CC BY
12УДК 78.071.1:78.03
Татьяна Юрьевна Масловская
Кандидат искусствоведения, профессор (Москва, Россия). E-mail: [email protected]. SPIN-код: 3784-1236
ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ: Л. САБАНЕЕВ О С. ПРОКОФЬЕВЕ
Статья посвящена сложной истории взаимоотношений Сабанеева с Прокофьевым: от отторжения и непонимания в работах 1911-1915 годов, времени наибольшей близости к Скрябину, через постепенное «потепление» в работах 1920-х - к полному признанию прокофьевского творчества в статье 1953 года, написанной после сообщения о смерти композитора. На этом пути особое значение имели два события: известный скандал с рецензией на несостоявшееся исполнение «Скифской сюиты», непоправимо осложнивший и без того непростые отношения Прокофьева и Сабанеева, и премьера II действия оперы «Огненный ангел» в 1928 году в Париже, потрясшей Сабанеева и перевернувшей его представление о музыке Прокофьева, в чём он признался публично, как и в своих ранних ошибочных оценках сочинений композитора. Впечатления от «Огненного ангела» совпали с самым сложным периодом в жизни Сабанеева - перестройкой в сознании и художественных критериях, прощанием с ушедшей эпохой, символом которой был для Сабанеева Скрябин и необходимостью принять реалии нового времени, символом которого стал Прокофьев.
Ключевые слова: C. C. Прокофьев, А. Н. Скрябин, Л. Л. Сабанеев, «Скифская сюита», «Огненный ангел», мистицизм, «Апокалипсис»
Для цитирования: Масловская Т. Ю. Отрицание отрицания: Л. Сабанеев о С. Прокофьеве // Музыка в системе культуры : Научный вестник Уральской консерватории. - 2022. - Вып. 29. - С. 55-61.
Математик, зоолог, профессор Московского университета и - композитор, пианист, автор работ по истории и теории музыки, Л. Л. Сабанеев считал своим основным занятием и призванием композицию. Однако известность получил, главным образом, как музыкальный критик. Обладая феноменальной памятью, музыкальной и литературной одаренностью, широкой эрудицией, он стал одним из самых известных и оригинальных публицистов Серебряного века и Русского Зарубежья. С Сабанеевым считались, но вряд ли многие любили. Его острые, порой беспощадные и не всегда справедливые суждения должны были породить не просто противников, но и врагов. Впрочем, для дореволюционной критики подобное - не исключение. Каждый писал о своих личных впечатлениях, не слишком заботясь о самолюбии критикуемого. Самому Сабанееву досталось немало,
как он выражался, «травматических лягно-вений» критики, особенно, как ни странно, за работы о Скрябине.
Среди огромного количества написанных им статей можно выделить несколько сквозных линий, посвящённых персоналиям, к которым он периодически возвращался на протяжении своей жизни, -С. И. Танееву, А. Н. Скрябину, С. В. Рахманинову, С. С. Прокофьеву. Сабанеева связывали с ними не только творческие впечатления, но и события (а со Скрябиным и Танеевым - длительное и тесное общение), повлиявшие существенным образом на его жизнь и мировосприятие.
«Танеевская» линия развивается спокойно, без заметной эволюции. Статьи подтверждают и по-разному освещают впечатления от личности, творческого и научного облика любимого Учителя, наиболее полно высказанные в книге «Вос-
поминания о Танееве». Оценка творчества и особенно личности Рахманинова меняется весьма существенно: от почти полного равнодушия (позже Сабанеев признавался, что «проглядел» молодого Рахманинова) к уверенной констатации рахманиновской всесторонней музыкальной гениальности и редкого человеческого благородства. Но особенно интересный путь изменений и колебаний оценок можно наблюдать по отношению к Скрябину и Прокофьеву.
В работах о Скрябине заметно движение от безоговорочного приятия и апологетики в статьях до 1915 года через по-прежнему восторженные, но уже вполне объективные оценки в воспоминаниях 19161920-х годов - к зарубежным работам, где отношение к Скрябину заметно отличается от написанного в России. Из статей, ему посвящённых и вполне благожелательных, словно удалили «нерв»: эмоциональный градус их гораздо ниже, условно говоря, agitato уступает место tranquillo. Завершением многолетнего непрекращающегося внутреннего диалога со своим гениальным другом и его идеей Мистерии стала, по моему глубокому убеждению, грандиозная кантата «Апокалипсис» на текст Откровения св. Иоанна, обрывающаяся резким трагическим диссонансом.
