ОТ РЕВОЛЮЦИИ К РЕСТАВРАЦИИ: ОЛИГАРХИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ ПОСТСОВЕТСКИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

ТОЧКА ЗРЕНИЯ: ОТ РЕВОЛЮЦИИ К РЕСТАВРАЦИИ

От революции к реставрации: олигархические тенденции постсоветских политических режимов

Андрей Медушевский

в статье автор выделяет и рассматривает различные черты, присущие странам постсоветского пространства, такие как рост национализма (как выражение кризиса идентичности), «дефицит демократии», авторитаризм, «цветные революции» (как наиболее заметное выражение кризиса легитимности постсоветских режимов и основное средство их демократизации) и, как итог, поиски новых стратегий самоопределения. также обращается внимание на ключевые параметры переходного периода: его содержание, границы, результаты. в рамках типологии переходных процессов автор подробно рассматривает фазы переходного периода молдавии, Украины, Киргизии, Грузии; конституционные преобразования в рамках авторитарной модернизации Казахстана, Белоруссии, Азербайджана, Армении; отказ от проведения реформ или проведение их с имитационными целями в Узбекистане, таджикистане, туркменистане.

^ Конституционная революция; преемственность; авторитарный режим; легитимность; кризис

При всем этнографическом и идеологическом разнообразии политических режимов постсоветского региона их объединяет одна общая характеристика — нестабильность. Она явилась результатом распада СССР, образования новых национальных государств Центральной и Восточной Европы, радикальных изменений общественного сознания 1990-х годов, по своему значению сопоставимых, как считают некоторые исследователи, с крупнейшими революциями XVIII — начала XX веков. Стремительный характер перемен конца XX — начала XXI веков породил типичный для революций феномен завышенных ожиданий, удовлетворить которые новые правящие режимы в большинстве случаев оказались неспособны. Результатом отказа от «иллюзий» переходного периода в массовом сознании стало распространение настроений апатии и разочарования, констатируемый повсеместно «дефицит демократии» и интенсивные поиски новых стратегий самоопределения.

Данный феномен, однако, не является уникальным: он был описан еще Ж. де Ме-стром, предсказавшим наступление Реставрации как логического следствия революционной анархии во Франции, и затем неоднократно повторялся в истории1. Реставрация, следовательно, есть системная реакция на предшествующую революционную дестабилизацию, выполняющая важную компенсаторную функцию — восстановления разрушенной социально-психологической преемственности, механизмов социальной и когнитивной адаптации индивида в обществе, стабилизации политических режимов на новых основах. В этом смысле Реставрация имеет определенную логику, обратную логике революции, и актуализирует такие понятия, как «порядок», «управляемость» и «предсказуемость» социальных изменений, — вплоть до восстановления монархических, а в современном мире — полуавторитарных или авторитарных режимов, имеющих тенденцию к неограниченному пребыванию у власти.

Обращаясь с этих позиций к политическим режимам постсоветского пространства, мы должны определить, каковы причины и ресурсы реставрационных процессов, насколько далеко они могут зайти в стремлении к восстановлению предшествующих порядков и, наконец, где та граница, за которой реставрация старого порядка станет необратимой.

1. Пересмотр

транзитологической парадигмы: параметры конструирования постсоветской реальности

В теории переходных процессов экспертным сообществом констатируется необходимость смены парадигм. Существующие теории «конца истории», «волн демократизации» и собственно «посткоммунистического транзита», возникшие непосредственно в период демократической трансформации, стали ее легитимирующей основой. Они включали представление о линейности переходного процесса, его телеологизме и безальтернативности результата. Практика переходных обществ, особенно с учетом существующей ныне исторической дистанции, заставила поставить эти постулаты под сомнение или, во всяком случае, задуматься об их корректировке. Во-первых, оказалось, что переход от авторитаризма к демократии отнюдь не является линейным процессом, поскольку включает во многих странах отклонения и возвратные движения. Во-вторых, далеко не всегда он ведет к установлению гражданского общества и правового государства: часто результатом оказывается имитационная демократия, гибридный режим2. Наконец, в-третьих, результаты переходных процессов в разных странах Евразии оказались нетождественны, включая пеструю гамму режимов «серой зоны» — от ограниченно демократических до вполне авторитарных. На этом фоне информативна дискуссия по ключевым параметрам переходного пери-ода3.

Можно выделить несколько проблем, связанных с переходным периодом. Первая проблема — содержание переходного периода. Одни считают, что следует говорить о постсоветском транзите как едином процессе для всех стран, имея в виду общие черты региона: географическое положение, сходство социальных и политических институтов (полити-

ческая система тоталитаризма и его авторитарных модификаций в различных странах), а также исторических процессов (войны и оккупации XX века). В рамках данного подхода тоталитаризм выступает как общая матрица всех посткоммунистических стран. Эта модель, созданная в СССР, предусматривала мультипликацию структур с одной целью — максимизации контроля. Советская система (также определяется как «азиатская») — исторически чуждая Европе. Для нее характерен ряд признаков: соединение власти и собственности, отсутствие прав личности и разделения властей. Воспроизводство матрицы в виде различных мутаций постсоветского периода становится возможным за счет фальсификации выборов правящими режимами, контроля над прессой, переписывания истории демократического переходного периода и манипулирования сознанием молодежи. Поэтому реальная демократизация означает десоветизацию и возврат стран региона в Европу. Другие исследователи предпочитают определять постсоветский транзит не как единый процесс, но как сочетание различных переходных процессов (экономических, политических, национальных), причем указывают, что они отнюдь не всегда идут синхронно и могут вступать в противоречия друг с другом. Основная трудность заключается именно в том, что экономические и политические изменения не всегда коррелируются непосредственно (экономический рост может способствовать развитию национализма и эрозии демократии, а становление последней не означает автоматического утверждения рыночной экономики)4. Третья группа аналитиков говорит о множественности транзитов, имея в виду их различия по регионам и странам. При общности исходных условий, полагают они, дальнейшие изменения подразумевают локальные стратегии перехода.

Вторая проблема — границы переходного процесса и его результаты. Одни исследователи рассматривают демократический транзит как кратковременный процесс (непосредственный революционный переворот, приведший к власти демократические силы в 1990-е годы), другие видят его как длительный, включающий формирование основ гражданского общества и правового государства. Вопрос о том, закончился или нет переходный период и насколько прочными оказались

его результаты, имеет очевидную политическую составляющую: принять, что закончился — значит, констатировать, что демократия победила (что в большинстве государств не очевидно); принять, что не закончился — значит, согласиться с тезисом о незавершенности демократии или даже о повороте вспять. Характерной чертой политического развития стран региона признается феномен имитационной демократии: принятие демократической конституции и проведение выборов оказывается легитимацией авторитарных режимов с несменяемой элитой (во многом состоящей из прежних людей); парламент, политические партии, создание политических коалиций — существование всех этих характерных формальных атрибутов представительного правления не свидетельствует о торжестве демократии, поскольку контролируется извне коррупционными схемами и клановыми структурами. Данная система определялась в Сербии как «партитократия» по образцу той, которая длительное время существовала в Италии. Аморфность гражданского общества накладывается на ряд факторов, связанных с историей Югославии: сравнение Словении, Македонии, Сербии, Хорватии, Боснии и Черногории показывает не только черты сходства, но и существенные различия, определившие различные стратегии модернизации. В рассматриваемых странах четко просматривается конфликт по линии парламент — правительство — конституционный суд. Разрешить эти конфликты пытались с использованием трех инструментов — референдумов, конституционного правосудия или создания парламентских коалиций с перспективой роста нестабильности. Проблема имеет и внешнеполитическое измерение: для одних стран «транзит» закончился включением в Европу, для других — отказом от него или возникновением неопределенной ситуации (получением статуса государства — кандидата в члены Европейского Союза с перспективой длительного стояния в очереди на прием).

Третья проблема — вопрос о прочности достигнутых результатов — остается предметом острой полемики. Минималистская и максималистская трактовки транзита получают выражение в новой типологии видов демократической консолидации, которая определяется как негативная и позитивная: первая основана исключительно на отрицании ком-

мунизма; вторая — на создании гражданского общества и правового государства. Между ними есть качественное различие. В этом контексте реконструировалась логика переходных процессов, приобретавших принципиально различную конфигурацию. Констатируется, что вопрос не может быть решен однозначно для стран региона: в то время как одни считают демократический транзит бесповоротно завершенным, другие полагают, что он не состоялся из-за «предательства» идеалов демократической революции 1990-х годов правящей элитой, продлится в будущем и может быть осуществлен исключительно революционным путем.

Эти результаты заставляют подвергнуть радикальному пересмотру тот теоретический инструментарий, который существует в настоящее время, вплоть до полного отказа от концепций «посткоммунистического транзита» как единой концепции перехода к демократии в регионе. Данный вывод, в большей или меньшей степени относящийся ко всем государствам региона, особенно справедлив в отношении новых национальных государств Евразии, вставших на путь консервации и реставрации традиционалистских социальных структур. Результаты в них оказались диаметрально противоположны «революционным» ожиданиям: обретение новых демократических ценностей трансформировалось в кризис идентичности; европейский выбор обернулся распространением национализма, изоляционизма и «евроскептицизма»; надежды на экономическое благосостояние — спадом в экономике; искомая стабильность — развитием угрозы внешней или внутренней дестабилизации; наконец, вместо гражданского общества и парламентских институтов реальностью стали мнимый конституционализм, политическая коррупция и реставрация авторитаризма. Задача их преодоления формулируется как основная цель курса правовой модернизации5.

Поиск новых объясняющих схем выявил различные теоретические подходы: теория вызова и ответа, теория конфликта, теория игр в ее неоинституциональной интерпретации. Предложенная нами теория конституционных циклов ставит вопросы правовых и экономических реформ в социальный контекст и объясняет динамику переходных процессов в их противоречии. Линейной модели

объяснения политического и правового развития данная теория противопоставляет его интерпретацию как смену трех фаз: отказ от старой правовой системы и ее ценностей — деконституционализация (конституционные революции начала 1990-х годов); создание новой правовой системы — конституциона-лизация (процесс принятия новых демократических конституций, основанных на западных моделях); последующее согласование новой правовой и институциональной системы (закрепленной в конституции скорее как общественный идеал) с социальной реальностью, неизбежно оказывающейся более консервативной. Эта третья фаза, определяемая как реконституционализация, оказывается ключевой в определении вектора всего постреволюционного политического устройства6. Согласование нормативно-правовой системы с социальной может осуществляться различными способами: трансформация социальных отношений в соответствии с конституционными нормами (что отражает радикальную социальную реформу); сохранение неопределенности в соотношении правовых норм и социальных институтов (что выражается феноменом отложенной демократии и конституционного параллелизма); наконец, изменение новой конституции для сближения ее норм с традиционной реальностью (что означает отступление от реформ, а в конечном счете — возможное восстановление предшествующей авторитарной системы). В рамках данной концепции реставрационные тенденции на постсоветском пространстве предстают не столько в качестве завершенных фаз конституционного цикла, сколько в виде иллюстрации закона маятника — чередования периодов дестабилизации и усиления авторитаризма, смена которых выступает в виде вариантов спонтанного развития, вмешательства извне или комбинации этих факторов.

