CC BY
317
9. Коновалова Ю. О. Языковая игра в современной русской разговорной речи. Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2008. 196 с.
10. Москвин В. П. Каламбур: приемы создания и языковая основа // Русская речь. 2011. № 3. С. 35-42.
11. Санников В. З. Каламбур как семантический феномен // Вопросы языкознания. 1995. № 3. С. 56-69.
12.Леонтьев А. А. Каламбур // Литературный энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1987.С. 145.
13. Сопова Т. Г. Языковая игра в контексте демократизации художественной речи в последние десятилетия ХХ века: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб: Ин-т лингвистических исследований РАН, 2007. 22 с.
14.Зубкова Л. Г. О соотношении звучания и значения слова в системе языка (к проблеме «произвольности» языкового знака) // Вопросы языкознания, 1986. № 5. С. 55-65.
15.Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. 400 с.
16. Щерба Л. В. Новая грамматика // Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. С. 74-77.
17.Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М.: Сов. энциклопедия, 1969. 608 с.
18.Соссюр, Ф. де. Курс общей лингвистики. М.: СОЦЭКГИЗ, 1933. 272 с.
19.Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике, в. 1. М.: Изд-во иностр. литературы, 1960. С. 215-262.
20.Мурат В. П. Глоссематическая теория // Основные направления структурализма. М.: Наука, 1964. С.127-176.
21.Булыгина Т. В. План выражения // Яндекс. Словари. БСЭ [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.big-soviet.ru.
22. Пономарева Г. В. Каламбур как форма реализации языковой игры в англоязычной персуазивной коммуникации в аспекте перевода: дис. ... канд. филол. н. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2009. 151 с.
Об авторе
Вороничев О. Е. - кандидат филологических наук, доцент Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского; [email protected].
УДК 416
ОТ МЕТАФОРЫ - К МЕТОНИМИИ
А.Л. Голованевский Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект 11-14-3200 (а/ц)
Системность языка поэзии Тютчева имеет глубинный характер. Она находит свое обоснование и в усложнении семантики слова, в которой могут совмещаться метафорическое и метонимическое значение.
Ключевые слова: однослойная и двуслойная метафора, метонимия, совмещенная метафора и метонимия, языковая личность.
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал? (29-е января 1837)
... Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас! (Бессонница)
Сияет зал, и купол весь в лучах;
Глядят кумиры, молча и грустя... (Из Гёте)
Стихийная антропоморфность поэзии Тютчева зиждется на двухуровневой системности - межсловной (синонимия, антонимия, омонимия) и внутрисловной (полисемия, метафора, метонимия). Именно внутрисловная системность создает ту иератичность, «загадочную «храмовую» атмосферу, созданную такими простыми (и недоступными ни для кого иного) средствами, как осевое смещение, и в которую он погрузил все свои произведения» [14]. Этим же и объясняется «бесконечное количество переходов, инверсий, при которых одно и то же слово может приобретать, в зависимости от контекста не только разные, но и противоположные значения» [4, с. 122-152]. Повторение и дублирование тем, объединение их в циклы обусловлено в том числе большей или меньшей повторяемостью образов, выраженных на лексемно-фразеологическом уровне. При этом речь прежде всего идет о способах выражения тех или иных используемых в поэзии понятий, которое реализуется языковым сознанием.
Словосочетание «языковое сознание», как считает Ю.Н. Караулов, «ориентирует нас на то, что язык в этой паре воспринимается как инструмент, как набор таких языковых структур, с помощью которых формируется своеобразное «окно», через которое нам дано заглянуть в сознание» [8, с. 8]. Языковое сознание входит в ряд составных терминов с компонентом «языковой». В названной выше работе рассматривается четыре термина с этим компонентом, три из них в той или иной мере составляют предмет настоящей статьи: «языковое сознание», «языковая личность», «языковая картина мира». Три из этих по-
нятий концентрируются, по представлениям авторов монографии, в четвертом - «языковая личность». И их доказательства вполне убедительны, ибо «по самой своей сути языковая способность есть способность кого-то..., т.е. является принадлежностью некоторой языковой личности (для нас Тютчева). ...Языковое сознание тоже не существует в абстракции, должно принадлежать субъекту, т.е. опять-таки языковой личности. Но ведь то же будет справедливо и для понятия языковой картины мира, которое в силу имплицитно присущей ему наглядности («картина») подразумевает «наблюдателя» - субъекта, индивида, языковую личность» [8, с. 162]. В основе такого распределения ролей за референтами этих терминов - признание антропоцентричного принципа ведущим в существующих научных парадигмах.
