CC BY
6ОТ РЕДАКТОРА
Большинство материалов второго выпуска «Трудов по россиеведению» посвящены постсоветской России, точнее - России 2000-х. Нам хотелось рассмотреть это время сразу с нескольких «площадок», синтезировав - в той мере, в какой нам это доступно, - разные исследовательские подходы. Конечно, любые подходы ограничены, однако, дополняя друг друга, они способны создавать эффект резонанса, взаимоусиления, стереоскопического видения объекта.
Кроме того, мы попытались расширить и усложнить объект исследования, поместив настоящий момент в исторический контекст, придав ему темпоральное измерение. Эти интерес к истории, потребность видеть современность в «долгом» ракурсе вовсе не означают поиска «тавтологий» российского бытия, желания объяснить настоящее тем, что уже было, и уж тем более тем, что так было всегда. Конечно, все сложнее. Мы исходим из того, что постсоветская Россия - принципиально новый социоисториче-ский феномен; его непродуктивно описывать в старых категориях. Однако было бы глупо отрицать связь нашего времени с иными русскими эпохами, наличие в нем глубинных определенностей, вырастающих из прошлого. Замкнуться в настоящем, нацелив на него весь арсенал западных теорий, - значит ничего в этом настоящем не понять (мы, конечно, не ставим под сомнение качество этих теорий; речь идет об их объяснительных возможностях для русского материала).
Современность не «вычитывается» из прошлого, но в нем возможен поиск смыслов, способствующих ее пониманию. Это особенно важно для России: здесь новые эпохи строятся на разрывах, на принципиальном отрицании преемственности; и в то же время при становлении и самоутверждении нового происходит компенсаторная активизация традиционных механизмов, связей, опыта. Их действие (и действия над ними, совершаемые в своих интересах «элитами») обессмысливают перемены, демпфируют их, придают им новые ориентиры, «переопределяя» развитие. Историческая призма необходима для познания России. Любые познавательные конструкции не могут абстрагироваться от опыта; их язык следует «заимствовать» не только «извне», но и из «словаря» русской истории и ее исследо-
вателей, из устойчивых речевых стереотипов, исторического образно-метафорического ряда. Конечно, мы не предлагаем абсолютизировать этот подход и вовсе не склонны впадать в «самобытничество», производя новые мифы по поводу самих себя. Речь идет о возможном методе исследования, способе саморефлексии, одном из аналитических подходов - не более того.
И наконец, нам хотелось выделить актуальные, «растиражированные» темы, создающие образ («для себя» и «для других») новой России. Одна из таких тем - модернизация, буквально ставшая «слоганом» 2010 г. Мы пытались понять, что скрывается за этим «социальным ярлыком», почему он оказался столь востребованным именно сейчас, на явном модер-низационном «спаде», в фазе «демодернизации». Наш интерес не имеет ажиотажно-сиюминутного, идеологизированного характера. Для российской культуры это чрезвычайно важная тема, звучащая и как исторический анекдот - модернизация в России всегда не ко времени и не по силам, но бывают моменты, когда даже разговоры о ней выглядят как издевательство или слабоумие, - и как историческая трагедия: за модернизацию всегда платили непомерную цену, она никогда не приводила к ожидаемым результатам, натыкаясь на новые и заводя в старые исторические тупики. Мы - особенно в ХХ в. - выглядим как страна безнадежная, не поддающаяся такой модернизации, которая работала бы на социальное благополучие и мир. Поэтому для нас актуален вопрос: от какой модернизации нам не следует отказываться? А при ответе на него важен ракурс соотнесения России с миром, его ценностями, вызовами, ответами на изменения.
А вот другой вопрос, постоянно нас «догоняющий» и застающий врасплох: зачем нам прошлое и чем обусловлен выбор «подходящих» (каждой новой) современности образов прошлого? Актуальный в течение всего ХХ в., он стал просто вопросом вопросов дня сегодняшнего. Наше настоящее, отличающееся наследственно-небрежным оотношением к историческому наследию (точнее, пренебрежением им), при этом обложено прошлым, как ватой, предохраняющей от ударов и повреждений. Почти все живут с оставшейся от прошлого «матчасти» (месторождений, заводов-газет-пароходов, родства и связей или учреждений, недвижимости, земли, или квартир, дачных участков и т.п.), а также пользуются прошлым как символической защитой.
