CC BY
7
Раздел 2. Уголовный закон
Научная специальность: 5.1.4
Осознание как ключевая часть уголовно-правовой вины и его виды Светлана Юрьевна Кораблёва,
кандидат юридических наук, доцент, Московский государственный лингвистический университет, Москва, Россия, sukorableva@gmail.com, https://orcid.org/0000-0002-7071-3597
Аннотация. В статье на основе анализа положений уголовного законодательства о вине, научной литературы и судебной практики выявляются проблемы законодательного подхода к такому компоненту вины, как осознание. Положения статей 25 и 26 Уголовного кодекса Российской Федерации, включающие определения видов умысла и неосторожности, предполагают, что возможны всего две ситуации: лицо либо осознает общественную опасность своего деяния, либо не осознает. Автором утверждается, что для теории вины и последовательной реализации принципа субъективного вменения такой подход некорректен. Доказывается, что осознание является центральным элементом вины и что каждому виду умысла и неосторожности соответствует определенный вид знания. С использованием конкретных примеров из практики предлагается авторская градация видов осознания, раскрывается содержание каждого из них, а также проводится их сопоставление с конкретными видами вины.
Ключевые слова: субъективное вменение, вина, осознание, виды умысла, виды неосторожности, квалификация преступлений
Для цитирования: Кораблёва С.Ю. Осознание как ключевая часть уголовно-правовой вины и его виды // Юридическая наука и правоохранительная практика. 2023. N 3 (65). С. 32-41.
Consciousness as an integral part of the criminal legal guilt and its types Svetlana Yu. Korableva,
Candidate of Legal Sciences, Associate Professor, Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia, sukorableva@gmail.com, https://orcid.org/0000-0002-7071-3597
Abstract. Basing on the analysis of the criminal law provisions on guilt, as well as the scientific literature and judicial practice, the problems of the legislative approach to such a component of guilt as consciousness are revealed. It is stated that the provisions of Art. 25, 26 of the Criminal Code of the Russian Federation, providing the definitions of the kinds of intent and negligence, suggest two possible situations: a person is e+ither aware of the public danger of his or her act or is not aware of it. Such approach is argued to be incorrect for the theory of guilt and for the consistent implementation of the principle of subjective imputation. It is proved that consciousness is the central element of guilt and that each kind of intent and negligence corresponds to a certain type of consciousness. Using specific examples from the practice, the author's classification of types of consciousness is proposed; the content of each kind is revealed; their comparison with the specific types of guilt is provided.
Keywords: subjective imputation, guilt, consciousness, kinds of intent, kinds of negligence, qualification of crimes
For citation: Korableva S.Yu. Consciousness as an integral part of the criminal legal guilt and its types // Legal Science and Law Enforcement Practice. No. 3 (65). Р. 32-41.
В научной и учебной литературе содержание вины раскрывается посредством анализа трех ее компонентов - осознания, предвидения и желания. В уголовном
законе первой из составляющих умысла определено осознание общественной опасности своих действий (бездействия) (ст. 25 УК РФ). В отношении неосторожно-
© Кораблёва С.Ю., 2023
сти в законодательстве существует пробел: в ст. 26 УК РФ «Преступление, совершенное по неосторожности» термин «осознание» отсутствует. Подобная законодательная техника противоречит системному подходу к формулированию видов вины и поэтому не снимает вопрос о возможности осознания при неосторожности. В связи с этим ряд исследователей, в том числе В.А. Нерсесян, В.В. Лунеев, С.В. Скляров, рассматривают используемые в законодательстве для определения легкомыслия и небрежности специфичные конструкции как имеющие пробелы, которые должны быть восполнены теорией уголовного права [1, с. 102; 2, с. 47; 3, с. 139-140].
Осознанность - крайне сложное понятие, которым оперируют многие науки. Например, в современной психологии (к научным положениям которой представляется целесообразным обратиться при толковании когнитивных признаков вины) под осознанностью, как указывают Е.В. Казанцева, О.А. Холина и А.Е. Москаленко, чаще всего понимают способность сосредоточиваться на переживании настоящего момента неосуждающим или принимающим способом, то есть контролируя процесс осознания происходящего и управляя им [4, с. 2-3]. А.М. Голубев и Е.А. Дорошева отмечают, что осознанность включает два ключевых компонента. Первый - это способность к наблюдению за внешними и внутренними событиями с фокусировкой на текущем опыте без «ухода» в события прошлого или будущего. Второй подразумевает, что получение опыта должно осуществляться непредвзято, без осуждения, с принятием и даже сочувствием к любым событиям внешнего и внутреннего мира (как к приятным, так и к неприятным) [5, с. 46-48]. Также необходимо уточнить, что при исследовании осознанности обычно указывается, что это понятие привнесено из восточной традиции и ассоциируется с медитативными техниками. Таким образом, использование данного термина в его современном психологическом значении при формулировании определения уголовно-правовой вины возможно лишь с большими оговорками.