2. Кризис идентичности: конфликт демократии и национализма в Центральной и Восточной Европе

Кризис идентичности постсоветских государств, связанный с отказом от универсальной концепции переходного периода (или предопределенности результата «демократического транзита»), делает актуальным конструирование постсоветской реальности по

таким параметрам, как пространство, время и смысл преобразований. Прежде всего, понятие Центральной и Восточной Европы в географическом отношении никогда не являлось четко фиксированным и часто вызывало неоднозначные трактовки. Споры велись о том, как провести границы этого региона; входит ли в него Россия или, например, Турция и Казахстан; каковы возможности его внутреннего разделения. В политическом отношении вопрос оказывается еще более сложным. В период «холодной войны» было более или менее ясно, что считать границами региона: в него входила территория государств, находившихся под контролем СССР. В настоящее время политическая интерпретация границ региона оказывается менее определенной. Наконец, выдвигаются различные критерии подразделения региона: разделяют Центральную и Восточную Европу, говорят о Северной части Центральной и Восточной Европы, Южной ее части7. Дискуссия включает решение проблем ментальной географии, то есть определения того, как население региона само воспринимает свою геополитическую принадлежность: одни признают, что они есть периферия Европы, другие считают, что Россия смотрит на них как на периферию, третьи вообще указывают на различие масштаба восприятия, отмечая, что иностранцы, привыкшие к более крупным географическим единицам, не могут отличить Словению от Словакии, выявить различия стран Балтии и т.д. В этом контексте обсуждается идея противопоставления «старой» и «новой» Европы8. Принципиальное значение для данного исследования имеет идея «Третьей Европы» — той ее части, которая охватывает собственно постсоветское пространство (страны, входившие в СССР или «Советский блок») и, несмотря на территориальную и демографическую значительность, остается мало исследованной.

Фактор Европейского Союза имеет определяющее значение для интеграционных процессов. Европейский Союз выступает общим ориентиром для стран региона Центральной и Восточной Европы, но в то же время определяет динамику переходных процессов своей политикой приема новых членов: ряд стран получил статус полноценных членов, другие — кандидатов, третьи — место в очереди (или статус «потенциальных кандидатов»).

Дебаты о Маастрихтском договоре, Конституции Европейского Союза и Лиссабонском договоре позволили констатировать заинтересованность государств региона в интеграционных процессах. Этому способствуют следующие факторы: экономическая интеграция, миграция (этническая, трудовая и прочая), необходимость общей борьбы с преступностью (примером транснациональной преступности выступает, например, албанский наркотрафик через Македонию в Болгарию и другие страны Европейского Союза). При наличии общих ориентиров страны Центральной и Восточной Европы, по признанию их представителей, не интегрированы между собой: они не имеют регулярных контактов друг с другом, их представители встречаются только в Брюсселе, где имеют свое лобби. С принятием Лиссабонского договора уровень и интенсивность интеграционных процессов стали качественно иными: Европейский парламент стал более активен, а процесс принятия решений — более централизован. В то же время обозначились проблемы, характеризующие отношения старой и новой Европы. Одни страны развиваются вполне в русле интеграционной логики, руководствуясь принципом «Мы — это Брюссель», другие, напротив, относятся к ней настороженно, усматривая угрозу утери национальной идентичности и культурной ассимиляции.

Наконец, сказываются различия приоритетов самого Европейского Союза: все страны региона «стучатся» в Европу, однако не все оказываются принятыми в силу специфики ситуации (фактор войны в Югославии, экономическая несостоятельность, неурегулированность территориальных споров и проблемы роста национализма в постсоветских странах). Фактор Европейского Союза можно интерпретировать лишь в сопоставлении с фактором России, выступающей конкурентом в постсоветском геополитическом пространстве. В этом контексте могут быть решены вопросы международной политики: имевший место конфликт стран Вышеградской группы и Брюсселя по вопросам структуры Европейского Союза (Европейская конституция), войны в Ираке и Афганистане, различное отношение «по умолчанию» к авторитарным политическим режимам (жесткая критика белорусского режима и мягкая азербайджанского), решение проблем энер-

гетической безопасности или вопроса о порядке приема новых членов. Однако вопрос о евроинтеграции и вступлении в НАТО — не тождественные процессы. Они решаются по-разному в зависимости от доминирующих мотивов вступления. Для Сербии и Украины возможность вступления в Европейский Союз — вполне позитивный ориентир, однако вступление в НАТО для них неприемлемо. Прибалтийский путь — интеграция в НАТО и Европейский Союз, союз с Грузией для преодоления изоляции, когда страх и недоверие к России становятся движущим мотивом движения в Европу.

Рост национализма как выражение кризиса идентичности проходит по всем странам, хотя вызывает различные оценки. По мнению одних, национализм существует везде (различие только в форме), по мнению других, никакого национализма нет, есть различие культурных традиций (религиозная традиция стран Центральной и Восточной Европы противопоставляется светской ориентации стран Запада), а национализм представляют отдельные правые партии, стоящие на периферии политического процесса. По мнению третьих, национализм — слишком неопределенное понятие, и необходимо различать такие явления, как собственно национализм и ксенофобия — если первый менее выражен, то второй определенно представляет проблему для всех стран региона. Следует различать, в частности, этнический национализм и национальный популизм, питаемый миграциями (вопросы положения турок, цыган, исламской культуры в Болгарии, Румынии, Венгрии и т. п.)9. Полярны оказались позиции в отношении «консервативного национализма»: для одних данное явление есть тупик, для других — скорее элемент позитивного развития, естественное следствие процессов распада СССР и образования национальных государств на постсоветском пространстве. Если большинство исследователей считает понятие консервативного национализма негативным, то отдельные аналитики полагают, что оно имеет позитивные характеристики. Консервативный национализм, полагают они, не есть экстремизм. Проявлениями этих настроений (особенно в двунациональных странах Прибалтики) становятся: этнополитические конфликты (в Эстонии и Латвии); дискриминационное законодательство о гражданстве;

правовая и судебная доктрина, рассматривающая часть населения страны как «незаконных иммигрантов» или лиц без гражданства; дискриминация по линии натурализации и ассимиляции. Сюда следует отнести также амбивалентные результаты референдумов в странах Прибалтики по Евроконституции10.

Результатом «эрозии демократии» становится рост недоверия населения к официальным институтам власти и поиск альтернативных политических институтов. Ими в Центральной и Восточной Европе являются Церковь и армия, внесистемная оппозиция, в частности радикальные националистические движения и лидеры, а также средства массовой информации. Этот «кризис доверия» к официальным структурам парадоксальным образом означает, что массы отдают предпочтение не избираемым институтам власти, но скорее тем, которые выражают ценности национальной и религиозной идентичности, оппозиционной политической культуры и исторической традиции и неизбежно имеют консервативно-национальную окраску. Данная тенденция была заложена в ходе формирования постсоветской политической системы и в настоящее время отчетливо проявляет себя в странах региона (характерный пример — победа правых на последних выборах в Вен-грии)11. Отсюда различные видения перспектив европейской интеграции национальных государств: одни наблюдатели опасаются ее, другие, напротив, видят в этом решение проблемы и готовы поступиться национальной идентичностью во имя более полной ассимиляции в рамках Европейского Союза.

3. Обретение национального суверенитета: интеграционные и дезинтеграционные процессы на постсоветском пространстве

Общая динамика интеграционных и дезинтег-рационных процессов постсоветского периода определяется конфликтом демократии и идеи обретения национального суверенитета как двух легитимирующих основ конституционных преобразований в странах Центральной и Восточной Европы. С одной стороны, европейские демократические ценности задавали общий вектор переходных процессов и лежали в основе интеграционного проекта Европейского Союза, а с другой — национа-

лизм стал движущей силой дезинтеграции Восточного блока, распада СССР, Югославии, Чехословакии, а позднее основой требований самоопределения национальных меньшинств в Болгарии, Венгрии, Румынии и, особенно, Сербии12. Идея национального самоопределения и обретения суверенитета стала легитимирующей основой разработки и принятия конституций государств, возникших в ходе распада СССР: Азербайджанской Республики (12 ноября 1995 года); Республики Армения (5 июля 1995 года); Республики Беларусь (принята на референдуме 24 ноября 1996 года); Республики Грузия (24 августа 1995 года); Республики Казахстан (принята на референдуме 30 августа 1995 года); Кыргызской Республики (5 мая 1993 года); Латвийской Республики (принята Конституционным собранием 15 февраля 1922 года, действие возобновлено поэтапно в 1990—1993 годах; с изменениями от 21 марта 1933 года, 27 января 1994 года и 5 июня 1996 года); Литовской Республики (принята на референдуме 25 октября 1992 года); Республики Молдова (принята Парламентом 29 июля 1994 года); Республики Таджикистан (6 ноября 1994 года); Туркменистана (принята Верховным Советом 8 декабря 1992 года, с изменениями от 28 декабря 1993 года); Украины (принята Верховной Радой 28 июня 1996 года); Эстонской Республики (принята на референдуме 28 июня 1992 года). Но все постсоветские государства (за исключением Российской Федерации) стали унитарными, оставаясь в то же время многонациональными.

Идея обретения национального суверенитета, выдвигавшая на первый план единство нации, столкнулась с требованиями автономии или сецессии национальных меньшинств, ранее успешно подавлявшихся авторитарными режимами, что поставило регион Центральной и Восточной Европы перед общей проблемой его балканизации (то есть такого состояния в стране или регионе, когда в результате попыток выделения каждому этносу отдельной территории происходит ее бесконечное дробление. — Примеч. ред.). Признание независимости Косово (2008 год), при всех формально-юридических оговорках об исключительности этого шага, означало, безусловно, появление проблемы прецедентно-сти характера данного решения — реализованного насильственного изменения грани-

цы крупной европейской страны — Сербии. Модель решения косовской проблемы определялась внешним фактором — помощью «основных» государств (США, Великобритания, Германия и Франция) в становлении нового государства по боснийскому образцу (независимость под международным контролем) и его полная интеграция в евроатлан-тические структуры. Однако, как справедливо отмечалось уже в ходе конфликта, признание независимости Косово провоцирует цепную реакцию распада, в результате которой ряд унитарных государств может потерять свои регионы (число таких государств в мире приближается к двум сотням). В Западной Европе к ним относятся: Соединенное Королевство (возможность сецессии Шотландии и Ирландии), Испания (Страна басков), Франция (Корсика), Бельгия (Фла-мандия), Италия (Тироль). В Южной, Центральной и Восточной Европе подобные конфликты могут затронуть Боснию и Герцеговину (боснийцы и сербы), Сербию (Воеводина), отношения Венгрии и Румынии. В этом контексте актуален фактор дестабилизации государств СНГ — возможность отделения Приднестровья от Молдавии, раскол Украины на запад и восток, Киргизии (на север и юг). Диаметрально противоположными оказались подходы к решению проблемы непризнанных государств на территории СНГ: Приднестровья — в Молдавии, Аджарии, Южной Осетии и Абхазии — в Грузии, Нагорного Карабаха — в отношениях Армении и Азербайджана, Республики Крым — на Украине и ряда менее выраженных ситуаций. Отметим и территориальные проблемы, способные возникнуть между новыми государствами в результате пересмотра исторически сложившихся границ, например противоречия в интерпретации статьи 122 Конституции Эстонии, устанавливавшей границы страны в соответствии с Тартуским мирным договором от 2 февраля 1920 года и другими межгосударственными договорами о границах.

