CC BY
502
ОТ ЭГО-ТЕОРИИ К ЖАКУ ЛАКАНУ: ПЕРЕХОДНЫЙ ОБЪЕКТ И СТАДИЯ ЗЕРКАЛА
С.С. Ванеян,
профессор кафедры всеобщей истории искусства,
МГУ им. М.В. Ломоносова
В статье приводятся рассуждения Лакана, которые убедительно подтверждают, что он не чужд различных концептуальных впечатлений, в частности юнгианской теории. Описываются итоги, касающиеся трех фундаментальных ситуаций, которые обнаруживаются в стадии зеркала:
1) собственно «феноменология разглядывания»;
2) гештальт пребывания перед зеркалом;
3) имаго расщепленного Я подразумевает опыт смертности.
Ключевые слова: юнгианство, стадия зеркала, гештальт, имаго.
Предельно существенно - представлять и воображать себе, что Фрейдом вовсе не ограничено то, что именуется психоанализом. Более того, невозможно, как выяснилось довольно рано, т.е. в пределах раннего этапа развития, трансформации фрейдовских идей, отождествлять психоанализ с глубинной психологией, так как одними глубинными инстанциями психики трудно ограничиться. Более того, в рамках построения общей теории психики становится понятным, что в нормальных условиях, ни Ид (Оно), ни Супер-Эго не обращает на себя внимания: ни тревога (Оно), ни вина (Супер-Эго) не являются типичными состояниями только потому, что Эго по большей части справляется со своими задачами. Можно сказать, что эти области души обнаруживают себя в полной мере лишь клинически. А в повседневной реальности Эго вполне справляется со своими проблемами, благополучно выстраивая барьеры и создавая «механизмы защиты», и потому выступает в качестве основного предмета внимания, изучения описания и анализа...
Такова логика той тенденции в развитии психоанализа, что связана с именем младшей и, несомненно, равной по одаренности с отцом
дочери Фрейда, которую звали Анна. Заметим сразу, что постфрейдизм почему-то связан с женскими именами (добавим уже здесь Ме-лани Кляйн и Карен Хорни): можно подумать, следуя фрейдовской парадигме, что эволюция предполагает если не отцеубийство, то, по крайней мере, преодоление отцовства. Мы, впрочем, не готовы принять это объяснение как единственное: можно предположить, что «принцип реальности», характеризующий в известной мере именно мир Эго, более близок женскому началу. А если следовать уже лакановской парадигме, то тогда Отец - необходимое условие перехода от Воображаемого с его нарциссизмом и агрессивностью к Символическому, где действует уже сила общения, родства и объектность. Во всяком случае, психоанализ после Фрейда - это именно Эго-тео-рия, которую следует отличать от боле ранней инстинкт-теории, связанной с именем отца психоанализа. Мы должны в полной мере представлять себе все основные нюансы этой самой Эго-теории хотя бы потому, что аналитика Эго напрямую связана с опытом внешнего мира, окружающей реальности, а это - немаловажная составляющая и теории изобразительности, теории визуальности, теории и практики так называемых объектных отношений.
Сразу заметим, что понимание всех особенностей развития постфрейдистского психоанализа облегчается в том случае, если мы будем представлять их в рамках двух полярностей, у которых есть имена: все те же Анна Фрейд и Мелани Кляйн. Эти две влиятельнейшие психоаналитические дамы породили целую череду концепций и плеяду последователей, так что разбор их положений и представлений - дело и полезное, и занимательное.
Вначале - Анна Фрейд и ее знаменитая теория «защитных механизмов Эго». Еще Фрейд заметил, что Эго «владеет набором приемов, защищающих его от конфликтов, которые могут привести к неврозам». Эго испытывает, на-
ю
о сч
сч
О!
ю
о сч
сч 01
пример, чувство тревоги (влияние инстинктов и вызываемого ими напряжения) или чувство вины (это уже влияние не Оно, а Супер-Эго), хотя на самом деле можно считать, что защитная активность Эго - это его нормальное функционирование, направленное на контроль, «канализирование» и использование психической энергии.
Попробуем разобраться с некоторыми механизмами защиты, которых Анна Фрейд, как известно, насчитала, по крайней мере, девять.
Самый базовый из них - это вытеснение, когда усилием Эго (Сознания) неприемлемый импульс, идея, представление выводятся в область бессознательного. Причем следует различать упреждающую реакцию Сознания, не позволяющего появиться на поверхности этому запретному импульсу (первичное вытеснение), и усилие, направленное на возвращение вырвавшегося импульса туда, откуда он пришел (вторичное вытеснение). Вытеснение основано на энергетическом противостоянии. И как все защитные механизмы, вытеснение чревато перенасыщением бессознательного вытесненными импульсами, чья энергия может вернуться вновь в область Сознания, но уже в форме симптомов, т.е. символически (что нехорошо, так как требует дополнительного толкования).
