CC BY
41
УДК 9(С 16) 24
ОТНОШЕНИЕ ДОНСКИХ КАЗАКОВ К ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ В 1920-х годах:
ПРОБЛЕМЫ И ПРОТИВОРЕЧИЯ
© 2010 г. Р.Г. Тикиджьян
Ростовская академия сервиса Южно-Российского государственного университета экономики и сервиса, ул. Варфоломеева, 215, г. Ростов-на-Дону, 344018, sgf@rostinserv. т
Rostov Service Academy of South Russian State University of Economics and Service, Varfolomeev St., 215, Rostov-on-Don, 344018, sgf@rostinserv. ru
Анализируется проблема отношения донских казаков к службе в Красной Армии на протяжении 1920-х гг. Выявлены различия во взглядах донцов на воинскую обязанность, установлены причины и факторы, обусловившие возникновение данных различий. Обосновано авторское мнение о том, что некоторая часть донских казаков по социально-политическим мотивам отрицательно относилась к необходимости служить в рядах РККА.
Ключевые слова: донские казаки, большевики, советская власть, Красная Армия, милиционно-территориальная система, части переменного состава, территориальные кавалерийские формирования, красноармеец-переменник.
The analysis of the attitude of Don cosacks to the military service in the Red Army during 1920 is made. The differences in the opinions of Don Population to the military service are shown, the reasons and factors which caused these differences are determined. The author's opinion is reasoned which showed that some part of Don cosaks because of the social and political motives had negative attitude to the military service in RRCA.
Keywords: Don cosaks, Bolsheviks, Soviet power, Red Army, milition territorial system, parts of variable corps, territorial cava-lery formations, variable soldier of Red Army.
Воинская служба, участие в боях и походах представляли собой один из важнейших и характернейших компонентов жизнедеятельности донских казаков. Так было на протяжении всего периода существования Войска Донского - от времен легендарного Сары-Азмана до крушения Российской империи, свершившегося под грохот кровопролитных сражений Первой мировой войны. Воинское искусство и военно-патриотические традиции донцов, в очередной раз продемонстрировавших свои бойцовские качества в годы Гражданской войны, оказались востребованы и в первые десятилетия существования Советского государства. В частности, донские казаки проходили службу в Красной Армии на протяжении 1920-х гг., несмотря на всю сложность данного периода, в рамках которого взаимоотношения казачьих сообществ (в том числе донского) и большевиков никак нельзя было назвать безоблачными.
Хотя такая тема, как военная служба донских казаков в Красной Армии в 1920-х гг., получила некоторое отражение в работах Г.Л. Воскобойникова, Д.К. При-лепского, В.Д. Батырева [1], анализ историографии позволяет констатировать, что процесс научных исследований в данном направлении весьма далек от завершения. До настоящего времени не получил удовлетворительного освещения целый ряд важных вопросов указанной темы, без ответа на которые наши представления о пребывании и роли донцов в Красной Армии в первое постоктябрьское десятилетие будут приблизительны и фрагментарны. Нуждаются в детальном исследовании вопросы вовлечения казаков в командный состав, их взаимоотношения с военнослужащими из других социальных групп советского общества (рабочих, крестьян, служащих), специфика допризывной подготовки в казачьих станицах и проч. Учитывая состояние историографии, в рамках настоящей публикации предпринята попытка осветить такой немаловажный аспект затронутой проблемы, как отношение представителей казачьего сообщества Дона к службе в РККА на протяжении 1920-х гг.
Порядок прохождения донскими казаками военной службы в подразделениях Красной Армии на протяжении второго десятилетия XX в. мало чем напоминал воинскую повинность императорской России. Да и принципы организации и комплектования вооруженных сил Советской республики существенно отличались от досоветских аналогов. В данном случае сыграли свою роль не столько большевистские теории об «отмирании» армии как одного из институтов государства, сколько сложившаяся по итогам Гражданской войны настоятельная потребность в реформировании РККА. Разоренная войной Советская Россия
уже не могла содержать большую армию, однако сложности международной обстановки диктовали потребность создать такой механизм, который бы в случае вражеской агрессии позволил быстро увеличить численность вооруженных сил за счет обученных резервистов. Поэтому в РСФСР (а затем - в СССР) началось формирование территориально-милиционной армии.