Обосновывая свой подход к косовскому конфликту как «уникальному» и не применимому к другим ситуациям, сторонники данной позиции подчеркивают следующие особенности ситуации: исторический контекст распада Югославии, история этнических чисток и массовых нарушений прав человека, которые привели к международному вмешательству,

решение Совета безопасности ООН, которое ввело временное управление Косово и предусматривало политический процесс определения окончательного статуса края. Позиция России и Сербии диаметрально противоположна: они настаивают на незаконности косовской независимости и всех действий, последовавших после ее одностороннего провозглашения. Данная оценка осложняет реализацию европейского механизма контроля, предусмотренного планом М. Ахтисаари, поддержанным западными странами и лежащим в основе Конституции Косово и стратегии строительства нового государства. В Европе против признания независимости Косово выступили страны, которые боятся прямых последствий сепаратизма на своих территориях (такие, как Испания и Кипр). Лидеры стран СНГ — Азербайджана, Грузии, Молдавии, Таджикистана и Беларуси — отказались признавать независимость Косово, причем позиция большинства стран также определялась существованием в них нерешенных территориальных проблем. Возможность противоположных интерпретаций решения по косовской проблеме заложена в признании или отрицании за ним значения юридического прецедента: пятидневная война с Грузией и образование новых независимых государств — Осетии и Абхазии (в признании которых Россией некоторые усматривали зеркальное отражение косовского решения) — продемонстрировали, что превращение непризнанных государств в признанные с позиций международного права и политических технологий не представляет неразрешимой проблемы в случае участия в конфликте заинтересованных внешних сил. Противоречие интеграционных и дезинтеграционных процессов на постсоветском пространстве и угрозы, связанные с дестабилизацией новых национальных государств, составляют тот фон нестабильности, на котором происходит выбор стратегии политического развития.

4. Вызов легитимности постсоветских режимов: «цветные революции» и типология стратегий выхода из кризиса

Феномен «цветных революций» стал наиболее заметным выражением кризиса легитимности постсоветских режимов и основным

средством их демократизации. Вклад этих движений в разработку альтернативных конституционных проектов и поправок к действующим конституциям несомненен и проявляется в самом механизме переворотов. Особенность «цветных революций» состоит в их ненасильственном и конституционном характере. Все революции подразделяются на социальные, изменяющие (как, например, Французская) всю социальную систему, и политические, или конституционные (как, например, антиколониальные революции), изменяющие режим или правовые основы его существования без изменения социального строя, а иногда сопровождающиеся его ре-традиционализацией (социальный процесс, сущностью которого является возвращение к старым традициям. — Примеч.ред.). «Цветные революции» представляют собой новую разновидность революций, поскольку апеллируют не к разрушению социального строя (как первые) и не к отказу от старой конституции во имя новой (как вторые), а к защите действующей конституции от политического режима, нарушающего положения собственного основного закона.

Технология «цветных революций» повсюду одинакова и переносилась из одной страны в другую. В отличие от революций традиционного типа, она заключалась не в непосредственном силовом захвате власти, а в ее «перехвате» в результате вполне легального пересмотра результатов выборов. Во всех анализируемых случаях правящие режимы стремились оставаться у власти путем манипулирования и фальсификации выборов13. Поэтому основной упор делался «революционерами» на доказательство факта фальсификации выборов и обеспечение простого большинства для оппозиции в первом или, часто, втором туре голосования. Сочетание конституционных (парламентских) и антиконституционных (непарламентских) способов воздействия на политическую и правовую систему соответствующих стран с целью ее изменения характерно для всех рассмотренных вариантов. Среди предшественников «цветных революций» называют португальскую «революцию гвоздик» (1974 год), пражскую «бархатную революцию» (1989 год), а также «песенную революцию» балтийских стран (1988—1990 годы). За последние 20 лет список «цветных революций» значительно расширился. Не-

которые из них привели к успешному перевороту во власти, как, например, «революция роз» в Грузии (2003 год), украинская «оранжевая революция» (2004 год), киргизская «тюльпановая революция» (2005 год), демонстрация в Сербии в 2000 году против Милошевича, названная «бульдозерной революцией», а также «кедровая революция» в Ливане (2005 год). Отмечены неудачные попытки «васильковой революции» в Белоруссии (2006 год) и «цветной революции» в Армении (2008 год).

Ключевую роль в мобилизации населения против «украденных выборов» играли неправительственные политические организации, апеллировавшие к западному общественному мнению и финансируемые преимущественно из зарубежных фондов. Этот сценарий, однако, дал неодинаковый эффект в разных странах. Он был впервые апробирован в Сербии, а затем перенесен в Хорватию, Словению, Украину и Грузию. Движущей силой «цветных революций» стали студенческие молодежные движения (например, основанное в 1998 году в Белграде движение «Отпор», грузинское движение «Кмара», украинское «Пора», белорусское «Зубр», албанское «Довольно!»). Оппозиционные движения, которым не удалось свергнуть существующие режимы, также создавали группы с символичными названиями: например, азербайджанские «зеленые» и «оранжевые» молодежные движения (в частности, движение «Нет»), белорусский «Зубр», монгольские и башкирские «желтые» и «оранжевые» оппозиционные движения. Сходные инициативы характеризуют выборы в Ираке в 2005 году, которые отдельные комментаторы назвали «пурпурной революцией», или борьбу кувейтских женщин за эмансипацию (2005 год), где она получила название «синей революции». В случае успеха оппозиции удавалось прийти к власти или стимулировать политические изменения легальным путем.

Масштаб «цветных революций» определяется неоднозначно: для одних аналитиков это полноценные народные революции (народные восстания против посткоммунистических авторитарных режимов), для других — скорее, революционные перевороты, осуществляемые элитами при поддержке масс, для третьих — перевороты, координируемые извне, с использованием современных техник

массовой мобилизации и последующей демократической легитимации14. С точки зрения утверждения демократии на постсоветском пространстве результаты «цветных революций» оказались спорными: в одних случаях их можно определить как частичный успех (свержение режима С. Милошевича в Сербии), в других — неопределенность (как «оранжевая революция» на Украине, приведшая к параличу власти), в третьих — провал демократии (например, в ходе «революции роз» в Грузии или «революции тюльпанов» в Киргизии (2005 год), где все свелось к замене одного авторитарного режима другим. Второе «издание» «революции тюльпанов» в Киргизии (2010 год) не соответствовало исходной модели, поскольку сопровождалось спонтанным взрывом насилия, анархией и жертвами. Выдающаяся роль молодежных объединений, представленных в ходе второй киргизской революции, также оказалась неоднозначной: ими свергались ректоры вузов, изгонялись главы местных администраций, осуществлялись захваты земли и передел собственности (иногда совместно с маргинальными элементами). Прошедший в Бишкеке форум, собравший 17 молодежных объединений, потребовал от Временного правительства конституционных изменений и выполнения политических требований: включить в Кабинет министров представителей молодежных групп, а также снизить возрастной порог для кандидатов в президенты Киргизии. «Цветная революция» в Молдавии (2009 год) предстает не столько как революция, сколько как восстание молодежи против коррумпированного режима коммунистической партии, в ходе которого, однако, имели место провокационные националистические акции (разгром здания Парламента и водружение на нем румынского флага). Из этого становится ясно, что технологии «цветных революций» являются ценностно-нейтральными: они вполне могут быть использованы как механизм «цветных контрреволюций» в стиле «веселого разрушения культуры» и националистического реванша (как, например, карикатурная попытка «революции Красных перцев» в Венгрии).

В большинстве случаев «цветные революции» в постсоветском регионе не создали основ демократического общества: они привели не к смене общественного строя, а к

переделу собственности и перегруппировке элит, что едва ли соответствовало первоначальным декларациям. Революции легитимировали себя как спонтанное выступление в пользу демократии против коррумпированных режимов15 и представляли активный социальный протест против коррупции власти, который, однако, в большинстве случаев был аккумулирован людьми, стоящими у власти. Их целью стало исправление системных дисфункций предшествующего режима, но не изменение самого режима. Поэтому первоначальная эйфория победителей быстро сменялась разочарованием: лидеры протестного движения (например, в Сербии и Черногории, на Украине, в Грузии и Киргизии), оказавшись у власти, теряли всякий интерес к судьбам гражданского общества, распределив между собой ключевые должности в политике, государственном управлении и бизнесе. Следствием становились политическая нестабильность, коррупция и, в большинстве случаев, отказ от системных политических реформ. Частота изменений политико-правовых режимов, представленная в некоторых странах в виде колебаний маятника в сторону парламентского или президентского режима, свидетельствует не столько о серьезности поиска альтернативных форм, сколько о расколе элиты, различные группы которой используют изменения конституционного дизайна для укрепления своей власти, максимизации контроля над собственностью и перераспределения бюрократической ренты или решения проблем национального (или этнического) представительства. Но эти проблемы оказались не менее успешно решены в странах, где революций не было, а правящие режимы демонстрируют высокий уровень механической стабильности.

Вследствие этого амбивалентные результаты «цветных революций» вписываются в логику реставрационных процессов. Отказ от привычной «посткоммунистической» парадигмы, исходящей из предпосылки рационального выбора в пользу демократии и его автоматической реализации, заставляет сконцентрировать внимание на разнообразии представленных ситуаций. Следует констатировать вариативность представлений о перспективных стратегиях: для одной группы стран выход из ситуации усматривается в разработке «дорожной карты» движения по

европейскому пути, для других — в экзистенциальном выборе между демократией и авторитаризмом, для третьих — в реставрации авторитаризма, что не исключает новых социальных потрясений.