Другой, похожий прием - это регрессия, когда Эго вынуждено перед лицом угроз само отступать на более раннюю фазу развития психики. Точка возврата определяется моментами фиксации, имевшими место быть прежде, так что психика может пройти последовательно все фазы - от генитальной к оральной и к анальной. Проблема в том, что эта уловка, как правило, не срабатывает, и регрессия только провоцирует цепь последующих защитных мер. Интересный практический, технический и методологический аспект тоже следует упомянуть в связи с регрессией: он связан с тем, что во время сеанса аналитик может добиваться регрессии, чтобы иметь доступ к более ранним этапам развития психики и тем самым влиять на нее. Но опасность состоит в том, что таким образом формируется инфантильная зависимость пациента от аналитика. Наконец, существует и объяснение механизмов сновидения как возвращения сознания с уровня всецелого телесного напряжения (так во время бодрствования) на уровень чистой сенсорики, заменяющей собой все тело и претендующей на ту же роль всецелой реальности. Отсюда - бредовая,
галлюцинаторная природа сновидения. Сразу возникает вопрос: не является ли так называемое генетическое объяснение какого-либо явления (в том числе художественного) тоже своего рода обходным маневром сознания, не способного иметь дело в вещью как она есть в данный момент?
Третья разновидность защиты - это так называемое формирование реакции, когда в ответ на угрозу некоторого импульса Эго формирует противоположный импульс как своего рода альтернативу. Но прежний импульс не исчезает, принимает инфантильную форму, с которой труднее бороться, и потому, как правило, подобная обратная реакция складывается в навязчивое состояние. Всякого рода привычка (в том числе и мыслительная, если брать ког-нитологические аспекты всех этих процессов) подразумевает свою противоположность (одно из обоснований диалектической дискурсив-ности).
Довольно сложный и фундаментальный по своему значению механизм - это изоляция, когда субъект некоторое нежелательное событие изолирует из непрерывности (континуума) своего значимого опыта, помещает в некоторую временную паузу, притом что оно не забывается (не вытесняется), а просто лишается своего аффективного наполнения с обрывом или подавлением ассоциативных связей. Как правило, изоляция подразумевает и процесс расщепления (тоже особого рода защитный механизм). В этом случае Эго перед лицом некоторых угроз теряет целостность и формирует внутри себя некоторые подструктуры, среди которых только одна воспринимается как самость (и как «хороший» объект), а другие - отчуждаются и оказываются «плохими» объектами негативных эмоций и иллюзорно вытесняются вовне психики (отрицание и проекция). Опять же вопрос целостного опыта -это и способность принять себя во всех своих (не чужих!) аспектах.
От изоляции отличается защитный прием, именуемый «уничтожением сделанного», когда как раз аннулируется нежелательная мысль или действие (как правило, последующим действием или представлением, которое тоже забывается). Особенность этого механизма - в его способности формировать всякого рода навязчивые ритуалы.
Пожалуй, самый универсальный и самый популярный в теории механизм - это уже упоминавшаяся проекция, когда в результате
расщепления нежелательные части Эго локализуются в объекте, внешнем по отношению к субъекту. Почти всегда проекция сопровождается отрицанием, т.е. непризнанием индивидуумом, что у него есть то или иное желание, с одновременным приписыванием его другому. К этому процессу может присоединяться и механизм обращения, когда то же желание не только приписывается внешнему объекту, но и через него перенаправляется обратно на себя. Этот механизм благодаря Кляйн стал трактоваться как нормальный способ формирования человеком своего окружающего мира: формируя внутренние объекты, человек выносит их вовне и тем самым формирует и себя.
Проекция связана со своей противоположностью - интроекцией. В этом случае психические свойства внешнего объекта берет на себя его внутреннее представление, с которым и предпочитает иметь дело сознание. Интроек-ция - часть так называемой интернализации, которая есть нормальный механизм восприятия (она подразумевает формирование внутренних образов для внешних объектов). Интроекцию можно истолковывать как аспект сквозного инстинкта инкорпорации, поглощения (одно из проявлений его - прием пищи). В некоторых теориях - это проявление агрессии, хотя на самом деле любой перенос можно воспринимать как уничтожение (пространственный сдвиг - аспект отсутствия).
И конечно же, невозможно не упомянуть знаменитую сублимацию, суть которой - всё тот же перенос психической энергии с низших инстинктов на высшие потребности, часто социального свойства. Всякая сублимация сопровождается снятием напряжения, которое есть результат действия сексуальных и агрессивных, т.е. первичных, инстинктов. С помощью сублимации, как известно, можно объяснять и творческие процессы.
Такова та концептуальная основа, на которой уже Мелани Кляйн воздвигает свою теорию, в основе которой лежит представление о реальности и действенности инстинкта смерти. Почти всё то, что для Анны Фрейд было компромиссными приемами-уловками Эго, становится в глазах Кляйн этапами-способами формирования-развития Эго. Ее постулаты отличаются известной непривычностью и одновременно - очевидной влиятельностью. Именно она ознаменовала начало неклассической стадии развития психоаналитической и теории, и практики. Этому характерно ба-
рочное и мышление, и, собственно говоря, мироощущение, тем не менее оно не делает кляйнианский психоанализ чем-то необязательным или альтернативным. Перед нами, скорее, последовательное развитие взглядов самого Фрейда. Мы убедимся в конце, на примере Лакана, насколько по-настоящему не ортодоксально может быть то, что продолжает себя именовать психоанализом.
