CC BY
158
УДК 101.1 : 316
Д. А. Дорогов
От политики к критике и обратно: деконструкция универсалистской политической онтологии в философии постмарксизма
В статье исследуются социокультурные предпосылки, концептуальный фундамент и методологические рамки постмарксистского междисциплинарного проекта, открывшего новые возможности критического анализа современных постфордистских обществ и поиска новых радикальных оснований инклюзивной левой политики.
The article treats the social and cultural background, conceptual foundations and methodological framework of post-Marxist interdisciplinary project which opens new ways for a critical analysis of contemporary post-Fordist societies, as well as new radical foundations for more inclusive leftist politics.
Ключевые слова: марксизм, постмарксизм, постфордизм, Лаклау, Муфф, критическая теория, гегемония, радикальная демократия, новые социальные движения.
Key words: Marxism, Post-Marxism, Post-Fordism, Laclau, Mouffe, critical theory, cultural hegemony, radical democracy, new social movements.
«Странная смерть марксизма»
Философский проект постмарксизма, как и большинство теоретических систем с приставкой пост-, представляет собой довольно широкое, неоднородное парадигмальное пространство, дисциплинарные и исторические рамки которого по-прежнему вызывают дискуссии [6; 7]. Парадокс отношений постмарксизма с классическим марксизмом, который удачно выразили Лаклау и Муфф (post-Marxism or post-Marxism), лежит на поверхности. Теоретический радикализм и общая установка на преодоление основополагающей догматики классического марксизма явились причиной неприятия постмарксизма, до сих пор встречающегося в ортодоксальных левых кругах. Вместе с тем, эмансипаторный пафос и социально-критическая установка, следующая если не всегда букве, то почти всегда духу философии Маркса, обнаруживают очевидную этическую и политическую связь постмарксизма со своим генеалогическим родителем.
© Дорогов Д.А., 2014
В ответ на ортодоксальную критику слева, чаще всего справедливо указывающую на полный разрыв с марксистским методологическим аппаратом и как следствие неопределенность политического потенциала постмарксиссткого проекта, его последователи обычно констатируют окончательное исчерпание классической марксистской повестки, настаивая на неизбежности радикальной трансформации марксисткой теории для возможности ее применения в современных условиях.
«Странная смерть марксизма» (название нашумевшей книги палеоконсерватора Пола Готфрида) больше напоминает, если прибегнуть к метафоре, вегетативное существование парализованного тела, в котором по-прежнему теплится дух. Крах коммунистического проекта СССР и связанная с ним политическая и нравственная дискредитация реальной социалистической практики загнали левый проект в глухую оборонительную позицию, похоронив у многих веру в реальность его полномасштабной реализации и серьезно поколебав политические позиции левых в западных странах. Долгое время идеализировавшийся европейскими левыми советский проект оказался спорной и, в конечном счете, провальной имплементацией отдельных аспектов политэкономического учения Маркса, вступившей в острейшее противоречие с гуманистическими и демократическими идеалами и установками европейской марксистской традиции. Тоталитарное политическое устройство, принудительный и отчужденный труд, насильственный социальный порядок и строгая цензура вместо провозглашенных Марксом идеалов созидания свободного человека для будущего справедливого общества, разочарование в СССР нанесли серьезную травму европейскому левому движению, на десятилетия парализовав политическую практику и поставив перед серьезными теоретическими вызовами.
Задача преодоления методологических тисков ортодоксального марксизма во многом проистекала и из трансформаций самих западных обществ, связанных с переходом к постфордистской организации экономики. Возникновение новых социальных движений поставило под сомнение традиционную гегемонию рабочего класса в марксизме и привело к постепенной плюрализации субъекта освобождения и переходу значительной части левых на позиции так называемой «политики идентичностей». Ее суть можно выразить, обратившись к сформулированной феминистками второй волны «теории интерсекциональности» [3] (в русскоязычной литературе
используется также вариант «теория пересечений»), которая демонстрирует, как представления о гендере, расе и классе пересекаются и образуют сложные идентичности, не являющиеся просто суммой идентичностей; именно в точке этих пересечений и складываются «дискриминационные поля», аккумулирующие социальный эффект принадлежности сразу к нескольким угнетенным группам. В матрице такого взгляда начали постепенно складываться новые теории и практики борьбы за равенство, учитывающие то, как дискриминации поддерживают и формируют друг друга.
Наконец, сам рабочий класс, выделение которого служило абсолютным онтологическим основанием марксистской системы, перестал восприниматься в качестве единого и стабильного политического субъекта, способного формулировать и поддерживать единую идеологическую повестку. Раздробленный в результате возникновения новых форм занятости, внедрения элементов социал-демократической политики и ослабления традиционных социально-экономических иерархий индустриального общества, он стал все чаще определяться как нестабильное множество, прекариат, не отягощенный детерминацией каких-либо в достаточной степени устойчивых социальных связей.