Специфика такой системы состояла в том, что Красная Армия делилась на кадровые и милиционные (переменного состава) части, причем первых было заметно меньше, чем вторых. Красноармейцы кадровых подразделений РККА проходили полный срок военной службы непосредственно в расположении своих воинских частей. Иначе обстояло дело в милиционных формированиях, которые состояли «из кадра и переменного состава» [2, с. 34]. Иными словами, ядром милиционных подразделений являлись красноармейцы и командиры кадровой службы, но основная масса военнослужащих в таких подразделениях относилась к переменному составу. Красноармейцы-переменники (или терармейцы, т. е. проходящие службу в милиционно-территориальных подразделениях) приписывались к милиционным частям, но постоянную службу в них не несли, на казарменном положении не находились, а только проходили периодические и кратковременные (как правило, полтора - два месяца) военные сборы. До того как наступало время советским гражданам оправляться на действительную военную службу в кадровые части или на кратковременные сборы в части переменного состава, они (в возрасте 16 - 18 лет) должны были пройти предварительную подготовку к службе. Она заключалась в физическом и элементарном военном воспитании молодежи под общим руководством военного ведомства, но силами и средствами гражданских организаций на местах. Затем с 19 лет молодые граждане РСФСР (СССР) проходили курс допризывной подготовки.
Источники позволяют в полной мере согласиться с В.С. Сидоровым, полагавшим: «Утверждение, будто казачество до 1936 г. было лишено права нести воинскую службу... мягко выражаясь, не соответствует действительности» [3]. В 1920-х гг. представители партийно-советского и военного руководства ничего не имели против их службы в Красной Армии. В советской прессе недвусмысленно указывалось: «Казацкое войско [-] это есть природная милиционная армия, потому, что каждый казак с детства хороший наездник и лихой боец. Казак, не бывая еще в казармах, уже солдат» [4]. Правда, лидеры Компартии противились допущению в состав вооруженных сил тех казаков, которые имели неблаговидное (с точки зрения большевиков) социальное происхождение или не
отличались должной лояльностью к большевистскому режиму. Но здесь нельзя усмотреть дискриминации по сословному признаку, так как ряды армии были закрыты и для всех вообще граждан Советского государства, чье происхождение или общественно-политическая позиция не устраивали коммунистов.
В принципе не возражая против несения «трудовым казачеством» военной службы в составе РККА, представители большевистского руководства, однако, решительно искореняли традиционный порядок казачьей службы. В отличие от армии императорской России в вооруженных силах Советского государства в 1920-х гг. уже не создавались обособленные казачьи кавалерийские (или, реже - пехотные) подразделения. В данном случае большевики были верны принципам «расказачивания», т. е. десословизации казачьих сообществ, их постепенного растворения в массе сельского населения. Теперь казаки на общих основаниях призывались и в пехоту, и в кавалерию; они проходили военную службу в территориальных частях бок о бок не только со своими станичниками, но и с крестьянами, и с рабочими. Так, немало донских казаков были приписаны в качестве красноармейцев-переменников к 9-й Донской стрелковой дивизии. На апрельском (1925 г.) Пленуме ЦК РКП(б) первый секретарь Северо-Кавказского крайкома РКП(б) А.И. Микоян, подчеркивая факт отсутствия в составе войск СКВО специфически казачьих подразделений, говорил: «У нас на Северном Кавказе имеются территориальные кавалерийские и пехотные формирования... Среди них не только казаки, но и иногородние. Поэтому название "казачьи" неправильно, ибо там принимают участие не только казаки» [5].
Что касается отношения к военной службе Советскому государству самих донских казаков, то оно не было однозначно положительным или же отрицательным. Массив документов и материалов, находящийся в нашем распоряжении, позволяет с достаточной долей уверенности утверждать, что большинство представителей казачьего сообщества Дона (как и Кубани, и Терека) в целом положительно относились к необходимости служить либо в кадровых, либо в территориальных частях. Подобный выбор определялся несколькими наиболее важными обстоятельствами.
Прежде всего в 1920-х гг., да и спустя многие десятилетия у сельских юношей, и особенно молодых казаков, в отношении военной службы практически не было выбора. Ведь, по справедливому замечанию А.Ю. Рожкова, «во многих селениях, особенно в казачьих станицах, юноша, не служивший в армии, традиционно считался неполноценным» [6, с. 259]. Общественное мнение крестьянского (казачьего) социума стимулировало молодые поколения земледельцев пройти военную службу, которая таким образом приобретала характер некоей инициации.