Действительно, как показывают многочисленные исследования (начиная с 50-х годов прошлого столетия и до нашего времени) языковая картина мира ориентирована на человека, и особенности этой ориентации по-разному проявляются у каждой языковой личности. Здесь же мы прежде всего попытаемся показать, как воспринимаются в языковом сознании Тютчева, которое непосредственно отображается в его поэтических текстах, отдельные предметы, люди, т.е. живое и неживое, с чем живое (а это - человек) сталкивается так или иначе в своей деятельности.
Предметом наблюдений проявлений лексико-семантической системности выступает метонимия. Само понимание метонимии как типа лексического значения слова вызывает целый ряд вопросов. Мы не придерживаемся расширительного понимания метонимии, которое вполне обоснованно подвергается сомнению Д.Н. Шмелевым [17, с. 220-227]. Метонимия, в нашем понимании, создает такие значения слов, которые включаются в языковую систему по тем или иным формулам, но при этом в процессе человеческой или природной деятельности изменяют, трансформируют свою функцию. Поэтому, вслед за Д.Н. Шмелевым и другими, мы не видим метонимического переноса ни при употреблении единственного числа вместо множественного у имен существительных, подобно лермонтовскому И слышно было до рассвета, Как ликовал француз, ни при назывании людей по тем или иным предметам их одежды, которые им справедливо характеризуются как «специальный стилистический прием» (223). По-видимому, широкий взгляд на явление метонимии [3, с. 300-301], обусловленный прежде всего «порождением механизмов синтагматических преобразований», в которых собственно и рождаются многие метонимические переносы, в большей мере направлен на употребление языковых единиц (словосочетаний, предложений), чем на конкретное лексическое значение слова. Отсюда следует различать метонимические значения (они всегда имеют свои дефиниции) и метонимические употребления (они не имеют конкретных словарных дефиниций, а лексическое значение у них проявляется на уровне контекстов). Метонимическое употребление, не имеющее своей словарной дефиниции, сближается с прямым значением; метонимическое значение лексемы при употреблении в любом контексте всегда сохраняет свою переносность, и этим самым метонимия как тип переносного значения сближается с метафорой. Как показывает Н.Д. Арутюнова, одна и та же лексема может иметь и метонимическое и метафорическое значение: голова, шляпа, шуба и др. При этом метонимическое значение лексем выступает в идентифицирующей функции, а метафорическое - в предикатной. По наблюдениям Арутюновой, метафорические значения таких слов могут возникать из метонимических. Подытоживая итог своим наблюдениям о разграничении метафоры и метонимии, исследователь указывает: «Для метафоры естественно функционирование в сфере предиката (шире атрибутов). Из двух возможных для метафоры функций первичной должна быть признана функция характе-ризации, а функция идентификации объектов - вторичной. ...Для метонимии, напротив, типично выполнение идентифицирующей функции по отношению к конкретным предметам» [2, с. 352].
То, что одни и те же лексемы могут выступать как метафоры и как метонимии, пишет и А.Н. Еремин. На примере просторечий он показывает, как приобретшие коннотативные значения метонимии контекстуально выражают метафорические значения [7, с. 163-166].
Но поэтический язык породил особый тип метонимии-метафоры - совмещенную, т.е. когда происходит одновременно «сдвиг в значении» и «сдвиг в референции» [2, с. 370]. И эта метонимия-метафора - важный элемент внутрисловной системности поэзии Тютчева, характерная черта его ЯЛ.
Следовательно, базой для лексической неоднозначности могут служить не только прямые значения, совмещенные с одним из типов переносных, но и сами переносные значения - метонимия и метафора. Причем, заметим, что если в рассматриваемых выше примерах с корнями крыло(о), (окрылить), лиц(о) (обличить), остр (изощренный), друк (удрученный) и др. актуализированное вторичное значение накладывается на вскрытое первичное, то в совмещенных переносных донором выступает метонимия, а реципиентом - метафора. Ниже мы рассмотрим основные типы тютчевской метонимии и их возможность выступать в совмещенных с метафорическими значениями. Выделению этих типов способствует такая отличительная черта метонимии, как регулярность.
