CC BY
133
Из вышеизложенного можно сделать следующие выводы. Особенность советской репрессивной системы заключалась в том, что ее деятельность основывалась, как правило, не на законах, а на секретных инструкциях, разъяснениях, дополнениях и комментариях, которые чаще всего исходили от органов, не обладавших никакими законодательными правами. Вполне естественно, что ни простой народ, ни советская, а тем более зарубежная общественность не были осведомлены о существовании целого ряда директивных документов, которые грубо нарушали Конституцию и права человека. О механизме их применения знали только исполнители — судебные практики, следователи, ответственные сотрудники органов МВД и КГБ, а также небольшой круг советских и партийных работников.
Далеко не всегда достоянием гласности становились и официальные законодательные акты. Многие указы Президиума Верховного Совета СССР, касавшиеся судеб сотен тысяч людей, имели пометку «не для печати». Вслед за таким законом Совет Министров СССР принимал секретное постановление, разъяснявшее порядок применения указа, после чего следовали секретные приказы и инструкции МВД и КГБ.
В советском обществе сложилось своеобразное восприятие самого понятия «право». В массовом сознании оно отождествлялось не с Конституцией или законами и уж тем более не с естественными правами человека, а с конкретной деятельностью тех или иных правоохранительных учреждений. Полная юридическая неграмотность населения существенно облегчала работу репрессив-
ной системы, так как практически исключала возможность каких-либо официальных протестов.
Примечания
1. Ленин В.И. Десять тезисов о Советской Власти // ПСС. — Т. 36. — С. 72.
2. Ленин В.И. Речь на Всероссийском совещании по-литпросветов губернских и уездных отделов народного образования 3 ноября 1920 г. // ПСС. — Т. 41. — С. 403.
3. Седьмой экстренный съезд РКП, март 1917 г.: Стенографический отчет. — М., 1962. — С. 80.
4. Бонч-Бруевич В.Д. На боевых постах февральской и октябрьской революции. — М., 1931. — С. 131—132.
5. Стучка П. 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права. — М., 1931. — С. 67.
6. Литвин А.Л. Красный и белый террор в России 1918—1922 гг. — Казань, 1995. — С. 37, 39.
7. Ленин В.И. Речь на митинге-концерте сотрудников Всероссийской Чрезвычайной Комиссии 7 ноября 1918 г. // ПСС. — Т. 37. — С. 174.
8. Ленин В.И. Дополнение к проекту вводного закона к уголовному кодексу РСФСР и письмо Д.И. Курскому // ПСС. — Т. 45. — С. 189 — 190.
9. СУ РСФСР. — 1922. — № 15. — Ст. 153.
10. Органы и войска МВД России: Краткий исторический очерк. — М., 1996. — С. 258—259.
11. См.: Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. — М., 1992. — С. 22.
12. Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. — М., 1993. — С. 86.
13. История советских органов государственной безопасности. — М., 1997. — С. 240—241, 279.
А.В. Петрянин
Петрянин Алексей Владимирович — докторант кафедры уголовного и уголовно-исполнительного права Нижегородской академии МВД России, кандидат юридических наук, доцент
E-mail: [email protected]
Особенности уголовной ответственности и наказания за преступления экстремистской направленности в период становления советского государства
В статье рассматриваются проблемы юридической оценки и регламентации уголовной ответственности за преступления экстремистской направленности в период становления советской России до принятия и вступления в силу Уголовного кодекса 1922 года.
The article deals with problems of legal regulation and assessment of criminal responsibility for crimes of an extremist in the period of Soviet Russia before the adoption and entry into force of the Criminal Code 1922 year.
Временное правительство, захватившее власть в феврале 1917 года, оставило в силе ранее дей-
ствующее уголовное законодательство. До ноября 1917 года продолжали действовать Уложение о на-
казаниях 1845 года в редакции 1885 года и Уголовное уложение 1903 года. В этот период была несколько усилена ответственность за политические преступления, изданы постановление о привлечении к уголовной ответственности участников крестьянских волнений и Закон о наказуемости публичных призывов к совершению преступлений, согласно которому призыв военнослужащих к неисполнению законов и распоряжений военных властей признавался государственной изменой1.