Кроме того, в условиях возросшей в Советской России социальной мобильности немало молодых крестьян и казаков стремились в армию, дабы выйти за тесные рамки сельского мира (казачьей станицы). Да и, в конце концов, армия привлекала молодых кре-
стьян и казаков возможностью повысить свой образовательный уровень, расширить кругозор, обрести или упрочить гражданскую позицию. Очень хорошо подобные надежды казачьей молодежи переданы в рассказе М.А. Шолохова «Кривая стежка», в сюжете, когда после получения повестки на прохождение военной службы секретарь станичной ячейки комсомола Гришка радостно говорит своему незадачливому приятелю: «Пойдем в армию, чудак, белый свет увидим, а тут, окромя навоза, какое есть удовольствие?.. А там, брат, в армии - ученье.» [7].
Некоторая часть донцов в 1920-х гг. была твердо убеждена в необходимости прохождения военной службы с целью получения и повышения знаний и навыков, необходимых для защиты «социалистического Отечества» от грозившего агрессией враждебного капиталистического окружения. Чаще всего подобные настроения отличали казачью молодежь, в большей мере восприимчивую к большевистской пропаганде. Как писал один из красноармейцев-переменников в редакцию «Крестьянской газеты» в 1928 г., «я и другие мои товарищи как дети трудового революционного кр[естьянст]ва с радостью пошли отбывать свой срок военной службы, что-бы лучше подготовиться военно-политическому делу и в нужный момент стать на защиту от нападения на С.С.С.р западных хищников, капиталистов, помещиков» [8].
Большинство же донских казаков определяли свое отношение к службе в Красной Армии, исходя не из политических лозунгов, а из веками складывавшейся традиции служения Родине. Многие донцы в 1920-х гг., как и ранее, видели в военных занятиях и войне свое предназначение. Они расценивали службу в вооруженных силах и участие в войнах как тяжелейший, смертельно опасный, но почетный труд, умелое выполнение которого превращало казачество в особую воинскую касту, выделяло казачьи сообщества в массе земледельцев. Нередко для таких казаков служба в армии являлась едва ли не последним средством самоидентификации, едва ли не единственным оставшимся способом доказать свою особость, непохожесть на крестьян или рабочих. Не случайно в 1920-х гг. журналисты и партийно-советские деятели нередко констатировали, что казачество охотно служит в Красной Армии, так как «территориальная служба соответствует его историческому укладу» [9].
Наконец, в качестве еще одного фактора, стимулировавшего доброжелательное отношение казаков к службе в частях Красной Армии, следует назвать произошедшее в советский период облегчение военно-мобилизационного бремени. В 1920-х гг., по сравнению с досоветской эпохой, представители казачьих сообществ стали проводить на службе гораздо меньше времени и тратить на это намного меньше материальных средств. В октябре 1925 г. члены Вешенского райкома РКП(б) с удовольствием отмечали, что «не мало удивления» у казаков 1903 года рождения, подлежавших мобилизации, вызвало то обстоятельство, «что очень уж короткий срок службы [в РККА]» [10, л. 8]. Конечно, по сравнению с 20-летней службой,
которую донцы были обязаны проходить в досоветский период в соответствии с «Уставом о воинской повинности Донского войска» от 17 апреля 1875 г., кратковременные военные сборы в частях переменного состава Красной Армии казались казакам сущей мелочью. Благоприятным образом на отношении донцов к службе в РККА сказывалось и сокращение расходов на снаряжение призывника, о чем очень любили говорить на разного рода массовых мероприятиях представители партийно-советского руководства. Так, на прошедшей 11 октября 1925 г. в ст. Митякинской Тарасовского района Северо-Кавказского края беспартийной казачьей конференции один из докладчиков - некто Коняев - торжествующе говорил о превосходстве советской мобилизационной практики над ее досоветскими аналогами: «При царском строе казаки, как будто не несли налоговой тяжести в той форме, как сейчас, но за то они несли значительные материальные расходы в связи с обязательной военной службой и целым рядом общественных повинностей. Теперь служба в Красной арме (армии. - Р.Т.) не связана почти ни с какими материальными затратами. В чем придешь в том и принимают, ран[ь]ше же не то: справ[ь] седло, купи лошад[ь,] да не абы какую, а хорошую» [11, л. 271 об.].
Показателем позитивного отношения казачьей молодежи, да и вообще большинства казаков к службе в Красной Армии являлись военные сборы и призывные кампании, которые, как правило, протекали в казачьих районах Дона без особых осложнений. Ярким примером в данном случае служит призывная кампания, проходившая осенью 1925 г. в Вешенском районе Донецкого округа Северо-Кавказского края.