Необходимо обратить внимание еще на одно обстоятельство. Англоязычный термин mindfulness, который переводится как
«осознанность» и изучается в современных психологических науках (в том числе отечественных), не используется в существующих англоязычных определениях уголовно-правовой вины. В уголовном законодательстве обычно применяется более нейтральное слово knowledge или его аналоги, которые означают «знание». Можно утверждать, что зарубежные теории вины, в том числе концепции, развиваемые в международном уголовном праве, давно отказались от собственно психологических терминов и их психологической интерпретации. Речь идет об уголовно-правовой вине, то есть о субъективном основании уголовной ответственности.
Аналогично этому в отечественной теории вины последняя реально не коррелирует с ее определением в психологии. Современные авторы в лучшем случае со ссылкой на классические работы упоминают, что в психологии и философии не существует единого подхода к определению сознания [6, с. 123; 7, с. 31]. Все дальнейшие рассуждения касаются исключительно особого вида уголовно-правового знания, понимание которого базируется на потребностях науки уголовного права и поэтому крайне далеко от собственно психологического содержания со всеми его нюансами. Это подтверждают дискуссии о возможности различения термина «сознание», употреблявшегося в УК РСФСР, и современного уголовно-правового термина «осознание» [6, с. 126].
В настоящее время понимание осознания как составляющей умысла и (с определенными допущениями) неосторожности базируется на определениях советских ученых-правоведов середины прошлого века. Как отмечает С.В. Дубовиченко, еще в учебнике по Общей части уголовного права 1948 года было указано, что сознание общественной опасности подразумевает общее сознание (то есть не юридическую квалификацию, а некоторое абстрактное понимание) общественной опасности совершенного деяния для советского строя или правопорядка, установленного рабоче-крестьянской властью [8, с. 38]. Это положение стало общепризнанным в научной и учебной литературе: сознание общественно опасного характера совершаемого деяния подразумевает сознание хотя бы
общей характеристики объекта посягательства, а также фактического содержания и социальных свойств всех составных элементов действия или бездействия [9, с. 21]. Основные разногласия вызывает не сама дефиниция осознания (сознания), а сопутствующий ей в определении видов умысла термин «общественная опасность», который предлагается заменить на «противоправность», «общественную значимость», «сознательное нарушение правил и поведения» и т.д. [8, с. 39-40; 10, с. 261-264].
В целом можно утверждать, что осознание как часть вины подразумевает понимание лицом по меньшей мере двух элементов: 1) объективных фактов, составляющих преступное деяние и сопутствующих его совершению, и 2) социального значения совершаемого деяния. К сожалению, выводы о содержании данного признака, сделанные в отечественной теории вины, не привели к законодательной градации уровней осознания. В частности, анализ ст. 25 УК РФ «Преступление, совершенное умышленно» и ст. 26 УК РФ «Преступление, совершенное по неосторожности» приводит к однозначному выводу о том, что осознание при прямом и при косвенном умысле идентично, а при легкомыслии и небрежности - отсутствует. Последнее утверждение в принципе невозможно (способность к осознанию является частью вменяемости), в связи с чем в уголовно-правовой теории получило распространение мнение о том, что при легкомыслии также имеет место осознание лицом общественной опасности своих действий (бездействия) [1, с. 95; 3, с. 41] либо как минимум осознание опасности (высокой рискованности) деяния [11, с. 216]. В отношении небрежности этот вопрос не получил однозначного ответа. Несмотря на то, что некоторые авторы настаивают на необходимости градации осознания применительно к небрежности [3, с. 71; 12, с. 87], в основном виды умысла и неосторожности в конкретных составах предлагается различать при помощи таких когнитивных признаков, как предвидение и желание, то есть игнорируя сам факт возможности осознания [13, с. 81-82; 14, с. 140].