Продуктивными для поэзии Тютчева являются следующие типы метонимии: целое - часть целого и обратное; вещество - изделие из этого вещества; животное - артефакт с изображением этого
животного. Здесь рассматриваются только метонимические существительные. Отдельные группы таких переносов называются Ю.Д. Апресяном в главе III «Словообразование и многозначность» в монографии «Лексическая семантика» [1, с. 193-203]. Обратим внимание на то, что тип «целое - часть» и «часть - целое» включает в себя другие регулярные разновидности многозначности, так как он охватывает одновременно мир живого (человек, животное), растительный и неорганический мир.
Наиболее продуктивным для обозначения человека является соматический перенос: «сома-тизм (часть тела человека) - человек в целом» свойствен лексемам грудь, лицо, рука, сердце, ум и др. Грудь может выступать в двух значениях 1. 'Передняя часть туловища от шеи до живота'. 2. 'Орган как вместилище сердца и средоточие сердечных волнений, душевных страданий, вместилище органов дыхания' [5, с. 169]. Одно из этих значений фиксируется в БАС: 'Переносно. О сердце, душе' [15, с. 435], т.е. метонимическое значение здесь вуалируется. Переносные значения соматизмов грудь, сердце, кровь, ум, а также душа основываются на их таком когнитивном свойстве, как способности выступать в качестве вместилища для различных чувств и состояний. И здесь поэтический язык широко использует для реализации этой семантики грамматические свойства имен, в частности значение местного падежа с предлогом в, в результате чего эти соматизмы чаще выступают как метафоры, а в других падежах (в том числе и именительном) в прямом или метонимическом значениях.
Из 37 употреблений лексемы грудь в оригинальных и переводных стихотворениях лишь в немногих она употребляется только в прямом значении, на что обычно указывает управляющий глагол прижать, прижаться: Минувшее, как призрак друга, Прижать к груди своей хотим (Проблеск, с. 71), Ты крепче прижмися к груди моей («Все бешеней буря...», с. 130).
У Тютчева же довольно четко значение соматизма грудь как вместилища важнейших человеческих органов актуализируется в таких поэтических контекстах: ...Радость нашу раздели. Все, чье сердце сердцу друга В братской вторило груди... (Песнь Радости, с. 62). В груди тоска... (Вопросы (Из Гейне), с. 74), Так и в груди осиротелой, Убитой хладом бытия, Не льется юности веселой, не блещет резвая струя... («Поток сгустился и тускнеет.», с. 118), ...Прости всему, чем сердце жило... В твоей измученной груди (1-е декабря 1837, с. 141), Грудь дышит легче и вольней (Летний вечер, с. 78), . Все так же грудь твоя легко и сладко дышит... (Mala ARIA, с. 112) и др. Грудь может выступать и в значении «Человек»: Та ль эта грудь, чья творческая сила Мир целый создала, взлелеяла, взрастила... (Из «Фауста» Гёте», с. 114) ...Как жаждет горних наша грудь («Хоть я и свил гнездо в долине.», с. 203). Совмещенное метонимическое и метафорическое значения лексемы реализуются в таких контекстах: У грудей благой природы Все, что дышит, Радость пьет! (Песня Радости (Из Шиллера), с. 63), В доспехи веры грудь одень, И с богом, исполин державный... (Рассвет, с. 157). Оба контекста - это метафоры, основанные на метонимическом значении лексемы грудь.
Груди природы - это вместилище для органов дыхания, пить радость из грудей - антропоморфные метафоры: перенос по признаку - «человек (пить молоко) - природа». Во втором контексте метонимическое значение ассоциируется с известной в древности военной традицией одеваться в доспехи для защиты от поражения врагов, метафорическое возбуждается словосочетанием грудь в доспехах веры. Между прочим, в приводимой БАС иллюстрации из Лермонтова Я родился у Казбека, Вскормлен грудью облаков... [15, с. 435] наблюдается то же совмещение значений, что и в тютчевском контексте.