После Октябрьской революции местные народные суды фактически не руководствовались дореволюционным уголовным законодательством. С 1917 по 1922 год уголовное законодательство России не было кодифицированным. Источниками уголовного права служили обращения правительства к населению, постановления съезда Советов, декреты, наказы местных Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, инструкции Нар-комюста, а также судебная практика.
A.A. Герцензон отмечал, что в этот период проблемы уголовного права ставились и обсуждались не столько представителями науки, сколько практическими деятелями советской юстиции. Юридические нормы многочисленных декретов и постановлений «отливались» в непосредственной практической работе судов, трибуналов, чрезвычайных комиссий2.
B.И. Ленин, анализируя все произошедшее за время борьбы народа за свободу и власть, отмечал, что экстремизм является эффективным средством борьбы. Террор как крайняя мера экстремизма становится «средством политической борьбы» за власть3, так как ему отводится роль «убеждения и воздействия»4.
На данном историческом этапе террор используется как эффективное средство достижения поставленных целей. Причем круг приверженцевтеррора весьма широк. Использование радикальных методов государственными органами является инструментом принуждения рабочего класса к труду в целях получения сверхприбыли, а также для подавления политических противников. Оппозиционные организации применяют террористические акты в целях смены существующего строя, а народ — как средство мести за пагубное к нему отношение.
В.Г. Короленко, определяя причины экстремизма, отмечал, что терроризм «последователен, как любая болезнь в организме, пораженном маразмом застоя, как воспаление там, где есть невыну-тая заноза, как заражение крови...»5.
Противостояние белого и красного террора рассматриваемого периода предопределяло необходимость оправдания применяемых радикальных методов борьбы за власть. В.И. Ленин в своих работах отмечал, что «те репрессивные меры, которые вынуждены применять рабочие и крестьяне для подавления сопротивления эксплуататоров, не идут ни в какое сравнение с ужасами белого террора»6, тем самым легализуя радикальные методы борьбы за власть. Такие высказывания определяли, что крас-
ный террор был вынужденным и поэтому не мог рассматриваться как преступный, так как был направлен на восстановление социальной справедливости в политике и экономике государства.
На данном этапе также были приверженцы и белого террора, пытающиеся в своих работах оправдать и обосноватьего необходимость. В основном это были российские эмигранты. В частности, по мнению С.П. Мельгунова, белый террор виделся «какэксцессы на почве разнузданности власти и мести»7, что предполагало наименьший уровень общественной опасности по сравнению с красным террором. По мнению эмигрантов, красный террор имел официальное обоснование, исходил от правительства, в связи с чем по своей масштабности и жестокости был хуже белого8.
С нашей точки зрения, наибольшего внимания заслуживает третья точка зрения, существовавшая в рассматриваемый период времени. Это была точка зрения О.Ф. Соловьева, который определял, что любой террор был бесчеловечен и от него как метода борьбы за власть следовало отказаться9.
Данный подход объективно указывает на несоизмеримость результата и методов, используемых экстремистами при борьбе за власть. С нашей точки зрения, человеческие жертвы не могут быть инструментом передела власти, собственности и сфер влияния.
К сожалению, существующая в тот момент правовая база была максимально пробельна с точки зрения предупреждения преступлений экстремистской направленности. Возможно, это был способ частичной легализации экстремизма, учитывая тот факт, что «белые» и «красные» частично оправдывали терроризм как возможность удержания власти и способ достижения высших целей.
После Октябрьской революции 1917 года экстремистские проявления претерпели определенные изменения. В качестве жертв экстремистских акций чаще всего выбирались лица, с точки зрения террористов, виновные в злодеяниях10.
Массовые террористические акции стали происходить с весны 1918 года. Так, только в июне этого года контрреволюционеры расстреляли в 22 губерниях РСФСР 824 человека, в июле — 4141, в августе — 339, в сентябре — свыше 6 тысяч11.
В этот период законодательство об ответственности за преступления экстремистской направленности не получило достаточного развития. Указание на преступность и наказуемость за совершение рассматриваемых деяний можно найти лишь в ряде декретов подсудности революционных трибуналов, где преступления экстремистской направленности вкладывались в понятия контрреволюционных преступлений.