В восприятии творчества Прокофьева, напротив, можно увидеть своего рода путь «от мрака к свету». Началось с отторжения и непонимания. Но уже в 1920-е годы отношение к его музыке существенно потеплело, а в статье 1953 года - отклике на смерть Прокофьева - и вовсе сменилось на прямо противоположное.
Итак, обратимся к началу взаимоотношений Сабанеева с Прокофьевым. В 1-й половине 1910-х годов они «обменялись» довольно жесткими критическими выпадами. Самая первая рецензия Прокофьева 1913 года для журнала «Музыка» была посвящена сочинениям А. Станчинского и Л. Сабанеева. В ней Прокофьев не пощадил обоих. Однако напечатана была
только первая часть, касающаяся «Эскизов» Станчинского. Рецензию на фортепианные пьесы Сабанеева - постоянного сотрудника журнала - В. В. Держановский не решился опубликовать, хотя и сообщил Леониду Леонидовичу, что «имеется рецензия на него почти ругательная, хотя и не без похвал». Действительно, начинается она если и не с похвал, то вполне миролюбиво: «Несмотря на скромную известность композиторского имени Л. Сабанеева, его сочинения обнаруживают отличные знания, старательную отделку и умение пользоваться инструментом» [6, 6]. Чего не скажешь о продолжении... Держановский не назвал имени автора, хотя весьма вероятно, что Сабанеев узнал о нём от кого-то из своих друзей, которых завёл в разных сферах музыкальной, культурной (а позже - и политической) жизни1. Может быть, обида на автора рецензии отчасти усугубила неприятие Сабанеевым музыки Прокофьева, но главная причина была в другом. Статьи Сабанеева 1911-1915-х годов, где нелюбовь к музыке Прокофьева звучит особенно определённо, появились в период наибольшей близости к Скрябину и его эстетике. А Скрябин и Прокофьев были и до конца остались для Сабанеева явлениями противоположных полюсов.
В свою очередь, отказ в публикации рецензии вызвал гнев и обиду у Прокофьева, едва не приведшую его к разрыву с «Музыкой» и оставшуюся в памяти надолго. В 1941 году в Краткой автобиографии Прокофьев вспомнил свою рецензию на сочинения Сабанеева: «Я написал, с наслаждением отмечая недостатки („не музыка, а ползают пауки"), но Держановский дрогнул и не напечатал» [цит. по: 6, 23]. Это, ещё более сильное выражение враждебности, отсутствующее в ранней рецензии и появившееся через четверть века, говорит само за себя.
Прокофьев упрекает Сабанеева в том, что он «черпает материал из посторонних источников, особенно же из широкого
скрябинского потока» [6, 6]. И по отношению к ранним опусам это, возможно, справедливо. Но сам Сабанеев отвергал подобные обвинения. Некоторые наиболее чуткие критики тоже слышали в музыке Сабанеева нечто иное. Например, в рецензии 1915 года на фортепианные сочинения Сабанеева, подписанной инициалами В.К. (вероятно, это Вяч. Каратыгин), читаем следующее: «Общее, своё выражение произведений Сабанеева выделяет его из ряда последователей Скрябина. На пьесах есть особая печать энергии, мужественности, индивидуального духовного склада, что вместе с интересной гармонией и выразительным тематическим складом даёт им свою незаурядную силу». И - самое интересное: критик относит Сабанеева к плеяде молодых композиторов, таких как Станчинский, Мясковский, А. Крейн, Прокофьев (!), способных «сильно колыхнуть мёртвое болото нашей фортепианной литературы» [цит. по: 4, 164-165].
А в 1916 году разразился скандал, вызванный публикацией рецензии Сабанеева на отменённый в Москве концерт, где должна была исполняться «Скифская сюита» Прокофьева. Это стало самой горячей точкой непростых отношений «оппонентов». Сергей Сергеевич не простил Леонида Леонидовича до конца жизни. И для Сабанеева этот скандал остался позорным пятном на всю жизнь, чуть не погубив репутацию критика, и вспоминается по сей день. Характерный пример - комментарий Н. Берберовой к персоналиям, упомянутым в её книге «„Курсив мой". Автобиография», где о Сабанееве написано следующее: «...автор замечательной (ныне забытой) книги „Музыка речи" (М., 1923). В 1916 г. написал ругательную рецензию к „Скифской сюите" Прокофьева, которая в последний момент была Кусевицким отложена и не сыграна в концерте в тот вечер» [2, 656]. Можно слегка перефразировать известный афоризм из хроник «Генрих VI» Шекспира: дурная слава - «на воде
круги, что непрестанно ширятся, растут, пока в просторе водном не исчезнут», который прекрасно иллюстрирует эту неприятную ситуацию. В результате на Сабанеева и в наши дни ополчаются с «праведным гневом» люди, не жалеющие оскорбительных эпитетов по отношению к его личности и творчеству, но едва ли хорошо знакомые с литературными трудами Сабанеева и тем более - с его музыкой.