Но что же такое классическая теория, от которой отступает Кляйн? У нее несколько признаков, главный из которых - это представление о так называемом психическом аппарате. Этот аппарат, в свою очередь, можно рассматривать с трех позиций или моделей. Первая модель - топографическая, имеющая в виду, что психические процессы можно локализовать в некоторых пространствах, областях, сферах, именуемых Сознанием и Бессознательным. Вторая модель - структурная, предполагающая, что психику можно описать как систему взаимодействующих частей или форм (Ид, Эго, Супер-Эго). Третья модель - так называемая экономическая, которая подчеркивает, что в психическом аппарате происходит движение особой энергии (ключевые концепты - либидо и катексис). Между прочим, именно в связи с психической энергией можно упомянуть основные различия между классической теорией (это сам Фрейд и эго-теория Анны Фрейд) и неклассической (объект-теория Кляйн). Дело в том, что классическая теория предполагает разные виды энергии для Ид и Эго, а неклассическая настаивает на том, что Эго активно преобразовывает энергию либидо, лишая ее сексуального и агрессивного содержания. Кстати говоря, психоаналитическое понятие энергии лучше всего понимать именно как «смысл», ведь самое существенное в ней - это внимание, влечение, направленная динамика. Не случайно именно экономическая парадигма отчетливее всего обнаруживает герменевтический потенциал психоанализа. Мы имеем в виду понятие «вложения» энергии, или катексиса. Это вложение осуществляется в тот или иной объект, и тем самым формируется отношение к нему, оценка, т.е. его смысл и содержание.
Принципиально и то, что классической теории соответствует и классическая практика или классическая техника, подразумевающая целый ряд позиций, среди которых существенны воздержание от советов, предписаний, комментариев, ограничение интерпретацией и строгое следование «правилу свободных
ю
о сч
сч
О!
ассоциаций». Между прочим, не так уж и случайно обязательное пребывание пациента на кушетке: он нейтрализован телесно и, хотя и в бодрствующем состоянии, но, тем не менее, имитирует состояние сна.
Так мы нащупываем самое существенное в объект-теории - именно описание и анализ разнообразных способов взаимодействия Эго с разнообразными по смыслу и происхождению объектами. Их типология и разновидности отношений с ними - это и есть тот мир, в котором человек живет и переживает свое присутствие в нем. Другое дело - откуда берутся эти объекты и для чего используются.
Для Кляйн начало всему - первичная амбивалентность психики (того же младенца) и наличие в ней, кроме инстинкта жизни, и столь же активного и равного ему инстинкта смерти. Это самое характерное в кляйнианской теории и практике. Помимо этого, Кляйн отказывается от идеи стадий развития Эго как прохождения точек фиксации либидо. Вместо этого - столь же характерная теория так называемых позиций, суть которых определяют особые способы функционирования механизмов проекции и интроекции, что дает характерное состояние психики и ее организацию. Исходная позиция именуется параноидно-шизоидной, так как это есть реакция младенца на обнаруженный в себе инстинкт смерти, т.е. разрушения, деструкции, зависти. Этот инстинкт преодолевается таким образом, что Эго (а заодно и объект, которым является для младенца Мать) расщепляется на «хороший» и «плохой» с проекцией негативных, агрессивных импульсов на плохой и внешний объект. И тем самым снимается первичное напряжение. В дальнейшем возможна и интроек-ция этих, казалось бы, внешних качеств, и тогда в психике закладывается основа Супер-Эго. Благополучный выход из этой позиции предполагает вхождение в следующую позицию, именуемую депрессивной. В этом случае ребенок уже осознает амбивалентность своего отношения к матери (и любовь, и ненависть-зависть), испытывает чувство вины и страха за нанесенный ей вред и пытается осуществить некую репарацию, т.е. возместить ущерб.
Вся суть этой позиции в том, что репарация связана с реальными действиями, направленными на воссоздание якобы разрушенного внутреннего объекта (образа Матери). Тем самым осуществляется кардинальная способность психики творчески, созидательно, конструктивно реагировать на собственные фантазии,
делать их продуктивными и формировать с их помощью внешнюю реальность. Здесь мы сталкиваемся с еще одним принципиальным отличием кляйнианского психоанализа от фрейдистского: это оценка и понимание фантазии как весьма важного и положительно фактора психической жизни (а не просто варианта галлюцинаторного опыта). Интенсивно, бурно, напряженно и богато фантазируя, ребенок закладывает основание всей своей последующей психической жизни, когда воображение переплетается с реальными, т.е. предметными, объектными связями.