В докладной записке Вешенского райкома РКП(б), направленной окружным властям, говорилось, что осенью 1925 г. на службу в РККА отправились призывники 1903 года рождения. Большинство новобранцев принадлежали к казачьему сообществу, поскольку население района почти сплошь состояло из казаков: по данным переписи 1926 г., из 52,7 тыс. местных жителей 44,9 тыс. (85,2 %) причислили себя к донскому казачеству [12].
Сотрудники Вешенского райкома РКП (б) свидетельствовали: «Настроение к призыву как самих призывников, так и населения - вполне благоприятное». В определенной степени формированию положительного образа РККА в сознании казачества помогли («много сыграли») демобилизованные казаки 1902 года рождения, так как они «много передали хорошего о службе в Красной Армии» [10, л. 8]. Только «в верхах кулачества» было заметно нежелание отправляться на военную службу («что и, естественно, можно было ожидать»), но «влияния [кулаков на массы казачества] никакого не было». Призывники явились на сборные пункты «своевременно и полностью в соответствии призывных списков за исключением 2-х человек»; однако эти двое вряд ли могли быть причислены к дезертирам, так как один из них умер, а другой находился где-то за пределами района. Из личных бесед с призывниками члены райкома заключили, что они готовы «защищать сов-
правительство», а на вопрос «как относятся Ваши отцы [к необходимости проходить службу]» ответ [был] один: отцы не возражают против призыва, но вот если бы только в кавалерию» [10, л. 8].
Нельзя не включить в наше повествование любопытное сочетание казачьих традиций и советских новаций в призывной кампании, подмеченное членами Вешенского райкома РКП(б). «Небезинтересно отметить», докладывали они в Донецкий окружком, «старотрадиционные явления. В старое время, видимо, призываемые устраивали качку атаманов, что проделано и в настоящий момент». Но, поскольку атаманов при советской власти уже не было, «призывники левобережной части р. Дона после митинга в ст. Вешен-ской стали качать ПредРИКа (председателя райисполкома. - Р.Т.), секретаря Райкома и др. завотделами РИКа, после чего стали собирать деньги из качающих сколько кто даст», и «в результате было ими собрано 55 рублей». Попытались призывники получить некоторую сумму и с секретаря райкома, но главный коммунист Вешенского района оказался парень не промах и вместо денег вручил казакам-новобранцам «Красный флаг, выражающий настроение призывников и новые традиции»; тем самым секретарь и деньги сохранил, и внес в процесс проводов необходимый элемент большевистской идеологии. «Собранные деньги, думалось, пойдут на пропой, но оказывается их поделили между собой на табак и папиросы», что свидетельствовало, по мнению членов райкома, об отсутствии «пьяных и рекрутских замашек» и, следовательно, еще раз выгодно подчеркивало дисциплинированность казаков-призывников [10, л. 8а]. Поясним, что «рекрутские замашки», о которых упоминали сотрудники Вешенского райкома РКП(б), представляли собой весьма распространенное в 1920-х гг. неумеренное потребление алкоголя призывниками и их пьяные выходки, т. е. «буйство с массовой попойкой, драками "стенка на стенку", погромами винных лавок и базарных рядов» [6, с. 263].
Хотя большинство донских казаков в 1920-х гг., как о том свидетельствует вышеприведенный пример, положительно относились к необходимости прохождения военной службы в Красной Армии, казачье сообщество Дона в данном случае не было монолитным. Некоторая часть донцов критично, а то и вовсе резко негативно воспринимала обязанность «дежурит[ь] всему населению СССР 2 года» [13] в кадровых частях или хотя бы проходить краткосрочные военные сборы при территориальных формированиях.
Здесь нужно подчеркнуть, что повод для критики имелся даже у тех казаков, которые в целом были не против «послужить». Даже донцы, готовые честно защищать границы РСФСР (СССР), просили и требовали у партийно-советского и военного руководства зачислять их по традиции в определенный род войск, а именно - в кавалерию. Представители власти неоднократно признавали: «Казачество не довольно, что его зачисляют в пехоту... у всех казаков имеется большое желание служить в кавалерии и артиллерии» [14]. На казачьей беспартийной конференции в ст. Митякин-
ской Тарасовского района Северо-Кавказского края, прошедшей 11октября 1925 г., выступавшие казаки высказывали «пожелание, чтобы воинский дух и врожденные склонности казаков к наездничеству были использованы Сов.[етской] властью при призыве казачьего населения в воинские части» [11, л. 275 об.].