Прошлое-символ нужно для того, чтобы убежать от настоящего: постоянно напоминать себе, что мы способны не только «балдеть» и «хаметь» от «хорошей» жизни, выкручиваться и «сатанеть» от жизни «для всех», но и строить, конструировать, запускать, сочинять и освобождать, завоевывать, побеждать и быть в мировом «авторитете». Но это не все. С помощью прошлого мы защищаемся и от него самого, от времени вообще, подпирая «прочными» историческими конструкциями свои вечные «тупики», «колеи», «застойные» паузы, свои нежелание и неспособность циви-
лизованно и ответственно отвечать на вызовы новых эпох, «глушим» свой страх перемен. За счет прошлого, путем его препарирования мы пытаемся -во всяком случае таков опыт ХХ - начала XXI в. - удержаться в одном времени, в какой-то придуманной нами вневременной «дыре». Для этого наследие разоряем, историю дробим, мажем в черно-белые тона; хорошо залакированным, «бесспорным», достойно-героическим прошлым прикрываем то, которое требует к ответу, напоминает об утраченных возможностях, пугает разнообразием, сложностью и возможностью разночтений.
В отношении к прошедшему мы по преимуществу мародеры. И оно отвечает нам адекватно: не «дается», ускользает от понимания; служит эффективно, но краткосрочно; отсекает от перспектив, ориентируя на повторение, возвращение, топтание на месте. Постоянно самоопределяясь через прошлое, сделав его основой своей идентичности, мы совершаем один и тот же порочный выбор: «грузим», нагнетаем, навязываем себе то, от чего по здравому размышлению следовало бы отказаться; отрицаем, отвергаем, громим, «реконструируем» «по-новомосковски» то, что несет в себе хоть какие-то шансы, подталкивает к размышлениям, сомнениям, самокритике. Отсюда - усеченность, бедность, ненаполняемость нашей памяти, ее смыслоотвергающий потенциал, тяга ко лжи (у нас всегда актуален массовый запрос: «обмани нас правдиво!») и компенсаторная потребность в «лжеобличении» и «правдовосстановлении» (не случайно в 2000-е стали модными «слоганы»: с одной стороны, «история непознаваема, это всегда миф», с другой - «историческая правда необходима, она - в документе, в архиве, в памяти очевидца/участника...», «боритесь с фальсификаторами истории!»). Разговор о конструировании прошлого, его востребованных, «тиражных» образах - это всегда разговор не об истории (или не столько о ней), а о состоянии современного общества. Именно в таком смысле важны материалы о постсоветской памяти, о специфике «воспоминаний» 2000-х, которые вошли в этот выпуск.
Столь же актуальны на первый взгляд вполне ретроспективно-«архивные» и в этом смысле нейтральные материалы рубрики «Наследие -наследникам». За этими текстами, безусловно, представляющими и самостоятельную ценность, - вечный спор разных русских эпох, полемика между изгнанным, ушедшим, утраченным и победившим, действующим, определяющим нас теперешних. (В таком контексте вовсе не случайным кажется жанр одной из публикаций - дискуссия с источником/автором/мнением из прошлого.) Выяснение отношений между тем, что было, и тем, что есть, имеет смыслообразующее значение: только поняв, что в нашей истории было жизнеспособно или обречено, что следовало уничтожить или сохранить, можно освободиться от груза прошлого, совершенно сознательно принять его, выстроить преемственные линии и обозначить свое сегодняшнее место во времени. Неразрешенный спор эпох выливает-
ся в современные «бои вокруг истории»; гражданское противостояние по поводу прошлого демонстрирует, что гражданская война, развязанная в начале ХХ в., не завершилась и спустя столетие. В такой ситуации невозможны самоопределение, ответ на вопрос «кто мы?» - нас как сообщества нет; отсутствует база для солидаризации - как в отношении прошлого, так и по поводу будущего.
Некоторые материалы «Трудов...» представляют для нас интерес по не вполне очевидным причинам. Это касается прежде всего рубрики «Семинары Центра россиеведения». Будучи посвящены важным темам и дополняя материалы разделов «Современная Россия» и «История и историческая память», семинары являются своего рода собранием актуальных мнений, позиций, взглядов на политическую ситуацию в стране. Поэтому дают некий срез не только состояния определенных проблем, но и состояния научного сообщества.