Конечно, читать рецензию, опубликованную в газете «Новости сезона» 13/26 декабря 1916 года, нельзя без чувства неловкости. Возникает законный вопрос: зачем было её писать? И можно ли найти такому поступку какое-то объяснение?
Неясно, каким образом, но Сабанеев был знаком с сюитой, и об этом в Краткой автобиографии пишет Прокофьев: «Сабанеев от своей агентуры имел очень точную информацию о ней и, если бы услышал, вероятно, не изменил бы ни слова в своей статье» [цит. по: 6, 23-24]. Не лишённым справедливости можно считать и замечание С. В. Грохотова2, который видел в поступке Сабанеева аналогию с его учителем Танеевым, ссылаясь на воспоминания Ю. Д. Энгеля: «Зашёл разговор об одном композиторе, о котором Танеев отозвался очень неодобрительно, но из разговора выяснилось, что он собственно очень мало знает сочинения этого автора. Присутствующих это обстоятельство удивило, но Сергей Иванович пояснил, что вовсе нет надобности пешком обойти всю Москву, чтобы убедиться, что погода дождливая и на улицах мокро и грязно, и для суждений о композиторе иногда достаточно знать одно его „грязное" место» [7, 239]. Эн-гель не называет имени композитора. Сабанеев в «Воспоминаниях о Танееве» приводит похожий по смыслу диалог между Сергеем Ивановичем и дирижёром детского оркестра А. А. Эрарским о Мусоргском: «Танеев питал к его творчеству, которое, впрочем, мало знал, полное и категорическое отвращение. - Какая-то беспомощ-
ная дрянь! - говорил он, употребляя одно из самых „сильных" выражений своего весьма скромного „бранного репертуара". Не раз Эрарский пытался его убедить в достоинствах Мусоргского, но безуспешно... -Ведь вы же не знаете, Сергей Иванович, его сочинений! - Не знаю и знать не хочу! - отвечал Танеев. - Мало ли пакостей на свете? Зачем же их всех знать?» [9, 94-95].
После революции, в 1920-е годы, когда Сабанеев ещё оставался в России и написал лучшие свои работы, в одной из них -«Музыка после Октября» - он дал музыке Прокофьева вполне благожелательную характеристику, хотя Сергей Сергеевич в это время жил за границей и к процессам, происходящим в России, имел весьма косвенное отношение. Однако Сабанеев совершенно справедливо посчитал, что исключить Прокофьева из истории русской музыкальной культуры невозможно. Он писал, что Прокофьев - «бесспорно, выдающийся по чисто музыкальному одарению, это - композитор с огромной фантазией. с той смелостью, которой обладает истинный гений». Правда, тут же оговаривался: «Я не хочу сказать, что Прокофьев - именно гений, но он имеет с гениями общую черту - смелость, которой так мало у наших других композиторов» [10, 230].
В изданной в Нью-Йорке в 1927 году на английском языке и признанной на Западе классикой книге «Современные русские композиторы» (Modern Russian Composers) Сабанеев перечислил наиболее импонирующие ему произведения Прокофьева - все они относятся к лирической сфере, редкой в то время, по мнению Сабанеева, в творчестве композитора. По этому фрагменту можно судить, что он хорошо знал сочинения Прокофьева разных жанров. Но пока это были лишь подступы к пересмотру своих позиций. Событием, перевернувшим представление Сабанеева о музыке Прокофьева, стала премьера II действия (несколько сокращённого) оперы «Огненный ангел» под управлением
С. Кусевицкого в Париже в 1928 году. Сабанеев получил впечатления, «сравнимые с самыми сильными переживаниями, которые. довелось испытывать в течение музыкальной жизни - симфониями Скрябина и „Петрушкой" Стравинского». «В первый раз мне открылось (лучше поздно, чем никогда; я должен быть счастлив обнаружить, что сильно ошибался в своих ранних оценках), что Прокофьев в высшей степени глубокий композитор» [цит. по: 4, 42]. Сабанеев публично признаётся в своей ошибке, и притом в солидном англоязычном издании «Musical Times», который читали не только (и не столько) русские. На концерте Сабанеев поздравил Прокофьева, и хотя Сергей Сергеевич усомнился в его искренности, всё-таки упомянул об этом факте в дневнике: «Сабанеев (на мое недоверие): - Нет, мне в самом деле это очень нравится. Я: - Как вам трудно будет заставить себя поверить» [5, 634].