Если метафоро-метонимическое значение лексемы грудь - это прежде всего вместилище для других органов, в том числе и для сердца, то переносное значение лексемы сердце обусловлено прежде всего его центральной ролью в возможности поддерживать само человеческое существование. Отсюда в поэзии - отождествление сердца как органа человека и человека - представителя живого мира. Человеку свойственно проявление всевозможных эмоций: радости, грусти, тоски и др., и сердце в таком случае выступает как «Символический орган для сосредоточия чувств, переживаний, настроений человека» [5, с. 694]. И радость в сердце пролилась (Весна, с. 57), Сердце жаждет прохлажденья в бое... (Гектор и Андромаха (Из Шиллера), с. 59), Закралась в сердце грусть... (Из Гейне, с. 74), Пускай скудеет в жилах кровь, Но в сердце не скудеет нежность (Последняя любовь, с. 186), О вещая душа моя, О сердце, полное тревоги... («О вещая душа моя.», с.192), Я встретил вас - и все былое В отжившем сердце ожило... (К.Б., с. 255), ...Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! («О, как убийственно мы любим.», с. 176-177). Наконец, в наибольшем количестве контекстов лексема сердце выступает 'как символ человека: все его существо во всем его величии и слабости, человечности, нравственной чистоте; память о таком человеке' [5, с. 695]. Его нет боле в вашем круге, Но сердце здесь погребено! (В альбом друзьям (Из Байрона), с. 71). И мне ли петь сей гимн веселый От близких сердцу вдалеке..? (Друзьям при посылке «Песни Радости» из Шиллера, с. 65). Его ты сердца не усвоишь своей младенческой душой... («Не верь, не верь поэту, дева.», с. 146), ... О, сколько родственных сердец - Сердец, твоею жизнью живших, Твой ранний поразит конец! (Памяти
М.К. Политковской, с. 261) и др. Во всех этих контекстах происходит, несомненно, перенос референции: «человек» - «орган человека», но предикаты метафоризируют одновременно значение центрального органа человека: «усвоить сердце», «сердце погребено».
Метонимическое значение лексемы сердце проявляется и на фразеологическом уровне, образуя фразеологические единицы: России сердце, русские сердца в значении 'русский народ', Иссохшее сердце - 'о человеке, лишенном всех радостей жизни'; царь сердец - Александр I, в царствование которого была одержана победа в освободительной войне 1812 года, употребляющиеся в таких контекстах: Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет! (29-е января 1837, с. 140), Опять вздохнут о горестной утрате Все честные, все русские сердца (Памяти Е.П. Ковалевского, с. 240), Но восхищенью в иссохшем сердце места нет! (Одиночество (Из Ламартина, с. 56). Итак, метонимические единицы расширяют свою структуру от слова до фразеологизма и соответственно семантику -от конкретного человека к человеческой общности.
Семантическая системность поэзии Тютчева во многом обусловливает метафорический контекст отдельных фрагментов стихотворения или стихотворения в целом. Так, из приведенных примеров видно, что неоднократно метонимия сердце и грудь, как части целого, употребляются рядом в одном предложении. Системность может проявляться и на функциональном уровне.
Обратимся к стихотворению «29-е января 1837», написанном, по-видимому, через несколько месяцев после смерти Пушкина и перекликающемуся с лермонтовским шедевром «Смерть поэта», которое в свое время было довольно высоко оценено современниками Тютчева. В первых трех изданиях стихотворение выходило под названием «На смерть Пушкина» [9, с. 456]. Именно под таким названием оно было знакомо Ф.М. Достоевскому, который, по словам Б.М. Козырева, назвал поэзию Тютчева «зеркало его души» [10, с. 84]. В данном случае Козырев, вынесший фразу в эпиграф второго письма, опирается на наблюдения Н.Ф. Бельчикова, полагавшего, что слова «зеркало его души» из статьи В.П. Мещерского «Свежей памяти Ф.И. Тютчева» в «Гражданине» 1873, № 31 принадлежит именно Достоевскому [10, с. 128]. И этому можно верить, ибо об этой статье Достоевский вспоминает: «Прошлую неделю начал писать статью и должен был бросить из уважения к Мещерскому, чтобы поместить внезапно присланную им статью о смерти Тютчева, - безграмотную до того, что понять нельзя, и с такими промахами, что его на 10 лет осмеяли бы в фельетонах» [6, с. 285]. Но так или иначе, а стихотворение Тютчева «На смерть Пушкина» глубоко запало в душу Достоевского, и он именно к нему обращался на публичных чтениях, о чем свидетельствуют его письма. «Кроме того, Юрьев, я и Висковатов прочтем по стихотворению на смерть Пушкина, Юрьев - Губера, Висковатов - Лермонтова, а я - Тютчева». «Как-то прочту потом на вечерних литературных чтениях сцену Пимена и Скупого рыцаря тоже, (главное) на смерть Пушкина Тютчева?».