Все эти социальные сдвиги, а также сопровождавшая их теоретическая установка на антиэссенциализм и конструктивистское, перформативное понимание субъективности, сложившееся в критическом междисциплинарном дискурсе, привели к тому, что редукционистская линейная модель «базис - надстройка», делавшая невозможной автономную проблематизацию культурных, идеологических, дискурсивных процессов в рамках марксистского нарра-тива, была отброшена. В немалой степени этому способствовало обращение к наследию итальянского марксиста Антонио Грамши, который задолго до «структуралистского поворота» в левом движении обращал внимание на идеологические механизмы производства и поддержания общественного консенсуса, оказывающие серьезное обратное воздействие на жизнеспособность социоэкономического базиса. Переформулированная Грамши марксистская теория культурной гегемонии стала концептуальным фундаментом проекта постмарксистской методологии, развернутого основателями пара-дигмального постмарксистского дискурса.
Постмарксистская альтернатива
Основополагающим текстом постмарксистского проекта считается совместная работа бразильского и бельгийского авторов Эрне-сто Лаклау и Шанталь Муфф «Гегемония и социалистическая стратегия (1985, второе издание 2001), задавшихся целью переопределить марксизм в свете возникновения новых протестных движений по всему миру и новых концепций культуры, предложенных постструктуралистской и постмодернистской мыслью.
«Левая мысль находится сегодня на распутье. "Очевидные истины" прошлого - классические формы анализа и политической калькуляции, природа противоборствующих сил, сам смысл и значение борьбы и задач левых - встретили серьезные вызовы, попав в лавину исторических мутаций, уничтоживших основания, на которых эти истины зиждились» [5, р. 1].
По мнению авторов, значительная часть текущих дебатов о ва-лидности марксизма в современном мире упирается в проблему его одержимости интегральностью и универсализмом. Для выхода из этого тупика Лаклау и Муфф прибегают к постструктуралистской методологии в традиции Жака Деррида, растворяя концепт универсальности в конструктивистском понимании дискурсивности как ризоматического пространства с избегающим фиксации центром. Само допущение универсальности (или единства) видится авторам по определению ангажированным в интересах тех или иных политических агентов. Развивая радикальный тезис Деррида о «плю-ральности» Маркса [1], Лаклау и Муфф заявляют, что исторические шансы марксизма (который из потенциального лекарства от кризиса давно превратился в его структурный компонент) на выживание и сохранение релевантности в изменяющихся условиях напрямую зависят от его разрыва с универсализмом и открытия себя множественным интерпретациям.
Одним из ключевых источников кризиса марксизма является, по мысли авторов, категория исторической необходимости, требующая пересмотра ввиду очевидной предсказательной несостоятельности, продемонстрированной фундированным ею ортодоксальным марксизмом. Капитализм так и не пал под тяжестью своих «внутренних противоречий», обнажив разрывы, появляющиеся при применении теории к домену реальной политики, в которых «историческая необходимость» не выполняет возложенных на нее функций. Для объяснения и преодоления этих разрывов авторы прибегают к теории культурной гегемонии Грамши, теоретические корни которой прослеживаются в предложенном Розой Люксембург
понятии спонтанеизма, проделавшем исторически первую брешь в интегральной картине мира ортодоксального марксизма. Суть спон-танеизма - в акцентировании непредсказуемости и многовариантности форм солидарности, организации и сопротивления, складывающихся в разных историкокультурных условиях при наличии сформулированных в марксизме универсальных условий возникновения революционной ситуации.
Допущение случайности как одного из членов социального уравнения означает отказ от претензии на объяснительную тотальность марксистской системы и, что еще более важно, на ее способность обеспечивать контроль за социальными изменениями. Это положение вещей Лаклау и Муфф в постструктуралистском ключе предлагают считать не проблематичным, а освобождающим, т. е. знаменующим необходимый разрыв с тем, что они именуют «сталинистским воображаемым» марксизмом [6, р. 15].
Таким образом, в исторической перспективе перезапуск концепции гегемонии явился ответом на конфликт мотивировавшей дискурс Второго интернационала «логики необходимости» с «логикой случайности», которую представители классического марксистского понимания гегемонии пытались встроить в первую как один из ее структурных (подчиненных и маргинальных) элементов. Вытеснение логики случайности явилось, по мысли авторов, основной предпосылкой авторитарных тенденций в левой политике, легитимировав коммунистическую партию в качестве исключительного субъекта и охранителя исторической необходимости, которую она должна воплощать в жизнь от имени пролетариата посредством детерминированной интеграционистской политики.