Впечатление от «Огненного ангела» очень знаменательно. В архиве Сабанеева нашлись рукописные воспоминания его второй жены Т. Г. Кузнецовой-Сабанеевой, где есть следующее любопытное свидетельство: «Чувствовалось, что Л. Л. был пропитан какой-то мне неведомой силой; он был под действием оккультических опытов и сам не мог освободиться от этого влияния. На нём лежала печать чего-то тяжёлого, которое он держал в себе». Общение со скрябинским миром, особенно в последние годы жизни композитора, окутанные мистикой, не прошли бесследно, хотя Сабанеев в «Воспоминаниях о Скрябине» пишет, что старался не придавать этому серьёзного значения, но «какими-то иррациональными частями своего подсознательного существа начинал. как-то странно свыкаться с идеей Мистерии» [8, 94]. Освобождение от этого влияния было долгим и, вероятно, мучительным. Мрачная мистика «Огненного ангела» стала, возможно, тем «клином», который помог выбить глубоко засевший «клин»
скрябинской мистики3. Именно в эти годы он начал работать над «Апокалипсисом» - центральным произведением не только эмигрантской поры, но всей творческой жизни, которому придавал огромное значение. «Апокалипсис» стал выражением его мировосприятия и своего рода трагическим ответом на идею Мистерии - «возродительной катастрофы мира». Как и у Скрябина, последние произведения которого были как бы «эскизами» к Мистерии, у «Апокалипсиса» тоже были сочинения-«спутники». Об этом в 1956 году писал сам Леонид Леонидович в редакцию нью-йоркской газеты «Новое русское слово»: «Начиная с 1927 г. я работаю главным образом над большой кантатой на текст Апокалипсиса св. Иоанна для оркестра, органа, голосов и двух хоров. длительность исполнения около 10 часов. Кто, когда и где будет это моё чудовище играть - и сам не знаю, да и думать об этом не хочу. В сущности, я сам считаю своими произведениями главным образом это своё чудовище, как и 2-е своё трио и Пассакалию, т. к. они являются в известной мере приготовлениями к Апокалипсису».
Кстати, жена Сабанеева Т. Кузнецова была косвенным связующим звеном между Сабанеевым и Прокофьевым. Выпускница Петербургской консерватории, прекрасная пианистка, закончившая консерваторию с оценкой 5+, она, как и Прокофьев, училась в классе А. Есиповой и сохранила рукописную программу публичного экзамена от 4 мая 1911 года, на котором исполняла Венгерскую рапсодию, а Прокофьев -Сонату Листа. Годы учёбы в консерватории оставались самыми светлыми и дорогими воспоминаниями на протяжении её долгой жизни в эмиграции, и Прокофьев был, без сомнения, неотъемлемой частью этих воспоминаний.
Возвращаясь к идее сквозных линий в критических и исследовательских работах Сабанеева, обратим внимание на полярность и при этом странную сопряжён-
ность феноменов Скрябина и Прокофьева. В некоторых публикациях Сабанеев пишет о Прокофьеве как антиподе Скрябина. Например, в книге «Музыка после Октября»: «В Прокофьеве резко отразился протест против скрябинизма, против его мистики и утончений. в пользу грубости, иронии, насмешки» [10, 230].
В последней, самой объективной, даже восторженной статье, напечатанной 17 марта 1953 года в нью-йоркской газете «Новое русское слово», когда Сабанеев узнал о смерти Прокофьева, он вновь соединяет имена Прокофьева и Скрябина: «Прокофьев ворвался в русскую музыку и принёс с собой молодой задор, смелость, свежесть вдохновения, неистощимую фантазию и жизнерадостность. Ни следов академизма, ни „кучкизма", ни переживаний Чайковского, ни скрябинских мистицизмов и изощрённости» [7, 90]. И ещё одна важная мысль: «Прокофьев появился на музыкальном горизонте в последние годы жизни Скрябина, который тогда был „властителем дум" передовой части русского музыкального мира. Освободившееся за смертью Скрябина место „властителя дум" Прокофьев занял без всякого труда и, в сущности, сохранил его до конца дней.» [7, 91].
