CC BY
44
ва. После того как советская власть укрепилась, мусульман стали снова привлекать к управлению, продолжал «руководить ими, воспитывать и обучать их из союзного Центра». «Тем самым была установлена новая колониальная власть, продолжавшаяся до 1991 г.» (с. 399).
В.П. Любин
2007.01.015. КАРА-МУРЗА А.А. ПЕРВЫЙ СОВЕТОЛОГ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ: СЕМЕН ОСИПОВИЧ ПОРТУГЕЙС (1880-1944). - М.: Генезис, 2006. - 80 с.
Ключевые слова: С.О. Португейс (1880-1944), зарубежная советология.
В книге д. филос. н. А.А. Кара-Мурзы рассказывается о жизни и творчестве крупного ученого-советолога Семена Осиповича Португейса (1880-1944), писавшего в русских эмигрантских изданиях под псевдонимами «В.И. Талин», «Ог. Иванович» и др. В своих монографиях и статьях 1920-1930 гг. С.О. Португейс пришел к оригинальным выводам о происхождении и эволюции большевистского режима в России, во многом предвосхитившим работы российских авторов последней трети XX в.
Работа состоит из предисловия, 14 небольших глав и послесловия. Автор поставил перед собой задачу не только вернуть России это забытое имя, но и показать, что С. Португейс был своеобразной и уникальной фигурой русской эмиграции, - «первым профессиональным советологом» (с. 4).
В начале работы освещены молодые годы С. О. Португейса, выбор им жизненного пути. С.О. Португейс родился в 1880 г. в бедной многодетной семье ремесленника-еврея в Кишиневе. Уже в юные годы он попадает в политический кружок одного из образованных марксистов Д.Б. Гольдендаха, ставшего впоследствии известным под именем «Рязанов».
В 1901 г. двадцатилетним юношей он первый раз едет в Германию и поступает в техникум в Мангейме; в 1902 г. переезжает в Мюнхен, где оканчивает еще и школу пивоваров.
То, что было заложено в кружке Рязанова, «взошло в Мюнхене». Выбор в пользу Европы, культуры, просвещения оказывается выбором в пользу революции. Спровоцированные властями киши-
невские еврейские погромы закрепляют эту ориентацию - Семен Португейс с головой уходит в социал-демократическую работу.
Его первые литературные опыты состоялись в одесском «Южном обозрении», которое редактировал А.С. Изгоев (Ланде), будущий член кадетского ЦК, а в те годы еще марксист и умеренный социал-демократ. В 1904 г. после очередного обыска Португейс бежит в Женеву, где под псевдонимом «Соломонов» публикует в «Искре» ряд статей-корреспонденций. Он - активный участник всех швейцарских эмигрантских дискуссий, где обращает на себя внимание социал-демократических вождей. Предчувствия скорых событий на родине тянут Португейса в российские революционные центры.
В 1905 г. он арестовывается в Петербурге и высылается в Кишинев, откуда переезжает в Одессу. Здесь он - популярный оратор. Тогда же с группой друзей (среди них - будущий известный большевик С.И. Гусев) он захватывает контроль над маленькой одесской газетой и делает ее «рабочей». Название остается прежним - «Коммерческая Россия»; девиз меняется: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Бывшая заштатная газетка становится первой легальной рабочей газетой в России.
Он стал ближайшим другом и сотрудником А.Н. Потресова вплоть до смерти последнего (в 1934 г.). Главная тема статей Пор-тугейса 1907-1914 гг. - судьба демократической интеллигенции в эпоху побеждающего бюрократическою капитализма.
С началом мировой войны С. Португейс занимает позицию революционного оборончества, редактирует вместе с Потресовым газету «День», где продолжает работать и после октябрьского переворота. Однако после ужесточения репрессий он покидает Петроград и пробирается в Киев, затем в Одессу, где и находится во время Гражданской войны, не выходя из меньшевистской партии, но и не участвуя активно в политике.