Для нас немаловажно, что Тютчев и Лермонтов используют в своих стихотворениях ряд параллельных метонимических выражений (они выделены особым шрифтом), на которые обратили внимание исследователи. Русскому человеку, тем более поэту, трудно было понять хладнокровное убийство Пушкина, сраженного безжалостным свинцом: Из чьей руки свинец смертельный Поэту сердце растерзал? Кто сей божественный фиал Разрушил, как сосуд скудельный? (Ф.И. Тютчев)
Погиб поэт, невольник чести, Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой. (М.Ю. Лермонтов)
В обоих стихотворениях используется метонимический образ свинца, но если у Лермонтова - это только метонимия (вещество - изделие из вещества), то у Тютчева в этом образе совмещается метонимическое и метафорическое значения в словосочетаниях: 1. свинец смертельный; 2. свинец растерзал. В первых двух строках тютчевского стихотворения употребляются 3 именных метонимии: рука, сердце (часть - целое) и свинец смертельный. Метонимия свинец, попадая под влияние метафорического фразеологического выражения растерзать сердце, сама приобретает вторичное переносное значение. То же метафоро-метонимическое значение проявляется и в таком контексте с глаголом терзать (см. Кровь не разлилась рекою, Меч терзал родную грудь, в котором метонимии меч и грудь («оружие человека» - «человек», «орган человека» - «человек») одновременно приобретают метафоро-символическое значение: «символ убийства», «человеческая ценность»: Кровь не раз лилась рекою, Меч терзал родную грудь (К Ганке, с. 148).
Терзать, растерзать, терзающий - тютчевские метафоры, предполагают жертву и палача, и,
попадая в это окружение, метонимии свинец, меч наслаивают метафорическое значение.
Рассмотрим также метонимию этого типа кровь с частотностью 45 употреблений, большинство из которых представляют метонимические значения и фразеологические выражения.
Кровь - это часть живого существа, и в своем прямом значении лексема является терминологической. Утрата терминологичности способствует приобретению образного, прежде всего метонимического, значения. Хотя не все словари выделяют переносные значения слова (к примеру, БАС), но в СОШ оно указывается: '3. Кровавое убийство, кровопролитие' [13, с. 308]. Нам кажется, что более точными будут дефиниции: '2. Убийство, кровопролитие'. '3. Самопожертвование' [5, с. 310]. Это метонимия антропоморфная. А кровь-сок - та же метонимия, но природная. Подтвердим наши рассуждения такими контекстами.
Довольно крови, слез пролитых... (Императору Николаю (Из Людвига Баварского), с.48). Уж не кровь ли ворон чует Севастопольских вестей? («Вот от моря до моря...», с. 191). Смотреть в тени, как в кисти винограда Сверкает кровь сквозь зелени густой (К N.N., с. 84).
Для Тютчева есть самопожертвование (кровь) и самопожертвование. С одной стороны, - Ян Гус: ...И светел он, что собственною кровью Христову кровь он отстоял для них (Гус на костре, с. 253) и чешская славянская общественность, воздающая заслуженное должное своему великому проповеднику-реформатору в связи с 500-летием со дня рождения: Придите ж к дивной Чаше сей, Добытой лучшей вашей кровью, придите, приступите к ней С надеждой, верой и любовью (Чехам от московских славян, с.247); с другой, - небольшая группа декабристов, открыто выступившая против самодержавия царя (Тютчев до конца жизни оставался защитником монархического устройства в России): О жертвы мысли безрассудной, Вы уповали, может быть, Что хватит вашей крови скудной, Чтоб вечный полюс растопить! (14-е декабря 1825, с. 72). Лучшая кровь - скудная кровь: оценочные метонимии довольно прозрачно раскрывают важнейшие черты мировоззрения поэта - славянофильство и монархизм.