В недавней публикации «"Современни-чество": ярлык или опыт самоидентификации?» Т. Н. Левая напомнила о программной статье Сабанеева - одного из создателей Ассоциации современной музыки -в ежемесячнике «Музыкальная культура» (№ 1, 1924) и его рассуждениях о «критериях современности» в попытках «противостоять идеологическому давлению со стороны адептов так называемой пролетарской музыки» [3, 89]. А далее - о воспоминаниях М. С. Друскина, посвящённых 1920-м годам, где он пишет об интересе «современников» к западным композиторским течениям, которые «расширили художественные горизонты советской музыки и, в частности, способствовали преодолению изживающих себя эпи-
гонства петербургского „академизма" и московского „скрябинизма" (курсив мой. -Т. М.)». Подчёркивая роль в этом процессе Стравинского и Прокофьева, Друскин замечает, что «композиторов привлекали тогда не романтическое томление. а жизненно-полнокровная сила, динамичный напор, энергия, душевное здоровье» [3, 89]. Привожу эту развернутую цитату по причине её особой важности для нашей темы. Трудно представить, какая революционная перестройка происходила в сознании и художественных критериях Сабанеева - активного члена АСМ и одного из авторов её манифеста, и в то же время человека, чьё мировоззрение сформировалось под влиянием Тане-
ева, Вагнера и Скрябина - композиторов, «отвергнутых» современничеством! Какая тяжёлая внутренняя борьба между привычным жизненным и духовным укладом и новой реальностью! Поэтому написанные в 1925 году «Воспоминания о Скрябине» стали не только монографией, но чем-то гораздо большим - прощанием с ушедшей эпохой, с «русским музыкальным миром», символом которого для Сабанеева был Скрябин. А символом нового времени стал Прокофьев.
«Историческая эпоха - силовое поле противоречий и пространство человеческого выбора», - писал С. С. Аверинцев [1]. Жизнь Л. Л. Сабанеева - одно из наиболее ярких тому подтверждений.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 О своих «главных кремлёвских корреспондентах» в 1920-х годах - Красине, Пешковой, Стасовой и других Сабанеев упоминает в воспоминаниях о Тухачевском [см.: 7, 190].
2 См. комментарий к статье «Сергей Прокофьев» в кн. «Воспоминания о России» [7].
3 Как проступок со «Скифской сюитой» не забыт по сей день, так и надолго прилип к репутации Сабанеева нейгаузовский «приговор»: «мистик и мракобес». Конечно, ни мистиком, ни тем более мракобесом Сабанеев не был, но проблема возникла, как видим, не на пустом месте. Даже работая над книгой о Танееве, Сабанеев пишет о мистицизме его кантат: «Эти две кантаты интерполируют всю жизнь Танеева, и странным образом - в них просвечивает тот мистицизм, которого, казалось, было лишено всё творчество и всё мировоззрение Танеева между этими двумя полюсами» [9, 37].
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверинцев С. Наш собеседник - древний автор // Литературная газета. 1974. № 37.
2. Берберова Н. «Курсив мой». Автобиография. Москва : АСТ, 2015. 687 с.
3. Левая Т. Н. «Современничество»: ярлык или опыт самоидентификации? // Проблемы музыкальной науки. 2022. № 1. С. 87-96.
4. Максименко А. О. Леонид Сабанеев: Terra incognita : диплом. работа. Владивосток, 2012. 171 с.
5. Прокофьев С. С. Дневник. В 3 ч. Ч. 2. 1918-1933. Париж : sprkfv, 2002. 892 с.
6. Прокофьев о Прокофьеве : Статьи и интервью / сост., текстол. ред. и коммент. В. П. Варунца. Москва : Совет. композитор, 1991. 285 с.
7. Сабанеев Л. Л. Воспоминания о России / сост., предисл. Т. Ю. Масловской ; коммент. С. В. Гро-хотова. Москва : Классика-XXI, 2004. 268 с.
8. Сабанеев Л. Л. Воспоминания о Скрябине / послесл. и коммент. С. В. Грохотова. Москва : Клас-сика-XXI, 2003. 392 с.
