CC BY
22
УДК 821.162.1 UDC
DOI: 10.17223/18572685/60/10
ОТОБРАЖЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТРАГЕДИИ БЕЩАДСКИХ И БЕСКИДСКИХ ЛЕМКОВ-
РУСИНОВ В ИЗБРАННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ АНДЖЕЯ СТАСЮКА
О. Веретюк
Жешувский университет Польша, 35-310, г. Жешув, аллея Тадеуша Рейтана, 16 С E-mail: oksanaw@ur.edu.pl
Авторское резюме
Известный польский писатель Анджей Стасюк первым в польской литературе поднял щепетильный для официальных властей вопрос выселения лемков-руси-нов с их автохтонных земель, Лемковщины, в 1944-1947 гг. Стараясь быть верным исторической правде, писатель дает художественное изображение самого процесса этнической чистки и его последствий. Цель настоящей статьи - показать и проанализировать это на примере избранных произведений Стасюка.
Ключевые слова: Стасюк, лемки, выселение, художественное отображение, историческая правда, идентичность.
THE HISTORICAL TRAGEDY OF THE LEMKOS-RUSINS OF THE BESKIDS
AND BIESZCZADY MOUNTAINS IN ANDRZEJ STASIUK'S SELECTED PROSE
О. Weretiuk
University of Rzeszow 16 C Tadeusz Rejtan alley, Rzeszow, 35-310, Poland E-mail: oksanaw@ur.edu.pl
Abstract
Andrzej Stasiuk, a famous Polish writer, was the first in Polish literature who raised a very sensitive issue of the the Lemkos' resettlement from their autochthonous lands, Lemkivshchyna, in 1944-1947. Trying to be faithful to historical truth, the writer gives an artistic image of ethnic cleansing and its consequences in pro-communist Poland. The article aims at showing and analyzing Stasiuk's vision of the issue in his selected works.
Keywords: Stasiuk, Lemkos-Rusins, resettlement, artistic image, historical truth, identity.
Известный польский писатель Анджей Стасюк первым из прозаиков поднял щепетильный для официальных властей вопрос выселения лемков-русинов с их автохтонных земель, Лемковщины, в 19441947 гг. Стараясь быть верным исторической правде, литератор дает художественное изображение самого процесса этнической чистки и его последствий. Цель настоящей статьи - показать и проанализировать это на примере избранных произведений Стасюка.
Исследовательница исторической Лемковщины замечает: «Вопросы территории Лемковщины, этнонима, этногенеза, вероисповедания, этнической идентичности и культурной самобытности [лемков] и сегодня порождают многие разногласия на уровне научного и научно-популярного дискурсов, а интерпретации самых лемков часто диаметрально расходятся; неоднозначны они также по отношению к концепциям (впрочем, тоже неоднозначным) польских, украинских и лемковских ученых» [40: 63]1.
Анджей Стасюк, воссоздавая лемковский мир в своих произведениях, скорее всего, опирался на польские источники. Довоенные исследования польских этнографов во главе с Романом Рейнфуссом очертили восточную границу региона Лемковщины вдоль долины рек Ослава и Лаборец на запад от реки Сян. Последними лемковскими деревнями были Солинка, Щербанувка и Жубраче. Далее на восток жили бойки. Западная же граница совпадала с долиной реки Попрад, опиралась об Остурние (Osturnia, Словакия) и Русь Шляхтовскую (четыре села в долине Грайчарек: Бяла и Чарна Вода, Яворки и Шляхтова (Польша)) [26: 252-253; 27: 6-13]2. Таким образом, историческая Лемковщина находится по обеим сторонам Карпат, охватывая часть Бескида Сандецкого, Бескид Низкий и западную часть Бещад. Собственно, так и определяет их Стасюк, называя «остатками Старой Руси от Буга и Сяна по Шляхтову и поток Грайчарек» [36: 12].
Что касается русинов, живущих к югу от главной арки Карпат, то ни их окружение, ни они сами не идентифицировали себя с лемками.
Соответственно, польские историки тоже определяли их просто как русинов. Однако в прошлом все они были, вероятно, частью той же валашской миграции, которая населяла обе стороны Западных Карпат и давала возможность всему населению поддерживать тесные взаимные контакты и называть себя не только лемками и русинами, но и лемками-русинами. Лемки как этнографическая группа формировались на протяжении длительной этнической и культурной интеграции [28: 29-44]. Такими предстают они в прозе Стасюка, где нескрываемы его авторская фантазия, ирония по отношению к исторической правде и собственной «легенде»: «Мне всегда нравилось представлять лемков как странствующих людей. Я закрывал глаза и воссоздавал их путешествие в пространстве и времени. Под веками мне была видна цепь Карпат <...>. Я видел, как они веками шли с Балкан, гоня свои стада. Может быть, с Родопов, а может быть, аж из Албании. Как знать? В конце концов, албанское bjeshke, или "гора", очень похоже на наше "Бескиды". <...> Я представляю их как кочевых, свободных и, возможно, даже полудиких людей. Без родины с четкими границами, но необыкновенно одомашненных в карпатском пейзаже. Когда вы смотрите на мир сверху, с горного хребта, с перевала, границы теряют свое значение. Просто смотрите на волнистую линию горизонта, и это она - самое главное. Особенно в те времена, когда границы были нечеткими, меняющимися и охранялись с малой эффективностью. Мы даже не знаем, сколько времени занимал их путь. Они прибыли в местность, скажем, в XIV веке. По пути они притягивали части других народов, как магнит металлические частицы»3.
Очень похоже, что неутомимый путешественник, в то же время ценивший одинокую, изолированную жизнь на природе, Стасюк внимательно читал Романа Рейнфусса, считавшего, что бескидские лемки восходят к XIV в., когда «валашские пастухи прибыли с Балканского полуострова через Седмиград, кочуя по южным склонам Карпат» [28: 37], смешавшись с русинскими земледельцами, заселявшими регион между реками Попрад и Ослава, и «процесс этот был завершен в основном к концу XVI в.» [27: 12], очевидно, не без смешения с польскими жителями этого региона [27: 11-12; 28: 41].
Этноним «лемки» в галицийской научной литературе использовал священник, писатель и филолог Йосиф (Осип) Левицкий (пол. Joseph Lewicki) в предисловии к своей грамматике (Grammatic der ruthenischen oder klein russischen Sprache in Galizien. Przemysl: Gedruckt in der greich. kath. Bischöflichen Buchdruckerey, 1834, 271 c.)4. Гелена Дуць-Файфер замечает, что в южной стороне Карпат ранее, в 1820 г., его использовал Ян Чаплович [2: 16], словацкий адвокат (вел дела, связанные с украинско-закарпатскими владениями графа
Шёнборна) и этнограф. Данное русинам насмешливое прозвище (от чересчур часто употреблявшегося ими в речи слова «лем», т. е. «только», «но»), позже утвержденное в научной литературе и публицистике, это название распространилось в среде самих русинов / руснаков, особенно в среде горного населения польской части Бескид и Бещад (а значит, на территориях, часто описывавшихся Стасюком). Со времени перелома XIX и ХХ вв. до периода между Первой и Второй мировыми войнами название «лемки» приобрело политический и отчасти религиозный смысл [22: 15; 40: 65], потеряв свое предыдущее пероративное значение. Описываемых Стасюком бещадских и бескидских лемков иногда называют галицийскими. Так, например, Ричард Кастлер использует термин «галицийские лемки» («^а1юап Lemkos») для дифференциации населения лемков, проживавших на северных склонах Карпат - на юго-востоке Польши (бывший крайний юго-запад Галиции), от того же населения с южных склонов Карпат [1: 81].
