 12]. Поэтому с формально марксистской точки зрения сталинская деспотия действительно создала в начале 30-х гг. фундамент социалистического строя в России. Ивановича такая логика привела в ужас.
«Все это так, и как все-таки все это бесконечно далеко от социализма. Как все это ранит само наше представление о социализме как о строе, в котором хорошо еще живется человеку, а не только производительным силам. Базис социалистический, а надстройка - она вызывает ужас и отвращение» [16, с. 12].
Правые социалисты не отрицали колоссальных успехов в деле модернизации России, достигнутых благодаря большевистской политике, строительства заводов и электростанций, оборудованных по последнему слову европейской и американской науки и техники, концентрации и машинизации сельского хозяйства и т.д. В связи с этим, Иванович предложил всем социалистам пересмотреть традиционную догматическую точку зрения на социализм.
«И в этом заключаются большие исторические и идеологические уроки пятилетки. Надо нам всем немного редуцировать в нашем сознании "имманентную" роль производительных, лошадиных сил и ввести в понятие социализма гораздо больше человека за счет лошадиных сил» [16, с. 12].
Иванович попытался доказать, что технически развитое общество, игнорирующее принцип гуманизма превращается во что-то непонятное, по крайней мере, не имеющее ничего общего с социализмом [16, с. 12-15].
Безусловно, большевистский эксперимент поставил острейшие вопросы перед известными теоретиками правого крыла российского социал-демократического движения. Однако критика действий большевиков свелась в основном к моральному осуждению и признанию по существу успеха дела большевистской модернизации страны вопреки прогнозам того же Ивановича. Соответственно прежние модели развития большевистской и постбольшевистской России оказались невостребованными, а новые модели правые социал-демократы так и не смогли разработать. В начале и середине 30-х гг. они критиковали просчеты большевистской политики, выявляли диспропорции в советской экономике, но так и не смогли предложить свою, альтернативную модель развития страны.
По-видимому, эти факторы приводили к потере читательского интереса к «Запискам социал-демократа», ухудшению материальной базы издания. Так, в 1934 г. журналы доходили к читателю в отвратительном полиграфическом исполнении, были напечатаны на очень плохой бумаге и т.д.
По мнению П. Славина, большевики осуществили модернизацию России примерно теми же методами, которые используются в ходе тяжелой войны, не считаясь с «жертвами, потерями и затратами». В этом смысле созданная большевиками экономика таковой считаться не могла.
«Всякая экономика только тогда экономика, когда в ней соизмеримы и сбалансированы средства и цели, когда цель достигается с наименьшими затратами человеческих сил и материальных средств. Экономика перестает быть экономикой и переходит в злостную растрату и расточение человеческих жизней, сил, средств, когда для достижения целей совершенно не считается с тем, сколько это поглотит сил и средств. Советская экономика представляет с этой стороны не экономику, а перманентную войну, с ее военно-политическим разрешением хозяйственных вопросов» [17].
Славин напомнил, что марксисты упрекали капиталистический строй за растрату производительных сил вследствие анархии производства. Однако при бесплановом хозяйстве роль регулятора производства играет рынок. В советском хозяйстве даже этот механизм отсутствует. По его мнению, при деспотической власти так называемый план превращает экономику в служанку политики, а человека - в «кролика для хозяйственных вивисекций».
«Парадокс советской экономической жизни в том, что только нищая и нищенствующая страна, урывающая у себя последний кусок хлеба, чтобы отдать его ненавистному Молоху индустриализации, только эта нищая страна могла содержать безумно тратящую миллионы пятилетку» [18].
Правые социал-демократы в середине 30-х гг. стали более осторожными в своих прогнозах. В их работах практически исчезли «пророчества» о скорой гибели большевистского режима, о провале большевистских замыслов модернизации страны. Вместо этого все чаше стали звучать нотки глубокого уныния, скорее всего связанные с осознанием факта нереальности возвращения в Россию. Кончина А.Н. Потресова в 1934 г. в определен-
ной степени была символической и знаменовала теоретическую смерть правого крыла российской социал-демократии, собственными глазами узревшего, что история России в первой трети XX в. развивалась совсем не по тому сценарию, который «написали» патриархи русского социализма в конце XIX - начале XX в.
Литература
1. Кто мы? // Заря. 1922. № 1. С. 2.
2. Милюков П. Россия на переломе. Большевистский период русской революции. Т. 2. Антибольшевистское движение. Париж, 1927. С. 260.
3. Тезисы пропагандистов // Заря. 1923. № 1. С. 29.
4. Загорский С. Новая Россия и задачи рабочего класса // Заря. 1924. № 4.
5. Несоветский экономист. Успехи «НЭПа» и его банкротство // Заря. 1923. № 3. С. 67.
6. Проект тезисов платформы РСДРП // Заря. 1923. № 3.
7. Иванович Ст. Русский экономист наших дней // Крестьянская Россия: Сборник статей по вопросам
общественно-политическим и экономическим. Прага, 1922. С. 257.
8. Иванович Ст. Когда спящий просыпается // Заря. 1922. № 6. С. 161.
9. Иванович Ст. Надо выбирать // Заря. 1922. № 5.
10. Иванович Ст. Спустя пятнадцать лет // Записки социал-демократа. 1932. № 12. С. 10.
11. Записки социал-демократа. Париж, 1931. № 2. С. 10-11.
12. Там же. № 4.
13. Дан Ф. К международной дискуссии о русской социал-демократии // Социалистический вестник. 1932. № 1/2. С. 5.
14. Потресов А. От науки к утопии // Записки социал-демократа. 1931. № 5. С. 10.
15. Иванович Ст. Пятилетка, социализм и Отто Бауэр // Записки социал-демократа. 1931. № 4. С. 13.
16. Иванович Ст. Люди и вещи // Записки социал-демократа. 1931. № 5.
17. Славин П. Повелительное наклонение в экономике // Записки социал-демократа. 1934. № 22. С. 9.
18. Славин П. С позволения сказать социализм // Записки социал-демократа. 1934. № 23. С. 25.
Ростовский государственный педагогический университет 20 мая 2005 г