Типология переходных процессов и политических режимов с этих позиций позволила выявить ряд стратегий переходного периода — для Евразии в целом и Центральной и Восточной Европы в частности. Но они не едины внутри себя. В Центральной и Восточной Европе выделяются страны быстрой консолидации (Чехия, Венгрия, Польша, Словения), страны замедленной консолидации (Болгария, Румыния) и страны заторможенной консолидации (Сербия, Хорватия, Македония, Албания). Данная группировка соотносится с параметрами конституционной трансформации: «бархатные революции» и перевороты; принятие конституций путем диалога или разрыва конституционной преемственности; соответственно, большие или меньшие возможности «бархатной реставрации». Типология переходных процессов в Евразии включает: Россию 1993 года как общий ориентир для стран СНГ; страны, вставшие на путь поиска альтернативы (Молдавия, Украина, Грузия, Киргизия), испытавшие феномен «цветных революций» или их взаимного влияния; страны, избравшие модель авторитарной модернизации (Казахстан, Белоруссия, Азербайджан, Армения); нере-формированные режимы Средней Азии (Таджикистан, Туркменистан). Этим типам схематично соответствует различие форм правления — парламентских, смешанных и президентских политических режимов в оригинальных локальных трактовках.

5. Конституционная революция как альтернатива авторитаризму

Вклад «цветных революций» в конституционную модернизацию представлен в странах региона, вставших на путь поиска альтернативы российской модели — Молдавии, Украине, Киргизии, Грузии. В каждой из этих стран динамика переходного периода предстает в виде ряда основных фаз: отказ от старой конституционной модели, переход к альтернативной модели и последующие стабилизационные тенденции. Важность конституционного эксперимента Молдавии в сравнительной

перспективе состоит в том, что это государство первым из стран СНГ ввело парламентскую форму правления и пропорциональную избирательную систему, ставшие ориентирами для стран, где позднее имели место «цветные революции». Первая фаза процесса трансформации выражается здесь в принятии Парламентом Конституции Республики Молдова 29 июля 1994 года, закрепившей парламентско-президентскую форму правления. Это был дуалистический политический режим, напоминавший Веймарскую республику, особенность разделения властей в котором определялась сосуществованием сильного парламента и президента, избиравшегося всеобщим голосованием. Президент наделялся прерогативами роспуска парламента (в случае его неспособности сформировать новое правительство) и приостановления действия актов правительства (в случае их противоречия закону и до принятия решения Конституционным судом). Дуалистическая форма правления оказалась неэффективной в силу нестабильности парламентских коалиций (характеризовавшихся отсутствием единства, беспринципными компромиссами, кла-новостью), неспособных сформировать устой -чивое ответственное правительство, обладающее реальной властью. Следствием этого стало столкновение различных концепций разделения властей и формы правления. 5 июля 2000 года на внеочередном заседании парламента были рассмотрены три проекта поправок к Конституции: президентский, направленный на превращение Молдовы в президентскую республику, парламентский, направленный на расширение полномочий правительства, и парламентский проект «тридцати семи», превращавший Молдову в парламентскую республику16. Вторая фаза трансформации в Молдавии представлена торжеством модели монистического парламентаризма в результате принятия парламентом Конституционного закона «Об изменении и дополнении Конституции Республики Молдова» и конкретизирующего Закона «О процедуре избрания Президента Республики Молдова». Парламент получил право избрания Президента, полномочия которого в вопросах роспуска парламента, формирования правительства и контроля над силовым блоком резко ограничивались и становились скорее символическими. Стабильное сущест-

вование данной системы и поддержание единства всех ветвей власти, начиная с 2000 года, стало возможным только благодаря фактическому доминированию коммунистической партии, которая трижды побеждала на парламентских выборах (2001, 2005, 2009 годы) и оказывалась способной сформировать правительственное большинство. Третья фаза конституционной трансформации в Молдавии сопровождалась тенденцией роста политической нестабильности и попыткой осуществления «цветной революции»: ее технологии представлены признанием выборов в апреле 2009 года нелегитимными, массовыми беспорядками в Кишиневе 7 апреля 2009 года и проведением повторных выборов. Этот сценарий не получил реализации, вновь поставив страну перед дилеммой выбора формы правления. Действующая Конституция Молдавии предусматривает, что, в случае неизбрания нового Президента после двух попыток, глава государства распускает парламент и назначает досрочные выборы. В силу неспособности расколотого парламента нового созыва дважды избрать Президента страны (для чего требуется большинство в две трети голосов парламентариев) актуализировалась идея конституционной реформы — возврата к дуалистической системе в форме президентско-парламентского режима. С целью предотвращения политического коллапса правящая коалиция «Альянс за европейскую интеграцию» пошла на создание конституционной комиссии, в задачу которой входит подготовка нового основного закона, который предполагается вынести на референдум. Основными приоритетами конституционной реформы заявлены расширение прерогатив президентской власти и изменение порядка избрания Президента (либо простым большинством в парламенте, либо путем прямых всенародных выборов)17. В случае успеха этой реформы, на постсоветском пространстве может исчезнуть парламентская республика, которую до сих пор рассматривали как успешный вариант демократического транзита.

На Украине конституционный маятник представлен сходными колебаниями, ознаменовав переход от президентско-парламент-ской системы к парламентско-президентской с последующими дебатами о возвращении к исходной модели. Первая фаза ознаменова-

на принятием Конституции Украины 1996 года, вводившей президентско-парламентскую форму правления. Логика конституционных предложений Президента Л. Кучмы, выдвинутых 16 апреля 2000 года, состояла в стремлении преодолеть политическую нестабильность путем расширения полномочий Прези-дента18. Провал конституционного референдума по этим вопросам, заблокированного Конституционным Судом, и последующая кампания оппозиции, известная как «Куч-магейт», сделали этот вектор конституционной реформы невозможным19. Вторая фаза представлена политической реформой, осуществленной в ходе «оранжевой революции» и конфликтных выборов Президента в 2004 году. Редакция Основного закона, принятая на пике «оранжевой революции» в декабре 2004 года, зарегистрировала компромисс сторон: представители прежней власти, дав согласие на повторное проведение второго тура выборов и тем самым уступив пост Президента оппозиции, настояли на одновременном пакетном голосовании об ограничении полномочий нового Президента20. В результате значительно усилилась роль парламента, который с тех пор формирует коалиционное правительство. Вступление в силу поправок к Конституции Украины 1 января 2007 года не преодолело дуалистического характера системы, но значительно ограничило полномочия Президента и превратило страну в парламентско-президентскую республику21. Компромисс ветвей власти был достигнут перераспределением полномочий: с одной стороны, часть полномочий Президента перешла к парламенту и правительству, которое формирует парламентская коалиция; с другой — Президент получил своеобразную компенсацию в качестве права на досрочный роспуск парламента в определенных случаях (чем воспользовался В. Ющенко, досрочно распустив Верховную Раду в 2007 году). Однако правящая коалиция столкнулась с непреодолимыми препятствиями: вошедшие в нее партии имели принципиально разные концепции развития, говорили на языке ультиматумов, а итоговый компромисс, выраженный в аморфном «Универсале национального единства», свидетельствовал об отсутствии консолидации. Третья фаза напоминает молдавский тренд и предстает как стремление вернуться к президентско-парламентской модели (су-

ществовавшей до «оранжевой революции»). В постреволюционный период оформление получили две альтернативные стратегии конституционной реформы — парламентская (Партия регионов) и президентская («оранжевая коалиция» В. Ющенко). Первая, выдвинутая премьер-министром, состояла, в сущности, в сохранении и укреплении парламентской формы правления; вторая выступала за сохранение сильной президентской власти. По инициативе Президента был создан Национальный совет по конституционной реформе, который должен был исправить недостатки Конституции. Общий вектор проекта конституционных реформ Президента Ющенко — повторный переход от парламентско-президентской системы (под лозунгом которой оппозиция пришла к власти) к прези-дентско-парламентской (существовавшей до переворота). Концепция реформ, выдвинутая Президентом, предполагала ограничение объема и сроков полномочий парламента, сокращение численности депутатов, ограничение депутатской неприкосновенности и укрепление президентской власти. Важный элемент президентского проекта — создание двухпалатного парламента (однако без введения федерализма и первоначального изменения системы местного самоуправления). Перед президентскими выборами 2010 года В. Ющенко представил новый проект конституции, предусматривающий создание двухпалатного парламента и предоставление партии парламентского большинства права выдвижения кандидатуры премьер-министра22. Цель президентских проектов реформ усматривалась оппонентами в подчинении правительства главе государства. Это фактически возвращало дискуссию к ситуации, имевшей место до «оранжевой революции». Не исключено, что подобный проект реформ окажется востребованным новой политической силой — Партией регионов, лидер которой, став Президентом, заинтересован в укреплении института президентской власти23. Тенденции современного режима к пересмотру «оранжевого наследия», как отмечают украинские эксперты, соответствует фактический переход к президентской республике, ограничение парламентаризма и выстраивание вертикали власти постсоветского типа. Ключевое значение приобретает анализ правовых процедур будущей конституционной рефор-

мы: будет ли она осуществлена с сохранением правовой преемственности (для чего требуется принятие поправок квалифицированным большинством в парламенте и последующее рассмотрение вопроса в Конституционном Суде перед вынесением на референдум) или с разрывом этой преемственности (очередной конституционный переворот).

В Киргизии первой фазой конституционных преобразований стало принятие первой суверенной Конституции 5 мая 1993 года, закрепившей конструкцию президентско-пар-ламентской республики, близкой российской модели. Конституция Киргизии неоднократно подвергалась ревизии, осуществляемой путем проведения референдумов по внесению изменений в Конституцию (1994, 1996, 1998, 2003 годы), общим вектором которых являлось усиление президентской власти. Вторая фаза политической трансформации представлена «революцией тюльпанов» 2005 года, декларировавшей в своих лозунгах переход к парламентской или, как минимум, пар-ламентско-президентской республике, но не осуществившей его24. Последняя версия Конституции, действовавшая до переворота и представленная в Законе «О новой редакции Конституции Кыргызской Республики» от 18 февраля 2003 года, сохранила свое действие после революции. Принятие новой редакции Конституции 9 ноября 2006 года явилось очередной попыткой разрешения конституционного кризиса и создания стабильных политических институтов. Однако уже в конце года парламент принял Закон о более новой редакции Конституции Кыргызской Республики от 30 декабря 2006 года, ставший шестой попыткой разрешения кризиса25. Причины конституционной нестабильности следует искать в культурных и социальных особенностях развития страны. «Отсутствие у нас устоявшихся традиций государственности, — констатировал киргизский аналитик, — сразу дало о себе знать. Все действия и решения новых правителей со всей очевидностью говорили о том, что мы все-таки вчерашние кочевники. Ни слова не было сказано о преемственности во внешней и внутренней политике, в стратегических, идеологических делах. Но настоящей костью в горле оказалась бедная наша Конституция. Досталось ей и после, в ноябре и декабре 2006-го, в апреле 2007-го, скоро ей предстоит новая экзеку-

ция»26. Новый поворот конституционных дебатов, связанный с конституционной революцией 2010 года, свергшей режим Президента К. Бакиева, определяется как возвращение к идеям парламентаризма, которые не могли быть реализованы в ходе первой «революции тюльпанов» 2005 года в силу узурпации власти кланом Президента. Радикальная конституционная реформа (выраженная в опубликованном проекте новой Конституции и вынесенном на референдум 27 июня 2010 года) соответствует идеологии всех «цветных революций» и должна, по мнению ее инициаторов, завершиться установлением парламентской формы правления. Наиболее существенный компонент реформы, связанный с преодолением злоупотреблений предшествующего режима — ограничение прерогатив главы государства и упрощение процедуры импичмента27. Остается, однако, открытым вопрос о третьей фазе конституционной трансформации: насколько парламентская модель может быть эффективна в стране, расколотой по национальному, этническому и конфессиональному признакам, и не приведет ли ее введение к росту нестабильности и последующей реставрации авторитаризма. Предложенные изменения в Конституцию могут быть выгодны представителям родовых кланов, которые сейчас реально влияют на политическую ситуацию, но потеряют это влияние в случае введения президентской формы28. По мнению ряда региональных аналитиков, Киргизия не готова к парламентской форме правления, а нуждается именно в стабильной президентской власти, что позволит ей избежать кризисов, подобных революциям 2005 и 2010 годов, в будущем.