А. Стасюк, проживавший недалеко от словацкой границы и часто навещавший соседей, словацких русинов, акцентирует внимание не на отличиях их друг от друга, а на общности их культурного наследия и исторических судеб. Описывая «два музея, расположенные в ста трех километрах друг от друга» («dwa muzea ^¿дсе od siebie w odlegtosci stu йгеесИ kilometr6w») [34: 139], Энди Уорхолла в словацких Медзила-борцах (недалеко от села Микова, края родителей художника) и музей Никифора в польской Крынице, он открывает русинско-лемковские корни звезды поп-арта словацкого иммигранта Андрийка Вархола и те же родственные корни известного крыницкого художника Никифора, собственно лемка Эпифания Дровняка. Прозаик объединяет их распространенным в Польше этнонимом «лемки»: «Наиболее известные лемки в мире», «несомненно, два самых больших, каких породила лемковщина», «два странных брата» [34: 138-140]. И все же в центре его художественного внимания - лемки, проживавшие на польской стороне.
В настоящее время некоторые польские лемки считают себя отдельным этносом, некоторые - украинской субэтнической группой. В Польше теория о карпаторусинской нации, населявшей обе стороны Карпат (области сегодняшней Закарпатской Украины, польскую Лемковщину и Северо-Восточную Словакию) носит ограниченный характер, имея сторонников в самом крайнем юго-западном регионе. Пытался представить ее, например, Богдан Горбаль. Признавая полисемию этнонима «русин», варьирующую в зависимости от идеологической ориентации носителя значения, он отнюдь не скрывал своих прорусинских взглядов.
Для сторонника русофильской идеологии означало бы одно -русского человека [4: 10-11]. Для последователя украинской идеи -историческое название украинцев, которые тоже когда-то назывались русинами. И, наконец, для сторонника национальной русинской идеи это подтверждение слов народного будителя Александра Духновича: «Я был, есть и буду русином» [4: 10].
Бескидских и бещадских лемков Стасюк воспринимает как одно целое - лемков-русинов. Они исповедовали христианство восточного ритуала (греко-католики и православные), пользовались восточнославянским языком (о «происхождении лемковского диалекта» см. подробнее: [37: 101-106]) и кириллицой, в языковом отношении были наиболее близки к украинцам, но многое взяли и от словацкого и польского языков. До 1944 г. численность лемков, проживавших компактно в Польше, составляла от 50 до 150 тыс. чел.: «...к концу 30-х гг. число греко-католиков и православных (или лемков) было равно 130 121» [2: 8]. По данным переписи национальных меньшинств в Польше, проведенной в 2011 г., 10 тыс. граждан объявили себя лемками5. Вопрос о национальной идентичности лемков всегда вызывал споры среди историков, социологов, филологов и антропологов. У самих лемков тоже были и есть проблемы с их этнической и национальной идентификацией. Двусмысленность национальной принадлежности лемков нередко становилась причиной конфликтов, трагедий в семьях, селах и церквах. «Начиная примерно с конца XIX в., русинская и украинская идеологии стали пересекаться и противостоять друг другу на земле лемков. Украинские идеологи утверждали, что лемки - это украинцы с очень низкой национальной осознанностью, тогда как русинские считали их ветвью русинского народа, отличного от украинского» [11: 11]. По словам Ярослава Моклака, это «ускорило процесс политического самоопределения среди лемков. До начала мировой войны обе ориентации сталкивались, внедряя свои программы во всем регионе» [17: 15]. После распада Российской империи (1917) и Габсбургской монархии (1918) польский и украинский народы, жившие в Галиции, боролись за свою национальную независимость и создание новых национальных государств. Конфликт интересов привел к началу польско-украинской войны. На фоне этих событий появляются два недолго просуществовавших лемковских государства - Лемко-Русинская Республика (с ее русофильской ориентацией и намерением объединения с Советской Россией) и проукраинская Команчанская Республика на востоке Лемковщины, «планировавшая объединиться с Западно-Украинской Народной Республикой, но была ликвидирована поляками 23 января 1919 г. во время украинско-польской войны» [4: 44, 120-121; 29: 505].
В межвоенный период у лемков было несколько конкурировавших политических ориентаций [19: 27-32]. Ярослав Моклак следующим образом определяет конкурировавшие лемковские политические организации различных ориентаций в Польше в 1918-1939 гг.: «...старорусы, москвофилы ["Moscophil.es"] и активисты национального движения» [18: 35-59, 83-104]. Лемки в Польше и по сей день придерживаются двух разных направлений: украинского и карпато-русинского. В сознании поляков «лемко очень часто воспринимается как украинец» [12: 274; 13: 8].
Стасюк, похоже, не углубляется в сложные идеологические и политические переплетения этнической идентификации лемков. Для него они предстают как самобытная культурно-историческая целость. Его всецело поглощает трагедия уничтожения бескидских и бещадских лемков. В результате насильственной депортации в конце Второй мировой войны и после нее большинство из них были переселены со своей исторической родины в УССР (около 70 тыс. чел.) и разбросаны по северо-западному региону Польши (около 40 тыс.) [9: 1; 22: 24].
После окончания войны было официально объявлено, что в новой Польше не будет места национальному угнетению. Тем не менее польское правительство рекомендовало, чтобы украинцы переселялись в Советский Союз для блага как поляков, так и украинцев, поскольку таким образом можно было бы устранить конфликты между ними [5: 135; 6: 9]. Еще до окончания войны, 9 сентября 1944 г., Эдуард Осуб-ка-Моравский и Никита Хрущев подписали соглашение об эвакуации украинцев из Польши и поляков из Украинской ССР. «Согласно этому соглашению, переселение должно было быть добровольным» [38: 155], «решающим критерием было вероисповедание» [20: 27-30], но в лемковских селах советские и просоветские органы весьма активно убеждали население согласиться на переселение. Часть лемков уступила коммунистической агитации и «в самом начале этой акции добровольно переселилась в Советскую Украину» [14: 41]. После войны выселение лемков приняло принудительный и негуманитарный характер.