Именно работа Грамши, как считают Лаклау и Муфф, запустила бифуркацию марксистской теории: переход от доминировавшего в ленинистской традиции понимания классового субъекта редукционистского принципа репрезентации к принципу артикуляции, помещающего проблему идеологии в центр социально-исторического марксистского анализа [5, р. 65]. Грамшианский концепт гегемонии, по мысли авторов, основывается на представлении об открытости социального, сопротивляющейся тотализующему императиву марксизма. В классическом марксизме функция упорядочивания и нейтрализации этой открытости возлагалась на диалектику, которая предполагала замкнутую модель исторического развития с обязательной телеологической детерминацией. В такой схеме любая случайность или плюрализм в конечном итоге канализируются в линейный последовательный нарратив с заранее известным исходом.
Лаклау и Муфф отвергают диалектическую модель как инструмент социального анализа, предлагая взамен «теоретическую гибкость» [6, р. 18] поструктуралистской аналитической методологии, способной радикализовать ряд неомарксистских теоретических сюжетов, в частности, идеи Грамши и Альтюссера. «Общество и социальные агенты не наделены никакой сущностью, а за их постоянством стоят всего лишь относительные и нестабильные формы фиксации, сопровождающие установление определенного социального порядка» [5, р. 98]. Авторы используют деконструкти-вистский концепт излишка, переизбытка значения, который делает невозможным восприятие знака в его единстве и тотальности ввиду того, что часть его значения всегда указывает на какое-либо другое положение вещей, диспозицию (или множество диспозиций), выходящую за пределы данной. Таким образом, любая система существует лишь как частичная ограничивающая рамка «излишка значения», который подрывает и расшатывает ее изнутри [5, р. 111]. Марксистская методология оказывается перевернутой с ног на голову: необходимость и случайность определяются в новой модели отношений, в которой «необходимость действует лишь как фактор частичного ограничения пространства случайности» [5, р. 111]. Общество как система никогда не достигает самотождественности, находясь во власти пронизывающей его интертекстуальности.
Все это означает неизбежный разрыв с классическим марксистским нарративом субъекта социальных изменений. Субъекты становятся «субъектными позициями» внутри дискурсивной структуры, понимаемой в терминах соссюровской структуралистской лингвистики и фукольдианской модели дискурса как продукта артикуляционной практики, обеспечивающей эффект непрерывности речевых агентов. Лишенные возможности абсолютной фиксации субъектные позиции определяются относительно друг друга, их статус неэссенциален и не задан каким-либо социальным целым, через принадлежность к которому они могли бы определяться.
Логичным следствием этой онтологической деконструкции является ниспровержение модели «базис - надстройка» - еще одной бинарной иерархии, питающей марксистскую легенду обсессивной тотальности. Лаклау и Муфф предлагают видеть отношение этих доменов в терминах нелинейной напряженности и нестабильных аналогий и взаимовлияний [5, р. 121], отбрасывая все предшествовавшие артикуляции как основанные на логике эквивалентности, отсылающей к свойственной марксизму метафизике присутствия: «...можно сказать, что логика различия раздвигает синтагматиче-
ское пространство языка, совокупность позиций, которые могут вступать в комбинации друг с другом, создавая непрерывности, в то время как логика эквивалентности раздвигает парадигматическое измерение, составленное из элементов, находящихся в отношениях взаимозаменяемости, таким образом уменьшая количество потенциально комбинируемых позиций» [5, р. 130].
Лучшее доказательство наличия запроса на плюралистическую радикальную демократию Лаклау и Муфф видят в успехе новых социальных движений, отбросивших как либеральные, так и марксистские политические догмы. Исходя из политического опыта и морфологии этих движений, авторы предлагают понимать «радикальность» как несводимость к единому основополагающему принципу, а «демократию» - как практику непрерывных смещений, лежащих в основе инклюзивной эгалитарной политики. При этом теряет смысл привычная линейная модель политического спектра -задача левых никоим образом не состоит в борьбе с либерально-демократической идеологией, гораздо более продуктивным представляется авторам ее развитие и углубление в направлении к радикальной и плюралистской демократической практики [6, р. 27]. Деконструкция онтологий субъективности предполагает заведомый отказ от фиксированных идеологических позиций, будь то либеральная или консервативная, а значит, и принадлежность к левой части спектра является лишь стратегической условностью, не дающей права замыкаться на императивных идеологических наррати-вах. Это, однако, не должно предполагать обращения к тактикам оппортунизма или элементам геа1ро1Шк, размывающим моральный фундамент политической программы новых левых движений.