С нашей точки зрения, первое проявление противодействия преступлениям экстремистской направленности можно обнаружить в обращении Председателя Совета народных комиссаров В.И. Ленина 5 ноября 1917 года. В нем была отмечена необходимость беспощадного подавления
попыток анархии, в том числе со стороны контрреволюционных юнкеров:«Арестуйте и передавайте революционному суду народа всякого, кто посмеет вредить народному делу, будет ли такой вред проявляться в саботировании...»12.
На данном историческом этапе саботаж являлся ярким проявлением экстремизма. Осознавая реальную угрозу саботажа для безопасности государства, народный комиссар или Совет народных комиссаров призывали массы в доминирующем числе своих обращений к борьбе с различными проявлениями экстремизма, которые нашли свое отражение в следующих документах:
1) обращение народного комиссара от 9 ноября 1917 года «О борьбе с саботажем высших по-чтово-телеграфных чиновников»;
2) обращение СНК от 11 ноября 1917 года «О борьбе с буржуазией и ее агентами, саботирующими дело продовольствия армии и препятствующими заключению мира»;
3) обращение СНК ко всему населению от 26 ноября 1917 года «О борьбе с контрреволюционным восстанием Келадина, Корнилова, Дутова, поддерживаемым Центральной радой»;
4) обращение СНК от 30 ноября 1917 года «О подавлении контрреволюционного восстания буржуазии, руководимого кадетской партией» и т. д.
В этих обращениях находили свое отражение угрозы для безопасности вновь построенного государства, содержащие в себе политические предпосылки. Заявленная в них опасность для политической стабильности государства требовала принятия незамедлительных мер по ликвидации возникших угроз.
Первым шагом в данном направлении было создание революционного трибунала.
В инструкции НКЮ от 19 декабря 1917 года «О революционном трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний» было отмечено, что к юрисдикции революционного трибунала относились деяния, связанные с организацией восстания против власти рабоче-крестьянского правительства в различных ее проявлениях, то есть непосредственно преступления, содержащие в себе признаки насильственного, политического противостояния13. Диспозиции и санкции предполагаемых преступлений не нашли своего законодательного закрепления, делая их круг неограниченным, руководствуясь при этом лишь политическим мотивом совершения преступлений.
Весьма интересно в рамках данной инструкции решался вопрос о наказании за совершение указанных деяний.
Часть вторая анализируемой инструкции перечисляла виды наказаний, назначаемых за совершение контрреволюционных преступлений. К ним относились:
— денежный штраф;
— лишение свободы;
— удаление из столиц, отдельных местностей или пределов Российской республики;
— объявление общественного порицания;
— объявление виновного врагом народа;
— лишение виновного всех или некоторых политических прав;
— секвестр или конфискация (частичная или общая) имущества виновного;
— принуждение к обязательным общественным работам14.
Данный акт не делил предложенные виды наказаний на основные, дополнительные либо смешанные, а также не определял границы наказаний. Зато законодательно было закреплено следующее правило: «Меру наказания революционный трибунал устанавливает руководствуясь обстоятельствами дела и велениями революционной совести»15.
Размытость границ наказаний за совершение контрреволюционных преступлений, а также отсутствие четких правил назначения наказаний за их совершение, с одной стороны, могут свидетельствовать о повышенной общественной опасности и распространенности этих преступлений, а с другой — о неограниченных правах при назначении наказания за их совершение.
В 1918 году была предпринята попытка нормативного закрепления понятия контрреволюционных преступлений — аналога понятия «преступления экстремистской направленности». В постановлении ВЦИК от 5 января 1918 года «О признании контрреволюционным действием всех попыток присвоить себе функции государственной власти» было отмечено, что «всякаяпопытка со стороны кого бы то ни было или какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет рассматриваться какконтрреволю -ционное действие»16.
Исходя из данного определения к контрреволюционным преступлениям относился неограниченный круг деяний,направленных на присвоение функций государственной власти. Такая размытость, то есть неопределенность признаков изучаемого явления, с одной стороны, возможно, указывала на высокий уровень общественной опасности этой группы преступлений, но, с другой стороны, не давала возможности четко определить круг контрреволюционных преступлений, что являлось причиной распространенности этих деяний. Также в данном постановлении весьма интересно определен круг субъектов. В качестве таковых рассматривались физические, а также юридические лица. Установив неопределенный круг деяний и неопределенный круг субъектов, постановление не закрепило виды и размеры наказаний, что, с нашей точки зрения, делало данный нормативно-правовой акт неэффективным и пробельным.