Однако использовать эту рекомендацию можно только очень ограниченно. Во-
первых, сложно не согласиться с В.В. Луне-евым в том, что «вина всегда должна устанавливаться по отношению и к действиям, и к последствиям... стремление "договориться" определять форму вины того или иного сложного деяния, как это сделано в действующем законодательстве, только по действиям или только по последствиям -оценочно и не психологично» [2, с. 8-9]. Во-вторых, нередко это невозможно. Дело в том, что предвидение и желание в законодательном определении соотносятся лишь с общественно опасными последствиями. Но большинство составов в современном УК РФ сформулировано без указания на конкретные последствия (так называемые формальные составы). А значит, в рамках современных законодательных формул определение вида вины в случае совершения таких преступлений становится невозможным.
Примером этого может быть истязание (ч. 1 ст. 117 УК РФ). Если лицо осознает общую характеристику объекта - физическое и психическое благополучие (здоровье) человека, а также причиняемые жертве мучения и иные социальные свойства всех составных элементов действия*, то следует констатировать, что оно действовало с осознанием. Но осознание общественной опасности своего деяния, как указывалось выше, считается компонентом по меньшей мере прямого и косвенного умысла. А отсутствие осознания характерно и для небрежности, и для невиновного причинения вреда. Предлагаемые учеными формулировки вины, такие как стремление «...виновного лица к причинению физических или психических страданий жертве» [15, с. 79], либо включающие специальную цель «. причинения физических или психических страданий» [16, с. 83], и тем более переносящие желание с последствий на совершение деяния («.и желает их совершения») [17, с. 222], не вносят ясности.
Возникает вопрос о возможности привлечения к уголовной ответственности за истязание, если виновный уверяет, что не желал причинять страдания, а хотел отомстить, добиться признания или вос-
* Здесь была применена формула, которую предложил в классической работе по теории вины А.И. Рарог [9, с. 21].
питать. Если следовать вышеприведенным формулам вины и при этом относиться к заявлениям обвиняемых о желаниях со всей серьезностью, то частью уголовного процесса станут феноменологические и общефилософские дискуссии, что недопустимо. Если же презюмировать, что пояснения лиц, обвиняемых в совершении преступления, являются не более чем способом избежать наказания, и судить об их мотивах и целях исходя исключительно из объективного вменения по модели «совершил истязание - значит желал именно истязать», то нет смысла упоминать эти признаки в формуле вины. Введение дополнительных элементов должно иметь практический смысл, а именно повышать требования к доказыванию вины.
Если речь идет о простых случаях, то вполне можно довериться «бытовому восприятию» и без применения специальных знаний обосновать, что ожог глаз спиртом по причине неправильного понимания целей и методов воспитания является истязанием, а аналогичное действие по причине ошибочно принятых лекарств - неосторожным причинением страданий. Во-первых, градация преступного знания всего на два вида (осознание или неосознание) представляется недостаточной, особенно в свете того, что большинство составов современного УК РФ по конструкции объективной стороны являются формальными.
Следовательно, ключевой и единственной бесспорной составляющей вины в них является осознание. Во-вторых, существуют сложные случаи, которые не могут быть разрешены без обращения к теоретическим исследованиям. Например, вряд ли с применением современных законодательных формул вины и без объективного вменения может быть разрешена ситуация, когда лицо производит выстрелы из нелетального травматического оружия в сторону потерпевшей с близкого расстояния, не желая в нее попасть, а имея целью лишь причинить психические страдания, но фактически ранив ее и причинив сильную физическую боль. Исключение сложных ситуаций из правоприменительной практики и широкое использование объективного вменения создает ложное ощущение отсутствия проблем в
установлении вины. Однако фактически речь идет об увеличении искусственной латентности преступлений, не повлекших материальных последствий. Наиболее ярким примером подобного рода являются дела, связанные с сексуальным насилием. И самая показательная их часть - это обвинения потерпевших от такого насилия в заведомо ложном доносе.
Например, К. обратилась в полицию с заявлением о сексуальном насилии со стороны предпринимателя, принявшего ее на работу без оформления соответствующих документов и с условием оказания ему сексуальных услуг, после того как ей не была выплачена значительная часть заработной платы. Однако К. была обвинена в совершении заведомо ложного доноса (ч. 2 ст. 306 УК РФ). Впоследствии суд, оправдав К., совершенно справедливо отметил, что проверка по факту сексуального насилия над К. проводилась формально, выводы следствия не основывались на доказательствах*.