В фразеологических выражениях: играет кровь, лить кровь, стынет кровь, скудеет кровь, вытекать кровью и др. лексема кровь выступает в метафорических значениях, отражая наивную картину мира, фразеологизмы ярче высвечивают философские взгляды и жизненный опыт автора: И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений - Самоубийство и Любовь! (Близнецы, с. 174), Блестят и тают глыбы снега, Блестит лазурь, играет кровь... («Еще земли печален вид.», с. 137), Не за коран самодержавья Кровь русская лилась рекой! («Как дочь родную на закланье...», с. 119-120), Пускай скудеет в жилах кровь, Но в сердце не скудеет нежность... (Последняя любовь, с.186), Но песнь его нигде не умолкала - Хоть из груди, истерзанной страстями, Она нередко кровью вытекала... (Байрон. Отрывок из Цедлица, с. 98). Метонимические употребления и фразеологические выражения, в которых эти лексемы выступают как метафоры, создают единую образную картину тютчевской поэтики, представляют собой то единство, которое характеризует языковую личность Тютчева. Следовательно, систему лексической образности Тютчева нельзя рассматривать в отрыве от его фразеологической системы.
Лицо (21). Если лицо в своем основном значении - «Передняя часть головы человека» [15, т. 6, с. 288], то несомненно, что в значении «Человек, личность» - лицо выступает как метонимия. Для Тютчева лицо в прямом значении - 'Часть головы лирического персонажа, зрительно воспринимаемая поэтом': Люблю, когда лицо прекрасной Зефир лобзаньем пламенит... (Слезы, с. 66), И на лице его от умиленья Предсмертная вдруг озарилась тень (19 февраля 1864, с. 212). Лицо-метонимия - обобщенный образ человека (поэта), совокупность представляемых (не реальных) людей: И лишь создаст воображенье виды Существ неведомых, поэта жезл их претворяет в лица и дает Теням воздушным местность и названье! (Из Шекспира, с. 93), Я много узнал мне неведомых лиц... (Сон на море, с. 106) и др. Прямое и метонимическое значения в контексте могут совмещаться, создавая тем самым образ, одновременно и воспринимаемый зрительно, и воображаемый: И мимо проходила рать - Всё грозно - боевые лица... (Неман, с. 187).
В поэзии Тютчева как метонимия может выступать и такое свойство человека, как Ум (22). Словари отмечают этот перенос, но непоследовательно. Так, БАС под 4. Перен. приводит: 'О человеке, характеризуемом по его умственным способностям', а в 5: 'Общество, люди как носители определенных воззрений, настроений, умственных интересов, запросов и т.п.' [15, с. 16, с. 574] не дает подобного указания, хотя люди - это форма множественного числа существительного человек, а общество - собирательность, в котором человек - единичность. Обе эти метонимии свойственны тютчевскому Уму. Быстрейший самый ум, смутясь, оцепенеет... (Послание Горация к Меценату., с. 48), Все богохульные умы, Все богомерзкие народы Со дна воздвиглись царства тьмы Во имя света и свободы! («Теперь тебе не до стихов.», с. 188). Ложь, злая ложь растлила все умы... («Хотя б она сошла с лица земного.», с. 230).
Мы видели, что жидкостные и интеллектуальные соматизмы-метонимии кровь, ум могут выступать с противоположной оценочностью, что приводит к лексической антонимии. В еще большей мере это свойственно фразеологической семантике.
Рассмотренные здесь лишь некоторые из метонимических значений лексемы человек могут, по-нашему, объяснить, почему в поэзии Тютчева сама лексема человек, употребляясь только в прямом значении, имеет невысокую частотность - 15 [5, с. 892]. Синонимические средства, в основном метонимии, не просто компенсируют лексемную недостаточность, а образуют широкое понятийное поле с разнообразными возможностями выражения одного и того же понятия. Проблема выражения понятийных полей в поэтическом языке Тютчева (как и других) требует специального решения. Это тоже одна из составляющих языковой личности Тютчева.