Некоторое время Португейс, не приемлющий большевизм скорее эстетически, пытается найти компромисс с режимом, работая в области статистики - излюбленной большевиками сфере «учета и контроля». Личный опыт осмысления большевизма «изнутри системы» стал впоследствии основой и своеобразным камертоном многочисленных научно-публицистических работ С. Португейса.
В 1921 г. С. Португейс бежит из большевистской России. В Париже он печатает памфлет «Сумерки русской социал-демократии». Здесь, в противовес либерально-кадетской и консервативно-монархической версиям о «вине социализма перед Россией», но и вопреки официально-меньшевистской позиции о якобы «непричастности социализма к большевизму», он пишет о большевизме как об «острой болезни социализма», явившейся закономерным результатом его постепенного теоретического и политического «помрачения». Эта позиция делает его маргиналом в лагере официального меньшевизма, но, с другой стороны, приемлемым, а подчас и желанным автором в умеренно центристских изданиях русской эмиграции. Начинается его плодотворная работа одновременно и как партийно-диссидентского публициста, и как независимого и оригинальною социального теоретика. Очень немногим в эмиграции удалось успешно соединить в себе две эти ипостаси: одних «съела» избыточная лояльность узкопартийному направлению; другие, все более оторванные от знания и понимания того, что реально происходит в России, со временем вынуждены были покинуть сферу политической теории.
С 1921 г. С. Португейс активно сотрудничает в самом престижном журнале русской эмиграции - парижских «Современных записках». Весной 1922 г. он организует ежемесячник «Заря», где окончательно размежевывается с официальным меньшевизмом -«Заграничной Делегацией РСДРП» и ее печатным органом «Социалистическим Вестником». К февралю 1925 г. вышло 34 номера «Зари», и практически в каждом из них появлялись статьи и заметки Португейса.
После приезда в Париж А. Потресова, признанного лидера меньшевистского диссидентства, Португейс прекращает издание «Зари». В феврале 1931 г. он организует для Потресова и его группы новый журнал - «Записки социал-демократа» (к 1933 г. вышло 23 номера). По общим оценкам, «Записки» (где распределение ролей было таким: Потресов пишет партийную передовицу; Порту-гейс - более концептуально глубокую статью) оказались в теоретическом плане намного выше официоза меньшевиков «Социалистического Вестника».
Параллельно Португейс продолжает печататься в «Современных записках». Но главное - пишет и издает монографии:
«Пять лет большевизма (Начала и концы)» (1922); «Российская коммунистическая партия» (1924); «РКП. Десять лет коммунистической монополии» (1928); «Красная Армия» (1931). Каждая из этих книг готовилась тщательно, с использованием большого документального и статистического материала, разными путями получаемого из России.
Резонанс, вызванный в эмиграции работами С. О. Португейса, иллюстрируют, например, авторитетные отзывы на книгу «РКП. Десять лет коммунистической монополии». П. Милюков: «Капитальный труд... ; для всех, интересующихся положением в России, эта книга должна сделаться незаменимым настольным пособием», А. Потресов: «Выдающаяся работа». Б. Зайцев: «Автор сумел дать картину, не только умно и увлекательно написанную, но и убедительно раскрывающую сущность тех процессов, в силу которых происходит внутреннее перерождение живой органической партийной ткани», и т.д. Налицо дружное признание того очевидного факта, что в лице С. Португейса русская эмиграция обрела профессионального исследователя-советолога (с. 14).
В последние предвоенные годы С. Португейс постепенно отходит от русских тем.
Катастрофа новой мировой войны привела его, как и многих других русских изгнанников, из оккупированного немцами Парижа в Нью-Йорк. Туда он приехал уже очень больным. Незадолго до смерти сблизился с «Новым журналом»; наметилось примирение и с «Социалистическим Вестником».
Основой социально-политического мировоззрения С. О. Португейса является идея демократизации истории. По его убеждению, история стабильна и поступательна только тогда, когда она опирается на неуклонный прогресс «среднего человека», формирующегося в «гражданина». Португейс - демократ-эволюционист, рассуждающий не о «народе», но о «гражданах», способных сформироваться только в правовой культуре современного города и развитого производства.