В целях организации централизованной борьбы с контрреволюционными преступлениями 4 мая 1918 года был принят Декрет СНК «О революционном трибунале», в результате чего революционные трибуналы были сохранены лишь в крупных центрах (в столицах, губернских городах, крупных узловых станциях и промышленных центрах)17.
В рамках анализируемого декрета была предпринята попытка определения круга деяний, рассматриваемых революционным трибуналом. К ним относились: контрреволюционный саботаж, спекуляция, погромы, взяточничество, подлог, неправомерное использование советских документов, хулиганство, шпионаж.
В целях оптимизации борьбы с контрреволюционными преступлениями в рамках деятельности революционных трибуналов настоящее постановление регламентировало передачу рассмотрения общеуголовных дел в судебные учреждения. Такой подход, с нашей точки зрения, является правильным. Освободив революционные трибуналы от рассмотрения общеуголовных дел, власть придавала их роли большую значимость в борьбе с контрреволюционными преступлениями, что стало причиной снижения этой группы преступлений.
В целях усиления борьбы с контрреволюционными преступлениями 16 июня 1918 года было принято постановление НКЮ «Об отмене всех доныне изданных циркуляров о революционных трибуналах», где было отмечено, что революционные трибуналы в выборе мер борьбы с контрреволюцией, саботажем и прочим не связаны никакими ограничениями, за исключением тех случаев, когда в законе определена мера в выражениях «не ниже» такого наказания18. Это давало возможность беспрецедентного применения любых видов санкций за контрреволюционные преступления, содержащие признаки экстремистских проявлений.
Осознавая огромные масштабы противостояния, власть предприняла меру, направленную на возможную реабилитацию экстремистов, вставших на данный путь по заблуждению. В частности, Всероссийская чрезвычайная комиссия предлагала в недельный срок после вступления в белогвардейские организации явиться в ВЧК и гарантировала явившимся и раскаявшимся полную безнаказанность19. По истечении этого срока действия лица квалифицировались как антиреволюционные. Причем к таковым относились не только непосредственно принимавшие участие в данных организациях, но и даже имевшие частичную прикосновенность к ним. Наказание за данное деяние было беспрецедентно жестоким. В качестве основного наказания к лицу применялась высшая кара — расстрел. В качестве дополнительного — конфискация имущества. Беспрецедентность наказания, закрепленного в анализируемом нормативно-правовом акте, заключалась в том, что ответственности подвергался не только непосредственно участник белогвардейской организации, но и все взрослые члены его семьи, которые помещались в лагеря.
Осознавая высокий уровень общественной опасности преступлений, посягающих на безопасность государственного строя, законодателем была предпринята попытка ужесточения ответственности путем криминализации подготовительных действий. Так, постановление СНК от 30 июля 1918 года «О набатном звонке» устанавливало ответствен-
ность за созыв населения в контрреволюционных целях20. Причем к ответственности привлекались не только непосредственно исполнители, то есть виновные в созыве населения набатным звоном в вышеуказанных целях, но и иные соучастники. К таковым относились пособники, подстрекатели и иные лица, прикосновенные к названному преступлению.
Часть 2 постановления определяла виды преступных действий, способствующих совершению этого преступления, совершаемых соучастниками. К ним относились: устные, письменные или печатные призывы к созыву населения в контрреволюционных целях. Все соучастники, учитывая высокий уровень их организованности и характер совершаемого деяния, несли ответственность как соисполнители преступления независимо от выполняемой роли.
В соответствии с частью 3 анализируемого постановления покушение на это преступление является оконченным, что дает нам возможность отнести данный состав к разряду формального (усеченного).
Учитывая широкое распространение экстремизма и применяемых экстремистами радикальных методов борьбы за власть, 5 сентября 1918 года было принято постановление Совета народных комиссаров «О красном терроре»21.
Данный нормативно-правовой акт регламентировал беспрецедентные меры по борьбе с экстремистами. В соответствии с этим постановлением все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, подлежали расстрелу, имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним расстрела опубликовывались.