Представляется, что основной проблемой в ситуациях подобного рода является недостаточность объективных признаков, которые могут быть доказаны (в приведенном примере - это действия сексуального характера, соединенные с угрозой невыплаты заработной платы). Такая недостаточность может быть восполнена особой внимательностью к субъективной составляющей (в приведенном примере - это восприятие работодателем угроз о невыплате заработной платы как нормальной формы предложения половых отношений, восприятие жертвой сексуальных действий как принудительных и соответствующее принуждению сопротивление, которое игнорировалось обвиняемым). Подобные ситуации представляют для правоприменительной системы особую сложность, поэтому проверки по ним могут носить формальный характер. Следует отметить, что по заявлению К. уголовное дело было возбуждено по ч. 1 ст. 132 УК РФ «Насильственные действия сексуального характера», хотя единственно возможная
* Приговор Мглинского районного суда Брянской области от 29 янв. 2016 г. по делу N 1-48/2015 (1-2/2016) // Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие»: сайт. 11К1_: https://sudrf.ru
квалификация в данном случае с учетом угроз материального, а не физического характера - это сложная и редко используемая ст. 133 УК РФ «Понуждение к действиям сексуального характера».
Вышеизложенное позволяет утверждать, что стремление к упрощению квалификации и доказывания, как и консервативность, - естественная часть правоприменения. Но она должна дополняться наличием инструментов, обеспечивающих справедливость, с тем чтобы судебное обжалование приводило не только к снятию обвинения с потерпевшей, но и к расследованию ее обращения. В этом отношении заслуживающим изучения примером может быть следующая ситуация. Ж. был осужден по ч. 1 ст. 132 УК РФ «Насильственные действия сексуального характера». В производстве по данному делу основное внимание было уделено субъективной составляющей. Были проведены психологические экспертизы потерпевшей и обвиняемого, позволившие доказать, что версия обвиняемого об активном добровольном согласии потерпевшей не могла иметь места в действительности*.
Приведенные примеры судебной практики характеризуются тем, что обвиняемые в силу неоправданного заблуждения и своих личных качеств не в полной мере осознавали фактические обстоятельства (отсутствие согласия потерпевших) и социальную сущность (насильственный характер) своих действий. Такой уровень знания, строго говоря, не соответствует законодательному определению умысла, а именно требованию осознавать общественную опасность деяния. Бытовое же восприятие вины в подобных случаях недопустимо, как и иные ориентиры, например предшествующее поведение и возраст жертвы, статус обвиняемого, вид сексуальных действий и т.д. Ничто из этого не может способствовать ни единообразию, ни бесспорности, ни развитию практики, в отличие от внимания к субъективной составляющей. Но специфическое зако-
* Приговор Тракторозаводского районного суда г. Волгограда Волгоградской области от 29 авг. 2012 г. по делу N 1-311/2012 // Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие»: сайт. URL: https://sudrf.ru
нодательное определение видов вины с указанием на материальные последствия создало правовой вакуум, который должна в полной мере заполнить уголовно-правовая теория. Анализ отечественной и зарубежных концепций вины позволяет предложить градацию уровней осознания в зависимости от сложности когнитивных процессов. На наш взгляд, на основании этого критерия можно выделить:
1. Фактическое (декларативное) знание о деянии и его социальной сущности, которое однозначно характеризует деяние как умышленное. В сочетании с доказанными преступными целями оно образует прямой определенный умысел, то есть отягченный вид вины;
2. «Доступное» знание, когда от лица требуются незначительные усилия для подтверждения фактов, которые оно предпочитает игнорировать. «Доступное» знание характеризует деяние как совершенное с неопределенным прямым умыслом или косвенным умыслом, то есть соответствует базовому виду вины;
3. Знание о существенном риске, которое соответствует промежуточной форме вины (ее можно условно отнести к легкомыслию, но с рядом оговорок; в континентальных теориях вины она обычно обозначается как dolus eventualis);
4. Конструктивное знание, которое характеризует деяние как неосторожное, то есть совершенное с минимальной виной.
Фактическое (декларативное) знание
Фактическое знание соответствует высшей (отягченной) форме вины. Его можно определить как достоверное понимание таких объективных фактов и социальных свойств деяния, которые не требуют дополнительного анализа. Это уровень широко известных знаний, полученных пассивным наблюдением, доступных и понятных любому человеку. Например, фактическим является знание о том, что похищаемый -это живой человек. Эталоном декларативных знаний, то есть границей между фактическим знанием и иными видами знания должны считаться знания «непрофессионала» - обыденные знания, основанные на базовых социальных правилах, законах природы, человеческой физиологии и т.д.