С. Португейса можно отнести, пишет автор, к редкой породе адептов «либерально-демократическою социализма». Современный ему либерализм он не жаловал за высокомерную элитарность, нечувствительность к проблемам большинства, а также за «буржуазность», примат экономической расчетливости над культурным
творчеством. Но в то же время редко можно встретить другого автора, который, причисляя себя к «социалистам», столь активно критиковал бы пороки социалистической доктрины с позиций защиты гражданских прав личности. Многое сближало Португейса с либералами кадетского толка - немалую роль здесь сыграли прочные рабочие контакты с А. Изгоевым, а затем П. Милюковым.
Главную беду современного ему социализма Португейс видел в «диктатуре экономики», в том, что в постановке и решении общественных проблем тот ушел в сторону абсолютизации материальных факторов в ущерб культурным. По мнению Португейса, несмотря на то, что экономические формы человеческой жизнедеятельности являются «базисом» социального развития, прогресс человечества осуществляется главным образом «в вершинах надстроек» и в немалой степени состоит в постепенном высвобождении личности из пут экономической зависимости. Катастрофические спазмы мировой войны повлекли за собой обрушение культуры вниз, «к базису элементарной борьбы за элементарные потребности экономического характера». И здесь внизу, «у базиса», общественная мысль (социалистическая - в первую очередь) оказалась полностью во власти тех сторон бытия, где в человеке прежде всего выступает его экономическая функция.
Произошла деградация социалистического сознания - «как только исчезает критерий гражданина, исчезает и критерий свободы» - отсюда трагическая победа в русской революции «права функции» над «правом личности».
Портутейс следующим образом формулирует главное противоречие между культуроцентричной (гражданской) идеей социализма, приверженцем которой он считал себя до конца жизни, и максималистским, контркультурным настроем большевиков, приведшим страну лишь к дискредитации и отдалению социализма: «Социализм произойдет от богатства. Революция всегда происходит от нищеты... Чтобы вспыхнула революция (а революции только вспыхивают), общество должно прийти в состояние крайнего упадка. Чтобы осуществился социализм, общество должно находиться в состоянии наивысшего расцвета» (с. 18).
Одной из причин большевистской катастрофы С. Португейс называл давно обозначившийся разрыв между уровнем культуры дореволюционной русской элиты, достигшей безусловных высот в
искусстве, литературе, социальной теории, - и человеческой массы, явно неспособной «подпереть эти культурные максимумы» (с. 19). На низком уровне культуры и национального самосознания революция могла оказаться лишь в буквальном смысле «переворотом», в первую очередь, механическим переворотом социальных ролей.
Без всякого историософского надрыва, столь характерного для антибольшевистской эмиграции, Португейс анализирует факторы, при которых большевизм оказался способным победить и победил. Большевизм у него - срыв восходящей революции в хаос из-за, прежде всего, поражения культуры и слоев - ее носителей. Велика здесь была роль мировой войны - апофеоза контркультурных тенденций. Ибо при всей поверхностности и непрочности европеизации России (она была, по словам Португейса, лишь «хрупкой глазурью на нашем варварстве»), только война сумела пробить оболочку культуры и обнажить отечественный хаос (с. 22).
Непосредственной движущей силой переворота стали группы, деклассированные в ходе мировой войны и распада культуры повседневности.
Драма демократических оппонентов большевизма состояла в том, что они опасно недооценили силы разложения и анархии, которые скопились к тому моменту в России. Впрочем, подлинная демократия все равно в то время не нашла бы в стране элементов, которые в жестокой (а иной она быть не могла) схватке могли бы победить силы хаоса: «Демократия, которая не была в состоянии идти по линии хаоса, вынуждена была искать равнодействующую линию между силами хаоса и идеалами демократии. Но она не была в состоянии найти достаточно мощную силу, противодействующую хаосу» (с. 22-23).