Выше были проведены наблюдения над соматическими метонимиями-существительными, но метонимический характер свойствен и именам артефактам, к примеру: дом, крыльцо, окно, порог, угол. Каждая из этих лексем употребляется как в прямом, так переносном значении. При этом, заметим, что сама лексема дом из 14 употреблений лишь в 5 из них употребляется в прямом значении 'Строение, предназначенное для жилья' [5, с. 196], остальные значения опять так или иначе связаны с понятием человек - «семья», «клан, общество», построенное по иерархическому принципу [5, с. 196]. Некоторые из исследователей предполагают, что подобные значения являются первичными в лексико-семантической структуре слова дом, но с этим трудно согласиться [11, с. 28]. Понятно, что в языковой картине мира не случайна такая понятийная последовательность: часть чего-либо - целое - человек. Именно такая цепочечная связь наблюдается в рассматриваемых ниже тютчевских контекстах.
Крыльцо выступает в прямом и метонимическом значениях: 2. Дом. И от заветного крыльца Гнала и буйного нахала, Гнала и пошлого льстеца (Графине Е.П. Ростопчиной, с. 169). Окно. Эта лексема меньше, чем части дома, расположенные внизу (крыльцо, порог), ассоциируется с домом как строением (потолок, по-видимому, вообще не употребляется в таком значении), но слово может приобретать символическое значение. 2. Символ того, что открывает взгляд на мир [5, с. 468]. Именно в таком значении выступает оно у Тютчева: Зима недаром злится, Прошла ее пора - Весна в окно стучится И гонит со двора (с. 134). Собственно, близко к этому и знаменитое пушкинское из «Медного всадника»: Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно... Закономерно, что этот прецедентный текст любят обыгрывать противники сближения России с Европой (Петр I прорубил окно в Европу, а нам пора его закрыть). Именно символические значения лексем позволяют многим фразам сохранять и через века свою актуальность. Такое же значение свойственно и лексеме порог. В готовящемся втором издании ПСТ будет выделено символическое значение слова, которое отмечается словарями: 'Символ родного дома, семья' [15, т. 10, с. 1378]. У Тютчева порог - это не только 'начальная граница чего-либо' [5, с. 552], но и символ России как родины русского народа: ... Ты, столько лет, с такою славой, России верный часовой?.. Один лишь раз, по воле бога, Ты супостата к ней впустил - И целость русского порога Ты тем навеки утвердил... (Неман, с. 186). Вместе с тем порог - это и граница, разделяющая два мира, - мир души и мир тела: О вещая душа моя, О сердце, полное тревоги, - О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!.. (с. 192). Тютчевская метонимия стремится к постоянному пространственному расширению: от части - к целому, от целого малого к целому большому. Так, Угол - это, во-первых, 'Жилище, пристанище', и, во-вторых, - 'Петергоф с каскадом фонтанов' [5, с. 843], как и порог - Россия.
Как летней иногда порою Вдруг птичка в комнату влетит И жизнь и свет внесет с собою, Все огласит и озарит; Весь мир, цветущий мир природы В наш угол вносит за собой... (с. 210) ...И привет мой хромоногой окрылит пусть телеграф. Пусть умчит его, играя, В дивный, светлый угол, тот, Где весь день, не умолкая, Словно буря дождевая В купах зелени поет («Бедный Лазарь, Ир Убогой.», с. 269) (Здесь Буря дождевая - каскад петергофских фонтанов) [16, с. 419]. Представляется, что расширение пространственной семантики лексемы угол связано с местоположением адресанта, взгляда автора из пространственной точки. Стихотворение «Как летней иногда порою.», посвященное Н.С. Политковской, написано в Петербурге (адресат и адресант совпадают по своему местопребыванию) и здесь угол - жилище, в которое проникает весь мир, цветущий мир природы. Стихотворение «Бедный Лазарь, Ир Убогой.» Тютчев посылает в качестве телеграммы П.А. Вяземскому из Петербурга в Петергоф, отсюда и угол - Петергоф, которым восхищается поэт, как в предыдущем стихотворении он восхищался миром природы, который проникает в угол-жилище. Итак, если в первом значении угол - это ограниченное пространство, то во втором - расширенное пространство, уже обустроенное человеком по законам природной красоты. Лотман в результате детальных наблюдений над свойствами пространства в поэзии Тютчева заключает: «В целом для Тютчева все же характернее расширяющееся, а не сужающееся пространство» [12, с. 128]. Думается, что осмысление пространственных значений лексем даст дополнительный материал для более глубокого представления организации пространства в поэзии Тютчева.