Акф «МЫа» (операция «Висла» 1947-1950 гг.) стала кульминацией процесса изгнания лемков из их домов и целенаправленного уничтожения их этнической принадлежности, т. е. окончила этническую чистку. В конце войны несколько подразделений УПА сражалось на Лемковщине. Часть лемков поддерживала УПА и ОУН, но другие были далеки от идеологии: они помогали всем, кто нуждался в их поддержке, или были вынуждены помогать в то опасное время (именно такими изображает их Стасюк). В Польше лемков традиционно считали ветвью украинского народа, а в 1946-1947 гг. польские
власти воспринимали всех лемков как поддерживавших украинских националистов. В операции «Висла» невинных гражданских людей, украинцев и лемков (оказавшихся на украинской стороне польско-украинского конфликта), заподозренных в оказании помощи украинскому подполью, насильно выгоняли из их домов, загоняли в транспортные фургоны и вынуждали переселяться в среду враждебно настроенного против них польского населения, которое воспринимало их как украинских националистов, врагов. Основная цель этой кампании состояла в том, чтобы переселить их отдельными семьями, рассредоточив по всей возвращенной Польше северо-западной территории (из которой немецкие жители только что бежали или были изгнаны), где они были вскоре ассимилированы поляками. Как отмечает Марек Ясяк, «польское военно-административное решение украинской проблемы на практике было не чем иным, как сталинским подходом к этнической политике» [7: 175]. К сожалению, эта политика была поощрена и одобрена польскими жителями. По словам Мисило, даже в Западной Лемковщине, где активность УПА была незначительной, а польско-украинский конфликт практически отсутствовал, местные поляки поддерживали решение правительства о депортации лемков и не сочувствовали своим соседям [16: 20]. В середине 1947 г. весь регион был опустошен, т. к. лемки были разбросаны по северным и западным территориям Польши.
Последствия депортации были тяжелыми и для украинцев, и для лемков. «Они были рассеяны среди польского населения практически без следа и, как правило, приходили с пустыми руками <...>, не получая компенсации за оставленные ими землю и имущество» [38: 169]. Горстка лемков вернулась в свои заброшенные дома в Низких Бескидах и Бещадах в годы политической оттепели. К концу 1950-х гг. «около 2 000 из них смогли вернуться в свои родные Карпаты» [27: 132], преодолев различные препятствия экономического и политического характера6. Небольшие группы вернулись позже, но большинство лемков остались вдали от дома. Депортация оставила трагический след в памяти изгнанников. Их мир исчез безвозвратно.
Пудло отметил «отсутствие лемковского вопроса» в польской науке и прессе до 1956 г. [23: 351] и очень малое наличие исследований до 1987 г. [22: 8]. Начиная с 1987 г. появляются печатные материалы - научные, научно-популярные и культурно-просветительские, представляющие проблемы выселения лемков, а также прослеживающие возрождение лемковской культуры7.
Литература, в отличие от истории, представляет вымышленное изображение событий, но очень часто она достаточно ясно иллюстрирует историческую реальность. Анджей Стасюк (родился
в 1960 г. в Варшаве), один из всемирно известных современных польских писателей8, был, пожалуй, первым польским автором, поднявшим вопрос выселения лемков в своей прозе в начале 1990-х гг. и развивавшим его в своих дальнейших произведениях. В 1986 г. он покинул столицу и поселился в маленькой деревушке Чарне на прежней Лемковщине, в Бескидах. В настоящее время он живет в Воловце, в пяти километрах от Чарне. Сейчас в Воловце есть нескольких десятков ферм, церковь (теперь православная, раньше - греко-католическая) и кладбище с надгробиями. С самого начала своей уединенной жизни на новом месте он столкнулся с живописной землей, пережившей трагические события. Позже в книге «Wsch6d» («Восток», 2014) он описал это сдержанно, но выразительно: «В восемьдесят шестом я жил в деревянном доме в безлюдном месте. <...> Солнце взошло с темного склона. Оно поднималось выше и сияло над этой пустынной землей. Над могилами и придорожными крестами. <...> Над скелетами церковных куполов. Над останками»9.
В повседневной жизни писатель всегда был обеспокоен трагедией автохтонов своего приемного дома. В своем особом стиле - импрессионистском, образном, фрагментарном, часто наполненном магией и иронией - Стасюк пытался воссоздать процедуру депортации лемков в ярких и конкретных деталях. Как было замечено критиком и переводчиком его книги, Стасюк «умеет шутить с жанром. Совершенно осознанно он переплетает мемуары, рассказы о путешествиях и о природе с примесью репортажа и этнографии последних дней, и все это подчиняет задумчивой дисциплине томной прозы» [8: VIII]. Такой литературный прием помог писателю произвести художественную реконструкцию исторических событий, похожую на историческую реконструкцию, ибо его герои подчиняются плану воссоздания аспектов событий 1947 г. Но план Стасюка более эмоциональный, более яркий и выразительный в деталях, поскольку действуют в нем вымышленные «живые» персонажи в «реальных» обстоятельствах. Рассказчик кажется живым свидетелем событий.
«Были крики, суета, волочение из хат, проклятия, избиения. <...> Так что никакой природы,только политика, классовая ненависть, национальная ненависть и благословение Кремлевского Людоеда. С самого начала меня преследовало видение бесконечной змеи повозок, везших народ на железнодорожную станцию в Загужанах. Дом за домом, семья за семьей, деревня за деревней. На повозках были вещи (несколько часов на упаковку), маленькие дети и старики. Остальные вели скот. На хозяйстве остались куры, собаки и кошки. Деревни лета сорок седьмого, должно быть, выглядели странно: дверь скрипела от ветра, на полу лежала оставленная утварь, открытые шуф-
ляды, разбросанное зерно, пух в воздухе. Царствовала тишина, и ни из одной трубы не поднимался дым. Интересно, кто пришел первым, лисы из леса, чтобы грабить курятники, или грабители из польских деревень и городов»10.
В последних предложениях автор / рассказчик обвиняет польских соседей изгоняемых лемков в отсутствии у них сострадания и умелом использовании ситуации, реакции, поощрявшей и одобрявшей эту позорную и негуманную политику коммунистических властей.
В своем эссе «Dziennik окг^ому» («Вахтенный журнал», 2000) Стасюк воссоздает жизненные перипетии переселенных лемков в форме душевного разговора со своим соседом-лемком из Чарне. Семью соседа разбросало в 1947 г. по западу Польши, а его родственники, соблазненные пропагандой, переселились в УССР. Сам он чудом избежал их судьбы. Пришелец и оставшийся в живых автохтон разговаривают мирно и доверительно, они не интересуются политикой. Похоже, они оба смирились с ситуацией, но память, личная память его соседа и коллективная этническая память лемков все еще живет. До сих пор помнят выселение старшие члены их группы, и это вызывает беспокойство поляков. История лемка полна впечатляющих, трогательных деталей. В то же время осуждаются любые этнические чистки.
«Сосед рассказывает мне о своих поездках на запад, люди там все еще живут на чемоданах, так как это немецкие дома, немецкая земля и в постелях кое-где перины все еще сохраняют протестантское тепло. То, что подарено - по крайней мере, если оно достаточно большое -никогда не становится собственным. В основном это касается земли. Особенно земли, которую перед тем забрали и вернули вместо такой же украденной. На ней висит двойное проклятие - своего и чужого страдания»11.