В Грузии исходная фаза конституционной трансформации представлена принятием первой постсоветской Конституции Грузии в 1995 году по российскому образцу. Конституционная стабильность столкнулась с дилеммой непризнанных государственных образований — Аджарии, Южной Осетии и Абхазии. Различные стратегии урегулирования конфликта (интеграция, федерализация, авто-номизация), обсуждавшиеся при президентах Гамсахурдии и Шеварнадзе, не смогли предотвратить гражданской войны, фактического распада государства и формирования авторитарно-коррупционного режима. Отказ от этой модели представлен второй фазой

трансформации — «революцией роз» 2003 года и конституционной реформой 2004 года. Основные поправки к Конституции, утвержденные парламентом, должны были продемонстрировать движение в направлении дуалистической (президентско-парламентской) системы. Они включали, с одной стороны, определенное расширение прерогатив парламента: назначение им премьера по представлению Президента, а также возможность вынесения вотума недоверия правительству (для чего необходимо квалифицированное большинство в 3/5 голосов). С другой стороны, прерогативы Президента остались чрезвычайно значительными: они включают представление парламенту кандидатуры премьер-министра и формирование последним правительства по согласованию с Президентом, право роспуска парламента (если последний не может утвердить правительство или выносит ему вотум недоверия), наделение граждан правом получения двойного гражданства и даже часть функций Конституционного суда. Третья фаза выражена трансформацией данной системы в режим личной власти. Этот вектор стал возможен в результате противоречивого характера реформы: с одной стороны, изменения включали некоторое расширение парламентского начала (парламентская ответственность правительства, установление связи между составом правительства и результатами выборов и т.д.), с другой — практическая интерпретация этих положений (в условиях слабости партийной системы и тотальной коррупции) способствовала установлению режима «личной власти» Президента и превращению парламента и правительства в «карманные структуры». Сохраняющийся раскол мнений в отношении перспектив конституционных преобразований используется действующей властью в тактических целях. В этом контексте заявление Президента о перспективности движения к парламентской форме правления, сделанное во время переговоров с оппозицией, воспринимается исключительно как стремление главы государства сохранить власть. Осуществление данной реформы, способной превратить Грузию из президентской республики в парламентскую в соответствии с «европейскими стандартами», планируется в 2013 году, когда истекает второй (и последний) президентский мандат действующего главы го-

сударства. Если к этому сроку в Грузии будет проведена политическая реформа, М. Са-акашвили, опирающийся на правящую партию, сможет бороться за пост премьер-министра, который в условиях парламентской республики станет ключевым29. Последовательное чередование одних и тех же лиц на постах президента и премьер-министра — вполне отработанная технология сохранения власти постсоветскими элитами. Политическая система Грузии трансформировалась в режим персоналистского правления Президента Саакашвили, утверждавшего, что ему необходима «сильная консолидированная власть» для решения главной задачи — «вытащить страну из кризиса». В целом данная политическая система оказалась сопоставима с другими персоналистскими режимами, в частности режимами делегативной демократии Латинской Америки.

Таким образом, вклад «цветных революций» в формирование альтернативных политических моделей остается неопределенным. Для стран этой группы характерно, во-первых, отсутствие единой концепции желательной формы правления; во-вторых, циклическая (в стиле колебаний маятника) смена форм правления; в-третьих, существование противоположных векторов в определении перспективных форм правления. Так, страны, изначально принявшие парламентскую или парламентско-президентскую форму (Молдавия и Украина) хотят двигаться к президентской, и, напротив, страны с президентскими формами (Киргизия) ищут изменений в направлении парламентаризма. Наконец, не исключен вариант использования элементов парламентской системы для решения задач имитационной демократии (Грузия). В основе циркуляции форм правления лежат не столько доктринальные приоритеты, сколько меняющийся баланс политических сил, распределение экономических ресурсов и предпочтений элит, включающих как внутренние, так и внешнеполитические ориентиры.

6. Конституционная реформа в рамках авторитарной модернизации

Другую формулу конституционных преобразований представляют страны, избравшие модель авторитарной модернизации (Казахстан, Белоруссия, Азербайджан, Армения).

Они предпочли путь сохранения социальной и политической стабильности ценой ограничения полноценного конституционализма. Теоретическими понятиями, интерпретирующими данную политическую ситуацию, стали: «мнимый конституционализм», «параконсти-туционализм », « ограниченная демократия », «направляемая демократия», «имитационная демократия» и прочие варианты «демократии с эпитетами». Основная движущая сила этих режимов — особый статус президентской власти, способной направлять (и корректировать) логику конституционной борьбы в соответствии с задачами модернизации страны. Во всех постсоветских странах данной группы представлена не циклическая, но линейная модель, включающая три стадии развития: 1) принятие новой конституции; 2) ее авторитарная интерпретация; 3) закрепление особого статуса президента как национального лидера. В целом речь идет о реализации концепции имперского президентства в его классической форме, представленной во многих развивающихся странах мира от Латинской Америки до Африки и Юго-Восточной Азии.

Эти стадии становления авторитарного режима наиболее четко выражает конституционное развитие Казахстана. Первая стадия представлена принятием новой постсоветской Конституции Верховным Советом 28 января 1993 года и последующей трансформацией политической системы. Она включала роспуск Верховного Совета Президентом 13 декабря 1993 года, ликвидацию советов и формирование новой системы государственного управления. Вторая стадия может быть определена как консолидация авторитарного режима. Мягкий конституционный переворот в Казахстане в 1995 году выражался в роспуске парламента Президентом и принятии новой Конституции. С помощью референдума 29 апреля 1995 года была осуществлена поддержка идеи продления полномочий Президента. Инструментами доминирования президентской власти стали создание Президентом квазиконституционного органа (Ассамблеи народов Казахстана), принятие президентского (государственного) списка на выборах в парламент и ограничение институтов контроля конституционности. Вынесение Конституционным судом постановления от 6 марта 1995 года, которым из-

бранный парламент признавался нелегитимным, обозначило существо конфликта властей. Принятие изменений в Конституцию 1995 года на референдуме 1996 года (внесение 19 поправок к 13 статьям Конституции) привело к изменению структуры разделения властей, замене Конституционного Суда Конституционным Советом, расширению президентской власти и введению семилетнего мандата. Эволюция конституционного законодательства в направлении авторитаризма шла, не в последнюю очередь, за счет активного использования указного права для трансформации политической системы30. Третья стадия — модернизация авторитарного режима в правовых формах. Вопрос о демократизации политического строя стал предметом дебатов между властью и оппозицией об изменении Конституции и подготовке поправок к ней, начиная с 2000 года. Реформы и изменения в законодательстве (2007 год) содержали намек на расширение прерогатив парламента. «Самороспуск» парламента в 2007 году (за два года до истечения его полномочий) сопровождался корректировкой основного законодательства. Закон «О внесении изменений и дополнений в Конституцию Республики Казахстан» 2007 года и анализ декларированных им реформ демонстрируют перераспределение властных полномочий в пользу парламента, усиление роли политических партий, развитие местного самоуправления, совершенствование судебной системы, обеспечение межнационального согласия и укрепление Ассамблеи народа Казахстана (переименована в 2007 году. — Примеч. ред.), развитие институтов гражданского общества и системы защиты прав и свобод граждан. Переход от президентской к президентско-парламентской форме правления внешне продолжен текущими реформами. Правительство Казахстана 11 ноября 2009 года одобрило пакет поправок к Конституционному закону «О выборах», а также к законам «О политических партиях» и «О средствах массовой информации»31. Власти назвали принятые поправки шагами по модернизации и либерализации политической системы. Оппозиция считает, что они — маскировка авторитарного режима в контексте председательства Казахстана в ОБСЕ. Переход к пропорциональной избирательной системе, расширение прерогатив парламента и премьер-ми-

нистра происходит при сохранении доминирования президентской партии в парламенте и укреплении культа личности главы государства. Закон «О политических партиях» (2002 год) привел к укреплению позиций и доминирования президентской партии («Нур Отан») и расширению этнократического компонента власти (рост преобладания казахов в выборных институтах власти за счет представительства от русского населения). Принятие Закона «О первом Президенте Республики Казахстан» 20 июля 2000 года означало закрепление неприкосновенности первого Президента и наделение его исключительными привилегиями и политическим статусом. Завершением этой тенденции (в 2010 году) стало юридическое закрепление статуса действующего главы государства как «национального лидера».

В Белоруссии отправной точкой (первой стадией) формирования новой политической системы следует признать переход к постсоветской Конституции, которая неоднократно пересматривалась Президентом А. Лукашенко (референдумы 1995 и 1996 годов). Вторая стадия — консолидация авторитарного режима — стала следствием конституционного кризиса 1996 года. Принятие новой Конституции Белоруссии на референдуме 1996 года сопровождалось формированием нового парламента без выборов32. Как и в Казахстане, конфликт властей закончился роспуском Верховного Совета вопреки позиции Конституционного Суда. Оппозиционность последнего была преодолена сменой его состава (путем прекращения полномочий его членов), что превратило данный институт в сугубо инструментальный орган. В дальнейшем, на третьей стадии, происходило последовательное воспроизводство авторитарной системы. А. Лукашенко, ставший Президентом в 1994 году, уже в 1996 году с помощью референдума добился продления своих полномочий до 2001 года, а в 2004 году инициировал референдум о продлении своих полномочий, что позволило ему одержать победу на президентских выборах 2006 года33. Анализ юридических оснований проведения референдума 17 октября 2004 года и вынесенных на него вопросов позволил оппозиции констатировать, что основное изменение — статьи 81 Конституции Республики Беларусь, по результатам референдума вводившее пя-

тилетний мандат президентских полномочий, — не может быть признано легитимным, поскольку было осуществлено в соответствии с указом Президента в нарушение Конституции и Избирательного кодекса страны. Эти перевороты в конституционном развитии сопровождались обоснованием новой теории права: делением правовых норм на «законные» и «незаконные», причем высшим арбитром в рассмотрении этого вопроса всегда выступает глава государства34. Результатом стало установление авторитарного режима, особенностью легитимации власти в котором стала апелляция не столько к национальным ценностям, сколько к советским традициям. Последовательное усиление режима личной власти А. Лукашенко привело к тому, что в итогах предстоящих президентских выборов (намеченных на 2011 год), если они будут проводиться по принятой ранее схеме, никто не сомневается.