В общем и целом мы не случайно имеем в качестве продолжателя дела Мелани Кляйн именно Дэвида Винникота с его теорией так называемых переходных объектов, о чем следует говорить особо, крайне подробно и, к сожалению, не здесь. В двух словах переходный объект представляет собой воображаемое образование, связанное с использованием младенцем некоторого внешнего предмета (игрушки, уголка одеяла), который помогает ему адаптироваться к внешней реальности. Младенец не помещает его в свое внутреннее пространство, но и не преднаходит вовне, скорее, создавая его таковым самим актом использования. Главное в переходных объектах - и это довольно тонкий момент - его способность как все же внешнего, не воображаемого объекта выдерживать агрессию младенца, которая есть оборотная сторона его любви (Винникот все-таки кляйнианец). Если бы он был просто объектом переноса, то он не выдерживал бы силового воздействия (одна проекция вытеснила бы другую). А так он демонстрирует младенцу, что вовне его есть пространство, которое отличается устойчивостью, постоянством своих составляющих. Человек учится доверять, не бояться своих импульсов и получать удовольствие от чужого существования и возможности включать его в себя. Очень важным выводом практического порядка оказывается новая аналитическая ситуация, когда аналитик позволяет пациенту использовать его как переходный объект. Так может возникать большая близость, взаимность и, как следствие подобной «диалогической динамики», - понимание. Понятно, что это - ситуация всё того же контрпереноса: мы привыкли активно вторгаться со своим анализом в произведение, но что будет, что мы испытаем, если позволим произведению нами «пользоваться»?
Из опыта использования переходных объектов постепенно складывается переходное пространство: оно есть место реализации фантазии, и оно есть пространство игры. Очевидно, что это основа культурного пространства. Большинство того, что мы именуем произведениями искусства, суть переходные объекты. От простых вещей переходный объект отличается, по крайней мере, следующими свойствами: он создает чувство уверенности, на него можно проецировать потребность властвовать, и его можно отставить («спрятать в чулан», но не выбросить), но память о нем и опыт доверия останется.
И наконец, для иллюстрации возможностей и перспектив кляйнианского психоанализа -так называемая пересмотренная психопатология Рональда Фэрберна, для которого основа основ психической жизни - это переживание субъектом всевозможных вариантов своей зависимости. Эти варианты на протяжении жизни обнаруживают себя как стадии развития. Первая - это «инфантильная зависимость», когда отсутствует всякая амбивалентность, но когда неизбежен опыт фрустрации, приводящий к «шизоидной позиции» или стадии «квазинезависимости», суть которой - в расщеплении Эго на целых три части. В результате в человеке формируются три Эго: одно - либидное, другое - антилибидное (два отношения в материнской груди как отвергаемого и принимаемого объекта) и так называемое центральное Эго. Этим трем инстанциям соответствуют либидное Ид, антилибидное Ид, и над всеми ими возвышается так называемое Центральное Эго. Это Эго способно манипулировать всеми теми объектами, что создаются на этой стадии. Способов или приемов Фэрберн насчитывает четыре. Например, «обсессивный прием»: оба объекта, и хороший, и плохой, находятся внутри субъекта. Контролируя «плохой» объект (это возможно, ибо он «внутри»), субъект добивается ощущения независимости. Истерический прием: хороший - вовне, плохой - внутри. Фобия предполагает, что оба объекта - вовне (и не поддаются никакому контролю). Параноидальный прием - принимаемый объект находится внутри, отвергаемый - снаружи. Прохождение этой стадии выводит субъекта на полноценную и искомую стадию «зрелой зависимости», которая характеризует состояние взрослой и сформировавшейся личности.
Нас же волнует следующее: все подобные позиции формируют общую ориентацию
субъекта в мире, который в своем предметном (объектном) составе - это не что иное, как документация всевозможных состояний души, которая, что называется, не сидит без дела и постепенно выстраивает, возводит тот самый окружающий мир, что есть совокупность прежде всего отношений. Другими словами, всякая предметная изобразительность - всё та же визуализация всё тех же объектных отношений, за которыми, как выяснилось, стоит отношение субъекта к себе и самых близких ему существ.
Жак Лакан - последняя метаморфоза тела психоаналитического учения. Сам он себя обозначал как наиболее последовательного и верного истолкователя Фрейда, но при ближайшем рассмотрении мы обнаруживаем в нем удивительное сочетание самых традиционных, сугубо фрейдистских положений и понятий с максимально радикальными учениями смежного характера. Главнейшая черта лакановской теории и отчасти практики - можно сказать, вызывающе активное привлечение лингвистического структурализма (не без его антропологического извода). Остановимся чуть подробнее на нюансах этой крайне остроумной и влиятельнейшей теории.
Итак, почему структурализм и лингвистика? Лишь потому, что, как тонко замечает Лакан - и это его базовое наблюдение, психоанализ - это именно анализ, а анализ - речь и язык, которые, в свою очередь, представляют собой символы. Мы знаем о душе лишь то, что можем о ней сказать, что поддается облечению в слова. Глубинная сущность и непосредственное существование психики остается нам недоступно по определению: это то, что по природе не подлежит знанию. Но это-то и есть реальность души, и это есть область Реального, как предпочитает этот «регистр», эту инстанцию именовать Лакан, тем самым бросая и терминологический, и концептуальный вызов основной психоаналитической традиции, где принцип реальности главенствует как раз в зоне Эго (хотя Лакан сказал бы, что если «главенствует», значит, уже не принадлежит этой зоне: осуществлять власть можно только извне).