Как смог удержаться и столь долго просуществовать режим, формально имевший некую социальную программу и представление об искомом политическом порядке, но в генезисе которого лежала опора на антисоциальные элементы и разрушение всякого порядка, - вот вопрос, который занял центральное место в интеллектуальном поиске С. Португейса. По основательности политико-социологического подхода его работы 1920-1930-х годов можно сравнить разве что с ранними трудами о России молодого Питири-ма Сорокина. Читая работы Португейса, основанные на анализе большого массива первичного документального материала, не соз-
дается впечатления, что они написаны вне России. Вообще, подчёркивает автор, фактологическая осведомленность социал-демократической эмиграции о том, что творилось в Советской России, поразительна: недаром лидеры меньшевизма заявляли, что они лучше осведомлены о том, что происходит в Совнаркоме, нежели советская партийная элита. К С. Португейсу эта оценка, по-видимому, относится в первую очередь.
Оригинальность исторической концепции Португейса состоит в рассмотрении цепи исторических событий с двух противоположных ракурсов, точнее, на скрещении двух разнонаправленных аналитических стратегий. С одной стороны, каждое событие так или иначе «входит в историю» - в этом смысле вся причудливая цепь российских революций начала XX в. уже заняла в истории свое место. Существует, однако, и другой принцип исторического понимания, но его, замечает Португейс, применяют куда меньше: «Не только события входят в историю, но и история входит в события». «Иными словами, в данное событие врываются силы "диалектики", силы социологического развития, превращающие первоначальную значимость этого события из одной в другую, нередко прямо противоположную».
По мнению Португейса, «большевизм - это только особый, глубоко оригинальный, последовательно проводимый, глубоко продуманный образ мысли, слова и дела, имеющий целью удержание у власти партии, однажды эту власть захватившей...» (с. 27).
Стремясь к собственному упрочению, большевизм, не жалея сил, усердно создавал механизмы влияния и контроля за различными социальными группами, но эти самые группы использовали эти же механизмы для исторического воспроизводства самих себя и в этом смысле - против «антиисторического» большевистского диктата. Именно столь третируемое в России (в том числе и большевиками) «вечное мещанство», проникшее со временем во все поры советского режима, и оказалось в конечном итоге «могильщиком большевизма» (с. 33).
Оценки советской хозяйственной системы, сделанные С. Португейсом еще в конце 1920-х годов, практически на полвека предвосхитили работы отечественных экономистов, начавших на закате советской власти исследовать наше «народное хозяйство» в русле концепции «бюрократического рынка». Так, он писал, что
рано или поздно, когда режим окончательно одряхлеет, коммунистическая (государственная) собственность наверняка сама станет объектом варварского расхищения (с. 35).
Принципиальная идея С. Португейса: повседневная жизнь, развиваясь вопреки большевизму, постепенно регенерирует объективную логику развития человеческих отношений, логику развития культуры и истории. При этом сами ключевые институты большевистского режима - партия, профсоюзы, комсомол, армия, задуманные авторами как надежные инструменты своего господства, объективно становятся ареной острейшей внутренней борьбы. В них и проявляется главное противоречие системы - возрождение культуры повседневности наперекор пароксизмам революционной чрезвычайщины.
Исследование внутренних метаморфоз, претерпеваемых большевистской партией, - излюбленная тема Португейса-советолога.
По мнению Португейса, изначальная легитимность большевистской революции в общественных низах во многом состояла в раскрытии для широких масс возможностей быстрого социального восхождения под знаком «кто был ничем, тот станет всем».
Уже в начале 1930-х годов С. Португейс приходит к заключению: «Партия теряет свою "социальную емкость" для тех элементов населения, которые через нее хотят приобщиться к частичке общественно-политического и хозяйственного командования» (с. 49).
Португейс делает вывод о «безысходности» и «конечной неразрешимости» этого противоречия: «В тот момент, когда ВКП не сумеет больше устраивать на командных позициях новые и новые сотни тысяч людей, - в этот момент в корне расшатается одна из могущественных опор ее диктатуры» (с. 50).
Пора революционного романтизма быстро проходит. Рано или поздно и это реальное противоречие обязательно приведет, по мнению исследователя, не только к окончательному выветриванию и опустошению большевистской «пролетарской» мифологии, но и к основательному социально-политическому перерождению режима (с. 60).