Сходная модель представлена в Азербайджане, принципиальной особенностью политического режима в котором является осуществление фактической передачи власти по наследству и оформление правящей династии. В 2002 году по инициативе Г. Алиева в Азербайджане состоялся референдум, по итогам которого в Основной закон были внесены следующие изменения: если ранее Президент страны избирался 2/3 голосов избирателей, то по новой норме он избирается уже простым большинством голосов. Референдум 18 марта 2009 года о внесении поправок в Конституцию снял ограничения по пребыванию на посту Президента двумя сроками, что фактически сделало И. Алиева пожизненным главой Азербайджана. Решение парламента и Президента о проведении референдума для внесения изменений в Конституцию Азербайджана (как и соответствующий вердикт Конституционного суда), по мнению оппозиции, нарушало статью 158 Основного закона. Однако демонстрация действующим лидером желания оставаться у власти неограниченное время предстает как форма стабилизации режима — средство, позволяющее парализовать внутриклановые конфликты и группировки, неизбежно формирующиеся в случае возникновения вопроса о преемнике. Вялые протесты Совета Европы, указывавшего на несоответствие поправок «европейским демократическим стандартам», были проигно-

рированы35. На фоне сильной президентской власти обсуждение перехода к президентско-парламентской системе в Азербайджане и Армении представляет собой ограниченную модернизацию, определяющуюся внешним фактором. В Армении (референдум 2005 года) она была связана с условиями вступления страны в Совет Европы и состояла в умеренном перераспределении полномочий ветвей власти за счет усиления роли парламента и сокращения полномочий Президента, а также повышении независимости суда от исполнительной власти.

Преимущества и недостатки данной модели авторитарной конституционной модернизации выявляются в сравнительной перспективе государств Азии, Африки и Латинской Америки. В отличие от стран, переживших «цветные революции», консолидация политических режимов в Казахстане, Белоруссии и Азербайджане происходила эволюционно, а их модернизация осуществлялась авторитарными методами. Сравнительные преимущества этого решения заключаются в сохранении стабильности, недостатки — в ограниченных возможностях правовой демократической трансформации данных режимов в будущем.

7. Отказ от конституционных реформ как стратегия консервации традиционалистских режимов

Третья модель представлена режимами Средней Азии (Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан), которые до последнего времени вообще отказывались от проведения конституционных реформ, а если и шли на них, то с вполне имитационными целями. Данная модель ставит ряд общих вопросов: может ли рациональная концепция конституционализма быть реализована в традиционалистском обществе с элементами сословной или кла-ново-родовой социальной структуры и доминирующим религиозным сознанием; в какой мере конституции западного типа могут заимствоваться в этих обществах и каковы должны быть технологии имплантации этих норм для их адекватного функционирования36. Обращение к разрешению данных проблем в социологии права и юридической антропологии, а также к сравнительным политическим исследованиям традиционалистских режимов говорит об отсутствии значительного просто-

ра для маневра. Ситуация определяется жестким выбором между анархией и механической стабильностью, переходящей в застой. Просматривается общая тенденция к авторитаризму и даже «султанизму» в среднеазиатском регионе.

В Таджикистане ключевое значение в ходе постсоветских конституционных дебатов имела проблема сохранения светского государства. Принятие первой постсоветской Конституции Таджикистана на референдуме 1994 года было осуществлено в разгар гражданской войны. Конституция закрепила светский характер государства, что явилось основным объектом критики со стороны Объединенной таджикской оппозиции (ОТО), стремившейся создать исламское государство. Отсюда недостаточная легитимность Конституции: в референдуме не смогла принять участие значительная часть населения (находившаяся в изгнании); Конституция выразила интересы фактически только одной военно-политической коалиции. Следует подчеркнуть связь проблемы конституционной реформы с процессом межтаджикских переговоров: они велись с привлечением международных посредников и завершились подписанием соглашения между властью и оппозицией (23 декабря 1996 года), одно из положений которого предусматривало разработку конституционного законодательства. Конституционная реформа в Таджикистане выступила прежде всего как механизм разрешения конфликта гражданской войны: споров о светском характере государства, формировании нового парламента, проведении выборов Президента, Маджлиси Оли (Высшее Собрание Таджикистана. — Примеч. ред.) и местных маджлисов народных депутатов. Подписание Общего соглашения и принятие поправок к Конституции, ставшие основой компромисса, не привели, однако, к окончательному прекращению споров власти и оппозиции по вопросам о распределении министерских портфелей и других административных должностей (в рамках выделенной оппозиции тридцатипроцентной квоты в структурах исполнительной власти). В этом контексте возможно интерпретировать тенденции к системной стабилизации — референдум 26 сентября 1999 года по изменению и дополнению Конституции Таджикистана и выборы Президента 6 ноября 1999 года. Поправки к Конституции,

вынесенные на референдум, включали создание новой модели двухпалатного парламента (статья 48 провозгласила Маджлиси Оли профессиональным парламентом); выборы 75 % членов верхней палаты непрямым голосованием через посредство местных парламентов и назначение остальных 25 % Президентом; создание судебного совета, который должен принимать участие в назначении и увольнении судей разных уровней; решение о легализации функционирования политических партий, созданных на религиозной основе; продление срока полномочий Президента с 5 до 7 лет без возможного переизбрания. Эволюция таджикского конституционализма в последующий период шла в направлении авторитаризма и укрепления режима личной власти Президента Э. Рахмонова. В новой редакции Конституции, начиная с 2006 года, он получал право занимать президентский пост еще два семилетних срока, причем были отменены конституционные ограничения на возраст кандидата в президенты.

В Узбекистане прослеживается целенаправленный отказ от заимствования западных либеральных норм и последовательная ориентация на принципы «национальной самобытности и культурных традиций» в конституционном развитии. Как и в Таджикистане, основной проблемой нового режима стала борьба с исламской оппозицией по вопросу об отношении к светской модели государства, а методом ее решения явилась концепция «закрытого государства» и жесткого авторитарного режима, характерной чертой которого стало последовательное воспроизводство преемственности власти. Принятие Конституции Узбекистана и избрание на сессии Верховного Совета Узбекской ССР 24 марта 1990 года первого Президента республики И. Каримова было закреплено всенародными выборами 29 декабря 1991 года. Референдум, проведенный 26 марта 1995 года, привел к продлению полномочий Президента до 2000 года. Всенародный референдум (27 января 2002 года) по внесению изменений в Конституцию Узбекистана увеличил продолжительность президентского мандата И. Каримова с 5 до 7 лет, который был вновь переизбран Президентом в декабре 2007 года. Представляет интерес выдвинутая в Узбекистане теория перманентного лидерства. Оппозиция выступила против этих выборов,

указывая на неконституционность третьего президентского срока Каримова, однако, согласно официальному разъяснению, референдум 2002 года о продлении президентских полномочий создал новые правила игры, в соответствии с которыми Президент оставался у власти только один срок. Эта теоретическая эквилибристика легитимировала пребывание у власти лидера, продолжительность правления которого составит к 2014 году почти четверть века. Революция в Киргизии 2005 года и ряд других внешнеполитических факторов имели следствием закрытие границ и фактическое введение режима президентской диктатуры. Напряженность в Ферганской долине, Андижанский бунт (2008 год) и его подавление привели к ужесточению режима37.

В Туркменистане конституционное развитие определялось существованием самой жесткой диктатуры на постсоветском пространстве, определявшейся как синтез тоталитаризма и деспотического патернализма38. Постсоветская Конституция Туркменистана 1992 года претерпела несколько изменений, внесенных в 1995, 1999, 2003 и 2005 годах, которые имели, впрочем, сугубо косметический характер. В результате поправки 2005 года было отменено действовавшее ранее положение об этнической принадлежности главы государства, однако внесенные изменения в целом представляли дальнейшее отступление от демократических норм современного конституционализма. Характерным атрибутом системы стало закрепление личной власти Президента Туркмении: решением высшей республиканской легислатуры — Халк Маслахаты — от 1998 года С. Ниязов (Турк-менбаши) был объявлен пожизненным Президентом этой страны. Закрытый характер государства поддерживался доктриной его нейтральности. Сочетание тоталитарных и патерналистских методов управления страной означало отсутствие (даже с формально-юридической точки зрения) полноценного разделения властей и института конституционного контроля. Смерть Президента Ниязова позволила новому руководству предпринять осторожные шаги по модернизации режима и ограничению культа личности. В результате конституционной реформы 2008 года была изменена структура политической системы: функции традиционалистского Народного со-

вета (Халк Маслахаты) были распределены между Президентом и маджлисом, причем число депутатов последнего возросло с 65 до 125 человек. Новый Основной закон вводил подобие президентско-парламентской системы, увеличил прерогативы Президента, наделив главу государства правом назначать руководителей региональных органов власти, членов ЦИК, судей и других должностных лиц. Данная реформа завершилась определенной модернизацией авторитаризма, осуществленной с целью поддержания внутренней стабильности и внешнего престижа нового руководства39.

В целом модель отказа от реформ представлена странами Средней Азии, сохраняющими традиционалистскую социально-политическую систему, основанную на поддержании механической стабильности во имя сохранения светских основ государства и подавления религиозной оппозиции. Критика опыта «цветных революций» и созданных ими нестабильных режимов до последнего времени служила в этих странах легитимации национализма, изоляционизма и отложенной конституционной модернизации, масштабы, границы и сроки осуществления которой определяются интересами воспроизводства власти действующих кланов и президентов. Поправки к конституциям Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана не выходят за рамки этих целей. В ряде случаев они означают известное движение к рационализации конституционных основ в направлении светского выбора, бюрократического централизма и самостоятельности государственной власти. Эти цели осуществляются путем делегирования дополнительных полномочий административным институтам по всей вертикали власти снизу доверху и в конечном счете — главе государства.

8. Плебисцитарные режимы: имперское президентство и персоналистский стиль правления

Конституционная реставрация выражается наиболее последовательно в феномене демократического цезаризма — создании плебисцитарных режимов, легитимирующая формула которых соединяет такие понятия, как единство нации, суверенитет и особый статус лидера.