И если Реальное от нас ускользает, то этого нельзя сказать о том опыте, что обнаруживает себя как раз в аналитической практике, которая ведет к очевидным изменениям в субъекте и потому требует к себе внимания. Что же это такое? Это речь, говорит Лакан, и потому это символ. Но было бы большим заблуждением думать, что у этой инстанции, у Символиче-
ю
о сч
сч
О!
ю
о сч
сч 01
ского, - чисто инструментальная функция или что символ ведет нас в область магического и иррационального. Речевая деятельность аналитического опыта как раз выявляет свою противоположность - собственный мир невротика. Именно этот опыт и именуется Воображаемым, так как в основе его лежит способность субъекта испытывать воображаемое удовлетворение. Точнее говоря, Реальное (т.е. естественное, природное) удовлетворение потребностей, как замечает Лакан, имеет сугубо биологическую природу, и то, что субъект при этом испытывает еще и некоторые эмоции, значит лишь одно: перед нами смещение энергии, переход ее на другой уровень. Но сохранение, так сказать, содержания этого смещения свидетельствует о том, что перед нами процессы, ориентированные на образы. Это, по выражению Лакана, «метаболизм образов».
Но точно так же, как не всё Реальное оказывается в пространстве Воображаемого (преимущество это фантазмы, связанные с половой сферой, а не со сферой, например, питания), точно так же и не всё Воображаемое поддается обсуждению, анализу, а только то, говорит Лакан, что прошло смещение, т.е. сдвинулось в сторону Символического, что посчитало возможным нечто символизировать. Иначе говоря, Символическим может стать лишь то, что уже собой не является.
И наоборот, Символическое не есть то, что оно обозначает. Оно обозначает лишь одно -свою принадлежность к языку с его специфическими и ни на что не похожими отношениями, суть которых - артикуляция означающего и означаемого. Уже сновидение, напоминает Лакан вслед за Фрейдом, представляет собой ребус, т.е. вариант языковой организации.
Но не всё в языке принадлежит знаку. Сам язык есть нечто, что уже присутствует здесь и сейчас, что есть налицо. Вот точно так же и в языке присутствуют символы, которые «рождены вместе с языком» и нечто представляют непосредственно, а не обозначают, т.е. отсылают посредством референции.
Другими словами, существуют такие речевые практики, которые питаются самыми исходными потребностями, связанными с самим говорящим. Самый существенный пример этой языковой ситуации - речь пациента во время психоаналитического сеанса: слова языка употребляются не ради них самих, а для чего-то другого - ради смысла, который существует до самого акта коммуникации. Ведь пациенту
предлагается просто говорить, не пытаться организовать свою мысль, наделить ее неким порядком. То есть не думать о том, как его воспримут, как поймут, не ставить себя на место слушателя собственного говорения, тем самым не воспроизводя структуру нарциссизма, а погружаться в саму стихию языка, которая не есть сам язык как система устойчивых парадигм.
Невротик же как раз стремится к порядку, пытается упорядочить, но не подлинную реальность, сокрытую в его психике и ищущую выход (невроз - «закупорка речи»), а разрозненные симптомы, образы, замещающие подлинные процессы и их подменяющие. Язык подменяет символическую жизнь как таковую, осуществление символов в жизни, а не в языке. Но вот в чем сложность: речь заключена внутри симптомов, но выхода в речи себе ищет некоторое нарушение, которое насаждает собственный порядок - порядок нарушения. Поэтому то, что ищет и находит себе выход, не есть искомое, и оно не менее негативно, чем то, что пытается укрыться в Воображаемом. По этой причине то, что говорит пациент, первоначально - с первой попытки, не есть осуществление символа, а создание своего рода воображаемой отсылки (например, к опыту детства). Это то самое, что именуется сопротивлением, то, что создает свои связи перед лицом, например, вмешательства аналитика, и это то, что формирует так называемое собственное Я. А вспомнив происхождение этого собственного Я из сопротивления и из «порядка нарушения», мы поймем, почему именно здесь Лакан вспоминает инстинкт смерти. Это не только, как мы видим, дань памяти кляйнианской теории, но и прямое последствие языковой интерпретации Символического: именно язык - прямой пример оппозиции присутствия и отсутствия как сущности отношений означения.
По сути собственное Я (т.е. то, что я думаю, и, главное, говорю, обозначаю языком о себе) -это функция отчуждения субъекта от себя, упразднение - воображаемое - того, что не есть это самое собственное Я. Поэтому за всем подобным стоит и агрессия, и собственно измерение, именуемое агрессивностью.
И вот следующий поворот мысли Лакана: в «регистре речи» важно представлять себе как раз опосредующую роль этой самой речи. Она включает в себя двух партнеров, которые, вступив в структуру речи, уже стали другими и, главное, отказались от исходной, т.е. воображаемой, призрачной - агрессивной позиции по
отношению к себе подобными. Теперь это отношения родства, ибо элементарная сущность речи - вариант обмена, и самые исходные отношения обмена - родственные, кровные и брачные (уже уроки структурной антропологии и К. Леви-Стросса). Хотя Лакан подчеркивает, что речь идет не о реальных, а о символических родственных связях, о всё тех же симптомах.