Фактическое (декларативное) знание должно исключаться, если обвиняемый
ссылается на ошибку или есть иные основания полагать, что она существует. Декларативное знание - это строго неопровержимое знание. При этом логика закона является предельно четкой (ошибка в противоправности исключается), а мотивы и цели обвиняемого - установленными и преступными (ошибка в факте исключается). Такое знание характерно для заказных убийств, корыстных похищений человека, изнасилований с причинением вреда здоровью, профессиональных хищений, организации сбыта наркотических средств и т.д. Декларативное знание сочетается с преступными мотивами и целями, поэтому требует более строгого наказания, чем базовый умысел.
Например, А., который впоследствии был признан виновным в угрозах убийством (ст. 119 УК РФ), на допросе признался, что, угрожая ножом, не собирался убивать потерпевшую, но хотел внушить ей, что может убить ее в любой момент и причинить ей психологическую и физическую боль*. Это свидетельствует о том, что А. понимал суть своих действий и руководствовался исключительно преступными целями (желал лишить потерпевшую физического и психического благополучия, вызвав у нее ощущение непрерывного страха за свою жизнь и беззащитности перед ним).
Доступное знание
Доступное знание имеет место, когда обвиняемый совершает (1) осознанное деяние, которое (2) практически неизбежно приводит к преступному результату. Однако (3) лицом движет не желание наступления преступных последствий, а иные мотивы. Например, лица, осуществляющие незаконный сбыт (пересылку) наркотических средств (ст. 228.1 УК РФ), не желают создать реальную угрозу здоровью населения (непосредственный объект данного состава), а действуют из корыстных побуждений. Однако в подобных случаях от лица требуются лишь незначительные когнитивные усилия для осознания сущности и противоправности своего деяния. Если лицо сознательно игнорирует необходи-
* Приговор Симферопольского районного суда от 10 окт. 2019 г. по делу N 1-184/2019 // Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие»: сайт. URL: https://sudrf.ru
мость элементарной проверки законности происходящего, то следует констатировать умышленность его действий. При этом его специфика заключается в том, что, в отличие от умысла, при декларативном знании лицо (1) действует под влиянием момента, то есть не имея выраженных преступных или аморальных целей, либо (2) имеет место обоснованная, но не извинительная ошибка в факте или ошибка в противоправности.
Например, Г. был признан виновным в угрозах убийством (ст. 119 УК РФ). Г. в ходе ссор с потерпевшей, находясь в состоянии алкогольного опьянения, направлял в ее сторону ружье, выстрелил в стену**. Указанное свидетельствует о том, что Г. не воспринимал угрозу убийством как преступное действие, нарушающее психическое благополучие потерпевшей (непосредственный объект состава), а видел его средством разрешения бытовых конфликтов. При этом он сознательно допускал как психические страдания потерпевшей, так и связанную с этим преступность подобного поведения, что характеризует его деяние как умышленное.
Знание о существенном риске
Знание о риске возможно в отношении как всего деяния, так и отдельных объективных составляющих состава, например беспомощного состояния потерпевшего с расстройством психики при сексуальном насилии. Знание о существенном риске имеет место в случаях, если: 1) лицо осознает высокий риск того, что его деяние является или станет преступным, но надеется, что этого не произойдет вопреки его опасному поведению; 2) существует лишь некоторая возможность реализации преступления, но лицо ясно осознает и прямо соглашается с низким риском.
В первом случае имеет место объективно опасное поведение, обусловливающее существенность риска, но при этом лицо ссылается на свою веру в то, что деяние, запрещенное уголовной нормой, не случится на самом деле. Вера должна быть необоснованной (то есть не иметь связи с реальными возможностями или навыка-
** Приговор Агинского районного суда Забайкальского края от 11 сент. 2019 г. по делу N 1-119/2019 // Там же.
ми). Что касается самого деяния, то речь должна идти об опасном поведении в том смысле, что оно с высокой вероятностью приводит к преступному результату. Например, М. во время конфликта с потерпевшим нанес ему сильный удар кулаком в область головы (высокорискованное криминальное поведение), от чего потерпевший упал, ударился затылочной частью головы о бетонный пол и погиб*.