Наши наблюдения над небольшой группой тютчевских метонимий показывают, что в его поэзии системно метонимии обогащаются метафорическими и символическими значениями, а это в свою очередь способствует фразеологизации словосочетаний с такими компонентами, в роли которых нередко выступают и другие соматизмы, кроме названных выше. Своеобразие отражения русской языковой картины мира при использовании фразеологии - характерная черта любой русской языковой личности.
The systemic structure of the language of Tyutchev's poetry has a profound character. It finds its substantiation in the
complication of the semantics of the word, in which metaphorical and metonymic value can be combined.
The key-words: single-layer and double-layere metaphor, metonymy, the combination of metaphor and metonymy, linguistic identity.
Список литературы:
22.Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1995.
23.Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.
24. Арутюнова Н.Д. Метонимия // Большой энциклопедический словарь. Языкознание. М., 2000.
25.Баевский В.С. Тютчев. Лермонтов // История русской поэзии 1730-1980. Компендиум. Смоленск, 1994.
26.Голованевский А.Л. Поэтический словарь Ф.И. Тютчева. Брянск: РИО БГУ, 2009 (ПСТ).
27.Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Т.28. Книга 2. М., 1990.
28.Еремин А.Н. Метафора, метонимия в отношении к оценке // Рациональное и эмоциональное в русском языке. Международный сборник научных трудов. М., 2012.
29.Караулов Ю.Н., Филиппович Ю.Н. Лингвокультурное сознание русской языковой личности. М, 2009.
30.Касаткина В.Н. Ф.И. Тютчев. Полное собрание сочинений и письма в шести томах. Т.1. Комментарии. М., 2002.
31.Козырев Б.М. Письма о Тютчеве // Литературное наследство: Ф.И. Тютчев. В 2-х тт. Т. 1. М.: Наука, 1988.
32.Кошарная С.А. Лингвокультурологическая реконструкция мифологического комплекса «Человек - Природа» в русской языковой картине мира». АДД. Белгород, 2002.
33.Лотман Ю.М. Поэтический мир Тютчева // Тютчевский сборник. Таллинн: Эсти Раамат, 1990. С.108-142.
34.Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1997 (СОШ).
35.Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева / Урания. Тютчевский альманах. 1803-1928 / Под редакцией Е.П. Казанович. Вступительная статья Л.В. Пумпянского. Л.: ПРИБОЙ, 1928.
36.Словарь современного русского литературного языка: В 17 томах. Изд.: АН СССР, М.-Л., 1948-1965 (БАС).
37.Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений / Вступительная статья Н.Я. Берковского; Сост., подгот. текста и примеч. А.А. Николаева. Л.: Советский писатель, 1987 (Весь иллюстративный материал приводится по данному изданию с указанием названия стихотворения и страницы).
38.Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.
Об авторе
Голованевский А.Л. - доктор филологических наук, профессор Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского; [email protected].
УДК 80.811
ФРАЗЕОЛОГИЗМ КАК СМЫСЛООБРАЗУЮЩИЙ ФЕНОМЕН ЯЗЫКОВОЙ СИСТЕМЫ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА ЯЗЫКОВУЮ КАРТИНУ СТРАНЫ (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО И ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКОВ)
А.М. Гришечкина
Статья является дополнительным материалом к исследованиям в области фразеологии. В ней рассматриваются вопросы терминологии фразеологической науки, правомерности поиска новых определений для существующих понятий, а также вопросы влияния фразеологического языка на динамические процессы языковой картины народов-пользователей данным языком. Сравнение фразеологической картины при сопоставлении родного и изучаемого языков показывает своеобразие восприятия и отражения народами их действительности, богато представленной фразеологическими синонимами. Все перечисленное позволяет говорить о необходимости планомерного включения данной лексики в программы языковых дисциплин при изучении иностранных языков.
Ключевые слова: фразеологизм в языковой системе, определение фразеологизма, смысловая образность фразеологизма, фразеологические синонимы, носитель фразеологического языка.
Вопросами фразеологии филологи занимаются много и уже достаточно долгое время. Изучение словарного состава языка без рассмотрения его фразеологического пласта лишило бы лингвистику достоверного описания языковой картины стран. В этой области, как и в других областях лингвистической науки, решение одних проблем соседствует с еще нерешенными или появляющимися по мере развития самой науки. К настоящему времени уточнена семантическая составляющая практически всех фразеоло-