Итак, речь опосредует и, значит, трансформирует своих пользователей, говорящих, вступающих в символические отношения друг с другом. Но как это происходит? Оказывается, через появление третьей инстанции, которая как раз и разрушает исходные, бинарные отношения, свойственные Воображаемому. Это всё тот же Эдипов комплекс, когда вводится третий, трансцендентный персонаж, позволяющий участникам держаться на расстоянии, т.е. поддерживать объектные отношения.
Отношения между только двоими, отношения сугубо воображаемые всегда связаны с чувством тревоги, с трансформацией собственного Я, тогда как отношения символические - это уже чувство вины. Третий персонаж нарушает нарциссизм бинарных отношений. Я всегда в другом видит отчужденный образ себя, ведь действует механизм проекции. Этот третий персонаж создает образ власти, господства (он над бинарной ситуацией), благодаря которому субъект может символически осуществить свое желание властвовать над объектом, владеть им, что есть, скажем, забегая вперед, и основа всякой интерпретирующей деятельности (не похоже ли это на переходный объект Винникота?).
И вот следующий виток размышлений Лакана, связанный с вышеупомянутой диалектикой присутствия и отсутствия: Лакан прямо отсылает к Гегелю, когда говорит об одном регистре Символического, а именно о речи как человеческом действии, которое выстраивается во времени и которое невозможно понять без структурного, экзистенциального представления о значении времени.
Попытаемся разобраться в этом моменте лакановских построений, так как они - прекрасные иллюстрации того, как можно использовать положения одной сферы знания применительно к другой (конкретно феноменологии к психологии), выстраивая фактически связи и между соответствующими регионами бытия. По нашему мнению, в вопросе о структуре временного опыта и его приложения к проблеме связи Воображаемого и Символического Лакан
обнаруживает самые сокровенные и потому самые подлинные интенции своей теории. Остановимся на этих моментах с максимальной подробностью.
Лакан приводит пример так называемого автоматического повторения, находя в этом действии сугубо человеческий способ преодоления конечности, т.е. временности. Человеческий в том плане, что это способ символический: время делится на такты благодаря повторам, и объект, над которым совершаются повторяющиеся действия, каждый раз воспроизводится, причем в промежутке между действиями он обретает устойчивость благодаря заданной длительности и остается тождественен себе и в своем присутствии, и в своем отсутствии. И в своем отсутствии он присутствует благодаря удержанию его в мысли, в понятии, в ожидании возвращения. По мысли Гегеля, на которого ссылается здесь Лакан, именно в понятии время себя и открывает. Более того, символ связан с объектом, существующим как понятие, и в отсутствии своем объект всё равно присутствует благодаря символу и благодаря этой самой длительности.
Лакан обобщает это наблюдение, говоря, что роль символа состоит именно в сохранении, удержании вещей от действия естественного процесса движения (фактически исчезновения). Это и есть человеческое в мире - в способности через символы сохранять постоянство. В качестве именно такого - самого подлинного - обнаружения символа Лакан приводит пример кургана, гробницы как таковой: это именно желание человека окружить мертвое тело своим, человеческим пространством, тем самым закрепить длительность существования. Вся феноменология надгробия, говорит Лакан, есть чистый символ.
И в этом проявляется инстинкт смерти, открытый, по мнению Лакана, именно Фрейдом. По всей видимости, Лакан вкладывает в выражение «инстинкт смерти» не тот смысл, что всё инстинктивно, изначально устремлено к разрушению. Таково состояние природы, естественного мира, но не человека, в котором исходно заложен инстинкт реагирования на возможное разрушение, связанное со всяким движением, со всякой энергией (в том числе и либидо). И наоборот, реализация символа - это возвращение к Реальному: символическое повторение, это именно повторение символов, т.е. речь, по ходу которой возможно всё исчерпать, всё вынести за скобки (выражение гуссерлиан-
ю
о сч
сч
О!
ю
о сч
сч 01
ское) с большей или меньшей последовательностью - в том числе и саму смерть.
Итак, мы с достаточной полнотой и последовательностью воспроизвели порядок, ход рассуждения Лакана касательно трех его знаменитых понятий, которыми он, конечно же, принципиально перекроил топографию психоаналитической метатеории, почти связав, например, Реальное со смертью, с небытием, противопоставив ему Символическое, как именно место существования человека в согласии с себе подобными (в акте речевой коммуникации, т.е., по словам Лакана, в признании со стороны других - благодаря символам - желаний субъекта). И посередине - промежуточная зона Воображаемого, т.е. именно образного, но не символического. Последнее организовано по примеру языка, первое - это образное самообнаружение энергии, ее перемещение в широком смысле слова.
Чтобы еще отчетливее представлять себе специфику Воображаемого, полезно ознакомиться с еще одним текстом Лакана - «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я» (1949). Именно здесь он излагает со всей подробностью свою знаменитую идею касательно структуры этого Воображаемого, связывая формирование этой области психики, этой инстанции с так называемой стадией зеркала.