9. Сабанеев Л. Л. Воспоминания о Танееве / послесл., коммент. С. В. Грохотова. Москва : Класси-ка-XXI, 2003. 191 с.
10. Сабанеев Л. Л. История русской музыки. Музыка после Октября. Москва : Канон-Плюс, 2021. 296 с.
Tatiana Yu. Maslovskaya
Moscow, Russia. E-mail: [email protected]. SPIN-код: 3784-1236
NEGATION OF NEGATION: L. SABANEYEV ABOUT S. PROKOFIEV
Abstract. Among the huge number written by L. L. Sabaneev's articles, several through lines can be distinguished, dedicated to personalities, to which he returned throughout his life - S. I. Taneev, A. N. Scriabin, S. V. Rachmaninov, S. S. Prokofiev. Each of them somehow influenced the life position and worldview of Sabaneev. But a particularly interesting way of changing perceptions and assessments can be observed in relation to Scriabin and Prokofiev. For Sabaneev, they have always been phenomena of opposite poles and different eras. This article attempts to trace the complex history of relations with Prokofiev, from rejection and misunderstanding in the articles of 1911-1915. The time of closest proximity to Scriabin, through a gradual "thaw" in the works of the 1920s to the full recognition of Prokofiev's work in an article in 1953, written after the death of the composer was announced. On this path, two events were of particular importance: the well-known scandal with the review of the failed performance of the Scythian Suite, which irreparably complicated the already difficult relationship between Prokofiev and Sabaneev, and the premiere of the second act of the opera The Fiery Angel in 1928 in Paris, which shocked Sabaneev and which turned his idea of Prokofiev's music upside down, which he admitted publicly, as well as in his early erroneous assessments of the composer's works. Impressions from the "Fiery Angel" coincided with the most difficult period in Sabaneev's life: a restructuring in consciousness and artistic criteria, farewell to a bygone era, the symbol of which was Scriabin for Sabaneev, and the need to accept the realities of the new time, the symbol of which was Prokofiev.
Keywords: S. S. Prokofiev; A. N. Scriabin; L. L. Sabaneev; "Scythian suite"; "Fiery angel"; mysticism; "Apocalypse"
For citation: Maslovskaya T.Yu. Otritsanie otritsaniya: L. Sabaneev o S. Prokof'eve [Negation of negation: L. Sabaneyev about S. Prokofiev], Music in the system of culture: Scientific Bulletin of the Ural Conservatory, 2022, iss. 29, pp. 55-61. (in Russ.).
REFERENCES
1. Averintsev S. Nashsobesednik-drevniy avtor [Our interlocutor is an ancient author], Literaturnayagazeta, 1974, no. 37. (in Russ.).
2. Berberova N. «Kursiv moy». Avtobiografiya ["Italics mine". Autobiography], Moscow, AST, 2015, 687 p. (in Russ.).
3. Levaya T. N. "Contemporariety": a Label or an Experience of Self-Identification? Music Scholarship, 2022, no. 1, pp. 87-96. (in Russ.).
4. Maksimenko A. O. Leonid Sabaneev: Terra incognita : diplom. rabota [Leonid Sabaneev: Terra incognita], Vladivostok, 2012, 171 p. (in Russ.).
5. Prokofiev S. S. Dnevnik. V3 ch. Ch. 2. 1918-1933 [Diary in 3 pts. Pt. 2. 1918-1933], Paris, sprkfv, 2002, 892 p. (in Russ.).
6. Varunts V. P. (ed., comp.) Prokofev o Prokof'eve: Stat'i i interv'yu [Prokofiev on Prokofiev. Articles and interview], Moscow, Sovetskiy kompozitor, 1991, 285 p. (in Russ.).
7. Sabaneev L. L. Vospominaniya o Rossii [Memories of Russia], Moscow, Klassika-XXI, 2004, 268 p. (in Russ.).
8. Sabaneev L. L. Vospominaniya o Skryabine [Memories of Scriabin], Moscow, Klassika-XXI, 2003, 392 p. (in Russ.).
9. Sabaneev L. L. Vospominaniya o Taneeve [Memories of Taneyev], Moscow, Klassika-XXI, 2003, 191 p. (in Russ.).
10. Sabaneev L. L. Istoriya russkoy muzyki. Muzyka posle Oktyabrya [History of Russian music. Music after October], Moscow, Kanon-Plyus, 2021, 296 p. (in Russ.).