Во втором случае речь идет о наличии у лица некоторых специальных знаний или навыков, позволяющих знать о нетипичном или низком риске. Однако лицо это знание не просто игнорирует, а внутренне с риском и его вероятным преступным результатом примиряется. Сюда же относятся случаи, когда лицо предвидит, что конкретный вредный результат маловероятен, но при повторении рискованного поведения практически неизбежен, и внутренне с этим примиряется, что выражается в новых эпизодах рискованного поведения. Например, участник уличных гонок или водитель, склонный к чрезвычайно опасному вождению, попадает в дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом.
В обоих случаях риск не должен иметь общественно полезной цели. Социально оправданными и безусловно допустимыми являются риски в спорте, при медицинских манипуляциях и т.д. Кроме того, поскольку речь идет о промежуточной форме вины, то особое значение при установлении вины должен иметь учет индивидуальных особенностей лица: профессиональные навыки, жизненный опыт, возраст, умственные способности, психические заболевания.
В качестве примера можно привести уголовное дело в отношении М., обвинявшегося по ст. 119 УК РФ. М. в ходе конфликта с потерпевшей угрожал ей убийством, «после чего выставил за дверь»**. Можно предположить, что суд, оправды-
* Приговор Ступинского городского суда Московской области от 24 авг. 2018 г. по делу N 1-150/18 // Государственная автоматизированная система Российской Федерации «Правосудие»: сайт. URL: https://sudrf.ru
** Апелляционное постановление Индустри-
ального районного суда г. Ижевска от 18 окт. 2018 г. по делу N 10-26/2018 // Там же.
вая обвиняемого по эпизоду угрозы убийством, учел тот факт, что отношение М. к своему деянию не может быть описано в терминах умысла, требуемого законодательством применительно к ст. 119 УК РФ, а соответствует промежуточной форме вины - лицо осознает, что угроза убийством в совокупности с насилием может восприниматься и потерпевшей, и окружающими как вполне реальная, но надеется, что этого не произойдет, так как считает себя человеком доброжелательным, а потерпевшую - конфликтной личностью.
Конструктивное знание
Небрежные деяния, в основе которых и лежит конструктивное знание, связаны с выполнением стандартов безопасности и запрещаются исходя из требования необходимости поддержания «общественного блага». В связи с этим необходимо оговориться, что конструктивное знание не может составлять уголовно-правовую вину в полном смысле этого слова. Небрежность подразумевает следующее: 1) объективно имеет место материальный вред; 2) данный вред не был необходим и оправдан; 3) достаточно компетентный человек смог бы провести надлежащий анализ фактов и избежал бы подобного риска. Последний элемент является единственной субъективной составляющей небрежности. Это и есть конструктивное знание - оно может быть получено путем дополнительных запросов и анализа имеющейся информации. Например, совершеннолетний, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, уснул на диване с непотушенной сигаретой в руке. В квартире начался пожар, в результате которого потерпевший отравился окисью углерода и умер***.
Нетрудно заметить, что небрежность граничит с объективным вменением. Это определяется самой сущностью конструктивного знания (лицо наказывается не за то, что оно понимало, а за то, что не проявило требуемого законом понимания). По этой причине важно следовать субъективным стандартам при анализе данного когнитивного признака в противовес объективному стандарту «разумно-
*** Приговор Ухтинского городского суда Республики Коми от 11 апр. 2018 г. по делу N 1-175/2018 // Там же.
го человека». Это отчасти обеспечивается положительным критерием небрежности «мог предвидеть общественно опасные последствия» (ч. 3 ст. 26 УК РФ). Однако в настоящее время он связывается лишь с добровольностью нарушения правил безопасности, то есть с отсутствием психофизических перегрузок, и поэтому не в полной мере выполняет отведенную ему роль.
На наш взгляд, усиление субъективного вменения при такой противоречивой форме вины, как небрежность, возможно при следовании двум правилам. Во-первых, для конкретного человека, с учетом его возраста, опыта или психического состояния, требование о надлежащей компетентности при анализе фактов может быть понижено. Во-вторых, поведение лица должно быть действительно заслуживающим социального упрека. В частности, как казус могут рассматриваться ситуации, если воспитанник получил серьезную травму в тот момент, когда воспитатель детского сада завязывал другому ребенку шнурки, или если лицу был причинен вред здоровью вследствие удара противооткатным средством, которое неопытный водитель не убрал из-под колес. В обоих случаях предпочтительным представляется гражданский иск о возмещении вреда, подразумевающий более мягкие требования к доказыванию вины.