Сущность этой стадии заключается в том, что примерно в 6-месячном возрасте младенец начинает не просто воспринимать свое отражение в зеркале, но специфически на него реагировать. И эта ситуация, по словам Лакана, идеальна для изучения «той символической матрицы, где Я оседает в своей первоначальной форме». Первоначальность этой формы заключается в том, что она предшествует как социальному развитию Я (через отождествление себя с другим), так и языковому опыту (когда человек, расщепленный открытием внешнего мира и себе подобных, вновь обретает себя, собственную субъективность в опыте пользования символикой языка).
Матричность и символизм заключается в двух вещах: с одной стороны, формируется так называемое идеальное Я, та самая первичная инстанция, из которой выходят все последующие и вторичные идентификации Я, а во-вторых, ситуация зеркала показывает, что это Я - фикция, но неустранимая, всегда сопровождающая человека в его непрестанных попытках преодолеть свое несоответствие со своей реальностью (с Реальным).
Подобная искомая целостность Я связана с опытом собственного тела, которое для субъекта является своего рода миражом (он не воспринимает свое тело целиком, но отталкивается от этого ощущения и им руководствуется). Так вот, в разглядывании себя в зеркале человеку дается эта возможность воспринимать себя цельным явлением. Однако, как замечает Лакан, эта целостность дана в виде гештальта, что, по мнению Лакана, есть только внешняя сторона, хотя и обладающая всеми признаками гештальта, главный из которых - это его организующая, конструктивная роль. И еще одно принципиальнейшее свойство зеркала: это его плоскостность и заключенность в этой плоскости самого изображения, которое тем самым фиксируется, улавливается и фактически противостоит телу в его подвижности.
То есть благодаря зеркалу возникает опыт статуарной образности, на которую человек может проецировать себя (рождается сама возможность идентификации и всего, чем она чревата). Но кроме того, возникает и образ призрака - двойника с его способностью властвовать, господствовать над Я (этот аспект психики тоже получит развитие). А еще формируется и образ автомата, т.е. искусственно созданного объекта, только похожего на человека; через него человек обретает опыт завершения вовне всего созданного, изготовленного им самим. Это, повторяю, согласно Лакану, гештальтные свойства зеркального отражения. Гештальтные, подчеркиваю, по той причине, что касаются внешних и одновременно целостных качеств. Впрочем, мы должны сразу оговориться, что именно такое, отчасти метафорическое понимание гештальта - не совсем, мягко говоря, совпадает с тем, как его трактует сама гештальт-психология. Лакан подхватывает одну лишь сторону геш-тальта - его независимость от субъекта и его энергетическую насыщенность, следуя здесь за, так сказать, мифологизированным и идеологизированным пониманием этого концепта (ср. О. Шпенглера и Э. Юнгера).
Но вернемся к рассуждениям Лакана, дабы убедиться, что он не чужд и иных концептуальных впечатлений, в частности, от юнгианской теории. Дело в том, что параллельно он трактует тот же зеркальный образ и в понятиях имаго. Дело в том, что Лакан напоминает о целом сонме ролей, что принимает именно имаго, т.е. обманчивый образ, порождение Эго, неспособного встретить символ и ответить
ему. Самое важное то, что это имаго нашего собственного тела, которое мы разглядываем со стороны, как это бывает в снах или галлюцинациях. Кроме того, это и ситуация встречи с двойником, который тоже есть зеркальный образ (тот же я, но наоборот). А сам двойник - это воплощение определенных психических реальностей. Вся совокупность такого рода феноменов позволяет говорить, что образ, разглядываемый в зеркале, - это «порог видимого мира».
И тут же следующий рывок мысли (мы не говорим «скачок», так как это психиатрический термин). Ведь гештальт и его силу, и его природу принято подтверждать ссылкой на явление так называемой «гомеоморфной идентификации» или морфологического миметизма (когда организм в своем развитии повторяет формы другого организма, просто расположенного рядом, что свидетельствует о гештальте как о сквозной структуре, организующей и формирующей явления разнородные, например ткани тела и зрение).
Со ссылкой на Роже Куруйа Лакан трактует этого рода миметизм как «одержимость пространством», которое может воздействовать на субъект дереализующе. Это довольно темное место в рассуждениях Лакана, но оно стоит того, чтобы мы его уразумели. Дереализация здесь значит то, что пространство способно размыкать человеческую самодостаточность, дает человеку почувствовать потребность в выходе из себя, находить реальность вовне себя - именно через усилие по «присвоению пространства» (младенец не просто узнает себя в зеркале, он еще и пытается им манипулировать, совершая движения перед зеркалом, тем самым осуществляя власть над тем, что вовне его расположено, вынесено за пределы его тела). Почему человеку не только надобно это продолжение себя вовне, но и приятно? Потому что, как считает Лакан, в природе человеческой, точнее говоря, в человеческой реальности заложен некоторый недостаток, ущерб, причем на органическом уровне. Поэтому, делает промежуточный вывод Лакан, стадия зеркала - это частный случай имаго, функция которого - установление связи между организмом и его реальностью (Лакан употребляет немецкие термины: Innenweltund Umwelt). Эта связь не дана заведомо и изначальна, ибо изначально - всё наоборот: в недрах человека (даже на уровне органики) заложена некая трещина, зазор и раздор, что выражается в
беспомощности, нескоординированности функций новорожденных, как будто человеку свойственна «специфическая преждевременность рождения».