Повествование Стасюка соответствует воспоминаниям Богдана Гамбаля о его родителях, родившихся в Чарном и депортированных в 1947 г.: «Регион Легница для моих родителей никогда по-настоящему не стал родиной, это была жизнь в изгнании» [3: 226].
Стоит напомнить, что Стасюк относится к поколению писателей, достигших совершеннолетия в годы после крушения коммунизма, и его произведения изобилуют призраками коммунистического прошлого Польши. В посткоммунистическом ландшафте он находит последствия украинско-лемковской партийной политики 1944-1947 гг. С болью в сердце автор наблюдает за опустошенными селами (Чарне, Незнаёва, Радоцина, Длуге и т. д.), где не так давно еще жили лемки. С горькой иронией он рассказывает об истории посткоммунистических реалий: «И сегодня трава покрывает контуры их [лемковских] домов, и для обнаружения признаков ушедшей жизни нужен животный инстинкт
и опыт археолога. Когда я привожу какого-то человека из Запада в эти местности и пытаюсь объяснить, что он идет по многолюдной и шумной деревне, он не может поверить, что моей истории пятьдесят, а не пятьсот лет»12.
Повествователи сборника рассказов «Opowiesci да1ку^Ие» («Га-лицийские истории», 1995) и прозаических зарисовок «Эик1а» («Ду-кля», 1997; рус. пер. 2003) часто замечают характерные лемковские церкви, в основном разрушенные: «В то время мы сидели на холме за деревянной церковью»; «А потом прозвенел колокол в деревянной церкви» [31: 14, 47]; «Это было все, что осталось от церкви. Там, где были неф и пресвитерия, цветут кусты терновника»; «Она (церковь) рассыпалась справа от дорожки. <...> На толстых, без крыши стенах росли молодые березки, посеянные ветром» [33: 68, 86]. Деревянные лемковские церкви - это отличительная черта лемковского пейзажа. С архитектурной точки зрения, они были и остаются уникальным феноменом сакральной архитектуры13. Когда лемковское меньшинство было переселено, новые католические владельцы церквей, как правило, не заботились об их состоянии, некоторые позволили их разнести по частям - многие церковные памятники были разрушены навсегда. Только пять лемковских церквей сохранились и были включены в Список всемирного наследия ЮНЕСКО за их уникальную красоту и способ постройки [24; 25]. Авторами, подробно описавшими прошлое и настоящее лемковких церквей в монументальной книге «Церкви и иконы Лемковины» (2017), являются Ярослав Гемза и Ежи Тур [40].
В напоминающих балладу, исполненных магии поэтических рассказах сборника «Opowiesci даКсу]^Ие» призраки бродят в руинах лемковских церквей. Среди них - духи изгнанных лемков, возвращающихся в свои храмы. Деревянная лемковская церковь стала главным героем рассказа «Место», автор которого отошел на задний план. На самом деле нет церкви. Ее разобрали по частям и отдали в музей, оставив след, названный автором «место». «Место. Это не заняло у них много времени. Два месяца. Прямоугольник из серой глиняной земли - все, что осталось. Эта голость была похожа на полосу рваной кожи в лесистом и пустынном ландшафте. Трава будет расти здесь в следующем году, впервые за двести лет»14. Рассказчик, очень похожий на Стасюка новосел в пустынном бескидском месте, шаг за шагом восстанавливает в своем воображении длительный и сложный процесс возведения храма: «От освящения этого клочка земли вплоть до рискованной операции возведения куполов на крутых наклонных крышах» [33: 38].
Яркое представление далекого прошлого переплетается с реальностью, наблюдаемой рассказчиком. Он помнит благочестие и почте-
ние, с которыми автохтон, переселенный в Советскую Украину, снова навестил свою любимую Лемковщину, дом и святое место. Когда-то они, лемки, сформировали здесь особую компактную и изолированную общину горцев, для которых жажда отцовской земли, горного ландшафта, церкви была и осталась неиссякаемой. Рассказчик становится также свидетелем картины, когда парализованного старожила привезли родственники, чтобы он попрощался со своей церковью в последний раз. Он был крещен там, а до этого его отец помогал установить новую крышу и покрыть черепицу листовым металлом в 1895 г. Это было его место и место его родственников, которым разрешили вернуться с бывших немецких территорий, правда, в соседнее село. Он рассказывал об улицах, о деревянных домиках, садах и людях, которых сейчас нет. Но они существуют в его памяти.
В рассказе «Место» Стасюк представляет две точки зрения о старой лемковской церкви, святая святых лемковской общины: этическую («ethic») и эмическую («emic»), согласно классификации Конрада Коттака [10: 47]. Человек с фотоаппаратом (может быть, турист, знаток или любитель искусства) воплощает тех поляков, которые воспринимают лемков в измерениях этнографии и культуры, т. е. извне (с точки зрения наблюдателя уникального искусства), он одобряет идею перенесения церкви в городской скасен и ее реставрации. Рассказчик же, будучи связанным с этой землей и жизнью ее прежних и настоящих обитателей, воспринимает церковь с точки зрения самых лемков, для которых она представляет собой нечто большее, чем просто достопримечательность. Она - сфера внутреннего, священного, этнического, их начало и конец. В действительности, много лемковских церквей было перенесено в новые места, в т. ч. церковь Рождества Пресвятой Богородицы из с. Ропки (Ежи Тур описал эту церковь [40: 106-107], находящуюся сейчас в Саноцком музее Польши).
Как правило, Стасюк избегает в своей прозе вопроса о польско-украинских конфликтах. Тем не менее в результате внезапных скачков мыслей, формирующих калейдоскопическую смену воспоминаний Бабки (бабушки), одной из главных героинь сборника «Opowiesci galicyjskie», читателю являются ее воспоминания о послевоенной разрухе и разграблении лемковской церкви польскими соотечественниками: «Безумная толпа напирает на ворота церкви. Под ударами топоров дерево раскалывается на белые щепки и замок поддаётся», «грохот и крушение внутри», «сломанные остатки иконостаса тащат в снег» [33: 120].
В более поздней прозе, «Wschod», написанной девятнадцать лет спустя, автор, говоря о лемках, меняет свою тональность, речь и образность: вместо лирического, слегка меланхолического, чувствительного
рассказчика, повествовавшего нам историю о духах, появился смелый, грубый, ироничный и самоироничный в своих автобиографических размышлениях и путевых заметках автор. Не без юмора Стасюк рассказывает о себе и своих коллегах, о жестоких жерновах истории и примирении со временем. Он выражает свое сострадание к лемкам по-новому, но однозначно и определенно.