Например, один из родителей во время ссоры со своим ребенком несколько раз эмоционально восклицает о готовности причинить тяжкий вред его здоровью (допустим, с использованием жаргонизма «оборву руки»)*.
Все вышесказанное позволяет сделать следующие выводы.
1. Современные законодательные определения уровней вины (ст.ст. 25 и 26 УК РФ) различают виды умысла и неосторожности через такие когнитивные признаки, как предвидение и желание, то есть применимы лишь в тех случаях, когда совершенное деяние повлекло наступле-
* Пример из судебной практики по ст. 119 УК РФ «Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью» не может быть приведен: небрежная угроза убийством не является уголовно наказуемой, так как не создает и не может создать достаточной угрозы психическому благополучию потерпевшего.
ние конкретных последствий. Если же такие последствия не наступили (например, имеет место угроза убийством, изнасилование, вымогательство и т.д.), то различение формы и вида вины в рамках законодательных формул становится невозможным: анализ ст.ст. 25 и 26 УК РФ приводит к однозначному выводу о том, что осознание при прямом и при косвенном умысле идентично, а при легкомыслии и небрежности как бы отсутствует.
2. Именно осознание объективных признаков преступления и, как следствие, криминального характера совершаемого деяния является центральным элементом вины. Резко отрицательное, нейтральное или положительное отношение к преступным последствиям возможно лишь после того, как человек понял, что он делает и как именно это изменит объективную действительность. В зависимости от восприятия самого деяния меняется и восприятие последствий - чем опаснее и продуманнее деяние, тем отчетливее предвидение и тем более определенным становится положительное отношение к последствиям.
В связи с этим представляется целесообразным градировать виды знания, а также их соотношение с конкретными видами вины в зависимости от сложности когнитивных (мыслительных) процессов: высший уровень вины (прямой определенный умысел) соответствует декларативному (обыденному) знанию; базовый, когда от лица требуются незначительные усилия для подтверждения фактов; промежуточный, если речь идет о сознательном риске; и низший (небрежность), присущий конструктивному знанию, когда требуется серьезное осмысление и анализ ситуации.
3. Реализация данного предложения не требует обязательной корректировки статей УК РФ - лаконичные законодательные формулы наполняются содержанием посредством их толкования и применения. Достаточным представляется последовательное и системное отношение к вине высшего суда, реализуемое в постановлениях Пленума Верховного Суда Российской Федерации, его определениях и обзорах судебной практики. На наш взгляд, казуальный подход позволит исключить прикладную рассогласованность
субъективного вменения и влияния вины на индивидуализацию наказания, а следовательно, даже в большей степени будет
способствовать реализации справедливости, чем лаконичные абстрактные законодательные правила.
Список источников
1. Нерсесян В.А. Ответственность за неосторожные преступления. Санкт-Петербург: Юрид. центр Пресс, 2002. 223 с.
2. Лунеев В.В. Субъективное вменение. Москва: Спарк, 2000. 71 с.
3. Скляров С.В. Вина и мотивы преступного поведения. Санкт-Петербург: Юрид. центр Пресс, 2004.
326 с.
4. Казанцева Е.В., Холина О.А., Москаленко А.Е. Оценка степени осознанности студентов с наличием склонности к аддиктивному поведению // Психолог. 2019. N 5. С. 1-10.
5. Голубев А.М., Дорошева Е.А. Особенности применения русскоязычной версии пятифакторного опросника осознанности // Сибирский психологический журнал. 2018. N 69. С. 46-68.
6. Дубовиченко С.В., Карлов В.П. Интеллектуальные моменты умысла // Вестник Волжского университета им. В.Н. Татищева. 2018. N 3. С. 122-133.
7. Векленко С.В. Роль и место сознания в преступном поведении // Вестник Казанского юридического института МВД России. 2010. N 1. С. 30-35.
8. Дубовиченко С.В. Сознание общественной опасности как интеллектуальный момент умысла // Вестник Волжского университета им. В.Н. Татищева. 2013. N 4. С. 37-50.
9. Рарог А.И. Проблемы субъективной стороны преступления: учеб. пособие. Москва: МЮИ, 1991. 90 с.