Но эти замечания - своего рода передышка, пауза перед следующей чередой обобщений, начало которых - утверждение о существовании «временной диалектики», которая проецирует индивидуальное развитие субъекта на историю. Поэтому стадия зеркала - это целая драма, начало которой - внутренняя несостоятельность субъекта, продолжение - желание опережающего развития, а завершение - фабрикация целой «череды фантазмов», которые действуют на субъекта, только если он попал на «приманку пространственной идентификации». Эта череда открывается расчлененным образом тела, продолжается «ортопедической целостностью» (связанным с состоянием устойчивого стояния) и заканчивается таким фантазмом, как «броня отчуждающей идентичности», которая влияет и на умственное состояние.
В итоге подобной идентификации себя с имаго другого, в результате «опрокидывания» знания в состоянии опосредованности желаниями другого складываются и «мир объектов», и «аппарат Я», а всё вместе позволяет говорить о соприкосновении с «экзистенциальной негативностью» и т.д.
Замечательно то, как Лакан сам именует свой метод: это есть метод «символической редукции» - результат встречи феноменологии с юнгианством на почве неогегельянства, прочитанного глазами Александра Кожева и Клода Леви-Стросса.
За неимением времени - только предварительные итоги, касающиеся трех фундаментальных, скажем так, ситуаций, которые обнаруживаются в стадии зеркала:
1. Собственно «феноменология разглядывания», включающая то, что:
• перед зеркалом предстает тело целиком;
• налицо телесная беспомощность;
• идентификация;
• перенос-проекция.
2. Гештальт пребывания перед зеркалом:
• включение тела - через его отчуждение;
• потребность в пространстве, чтобы выйти из себя;
• визуальное поле - строго передо мной, а я - целиком в нем;
• образ тела предстает в виде «статуи» (все вместе и изолированно).
ю
о
CN
CN
Ol
3. Имаго расщепленного Я подразумевает опыт смертности.
Вот очень кратко то, что называется ранним Лаканом. Вспомним и «инстанцию Буквы» - более поздний комплекс идей, описывающий механизмы Символического, и «имена-Отца» -концепция фактически финальная, обозначающая подходы уже к Реальному.
Благодаря сочетанию несочетаемого -наглядной поэтичности и мифологического эзотеризма - Лакан, преданный психоаналитической анафеме и сделавший сам всё, чтобы остаться непостижимым, тем не менее являет пример почти безмерной актуальности и по сей день, когда год за годом издаются - посмертно - тексты его «Семинаров», существовавших на протяжении двадцати лет. Что стоит одна лишь концепция Матрицы, без которой мы уже не можем представлять себе нашу жизнь, хотя всё начиналось с бесед Платона, а продолжилось, а может, и завершилось благодаря красноречию Лакана. Братьев Вачовски в расчет принимать не обязательно (или обязательно?)
Литература
1. Фрейд А. Эго и механизмы защиты. - М., 2003.
2. Кляйн М. Развитие в психоанализе. - М., 2001.
3. Винникот Д. Игра и реальность. - М., 2002.
4. Лакан Жак. Семинары. Книги 1, 2, 5, 7, 11, 17. - М., 1998-2008.
5. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. - М., 1997.
6. Лакан Ж. Имена-Отца. - М., 2006.
7. Дьяков А.В. Жак Лакан. Фигура философа. - М., 2010.
8. Бенвенуто С. Мечта Лакана. - СПб., 2006.
9. Жижек Славой (ред.) То, что вы всегда хотели знать о Лакане, но боялись спросить у Хичкока.- М., 2004.
10. Рисков В., Мазин В., Черноглазов А., Юран А. Лакан и космос. - СПб., 2006.
11. Мазин В. Введение в Лакана. - М., 2004.
12. Мазин В. Стадия зеркала Жака Лакана. -СПб., 2005.
13. Мазин В. Паранойя: Шребер - Фрейд -Лакан. - СПб., 2009.
14. Шарфф Джил С., Шарф Дэвид Э. Основы теорий объектных отношений. - М., 2009.
15. Apollon Willy and Feldstein Richard. Lacan, Politics, Aesthetics. NY, 1996.
16. Hendrix John Shannon. Architecture and Psychoanalysis: Peter Eisenman and Jacques Lacan. NY, 2006.
17. Labbie Erin Felicia. Lacan's Medievalism. Minneapolis, 2006.
18. Levine Steven Z.Lacan Reframed: A Guide for the Arts Student. Lnd., 2008.
From theory to Ego-Jacques Lacan: transitional object and the mirror stage
S.S. Vaneyan
The article presents arguments Lacan, who convincingly conceptual impressions, particularly Jungian theory. Describes the results concerning the three fundamental situations that are found in the "mirror stage":
1. Actually "phenomenologyscrutiny."
2. Gestalt stay in front of the mirror.
3. Imago split I mean mortality experience.
Keywords: Jungian, "mirror stage" gestalt adults.