Первый компонент легитимирующей формулы — единство нации — получает последовательное выражение в плебисцитах, легитимирующих режимы и их лидеров. Данная система функционирует в режиме консультаций главы государства с нацией через головы парламента и политических партий и осуществляется в форме референдумов, призванных выразить единодушную поддержку проводимого курса и обеспечить преемственность власти действующего лидера или его наследника. Ключевое выражение эта логика находит в референдумах о «доверии» народа главе государства, изменении порядка его выборов и сроков возможного пребывания у власти, но прежде всего — продлении его конституционного мандата. Референдумы, продлившие полномочия действующих глав государства, проходили в Казахстане (1995 год), Киргизии (2003 год), Таджикистане, Узбекистане (1995, 2002 годы), Туркменистане (1994 год), Белоруссии (1996, 2004 годы), Азербайджане (2009 год).

Второй компонент легитимирующей формулы — суверенитет — получает трактовку, напоминающую ее бонапартистскую интерпретацию: суверенитет принадлежит народу, однако его воплощение и практическое осуществление всецело делегировано главе государства. На этой основе происходит пересмотр системы разделения властей в направлении ее централизации и увеличения полномочий исполнительной вертикали власти. Это позволяет легитимировать все законодательные инициативы, в том числе направленные на изменение конституционного строя как выражение единодушной воли народа, парламента и правительства.

С одной стороны, идет ослабление законодательной власти — «рационализация» парламентаризма. Восстановление «порядка» достигается путем конституционных и других правовых методов, обеспечивающих преобладание в публичной политике одной (правительственной) партии над другими (феномен таких партий, как «Нур Отан» в Казахстане, «Ак Жол» в Киргизии, «Ени Азербайджан » в Азербайджане, Демократическая партия в Туркменистане, а в известной мере также Республиканская партия в Армении и Единое национальное движение в Грузии, которые некоторые аналитики сравнивают с доминантными партиями в Сингапуре, Японии

и Мексике). Для обеспечения фактического господства одной партии при сохранении формальной многопартийности используются: процедура досрочного роспуска парламента с последующим изменением Конституции (Белоруссия — 1996 год; Казахстан — 1993, 1995, 2007 годы); изменение избирательного законодательства (чередование мажоритарной и пропорциональной систем в зависимости от позиций правящей партии в Казахстане, Азербайджане); принятие законодательства, обязывающего партии действовать строго в рамках конституции, которая при этом подвергается существенной трансформации (например, законодательные акты 2002 и 2009 годов в Казахстане). Если глава государства является одновременно (юридически или фактически) главой правящей партии (как в странах Средней Азии), то это сужение политического пространства может пойти еще дальше.

С другой стороны, происходит очевидная политизация и ограничение роли институтов контроля конституционности, прежде всего — независимого конституционного правосудия. Конституционные суды с абстрактной системой нормоконтроля были созданы во всех постсоветских государствах (за исключением Эстонии, где это решение не состоялось из-за проблемы защиты прав «неграждан»). Однако ситуация с контролем конституционности не является единой в постсоветских государствах, где функции гаранта конституции выполняются парламентами, конституционными судами и президентами. Позиция конституционных судов в конфликтах ветвей власти чрезвычайно политизирована, противоречива и не отличается доктринальным единством. В одних случаях конституционные суды противостояли конституционным реформам, направленным на изменение формы правления. Так, в Казахстане (1995 год) и Белоруссии (1996 год) конституционные суды отказались признать конституционной процедуру принятия новых конституций. В Молдавии Конституционный суд отклонил результаты консультативного референдума 1999 года о переходе от парламентской к смешанной форме правления, мотивировав это решение тем, что конституционная реформа может быть реализована только на основе ее одобрения парламентским большинством (которого в тот период не оказалось). На Украине

результаты проведенного по инициативе Президента Л. Кучмы референдума (2000 год) не имели юридических последствий вследствие разъяснения Конституционного Суда о том, что вносить поправки в основной закон вправе только парламент. В других случаях суды занимали противоречивую позицию. Так, предшествующее решение не помешало Конституционному Суду Украины уже в 2005 году занять противоположную позицию, объявив о «праве народа» определять конституционный строй путем принятия Конституции на референдуме. Наконец, тот же Суд на самом пике «цветной революции» самоустранился от решения «политических» вопросов, отказавшись вынести вердикт о конституционности Закона Украины «Об особенностях применения Закона Украины "О выборах Президента Украины" от 8 декабря 2004 года при повторном голосовании 26 декабря 2004 года» в период избирательной кампании (а только признал неконституционными отдельные его положения)40. В третьих случаях Суд однозначно становился на сторону победившей стороны (Конституционный суд Киргизии, признавший результаты переворота 2005 года). Можно указать на многочисленные примеры признания судами конституционности референдумов, имевших в результате продление мандатов действующего главы государства.

Третий компонент легитимирующей формулы плебисцитарных режимов — исключительный политический и правовой статус главы государства как национального лидера. Он выражается, прежде всего, в широкой трактовке независимости (иммунитета) президента от правового контроля — гражданского и уголовного процессов — до тех пор, пока он остается у власти. Цель данного института состоит в поддержании исключительного статуса президентской власти, а не конкретного ее носителя как такового. Далее, президент стоит фактически (а в ряде случаев и формально-юридически) над правом, являясь гарантом конституции и верховным арбитром между властями и различными политическими силами. В результате он не может быть подвергнут судебному преследованию, его решения не могут оспариваться в суде, а личность защищена специальными законами от оскорблений и клеветы (обычные законы о диффамации не распространяются на эти

случаи). Наконец, исключительность статуса президента поддерживается отсутствием конституционного закрепления либо фактической нереализуемостью конституционной процедуры импичмента. Единственным примером ее применения в постсоветском регионе остается импичмент Президенту Литвы Р. Паксосу, который был отстранен от власти за нарушение присяги и совершение преступления41, однако, возможно, не без вмешательства извне. Возможность судебного преследования президентов стала поэтому одним из основных требований оппозиции в постсоветских государствах — на Украине, в Грузии и, особенно, в Киргизии, где свергнутый Президент К. Бакиев безуспешно добивался от Временного правительства подтверждения неприкосновенности для себя и членов своей семьи, против которых были начаты уголовные дела, а также сохранения некоторых активов. Данный эпизод стал, возможно, причиной изменения законодательства в Казахстане с целью оградить Президента, его родственников и имущество от любых возможных претензий в будущем. В 2010 году по инициативе правящей партии были внесены поправки в три конституционных закона — «О выборах», «О Президенте Республики Казахстан» «О первом Президенте Республики Казахстан», а также в уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, наделяющие Назарбаева статусом первого Президента — лидера нации42. Статус «отца нации» (Турк-менбаши), «лидера нации» (Назарбаев) или «президента и руководителя государства» (Лукашенко) коррелируется с неограниченным пребыванием у власти или даже возможностью ее фактической передачи по наследству (Азербайджан).

Конституционная формула «единства власти» (например, в Казахстане, Белоруссии и ряде других государств) выступает как основа фактической ликвидации альтернативных центров власти при формальном их допущении и конституционном закреплении. Результатом становится завершение реставрации авторитаризма — создание плебисцитарного режима в форме «имперского президентства». В основе процесса концентрации власти лежит размывание границы между конституционными нормами и нормами административного права. Административное право выводится из сферы публичного права и соци-

ального контроля через законодательство о государственной безопасности, регулирующую и контролирующую роль государства, расширение дискреционных полномочий административных институтов и установление культа силовых структур. Воплощая метафизические принципы национального единства и государственного суверенитета, власть президента оказывается вне системы социального контроля и разделения властей, характеризуется наделением главы государства привилегированным социальным статусом и персоналистским стилем правления. Президентская власть выступает единственным источником окончательных решений буквально по всем проблемам. При кажущейся мощи данные режимы теряют гибкость в принятии решений, рискуя дезинформировать себя о реальном положении дел и обеспечить прогнозируемый характер преемственности власти и ее конституционной легитимности.

9. Масштабы и границы

реставрационных тенденций на постсоветском пространстве

Проведенный анализ делает целесообразным отказ от классической транзитологической парадигмы с ее телеологическими представлениями о движении к демократии и линейной интерпретации переходного периода. Результаты посткоммунистического развития в регионе оказались чрезвычайно различны: они включают в одной группе стран установление функционирующей демократии, в другой — неопределенность в форме дисфункциональной демократии, в третьей — провал демократического транзита, выражающийся в конституционной ретрадиционализации и авторитаризме.

Общая нестабильность политических режимов в регионе связана с тремя проблемами. Первая проблема — это кризис идентичности и конфликт двух базовых ценностей переходного периода — демократии и национализма. Первая предполагает неограниченные возможности гражданского и правового самоопределения, вторая, напротив, ставит во главу угла принцип национального самоопределения и суверенитета. Фундаментальным фактором нестабильности оказалась трудность для стран региона перейти от этнической трактовки нации к концепции граж-

данской нации, породившая распад многонациональных государств Центральной и Восточной Европы, а затем (особенно в рамках интерпретации Косовского прецедента) поставившая те же проблемы на уровне отдельных государств, столкнувшихся с угрозой распада и феноменом «самопровозглашенных государств». С этих позиций неоднократно обсуждался вопрос о территориальной целостности и возможных сценариях распада таких государств, как Молдавия, Украина, Узбекистан, Грузия (сецессия Абхазии и Осетии в результате российско-грузинской пятидневной войны интерпретировалась как асимметричный ответ на раскол Сербии и решение проблемы Косово).

Вторая проблема государств региона — кризис легитимности постсоветских режимов, элиты которых пришли к власти на волне национального и демократического подъема 1990-х годов, связанного с падением коммунизма, но сохранили формы и методы управления, свойственные предшествующей эпохе. Столкновение завышенных ожиданий с реальностью привело к росту отчуждения общества и власти. Неспособность режимов найти адекватное разрешение трудностей породило феномен «цветных революций». Конечно, «цветные революции» в таких странах, как Сербия, Хорватия, Македония, не тождественны их воплощению на Украине, в Киргизии или Грузии с точки зрения достигнутых результатов, однако они имеют общие черты в механизме подготовки и осуществления переворотов, а также их легитимации — соединении социального протеста с идеологией правовых преобразований. Ответы на этот вызов, предложенные в странах региона, оказались различными и включали три стратегии политико-правовой модернизации: осуществление конституционной революции с целью быстрого перехода к демократическим формам правления (Украина, Киргизия, Грузия); проведение отдельных конституционных реформ без изменения существа авторитарного режима (Казахстан, Белоруссия, Азербайджан, Армения); наконец, осознанный отказ от реформ во имя сохранения стабильности и предсказуемости ситуации (Туркмения, Таджикистан, Узбекистан).