10. Иванов А.Г. Общественная опасность как элемент умысла в уголовном праве: трудности реализации при установлении вины // Вестник Воронежского государственного университета. Сер.: Право. 2020. N 2. С. 259-268.
11. Гринберг М.С. Преступное легкомыслие // Вестник Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского. 2010. N 3. С. 215-218.
12. Гармышев Я.В. Субъективная сторона преступлений, связанных с нарушением специальных правил безопасности // Сибирский юридический вестник. 2016. N 3. С. 85-90.
13. Динека В.И., Дайшутов М.М. Правовое значение вины и причинной связи в умышленных и неосторожных преступлениях // Евразийская адвокатура. 2018. N 3. С. 79-83.
14. Тыняная М.А. Проблемы уголовно-правовой оценки субъективных признаков в составе халатности // Вестник Томского государственного университета. 2011. N 349. С. 138-141.
15. Москалева Е.Н. Ответственность за психическое истязание в семье // Вестник юридического факультета Южного федерального университета. 2020. N 2. С. 76-80.
16. Логунова О.С. Уголовно-правовые проблемы квалификации преступлений против здоровья человека, совершенные путем истязания // Вестник Тамбовского государственного университета. 2007. N 1. С. 81-85.
17. Квалификация преступлений против личности: учебник / под ред. А.М. Багмета. Москва: Юнити-Дана, 2017. 488 с.
References
1. Nersesyan V.A. Responsibility for crimes committed through negligence. St. Petersburg, Yuridicheskiy tsentr Press Publ., 2002. 223 p. (In Russ.).
2. Luneev V.V. The principle of subjective imputation. Moscow, Spark Publ., 2000. 71 p. (In Russ.).
3. Sklyarov P.V. Guilt and motives of the crime. St. Petersburg, Yuridicheskiy tsentr Press Publ., 2004. 326 p. (In Russ.).
4. Kazantseva E.V., Holina O.A., Moskalenko A.E. Assessment of mindfulness level among the students prone to addictive behavior. Psychologist, 2019, no. 5, pp. 1-10. (In Russ.).
5. Golubev A.M., Dorosheva E.A. Peculiarities of using the Russian version of the five-factor mindfulness questionnaire. Siberian journal of psychology, 2018, no. 69, pp. 46-68. (In Russ.).
6. Dubovichenko P.V., Karlov V.P. Intellectual moments of intent. Bulletin of the Volga University named after V.N. Tatishchev, 2018, no. 3, pp. 122-133. (In Russ.).
7. Veklenko S.V. The role and place of consciousness in criminal behavior. Bulletin of the Kazan Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, 2010, no. 1, pp. 30-35. (In Russ.).
8. Dubovichenko P.V. Public awareness risk as Intellectual moments intent. Bulletin of the Volga University named after V.N. Tatishchev, 2013, no. 4, pp. 37-50. (In Russ.).
9. Rarog A.I. Problems of the subjective elements of the crime. Moscow, 1991. 90 p. (In Russ.).
10. Ivanov A.G. Public danger as an element of intent in criminal law: difficulties in establishing guilt. Bulletin of Voronezh State University. Series: Law, 2020, no. 2, pp. 259-268. (In Russ.).
11. Grinberg M.P. Criminal flippancy. Bulletin of Omsk State University named after F.M. Dostoevsky, 2010, no. 3, pp. 215-218. (In Russ.).
12. Garmyshev Ya.V. The subjective elements of the crimes connected with infringement of special safety rules. Siberian Legal Bulletin, 2016, no. 3, pp. 85-90. (In Russ.).
13. Dineka V.I., Dayshutov M.M. The legal significance of guilt and causation in willful and reckless crimes. Eurasian advocacy, 2018, no. 3, pp. 79-83. (In Russ.).
14. Tynyanaya M.A. Problems of criminal law assessment of subjective signs as part of negligence. Bulletin of Tomsk State University, 2011, no. 349, pp. 138-141. (In Russ.).
15. Moskaleva E.N. Responsibility for mental torture in the family. Bulletin of the Faculty of Law of the Southern Federal University, 2020, no. 2, pp. 76-80. (In Russ.).
16. Logunova O.S. Legal problems concerning qualification of crimes against human being's health committed while tormenting. Bulletin of Tambov State University, 2007, no. 1, pp. 81-85. (In Russ.).
17. Qualification of crimes against the person. Edited by A.M. Bagmet. Moscow, Yuniti-Dana Publ, 2017. 488 p. (In Russ.).