«И теперь мы грузили прилавки [пэгээровских, т. е. совхозных] магазинов и шкафы на полу столетнего лемковского дома, чудом уцелевшего в деревне, из которой исчезли все дома. Шестьдесят четыре дома исчезли, сгорели, потерялись. Пятнадцать метров, массивные, с крутыми и высокими крышами, которые должны были держать сено всю зиму для крупного рогатого скота и овец. Как перевернутые корпуса кораблей с линиями белой глины <...>. Из шестидесяти четырех остался один, и теперь мы набивали его коммунистическими реликвиями. Для справедливости мы должны были сжечь их и рассеять пепел на четыре небесные ветры над Нижними Бескидами. <...> То же самое было сделано с шестьюдесятью четырьмя домами и всеми остатками Руси от Буга и Сяна до Шлахтовы и потока Грайцарек. Но нет. Мы продолжали загружаться. Дерево и склейка были жирными от рук и вещей, пропитанные запахами и тяжелые. Жизнь вошла в них и застыла. Слои жизни: лемковщина, коммунизм, и теперь мы, потные от тяжелой работы»15.
Да, Стасюк просто рассказывает, просто описывает историю, чтобы увековечить память об исторических ошибках и содеянном зле тех, кто был обольщен коммунистическим режимом после Второй мировой войны, и тех, кто поверил в ложь. Его литературное изложение истории констатирует, что пассивно наблюдавшие за этнической чисткой лемков оказались равнодушными свидетелями медленного их разрушения как общины и уничтожения их дома, их культуры. Посвященная лемкам проза Стасюка освобождает коллективную память лемков, тем самым способствуя укреплению этнической идентичности разбросанных по миру лемков-русинов. Польский автор принимает на себя коллективную ответственность за зло, причиненное лемковскому народу.
«Сможет ли он [Бог] когда-нибудь воскресить разрушенные деревянные дома, высохшие, засыпанные колодцы и все то, к чему у нас не было пощады? Даст ли он нам еще когда-нибудь знак? <...> Я возвращался домой тысячу раз с тем же чувством, что проезжал через какую-то пустыню, и мне приходилось рассказывать истории, мне приходилось прибегать к образам, чтобы не ошибиться, чтобы добраться до места назначения. Под большим небом, с этими историями, похожими на слабые огни ночью на равнине, где дует ветер. Я больше ничего не мог сделать. Ничего»16.
Примечания
1. Здесь и далее перевод с польского, английского наш. - О.В.
2. Некоторые украинские, русские и карпаторусские ученые определяют лемковский ареал на запад от реки Уж, тем самым подчеркивая единство лемков из Польши с русинами украинского Закарпатья. Например, С. Суляк пишет: «До 1947 г. лемки населяли территорию на обоих склонах Бескид (между реками Сан и Попрад и на запад от реки Ужа» [39: 291].
3. «<...> zawsze lubitem sobie wyobraZac temków jako lud wçdrowny. Zamykatem oczy i odtwarzatem ich wçdrôwkç w przestrzeni i czasie. Pod powiekami wyswietlat mi siç tancuch Karpat, który przy odrobinie wy-obrazni moze przypominac cos w rodzaju ludzkiego szkieletu. Widziatem, jak idq przez stulecia z Batkanów, pçdzqc swoje stada. Moze az gdzies z Rodopów, a moze az z Albanii. Kto moze wiedziec? W koncu albanskie bjeshkè, czyli "góra", bardzo przypomina nasze «Beskidy»... <...> Tak sobie ich wyobrazam, jako lud wçdrowny, swobodny i moze nawet pótdziki. Bez ojczyzny o wyrazistych granicach, ale nadzwyczaj zadomowiony w karpackim pejzazu. Gdy siç patrzy na swiat z góry, z grzbietu, z przetqczy, granice tracq znaczenie. Po prostu patrzy siç na pofalowanq liniç ho-ryzontu i to ona jest najwazniejsza. Zwtaszcza w tamtych czasach, gdy granice byty niejasne, zmienne i strzezone z umiarkowanq skutecznosciq. Nie wiemy nawet, ile zajçta im droga. Zjawili siç w tutejszych okolicach, powiedzmy, w XIV wieku. Po drodze przyciqgali do siebie okruchy innych ludów, tak jak magnes przydqga drobinki metalu» [34: 138-139].
4. Два экземпляра грамматики находятся в Жешове: один - в отделе Пигониана Научной библиотеки Жешувского университета.
5. Перепись меньшинств (Narodowy Spis Powszechny) 2011 г. в Польше показала, что проживает 7 тыс. лемков с первой заявленной этнонациональностью и в общей сложности 10 тыс. (включая вторую заявленную этнонациональность) [21] (ср. с [13: 7].
6. Такое же число приводит Квилецкий: «...в течение 195б-1958 гг. в общей сложности около 2 000 вывезенных лемков репатриировали» [12: 199]. Казимеж Пудло, со своей стороны, утверждает, что б тыс. семей лемков вернулись с 195б г., т. е. около 3 % из пребывающих в Польше [23: 374].
7. Уже в 1997 г. Сусин Ю. Михаляски представил избранную библиографию публикаций по лемковскому вопросу за 1987-1993 гг. [15].
8. На русский язык переведены только четыре произведения: «Biaty kruk» (1995; «Белый ворон», 2003), «Dukla» (1997; «Дукля», 2003), «Dziewiçc» (1999; «Девять», 2005), «Noc. Stowiañsko-germañska tra-gifarsa medyczna» (2005; «Ночь. Славяно-германский медицинский трагифарс», 2007).
9. «W osiemdziesigtym szostym zamieszkatem w drewnianym domu na odludziu. <...> Stonce wstawato znad ciemnego zbocza. Wspinato si$ wyzej i swiecito na wyludniong krain^. Na groby i przydrozne krzyze. <...> Na szkielety cerkiewnych koput. Na resztki» [35: 14-15].
10. «Byty krzyki, bieganina, wywlekanie z chatup, przeklenstwa, bicie. Zotnierze w mundurach, ale tak naprawd^ to wyekwipowana polowo bezpieka <...> Czyli zadna przyroda, tylko polityka, nienawisc klasowa, nienawisc narodowosciowa i btogostawienstwo kremlowskiego ludojada. Od samego poczgtku nawiedzata mnie wizja niekonczgcego si^ w^za furmanek wywozgcego narod na staj kolejowg w Zagorzanach. Dom za domem, rodzina za rodzing, wies za wsig. Na furkach jechat dobytek (kilka godzin na spakowanie), mate dzieci i starcy. Reszta szta, prowadzgc bydto. W obejsciach zostaty kury, psy i koty. Wsie latem czterdziestego siodmego musiaty wyglgdac dziwnie: skrzypiaty na wietrze drzwi, na podtogach lezaty porzucone sprz^ty, otwarte szuflady, rozsypane zboze, puch w powietrzu. Panowata cisza i z zadnego komina nie unosit si^ dym. Ciekawi mnie, czy najpierw nadeszty z lasu lisy, by bez przeszkod plgdrowac kurniki, czy tez rabusie z polskich wsi i miasteczek» [35: 15-16].