Надо сказать, что в конечном итоге правительство Советского государства пошло навстречу пожеланиям казаков и стало направлять их преимущественно в кавалерийские части (хотя ни о каком возврате к досоветской практике создания чисто казачьей конницы и речи не шло, ибо это противоречило курсу большевиков на «расказачивание», т. е. на десословизацию казачества). В 1923 г. 3-я Отдельная кавалерийская бригада, дислоцировавшаяся в Северо-Кавказском военном округе (СКВО), была переведена на начала территориально-милиционной системы, а к службе в ней стали привлекаться в первую очередь казаки. На Северо-Кавказском краевом совещании по работе среди казачества в июле 1925 г. «был обсужден вопрос о расширении теркав-строительства в казачьих районах» [15, с. 51]. В том же году в СКВО прошли первые сборы терконницы, вызвавшие большой интерес местного населения, в том числе казаков [2, с. 394 - 395]. В сентябре 1928 г. Северо-Кавказский крайком ВКП(б), отмечая, что территориальная конница формировалась прежде всего в тех районах, «где население имело опыт прохождения военной службы на собственном коне (б.[ывшие] казачьи области)», констатировал: «таким образом, районы комплектования кавалерийских частей, включив в начале часть Кубанского, Армавирского и Терского округов, теперь охватили полностью и распространились на Шахтинско-Донецкий, Донской, Сальский и часть Ставропольского и Майкопского округов» [16]. Иными словами, кавалерийские подразделения переменного состава к исходу 1920-х гг. были созданы во всех казачьих округах Северо-Кавказского края, в том числе на Дону.
Однако многие казаки не просто выражали недовольство тем, что их не направляли в кавалерию, а вовсе не желали служить в РККА. Отчасти недовольство донцов порождалось негативными чертами армейского устройства или же прямыми злоупотреблениями командного состава, инструкторов и проч. В частности, в конце 1922 г. в одном из населенных пунктов Верхне-Донского округа имело место избиение «допризывников инструкторами» [17]. Легко представить, какую реакцию вызвал этот инцидент у местных жителей, как крестьян, так и казаков.
Более же всего, судя по свидетельствам источников, казаков, как и других сельских жителей, не устраивали сроки проведения военных сборов в территориальных частях. Дело в том, что сборы приходились на весенне-летний период, т. е. на время напряженных сельхозработ. Как раз тогда, когда в семьях хлеборобов была необходима каждая пара рабочих рук, государство требовало от молодых (и, значит, наиболее трудоспособных) крестьян и казаков на два - три месяца оставить хозяйственные дела и заняться военным обучением. Это не могло пройти бесследно для кре-стьянско-казачьих хозяйств, и вовсе не безоснова-
тельны были жалобы хлеборобов на то, что «терсборы в летнюю рабочую пору убыточны» [18]. Доходило до того, что призывники старались либо уклониться от сборов, либо дезертировали из своих подразделений, как о том писал один из сельских корреспондентов «Крестьянской газеты» с юга России в 1925 г. [19].
И, разумеется, отрицательное отношение к военной службе в РККА демонстрировали те донцы, которые либо не поддерживали советскую власть, либо же подвергались дискриминации со стороны большевистского режима по социальным или политическим критериям. Масштабные репрессии в отношении представителей казачьей верхушки («кулаков», бывших офицеров, атаманов и проч.) начались в последней трети 1920-х гг., в преддверии и в ходе «великого перелома». Но и до этого «классово-чуждые» большевикам донцы вызывали у последних неослабное недоверие и подвергались притеснениям: например, лишению избирательных прав. В ответ казаки-«лишенцы» выражали свое нежелание служить в армии, защищавшей советскую власть.
В источниках нередко встречаются упоминания о том, что сыновья «кулаков», которым все-таки приходили повестки из военкомата (хотя вообще-то «классово-чуждые» элементы казачества не подлежали призыву в армию), не желали отправляться на военную службу; достаточно обратиться к вышеприведенному примеру из докладной записки Вешенского райкома РКП(б). Показательно также отношение донских казаков-«лишенцев» к тому, что лишение избирательных прав автоматически выводило их из числа призывников. На одном из пленумов Донского окружкома ВКП(б) в начале 1927 г. представители партийного руководства с удивлением отмечали различие в реакции крестьян и казаков на лишение избирательных прав. Если крестьяне болезненно воспринимали переход в категорию «лишенцев», то казаки относились к этому спокойно, говоря: «Раз лишили, значит закон советской власти для нас обязателен к выполнению». На самом же деле у казаков-«лишенцев», возмущались донские коммунисты, был даже свой интерес в новом статусе: «Когда поговоришь с ними хорошенько, то выходит, что он знает, что в Красную армию не берут лиц, лишенных права голоса, а вот война будет, пусть идут воевать те, которые имеют голос, как у нас выражаются, а мы не пойдем» [20].