Главное противоречие большевистского строя, по Португей-су, - это неизбежное столкновение регенерирующейся культуры с доктринально узкими коммунистическими рамками.
По мере неуклонного «старения» режима, активные формы его «самоомоложения» (террор, чистки, процессы над «врагами народа») сменяются формами все более «вегетарианскими», характерными, по ироничному выражению Португейса, скорее для суетливой «кутерьмы», нежели для возвышенной «революции».
Необратимые процессы старческого перерождения захватывают уже саму коммунистическую верхушку. Энтузиастов революции постепенно замещают чиновники, и эти «новые люди» все чаще приходят не из низов, все еще заинтересованных в социальном восхождении, а представляют собой лишь новое поколение «совслужащих», цинично стремящихся к консервации своего статуса: «К власти пришло множество новых людей. Но это не столько иконописные рабочие и крестьяне, сколько эта средне-мещанская и среднебуржуазная масса "прочих", "служащих" и т.п., третий сорт коммунистического прейскуранта. Эти элементы действительно находятся во владении "завоеваниями революции". И для того, чтобы их застраховать, они хотят, чтобы эта революция не продолжалась, а вот именно - кончилась. Но для диктатуры это смерть» (с. 66).
«Окончание революции» станет делом рук самой коммунистической элиты, и коллапс советской системы начнется изнутри ее главного института - монопольной партии: это Семен Порту-гейс аналитически точно предсказал еще на рубеже 19201930 годов.
Собственную задачу Португейс видел в работе на длительную перспективу, в трезвом анализе процессов, происходящих в России. Особую роль в постепенном «выветривании большевистского иллюзиона» он отводил возрождению нормальной человеческой повседневности, которую многие эмигрантские авторы по привычке брезгливо называли «мещанским бытом».
С. Португейс призывал понять, что в основе пресловутого «обмещанивания» советского общества лежит определенный подъем материального уровня населения, и это не просто прозаическое благо («достойное, конечно, презрения превыспренных умов»), но и одна из необходимейших предпосылок для «пробуждения в замордованном советском человеке духа свободы» (с. 70).
Португейс уверен: «Аппетит не только к материальным, но и духовным и моральным благам будет у русского народа быстро
возрастать в прогрессии, за которой реформаторской колеснице диктатуры все труднее и труднее угнаться... Перед нами не первый и не последний в истории народов случай, когда власть, в интересах самосохранения, вынуждена разжигать материальные, духовные и моральные аппетиты населения без возможности действительно их удовлетворить...». И как итог - излюбленный тезис: «Россия доэволюционирует до революции» (с. 71).
О том, какова могла бы быть эта «революция», С. Португейс пишет достаточно осторожно. Из некоторых его работ можно сделать вывод, что он предпочел бы максимально бескровный исход: история, действующая в оболочке большевистского режима, постепенно «изгрызет до дыр свое временное политическое вместилище» и затем «сбросит остаток небольшим рывком, далеким от стиля "великой революции" и близким по стилю какому-нибудь перевороту или даже просто... замешательству» (с. 71).
Развитие демократии есть развитие социальной и культурной самодеятельности крупных классовых и национально-государственных «массивов». И только тогда, когда такие «массивы» сформировались, возвышающиеся над ними «культурные максимумы и рекорды» приобретают устойчивость и историческую прочность, преодолеть которые уже не под силу самым жестоким политическим и социальным бурям. И если бы посткоммунистическая Россия избрала именно такую стратегию на преодоление большевизма, то в такой демократизации истории Португейс согласился бы увидеть «оправдание» советского периода «не только с точки зрения материи, но и с точки зрения духа» (с. 76).
Еще в начале 1920-х годов он предвидел, что и после краха большевизма его притягательность вряд ли полностью выветрится из массового сознания: «Побежденный как факт, большевизм, весьма возможно, будет гораздо более нынешнего соблазнять как идея и иллюзия, ...в особенности если большевизм сойдет в царство теней в ореоле мученичества, а его победители не сумеют скоро создать в России сколько-нибудь сносные условия жизни» (курсив - А.К. Кара-Мурзы) (с. 78).
В.М. Шевырин