11. «Sgsiad opowiada mi o swoich wizytach na zachodzie, gdzie tak naprawd^ zyje si^ wcigz troch^ na walizkach, bo przeciez to niemieckie domy, niemiecka ziemia, a w tozkach tu i owdzie, zastawato si^ pierzyny jeszcze ciepte protestanckim cieptem. Darowana rzecz - jesli tylko jest wystarczajgco wielka - nigdy nie staje si^ rzeczg wtasng. Najbardziej dotyczy to ziemi. Zwtaszcza takiej, ktora wczesniej zostata zabrana i oddana w miejsce rowniez zrabowanej. Cigzy na niej podwojne prze-klenstwo wtasnego i cudzego nieszcz^scia» [30: 88].
12. «<...> a dzis trawa kryje zarysy ich [Lemkow] domow i trzeba zwie-rz^cego instynktu albo wprawy archeologa, by odkryc znaki niedawnego zycia? <...> Gdy zabieram w te rejony jakiegos cztowieka Zachodu i pro-buj^ mu wyjasnic, ze idzie przez ludng i gwarng wies, nie moze uwierzyc, ze opowiadam historic sprzed pi^cdziesi^ciu lat, a nie sprzed pi^ciuset. [Cmentarzom] udaje si^ przetrwac odrobin^ dtuzej» [30: 86-87].
13. Ежи Тур описывает несколько типов лемковских церквей, разнообразие сакральной архитектуры лемков, которое он объясняет особенностями местоположения Лемковщины, «тесными контактами двух культур - латинской и византийской и их взаимодействием» [41: 99-98].
14. «Miejsce. Bardzo szybko si^ uwin^li. W dwa miesigce. Pozostat prostokgt szarej, gliniastej ziemi. W lesistym i bezludnym pejzazu ta nagosc wyglgda jak ptatek zdartej skory. W przysztym roku, pierwszy raz po dwustu latach, wyrosnie tutaj trawa. Albo raczej pokrzywy - one najpr^dzej zjawiajg si^ w miejscach porzuconych przez ludzi» [33: 38].
15. «No i teraz tadowalismy sklepowe lady i szafy na klepisko stuletniej temkowskiej chaty, cudem przezytej we wsi, z ktôrej zniknçty wszystkie domy. Przepadto, rozpadto siç, poszto z dymem, szescdziesiqt cztery chatupy. Dtugie na piçtnascie metrôw, przysadziste, pod stromymi i wysokimi dachami, ktôre miaty zmiescic siano na catq zimç dla bydta i owiec. Jak odwrôcone kadtuby statkôw z ciqgnqcymi siç wzdtuz burt jasnymi liniami glinianej zaprawy spajajqcej jodtowe bale nasqczone czarnym petrolem. Z szescdziesiçciu czterech przetrwata jedna i teraz upychalismy do jej wnçtrza komunistyczne resztki. Chociaz zeby byto sprawiedliwie, powinnismy je spalic i popiôt rozsypac na cztery wiatry nad Beskidem Niskim. Tak powinnismy zrobic. Tak samo jak zrobiono z szescdziesiçciu czterema chatupami i tymi wszystkim resztkami dawnej Rusi od Bugu i Sanu po Szlachtowq i potok Grajcarek. Ale nie. Ladowalismy. Drewno i sklejka byty ttuste od dotyku rqk i rzeczy, nasiqkniçte zapachami i ciçzkie. Zycie w nie weszto i zastygto. Warstwy zycia: temkowszczyzna, komunizm i teraz my, spoceni od ciçzaru» [35: 11-12].
16. «Czy [On Pan Bôg] kiedykolwiek spojrzy na miejsca, w ktôrych zyjemy. Czy kiedykolwiek wskrzesi zrujnowane domy z drewna, wyschniç-te, zasypane studnie i to wszystko, nad czym nie mielismy litosci? Czy kiedykolwiek da nam jeszcze znak? <...> Wracatem do domu tysiçczny raz z tym samym uczuciem, ze jadç przez cos w rodzaju pustyni i mu-szç opowiadac historie, muszç przywotywac obrazy, by nie zbtqdzic, by dotrzec do celu. Pod wielkim niebem, z tymi opowiesciami, ktôre sq jak wqtte ognie w nocy na rôwninie, gdzie wieje wiatr. Nic wiçcej nie mogtem zrobic. Nic» [32: 165].
ЛИТЕРАТУРА
1. Castler R.D. Rusyn Movement among the Galician Lemkos // Richard D. Custer (ed.). Rusyn-American Almanac of the Carpatho-Rusyn Society 20042005. Pittsburgh, Pennsylvania: 2005. P. 82-92.
2. Duc-FajferH. Literatura temkowska w drugiej potowie lat XIX i na poczqtku XX wieku. Prace Komisji Wschodnioeuropejskiej PAU. Krakôw: Polska Akademia Umiejçtnosci, 2001. T. VII. 415 s.
3. Gambal B. Ruska Bursa wrôcita do zycia // Marek A. Koprowski (ed.). Lem-kowie. Losy zaginionego narodu. Zakrzewo: Replika, 2016. S. 217-238.
4. Horbal B. Dziatalnosc polityczna Lemkôw na Lemkowszczyznie 1918-1921. Wroctaw: Alboretum, 1997. 190 s.
5. Hryhor M. Nerozviazana ukrains'ka problema v Polshchi // Annals of the Word Lemko Federation. Vol. II / ed. by John Hvosda (Ivan Hvozda). Camillus, New York: World Lemkos Federation, 1975. P. 134-152.
6. Huk B. (Гук Богдан) 1стс^я // Наше Слово. 2008. № 34. С. 21-24.
7. Jasiak M. Overcoming Ukrainian Resistance: The Deportation of Ukrainians within Poland in 1947 // Redrawing Nations: Ethnic Cleansing in East-Central Europe, 1944-1948 / eds by Philipp Ther, Ana Siljak. Lanham; Boulder; New York; Oxford: Rowman & Littlefield Publishers, 2001. P. 173-196.
8. Johnstone B. Translator's Introduction // Andrzej Stasiuk. Dukla, trans. and introduction by Bill Johnstone. Champaign, IL: Dalkey Archive Press, 2011. P. VIII.
9. Kaczynski A. Lemkow miato nie byc // Zycie Warszawy. 22-28 sierpnia 1991. S. 1, 3.
10. KottakC. Mirror for Humanity: A Concise Introduction to Cultural Anthropology. New York: McGraw-Hill, 2006. 400 p.
11. Kroh A, DrozdzikP. Lemkowszczyzna / The Lemko Land. Text Antoni Kroh. Photoes Piotr Drozdzik, trans. Magdalena Iwinska. Olszanica: Bosz, 2006.192 s.