Именно здесь проявляют себя неизбежные побочные эффекты приложения постструктуралистской методологии к политическим проектам, пытающимся выстроить мост между теорией и практикой. В классическом марксизме теория всегда преобладала над практикой, определяла ее, подстраивая реальность под свое структурированное повествование, в то время как постмарксистский проект в духе логики различия претендует на выстраивание новых, сложно-интерактивных отношений, построенных на постоянном многоканальном обмене. Императив теоретической чистоты уступает место акценту на проблеме артикуляции, понимаемой как «любая практика, устанавливающая такие отношения между элементами, при которых их идентичность меняется в результате этой практики» [5, р. 105].
Такие отвлеченно-структуралистские декларации встречают обоснованную критику, указывающую на степень абстракции, несовместимую в исходном виде с какой бы то ни было реальной политической практикой. Предложенный акцент на случайности ироничным образом приводит к закономерному выпадению из поля зрения целого ряда практических факторов и нюансов, с высвечиванием и прогнозированием которых вполне справляется «универсалистская» система оригинального марксизма и его ревизионистских вариантов. Разумеется, это хорошо понимают и сами теоретики постмарксизма, в связи с чем формулируют несколько базовых условий, необходимых для обеспечения жизнеспособности предложенного ими политического проекта. К ним относится, в первую очередь, наличие того, что авторы называют гудвиллом, то есть наличие определенного соревновательного этикета различных политических сил и движений, основанного на отказе от интеллектуального или политического доминирования с претензией на репрезентацию какого-либо «основополагающего фундамента» или условия социального [5, р. 183]. Отказ от уважения и соблюдения этого принципа неизбежно ведет к возникновению авторитарных и тоталитарных тенденций, несовместимых с духом радикальной демократии. Этот принцип «демократической эквивалентности» требует гораздо большего, чем стройное и убедительное теоретическое обоснование - он требует конструирования нового «здравого смысла», трансформирующего идентичности различных политических групп таким образом, чтобы требования каждой группы артикулировались эквивалентно требованиям остальных [6, р. 30].
Утопические элементы подобной либерационистской риторики, конструирующей свою версию политической практики в идеальном пространстве инклюзивности и равных возможностей, ставят под сомнение жизнеспособность такой политики в конкурентных условиях большинства современных буржуазных демократий, вытесняя политический потенциал постмарксизма в фантастическое политическое измерение дерридеанского l'avenir, открытого, нестабильного, непредсказуемого будущего, а также в пространство критической теории, культурной критики, междисциплинарных исследований и связанных с ними виртуальных политических дискуссий и проектов, редко выходящих за рамки хорошо организованных ограниченных и относительно закрытых сообществ, таких как университеты.
Исследование постмарксистского проекта через оптику генеалогического анализа, показывает, что его вполне возможно рассматривать либо как политически мертворожденный (или безнадежно устаревший) теоретический эффект 1968 г., так и не сумевший удержаться в пространстве реальной политики, либо как неизбежную и закономерную трансформацию марксизма в чисто объяснительную и критическую парадигму в ответ на вызовы времени, которые все труднее определять и объяснять в рамках ортодоксальной марксистской теоретической системы. Однако, если теоретический и практический домены действительно взаимопереплетены в духе принципа эквивалентности, не детерминированного ничем, кроме эффекта случайности, постмарксизм нельзя сбрасывать со счетов политической практики. Глубинная трансформация политической культуры может быть лишь недостижимым универсалистским фантазмом радикального демократического движения, однако ряд локальных, нестабильных, неконтролируемых, но повторяющихся сюжетов совсем недавней политической практики, вроде движений Occupy, не оставляет сомнений в том, что такая политическая культура возможна и приносит ощутимые практические плоды - пусть лишь в виде локальных вспышек, оставляющих зияющие разрывы на ткани гегемонного символического порядка.
Список литературы
1. Деррида Ж. Призраки Маркса. - М.: Logos altera, 2006.
2. Йоргенсен Марианне В., Филлипс Луиза Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод / пер. с англ. - 2-е изд., испр. - Харьков: Гуманитарный центр, 2008.
3. Bowman Paul. Post-Marxism Versus Cultural Studies: Theory, Politics and Intervention (Taking on the Political). - Edinburgh University Press, 2007.
4. Crenshaw Kimberle Williams. Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics, and Violence Against Women of Color. The Feminist Philosophy Reader. Eds. Alison Bailey and Chris Cuomo. - New York: McGraw-Hill, 2008.
5. Laclau Ernesto and Mouffe Chantal. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. - London: Verso, 1985.
6. Sim Stuart. Post-Marxism: An Intellectual History. - Routledge, 2002.
7. Smith A.-M. Laclau and Mouffe: The Radical Democratic Imaginary. Routledge, 1998.