По нашему мнению, это постановление преследовало две основные цели. Первая — включала в себя безальтернативное применение исключительной меры наказания к лицам, являющимся активными участниками экстремистских организаций, в целях как можно более полного их уничтожения. Вторая — предопределяла эффективное предупреждение преступлений экстремистской направленности со стороны лиц, потенциально способных стать экстремистами. Эффективность профилактики основывалась на исключительности санкции и публичном признании виновных экстремистами путем опубликования их списков.
Как отмечал Ф.Э. Дзержинский, для того чтобы прекратить всякие заговоры, была предпринята, с одной стороны, регистрация офицерства, а с другой — уничтожение всех тех, кто был уличен в принадлежности и участии к белогвардейской организации. Чрезвычайной комиссии были предоставлены полномочия расправы, полномочия войны22.
Дальнейшее свое законодательное закрепление контрреволюционные преступления, содержащие в себе признаки экстремистских проявлений, нашли в постановлении кассационного отдела ВЦИК от 6 октября 1918 года «О подсудности революционных трибуналов». В первую очередь в рассмат-
риваемом документе были определены группы преступлений, подведомственных трибуналу. В качестве первоочередных и, следовательно, наиболее общественно опасных выделялись контрреволюционные преступления. Конструктивным признаком этих общественно опасных деяний являлась цель — свержение советского правительства, что дает нам возможность отнести эти деяния к преступлениям экстремистской направленности. Преступными являлись не только непосредственно действия, направленные на свержение существующего строя, но и любые формы подготовительных действий, совершение которых приравнивалось к оконченной преступной деятельности.
В целях сохранности существующего строя на законодательном уровне были легализованы радикальные методы борьбы с контрреволюционными преступлениями. В частности, Декрет ВЦИК от 17 февраля 1919 года «О Всероссийской чрезвычайной комиссии» закрепил право непосредственной расправы для пресечения контрреволюционных преступлений при наличии вооруженных сопротивлений23. Безальтернативность санкций, с нашей точки зрения, с одной стороны, создавала страх у несогласных и сдерживала их выступления, а с другой — этот механизм мог использоваться как легитимный способ ликвидации неугодных. Причем приговоры, выносимые революционными трибуналами, основывались лишь на обстоятельствах дела и велениях революционной совести24.
Осознавая повышенный репрессивный характер применяемых карательных мер против лиц, уличенных в совершении контрреволюционных преступлений, государство предприняло попытку частичной реабилитации ранее осужденных по данной категории преступлений путем применения частичной амнистии.
В соответствии с постановлением ВЦИК 1919 года «О порядке применения частичной амнистии» освобождению по делам о контрреволюционных преступлениях подлежали лица, выступления которых:
— носили массовый неорганизованный характер;
— сопровождались участием в них местного населения;
— хотя бы и носили организованный характер, но сопровождались участием в них местного населения, насильно вовлеченного в таковые белогвардейскими или контрреволюционными элементами25.
С нашей точки зрения, данный политический шаг был сделан в целях усиления политического противостояния контрреволюционным силам с участием ранее обличенных в этих деяниях, но прощенных государством. О политизации данного решения могут также свидетельствовать законодательные формулировки этого постановления. Например, «немедленно освободить...», «с полным прекращением дел.», «не была признана виновность» и т. д.
Год 1921 характеризовался как год нового политического кризиса. Ранее применяемые репрес-
сивные меры породили недовольство не только среди крестьян, но и среди рабочего класса. В.И. Ленин отмечал, что это был «самый большой, внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих»26. Данная ситуация также усугублялась и большим количеством амнистированных преступников, вернувшихся к своей профессиональной криминальной деятельности. Осознавая это обсто-ятел ьство, экстремистские организации способствовали распространению общеуголовной преступности в целях ослабления авторитета государственной власти, а также сокрытия действительных масштабов экстремизма.
Осознавая максимальную политизированность преступности на данном историческом этапе, A.A. Пионтковский отмечал: «.интенсивность этой преступности прямо пропорциональна степени резкости вторжения господствующего класса, чья воля закреплена в уголовном законодательстве, в экономические интересы другого класса»27.