Третьей проблемой стали трудности формирования основ демократической (конституционной) политической системы в виде

гражданского общества, разделения властей, отделения власти от собственности, создания независимой судебной системы, многопартийности, институтов правового государства, обеспечения конкурентной политической среды и меритократической элиты. В ходе конституционных кризисов постсоветского периода эти вопросы были поставлены, но не получили адекватного разрешения. В большинстве случаев они сводились к выбору формы правления — парламентской, президентской или смешанной. Следует констатировать, что страны Центральной и Восточной Европы (впрочем, не без поддержки Евросоюза) отдали однозначное предпочтение парламентским или парламентско-президент-ским формам, в то время как евразийские политические режимы — президентским или президентско-парламентским. Ключевое значение имел поиск альтернативы российской модели президентско-парламентской формы правления, которая на деле выступает как режим сверхпрезидентской власти. Это актуализировало опыт обращения к парламентской форме правления (Молдавия, а в настоящее время — Киргизия), парламентско-пре-зидентской (Украина) или президентско-пар-ламентским формам с ограниченной ролью президентской составляющей (Грузия, Казахстан, Азербайджан, Армения).

Однако опыт показал, что при всем разнообразии избранных моделей, ни одна из них не решила проблему политической стабильности. Парламентская форма правления, стабильно функционировавшая в Молдавии при господстве одной партии, оказалась деструктивным фактором в условиях партийного раскола и неспособности формирования «правительства общественного доверия» и выборов Президента. Обращение к парламентаризму в условиях политического и этнического противостояния (Киргизия) сталкивается с проблемой примирения кланов и консолидации власти. Введение парламентско-президент-ской системы на Украине в свою очередь привело к нестабильности по линии отношений парламент — правительство — президент, породив череду конституционных конфликтов, и досрочному роспуску Рады Президентом в условиях перманентного конфликта с премьер-министром практически по всем проблемам внутренней и внешней политики. Наконец, формальная трансформация президентско-

парламентской системы в парламентско-пре-зидентскую (Казахстан) или включение отдельных ее элементов в повестку реформ (Азербайджан и Армения) мало что изменяют в механизме власти и управления при сохранении режима мнимого конституционализма и абсолютного контроля главы государства над всей политической системой (через правящую партию). Самыми «стабильными» в этом смысле оказались режимы Средней Азии, которые вообще не проводили реформ (Узбекистан), отказались от них в силу опасения дестабилизировать систему (Таджикистан), либо свели их к модернизации авторитаризма (Туркмения). В конечном счете, дилемма выбора между «свободой» (парламентский режим) и «порядком» (президентский режим) свелась к выбору между политической нестабильностью и авторитаризмом в виде различных вариантов плебисцитарных режимов с выраженной тенденцией к имперскому типу президентской власти с персона-листским стилем правления.

Общие тенденции к реставрации и рекон-ституционализации, являющиеся в определенном смысле объективным следствием неподготовленности общества к введению либеральной демократии, а также реакцией на неэффективное функционирование демократических институтов, могут получать различное политическое наполнение. Наиболее адекватным выражением реставрационных процессов становится тенденция к олигархи-зации правящих режимов независимо от конституционных форм их организации. Следствием данной логики становится ощутимое сужение политического пространства: политическая коррупция и ограничение общественного плюрализма, политических партий, некоммерческих организаций, независимых от власти средств массовой информации. В результате эрозии демократических институтов принятие политических решений мало зависит от конституционных институтов законодательной и исполнительной власти и все более — от неформальных договоренностей и групп, использующих эти институты в своих целях.

Следовательно, пределы реставрационных тенденций определяются не столько конституционными моделями, сколько общей политической культурой — соединением традиции и новизны, соотношением внутренних

и внешних факторов консолидации, формальных институтов и практики функционирования, отношением элит к необходимости модернизации и ее содержательным параметрам. Позитивная динамика возможна по линии практического осуществления «демократии участия», разработки научной стратегии и технологий трансформации обществ переходного типа.

Медушевский Андрей Николаевич — член редакционного совета журнала «Сравнительное конституционное обозрение», профессор Государственного университета — Высшей школы экономики, академик Российской академии естественных наук, доктор философских наук.

medushevsky@stream.ru

1 См.: Brinton C. The Anatomy of Revolution. New York, 1952.

2 См.: Саква Р. Сравнительный анализ изменений политических режимов стран постсоветской Евразии // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 4 (57). С. 117-125.

3 Представленные позиции сформулированы в материалах международной конференции, организованной Центром Карнеги: «Постсоциалистические страны и общества к 20-й годовщине падения Берлинской стены». Прага, февраль 2010.

4 См.: Post-Communist Transformations: The Countries of Central and Eastern Europe and Russia in Comparative Perspective. Sapporo, 2009. (Slavic Eurasian Studies. No. 21 ).

5 См.: Гражданское общество и правовое государство как факторы модернизации российской правовой системы: Материалы международной научно-теоретической конференции: В 2 ч. / Под ред. Н. С. Нижник. СПб., 2009.

6 См.: Медушевский А. Теория конституционных циклов. М., 2005.

7 См.: Восточная Европа в начале XXI в.: Сборник обзоров и рефератов / Отв. ред. Ю. И. Игриц-кий. М., 2004; Восточная Европа в современной геополитике: Сборник обзоров и рефератов / Отв. ред. Ю. И. Игрицкий. М., 2008; Маркова Е. Понятие Центральной и Восточной Европы: проблемы идентификации группы государств в целях сравнительного правоведения // Сравнительное конституционное обозрение. 2009. № 5 (72). С. 5-15.

8 См.: Системные изменения и общественное сознание в странах Восточной Европы: Сборник научных трудов / Ред. Л. Н. Шаншиева. М., 2008.

9 См.: Национализм в мировой истории / Под ред.

B. А. Тишкова, В. А. Шнирельмана. М., 2007.

10 См.: Балтия: от Советского к Европейскому Союзу // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2005. № 2 (43). С. 41-59.

11 См.: Восточный блок и советско-венгерские отношения: 1945-1989 годы / Под ред. А. С. Сты-калина, О. В. Хавановой. СПб., 2010. С. 183— 212.

12 См.: Glenny M. The Fall of Yugoslavia. London, 1996.

13 См.: Шарп Дж. От диктатуры к демократии: Стратегия и тактика освобождения. М., 2005.

14 См.: Медушевский А. Технологии конституционных переворотов // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 3 (56). С. 3—23.

15 См.: «Оранжевая революция». Украинская версия: Сборник / Сост. М. Б. Погребинский. М., 2005.

16 См.: Казаклиу А. Актуальные проблемы конституционной юрисдикции Республики Молдова // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2001. № 4 (37). С. 8—16.

17 См.: Попов В. Молдавия изменит конституцию // Коммерсантъ. № 3. 2010. 13 января. С. 6.

18 См.: Конституционная реформа на Украине // Журнал российского права. 2003. № 10.

19 См.: Украина под властью Кучмы // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2001. № 3 (36). С. 26—42.

20 См.: Ивженко Т. Любимая игрушка президента. В Украине готовятся снова поменять Конституцию // Независимая газета. 2008. 21 февраля.

C. 8.

21 См.: Чушенко В.I., Заяць I.Я. Конституцшне право Украши. Ки'в, 2007; Рудик П. А. Комен-тар до конституцшних змш. Ки'в, 2008.

22 См.: Калныш В. Конституция не подходит Виктору Ющенко по всем статьям. Президент предложил Раде основательно переписанный основной закон // Коммерсантъ. № 57. 2009. 1 апреля. С. 8.

23 Во всяком случае, к этому шагу его подталкивают некоторые российские аналитики, утверждая, что подобная конституционная реформа необходима для сохранения политической стабильности и гарантий заключенных договоров (в отношении транспортировки нефти и статуса Черноморского флота).

24 См.: Киргизский переворот. Март-апрель 2005: Сборник / Сост. Г. О. Павловский. М., 2005.

25 См.: Медушевский А. Конституционный кризис в Киргизии // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 1 (54). С. 3-14; Медушевский А. Киргизия в поисках модели конституционного устройства (о двух новых редакциях Конституции) // Сравнительное конституционное обозрение. 2007. № 2 (59). С. 18-31.

26 Ибраимов О. Исповедь инсайдера. Годовщину тюльпанового переворота в Киргизии мало кто празднует // Независимая газета. 2008. 17 марта. С. 15.

27 См.: Соловьев В., Султанов К. Киргизия жаждет новой конституции и старого президента. Власти страны обнародовали проект основного закона и потребовали выдачи Курманбека Ба-киева // Коммерсантъ. № 90. 2010. 22 мая. С. 3.

28 См.: Султанов К., Реутов А. Киргизия лишает президентов власти. Временное правительство разработало новую конституцию // Коммерсантъ. № 73/П. 2010. 26 апреля. С. 7.

29 См.: Михаил Саакашвили примеряет новую форму правления. Он хочет сделать Грузию парламентской республикой // Коммерсантъ. № 82/В. 2009. 12 мая. С. 8.

30 См.: Куртов А. Демократия выборов в Казахстане: авторитарная эволюция // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2000. № 2 (31). С. 2-10.

31 См.: Константинов А., Фильченко Н. Нурсултан Назарбаев пустил оттепель в глаза. Казахстан запустил либеральные реформы // Коммерсантъ. № 205. 2008. 12 ноября. С. 9.

32 См.: Лукашук А. Грядущее вчера: почему это происходит в Беларуси // Конституционное

право: восточноевропейское обозрение. 1999. № 1(26). С. 38-43.

33 См.: Пастухов М. Референдум в Беларуси: вопросов больше, чем ответов // Сравнительное конституционное обозрение. 2005. № 1(50). С. 57-62.

34 См.: Реут В. Декреты Президента Республики Беларусь: теоретические аспекты и практика издания // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 1998. № 4 (25)/1999. № 1(26). С. 44-48.

35 См.: Мустафаев Р. Азербайджан приведет конституцию в соответствии с президентом. Ильхам Алиев может оставаться на посту пожизненно // Коммерсантъ. № 48. 2009. 19 марта. С. 7.

36 См.: Олкотт М. Второй шанс Центральной Азии. М.; Вашингтон, 2005.

37 См.: Средняя Азия: Андижанский сценарий?: Сборник / Сост. М. М. Мейер. М., 2005.

38 См.: РыбловВ. Туркменская трагедия. М., 2003.

39 См.: Медушевский А. Конституционная реформа в Туркменистане: переход к демократии или модернизация авторитаризма // Сравнительное конституционное обозрение. 2008. № 6 (67). С. 5-16.

40 См.: Миронов Н. Правовой анализ выборов Президента Украины // Сравнительное конституционное обозрение. 2005. № 1(50). С. 4449.

41 См.: Статкявичус М. Конституционная практика Литвы: ответственность в порядке импичмента // Сравнительное конституционное обозрение. 2004. № 3 (48). С. 195-202.

42 См.: Константинов А. Президент Казахстана получил повышение. Парламент наделил Нурсултана Назарбаева статусом лидера нации // Коммерсантъ. № 84. 2010. 14 мая. С. 7.