Добавим, что, как ни странно, результаты классовой политики большевиков в сфере военного дела иной раз возмущали даже сельскую (казачью) бедноту и середняков. Казалось бы, оснований для недовольства в данном случае попросту не могло быть: ведь пресловутый классовый подход был ориентирован исключительно на защиту интересов беднейших слоев сельского населения, в которых идеологи и лидеры компартии видели свою социальную опору в деревне. Но в данном случае классовая политика большевиков выходила им боком, так как беднота воспринимала недопущение «кулаков» в армию как поблажку последним, а не как наказание. Поэтому призывники из числа батраков, бедняков, середняков нередко выражали недовольство по поводу освобождения кулаков
и зажиточных от службы с формулировкой «как социально негодный элемент» [21].
Итак, в 1920-х гг. правительственные органы Советской России, несмотря на обусловленное коммунистической идеологией неприятие казачьих сообществ и стремление к «расказачиванию», не только вполне доброжелательно относились к привлечению «классово близких» казаков в Красную Армию, но считали это необходимым. Далеко не все донские казаки благожелательно относились к службе в Красной Армии, расценивая ее как одну из форм поддержки критикуемой ими советской власти. Однако большинство донцов при всех различиях и нюансах в их отношении к большевистскому режиму изъявляли желание проходить военную службу, особенно в кавалерии. Тем самым военная служба в определенной степени примиряла большевиков и казаков, позиции которых в иных областях жизнедеятельности были во многом различны, а то и непримиримы.
Литература
1. Воскобойников Г.Л., Прилепский Д.К. Казачество и социализм: Исторические очерки. Ростов н/Д, 1986; Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии в 20 - 30-е годы XX в. // Кубанское казачество: Три века исторического пути: Материалы Междунар. науч.-практ. конф., ст. Полтавская Краснодарского края, 23 - 27 сентября 1996 г. Краснодар, 1996. С. 50 - 55; Воскобойников Г.Л., Батырев В.Д. Советская власть и казачество (1921 - июнь 1941). М., 2003.
2. Реформа в Красной Армии. Документы и материалы. 1923 - 1928 гг.: в 2 кн. М.; СПб., 2006. Кн. 1.
Поступила в редакцию
3. Сидоров В.С. Комментарии к сборнику казачьих писем // Крестная ноша. Трагедия казачества. Часть 1 / сост. В.С. Сидоров. Ростов н/Д, 1994. С. 258.
4. Збруч Б. Военные задачи казачества // Голос трудового казачества. 1920. 25 июня.
5. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 174. Л. 50.
6. Рожков А.Ю. «Казарма хуже тюрьмы». Жизненный мир красноармейца 1920-х годов // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2005 / 2006. Актуальные проблемы изучения. М., 2006.
7. Шолохов М.А. Кривая стежка // Из ранних рассказов. М., 1987. С. 119.
8. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 6. Д. 22. Л. 190.
9. Лазарев С. На стыке пролетариата с крестьянством (Партийная и политико-просветительная работа в Донской территориальной дивизии) // Коммунист. 1924. № 3 - 4. С. 18.
10. ЦДНИ РО. Ф. 36. Оп. 1. Д. 5.
11. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 570.
12. Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. / ред. Н.И. Воробьев; предисловие А.И. Гозулова. Ростов н/Д, 1928. С. 3.
13. ГА РО. Ф. р-1198. Оп. 1. Д. 154. Л. 115.
14. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 904. Л. 86.
15. Воскобойников Г.Л. Казачество в Красной Армии.
16. ЦДНИ РО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 760. Л. 651.
17. Там же. Ф. 75. Оп. 1. Д. 38. Л. 1.
18. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 901. Л. 199.
19. РГАЭ. Ф. 396. Оп. 3. Д. 795. Л. 178.
20. ЦДНИ РО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 98. Л. 119.
21. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 905. Л. 9.
9 сентября 2009 г.