Как нам кажется, семинары (да и не только они) демонстрируют важную тенденцию в современных (в данном случае политологических) исследованиях. В постсоветское время мы многое узнали и поняли о себе, о режиме и культуре; в общем-то, сложилась смысловая конструкция 2000-х. Достаточно очевидно, что наличная действительность с политической точки зрения малоинтересна и малоперспективна. Поэтому исследователи, не перешедшие полностью и окончательно на официальные позиции, сосредоточиваются либо на эмпирическом анализе, либо на «производстве» объяснительных моделей («маленьких» теорий, схем и т.п.). Многие из них не столько интерпретируют наше настоящее (оно, повторю, достаточно очевидно - что-то между скучновато и страшновато), сколько конструируют - рядом и взамен - новую реальность. В ней присутствуют игра, динамика, наконец, политика - здесь есть, с чем работать. Исследователи порождают пространство исследования. Этот тип адаптации (не скажу капитуляции) к действительности знаком по советским временам (конечно, цели и средства тогда были другими). И он свидетельствует о наличии важных дефицитов нашего настоящего.
К «части» мнений и взглядов тяготеет небольшой, но важный раздел «Трудов.» - «Рецензии». Дефицит такого рода материалов, кризис самого жанра рецензирования, принадлежащего пространству научной полемики, особенно ощутимы в последнее время. Кажется, что пишущие друг другу малоинтересны, - откликов на чужие писания почти нет, что обессмысливает процесс исследования. Поэтому заявленный раздел для нас чрезвычайно важен. Он открывается отзывом на книгу о современной России, вышедшую несколько лет назад, в 2007 г., но вовсе не потерявшую актуальность.
Мы продолжаем темы и рубрики, заявленные в первом выпуске «Трудов.». Очевидно, что в издании по россиеведению должны появ-
ляться материалы, уточняющие предметные рамки этого исследовательского направления. Подчеркнем: при всем интересе к россиеведению его предмет крайне неопределен, «нестабилен». Круг значимых имен, идей, методологий не выявлен; идет поиск своей научной ниши. Если цель россиеведения - самопознание (и выработка для этого адекватного инструментария), то главная проблема - самоопределение, институционализация. Мы видим свою задачу в инициировании дискуссии на тему «что есть россиеведение в России?», в «архивировании» текстов, отражающих наиболее типичные или, напротив, неожиданные суждения, идеи. В этом смысле нам кажутся интересными материалы рубрики «К вопросу о россиеведении», отражающие ситуацию с русскими исследованиями за рубежом и проецирующие этот опыт на Россию. Интересны они прежде всего своей спорностью, дискуссионностью, тем, что провоцируют на размышления.
Интеллектуальная «провокативность» присутствует и в тексте нашего венгерского коллеги «Эссе о русском». Знакомство с ним (и, конечно, не только с ним) наводит русского по крайней мере на две мысли, вроде бы противоречащие самому тексту. Первая: для того чтобы быть русофилом, западному человеку лучше изучать Россию на дистанции, смотреть на нее «со стороны». Долгая близость не способствует упрочению симпатии. Вторая: чем лучше европеец понимает русский мир, чем глубже в него проникает, тем больше «чуждостей» он в нем обнаруживает. Наша не-европейскость - не в бытовом укладе жизни (это лишь следствие), а в культурно-ментальном «складе» человека, в культуре. Не только мы, русские, в большинстве своем самоопределяемся как (в лучшем случае) не- или (в худшем) анти-Запад. Европейский человек при столкновении с Россией дилемму - что это: другая Европа или нечто совсем иное, - разрешает, скорее, в пользу несходства. А здесь уже возможны варианты: от признания нас «экзотикой» (Африка или Индия, но белая и на севере), которую следует принимать, как она есть, - до русофобства. Его база, как представляется, -не в политическом заказе, а в интуитивном понимании чуждости.
Основная идея, «сверхзадача» этого выпуска - описание состояния современного российского общества через разные сферы его жизнедеятельности, поиск смысловых рамок нашей эпохи, ее определяющих значений. Решению этой «сверхзадачи», по нашему мнению, способствуют материалы завершающего раздела «Трудов.». Его обширность в этом издании представляется вполне оправданной. Более того, здесь срабатывает закон перехода количества в качество: сцепляясь в некое единство, эти тексты указывают на наличие в нашей жизни отчетливых признаков того социально-властного устройства, которое стало принято называть «русской системой». Это вовсе не только (а, может быть, даже не столько) русская власть, но и среда ее обитания, т.е. социум, люди, мы.
И.И. Глебова