12. KwileckiA. Lemkowie. Zagadnienie migracji i asymilacji. Warszawa: PWN, 1974. 321 s.
13. Machul-Telus B. Wprowadzenie // Lemkowie / Ed. by B. Machul-Telus. Warszawa: Wydawnictwo Sejmowe, 2013. S. 7-10.
14. Mazur G. Problemy przesiedlenia Polakow z Ukrainy i Ukraincow z Polski w latach 1945-1946, Polska-Ukraina: trudne pytania. T. 8: Materiaty VIII mi^dzy-narodowego seminarium historycznego «Stosunki polsko-ukrainskie w latach II wojny swiatow». Warszawa, 6-8 listopada 2000 / Ed. Romuald Niedzielko. Warszawa: Osrodek KARTA, 2001. S. 15-57.
15. MichalaskyS.Y. A Select Bibliography of Polish Press Writing on the Lemko Question, 1987-1993. URL: http://www.carpatho-rusyn.org/susyn/susyn2.htm (дата обращения: 16.01.2018).
16. Misiio E. Akcja «Wista». Warszawa: Archiwum Ukrainskie, 1993. 1247 s.
17. MoklakJ. The Lemko Region in the Second Polish Republic. Political and Interdenominational Issues. Krakow, 2012. PDF.
18. Moklak J. The Lemko Region in the Second Polish Republic: Political and Interdenominational Issues, 1918-1939. Crakow: Jagiellonian UP, 2013. 174 p.
19. Moklak J. Political Orientations Among the Lemkos in the Inter-War Period (1918-1938): An Outline // The Lemkos of Poland, Articles and Essays / Eds by Paul Best, Jaroslaw Moklak. Cracow; New Haven: Carpatho-Slavic Studies Group and Historia Jagellonica Press, 2000. P. 27-32.
20. PisulinskiJ. Przesiedlenie ludnosci ukrainskiej z Polski do USSR w latach 1944-1947. Rzeszow: Libra PL, 2009. 590 s.
21. Przynaleznosc narodowo-etniczna ludnosci // Raport z wynikow. Naro-dowy Spis Powszechny Ludnosci i Mieszkan 2011. Warszawa: Gtowny Urzgd Statystyczny, 2012. S. 105-107.
22. Pudio K. Lemkowie. Proces wrastania w srodowisko Dolnego Slgska 1947-1985. Wroctaw: Polskie Towarzystwo Ludoznawcze, 1987. 197 s.
23. Pudio K. Dzieje Lemkow po drugiej wojnie swiatowej (Zarys problematyki) // Lemkowie w historii i kulturze Karpat. Т. 1 / ed. J. Czajkowski. Sanok: Muzeum budownictwa ludowego, 1995. S. 351-386.
24. Raport o stanie zachowania zabytkow nieruchomych w wojewodztwie matopolskim. Zabytki wpisane do rejestru zabytkow. Warszawa: Narodowy Instytut Dziedzictwa, 2017a. 99 s.
25. Raport o stanie zachowania zabytkow nieruchomych w wojewodztwie podkarpackim. Zabytki wpisane do rejestru zabytkow. Warszawa: Narodowy Instytut Dziedzictwa, 2017b. 164 s._
26. Reinfuss R. Etnograficzne granice temkowszczyzny // Ziemia. 1936. R. XXVI, № 10-11. S. 240-253.
27. Reinfuss R. Sladami temkow. Warszawa: PTTK «KRAJ», 1990. 149 s.
28. Reinfuss R. temkowie jako grupa etnograficzna. Sanok: Muzeum Budow-nictwa Ludowego w Sanoku,1998. 96 s.
29. Smele J.D. Historical Dictionary of the Russian Civil Wars, 1916-1926. London: Rowman & Litttlefield, 2015. 1470 p.
30. StasiukA. Dziennik okr^towy // Andruchowycz J., Stasiuk A. Moja Europa. Dwa eseje o Europie zwanej Srodkowg. Wotowiec: Czarne, 2001. S. 77-140.
31. Stasiuk A. Dukla. Wotowiec: Czarne, 2005. 127 s.
32. Stasiuk A. Dziennik pisany pozniej z fotografiami Dariusza Pawelca. Wotowiec: Czarne, 2010. 168 s.
33. Stasiuk A. Opowiesci galicyjskie. Wotowiec, 2011. 128 s.
34. Stasiuk A. Nie ma ekspresow przy zottych drogach. Wotowiec: Czarne, 2013. 176 s.
35. Stasiuk A. Wschod. Wotowiec: Czarne, 2014. 314 s.
36. Stasiuk A. Zycie to jednak strata jest. Andrzej Stasiuk w rozmowach z Dorotg Wodeckg. Czarne: Agora SA, 2015, 196 s.
37. Struminski B. The origin of the Lemko dialect // The Lemkos of Poland, Articles and Essay / Eds by Paul Best, and Jarostaw Moklak. Cracow and New Haven: Carpatho-Slavic Studies Group and Historia Jagellonica Press, 2000. P. 101-106.
38. Subtelny O. Expulsion, Resettlement, Civil Strife: The Fate of Poland's Ukrainians, 1944-1947 // Redrawing Nations: Ethnic Cleansing in East-Central Europe, 1944-1948 / eds by Philipp Ther, Ana Siljak. Lanham; Boulder; New York; Oxford: Rowman & Littlefield Publishers, 2001. P. 155-172.
39. Суляк С.Г. К вопросу о терминологии Карпатской Руси // Русин. 2019. № 55. C. 272-316. DOI: 10.17223/18572685/55/16
40. Trzeszczynska P. temkowszczyzna zapami^tana. Opowiesci o przesztosci i przestrzeni. Krakow: W-wo JU, 2013. 446 s.
41. TurJ. Architektura cerkiewna // Giemza J. Cerkwie i ikony temkowszczyzny. Rzeszow: Libra, 2017. S. 107-120.
REFERENCES
1. Castler, R.D. (2005) Rusyn Movement among the Galician Lemkos. In: Custer, R.D. (ed.). Rusyn-American Almanac of the Carpatho-Rusyn Society 2004-2005. Pittsburgh, Pennsylvania: Slavia Printing. pp. 82-92.
2. Duc-Fajfer, H. (2001) Literatura temkowska w drugiej potowie lat XIX i na poczgtku XX wieku. In: Prace Komisji Wschodnioeuropejskiej PAU. Vol. 7. Krakow: Polska Akademia Umiej^tnosci.
3. Gambal, B. (2016) Ruska Bursa wrocita do zycia. In: Koprowski, M.A. (ed.) temkowie. Losy zaginionego narodu. Zakrzewo: Replika. pp. 217-238.
4. HorbaL, B. (1997) Dziaialnosc polityczna Lemkow na Lemkowszczyznie 1918-1921. Wroctaw: ALboretum.
5. Hryhor, M. (1975) Nerozviazana ukrains'ka probLema v PoLshchi. In: Hvosda, J. (ed.) Annals of the Word Lemko Federation. VoL. 2. CamiLLus, New York: World Lemkos Federation. pp. 134-152.
6. Huk, B. (2008) Ictoriya. Nashe Slovo. 34. pp. 21-24.
7. Jasiak, M. (2001) Overcoming Ukrainian Resistance: The Deportation of Ukrainians within PoLand in 1947. In: Ther, Ph. & SiLjak, A. (eds) Redrawing Nations: Ethnic Cleansing in East-Central Europe, 1944-1948. Lanham; BouLder; New York; Oxford: Rowman & LittLefieLd PubLishers. pp. 173-196.
8. Johnstone, B. (2011) TransLator's Introduction. In: Stasiuk. A. Dukla. Champaign, IL: DaLkey Archive Press. p. VIII.
9. Kaczynski, A. (1991) Lemkow miato nie bye. Zycie Warszawy. 22nd -28th August. pp. 1, 3.
10. Kottak, C. (2006) Mirror for Humanity: A Concise Introduction to Cultural Anthropology. New York: McGraw-HiLL.
11. Kroh, A. & Drozdzik, P. (2006) Lemkowszczyzna/The Lemko Land. OLszanica: Bosz.
12. KwiLecki, A. (1974) Lemkowie. Zagadnienie migracji i asymilacji. Warszawa: PWN.
13. MachuL-TeLus, B. (2013) Wprowadzenie. In: MachuL-TeLus, B (ed.) Lemkowie. Warsaw: Wydawnictwo Sejmowe. pp. 7-10.
14. Mazur, G. (2001) ProbLemy przesiedLenia PoLakow z Ukrainy i Ukraincow z PoLski w Latach 1945-1946. In: NiedzieLko, R. (ed.) Polska-Ukraina: trudne pytania. VoL. 8. Warsaw: Osrodek KARTA. pp. 15-57.
15. MichaLasky, S.Y. (n.d.) A Select Bibliography of Polish Press Writing on the Lemko Question, 1987-1993. [OnLine] AvaiLabLe from: http://www.carpatho-rusyn.org/susyn/susyn2.htm (Accessed: 16th January 2018).
16. Misito, E. (1993) "Akcja Wisia". Warsaw: Archiwum Ukrainskie.
17. MokLak, J. (2012) The Lemko Region in the Second Polish Republic. Political and Interdenominational Issues. Krakow: [s.n.].
18. MokLak, J. (2013) The Lemko Region in the Second Polish Republic: Political and Interdenominational Issues, 1918-1939. Krakow: JagieLLonian University Press.
19. MokLak, J. (2000) PoLiticaL Orientations Among the Lemkos in the Inter-War Period (1918-1938): An OutLin. In: Best, P. & MokLak, J. (eds) The Lemkos of Poland, Articles and Essays. Krakow; New Haven: Carpatho-SLavic Studies Group and Historia JageLLonica Press. pp. 27-32.
20. PisuLinski, J. (2009) Przesiedlenie ludnosci ukrainskiej z Polski do USSR w latach 1944-1947. Rzeszow: Libra PL.
21. Adach-Stankiewic, E. et aL. (2012) Raport z wynikow. Narodowy Spis Powszechny Ludnosci i Mieszkan 2011. Warsaw: Gtowny Urzgd Statystyczny. pp. 105-107.
22. Pudto, K. (1987) Lemkowie. Proces wrastania wsrodowisko Dolnego Slqska 1947-1985. Wroctaw: PoLskie Towarzystwo Ludoznawcze.
23. Pudto, K. (1995) Dzieje Lemkow po drugiej wojnie swiatowej (Zarys
probLematyki. In: Czajkowski. J. (ed.) temkowie whistorii i kulturze Karpat. Vol. 1. Sanok: Muzeum budownictwa Ludowego. pp. 351-386.
24. Warchot, M. (ed.) (2017a) Raport o stanie zachowania zabytkow nieruchomych w wojewodztwie maiopolskim. Zabytki wpisane do rejestru zabytkow. Warsaw: Narodowy Instytut Dziedzictwa.
25. Warchot, M. (ed.) (2017b) Raport o stanie zachowania zabytkow nieruchomych w wojewodztwie podkarpackim. Zabytki wpisane do rejestru zabytkow. Warsaw: Narodowy Instytut Dziedzictwa.
26. Reinfuss, R. (1936) Etnograficzne granice temkowszczyzny. Ziemia. 10-11. pp. 240-253.
27. Reinfuss, R. (1990) Sladami temkow. Warsaw: PTTK "KRAJ".
28. Reinfuss, R. (1998) temkowie jako grupa etnograficzna. Sanok: Muzeum Budownictwa Ludowego w Sanoku.
29. Smele, J.D. (2015) Historical Dictionary of the Russian Civil Wars, 1916-1926. London: Rowman & Litttlefield.
30. Stasiuk, A. (2001) Dziennik okrçtowy. In: Andruchowycz, J. & Stasiuk, A. Moja Europa. Dwa eseje o EuropiezwanejSrodkowq. Wotowiec: Czarne. pp. 77-140.
31. Stasiuk, A. (2005) Dukla. Wotowiec: Czarne.
32. Stasiuk, A. (2010) Dziennikpisany pozniejzfotografiami Dariusza Pawelca. Wotowiec: Czarne.
33. Stasiuk, A. (2011) Opowiesci galicyjskie. Wotowiec: [s.n.].
34. Stasiuk, A. (2013) Nie ma ekspresowprzyzottych drogach. Wotowiec: Czarne.
35. Stasiuk, A. (2014) Wschod. Wotowiec: Czarne.
36. Stasiuk, A. (2015) Zycie to jednak strata jest. Andrzej Stasiuk w rozmowach z Dorotq Wodeckq. Czarne: Agora SA.
37. Struminski, B. (2000) The origin of the Lemko dialect. In: Best, P. & Moklak, J. (eds) The Lemkos of Poland, Articles and Essays. Krakow; New Haven: Carpatho-Slavic Studies Group and Historia Jagellonica Press. pp. 101-106.
38. Subtelny, O. (2001) Expulsion, Resettlement, Civil Strife: The Fate of Poland's Ukrainians, 1944-1947. In: Ther, Ph. & Silja, A. (eds) Redrawing Nations: Ethnic Cleansing in East-Central Europe, 1944-1948. Lanham; Boulder; New York; Oxford: Rowman & Littlefield Publishers. pp. 155-172.
39. Sulyak, S.G. (2019) On the Carpathian Rus' terminology. Rusin. 55. pp. 272-316 (in Russian). DOI: 10.17223/18572685/55/16
40. Trzeszczynska, P. (2013) temkowszczyzna zapamiçtana. Opowiesci o przesziosci i przestrzeni. Krakow: W-wo JU.
41. Tur, J. (2017) Architektura cerkiewna. In: Giemza, J. Cerkwie i ikony temkowszczyzny. Rzeszow: Libra. pp. 107-120.
Веретюк Оксана - профессор, доктор философских наук, заведующая отделом компаративистики Жешувского университета (Польша).
Oksana Weretiuk - University of Rzeszow (Poland).
E-mail: neofiloLogia.ch@ur.edu.pl