Подводя итог становлению государственности после Октябрьской революции 1917 года, хотелось бы отметить, что руководство страны уделяло особое внимание борьбе с контрреволюционными преступлениями, содержащими в себе признаки экстремистских проявлений. Об этом свидетельствует большое количество принятых на этом историческом этапе нормативно-правовых актов, направленных на борьбу с контрреволюционными преступлениями, содержащими в себе, в том числе, и экономические санкции, направленные на подрыв экономических основ экстремизма. Учитывая полученный опыт борьбы с преступлениями экстремистской направленности в рамках рассматриваемого исторического периода, предлагаем ужесточить уголовную ответственность за преступления экстремистской направленности путем обязательного применения конфискации как иной меры уголовно-правового характера при совершении деяний данного вида и дополнить часть 1 статьи 1041 УК РФ пунктом «д» следующего содержания: денег, ценностей и иного имущества, полученных в результате совершения преступлений по мотивам политической, расовой, национальной, религиозной ненависти или вражды или в целях финансирования преступлений экстремистской направленности.
Примечания
1. См.: Ткачевский Ю.М., Тяжкова И.М. История развития законодательства об ответственности за государственные преступления: Курс уголовного права / Под ред. Г.И. Борзенкова и В.С. Комиссарова. — М., 2002. — Т. 5. — С. 9 — 10.
2. См.: Герцензон A.A. Пути развития советской науки уголовного права за 30 лет // Советское государство и право. — 1947. — № 11. — С. 74.
3. Ленин В.И. Почему социал-демократия должна объявлять решительную и беспощадную войну социалистам революционерам // ПСС. — Т. 6. — С. 376.
4. Ленин В.И. Доклад ВЦИК и Совнаркома 5 декабря на Всероссийском съезде Советов. 5—9 декабря 1919 года // ПСС. — Т. 39. — С. 405.
5. Короленко В.Г. Собрание сочинений. — Л., 1990. — Т. 3. — С. 291.
6. Литвин А.Л. Красный и белый террор. 1918 — 1922. — Казань, 1995. — С. 2.
7. Мельгунов С.П. Красный террор в России. — М., 1990. — С. 11.
8. См. там же.
9. См.: Соловьев О.Ф. Современная буржуазная историография о подавлении контрреволюции в Советской России в годы Гражданской войны // Исторический опыт Великого Октября. — М., 1975. — С. 420.
10. См.: Горбунов Ю.С. Террор в России: история и современность // Вестник Московского университета МВД России. — 2007. — № 1. — С. 142.
11. См. там же.
12. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917—1952 гг. / Под ред. И.Т. Голякова. — М., 1953. — С. 11—12.
13. Там же. — С. 19—20.
14. См. там же. — С. 20.
15. Там же.
16. Там же. — С. 21.
17. См. там же. — С. 25.
18. См. там же. — С. 28.
19. О Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией // ДзержинскийФ.Э. Избранные произведения: В 2 т. — 3-е изд., доп. — М., 1977. — Т. 1: 1897—1923. — С. 194.
20. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917—1952 гг. / Под ред. И.Т. Голякова. — М., 1953. — С. 33.
21. СУ РСФСР. — 1918. — № 65. — Ст. 710.
22. О деятельности ВЧК: доклад на заседании ВЦИК 17 февраля 1919 года // Дзержинский Ф.Э. Избранные произведения: В 2 т. — 3-е изд., доп. — М., 1977. — Т. 1: 1897—1923. — С. 186.
23. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917—1952 гг. / Под ред. И.Т. Голякова. — М., 1953. — С. 43.
24. См. там же. — С. 44.
25. См. там же. — С. 45.
26. Ленин В.И. Пять лет российской революции и перспективы мировой революции: Доклад на IV Конгрессе Коминтерна // ПСС. — Т. 45. — С. 283.
27. Пионтковский А.А. Преступление в социалистическом обществе // Советское право. — 1923. — № 2. — С. 25.
Л.Х. Сатушиева
Сатушиева Любовь Хабасовна — доцент кафедры конституционного и административного права Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова, кандидат юридических наук
E-mail: [email protected]
Правовые основы российской политики на Северном Кавказе в первой половине XIX века
В статье исследуются факторы, влиявшие на формирование национально-религиозной политики по отношению к горцам Северного Кавказа. Решающим событием в этот период стала Кавказская война, которая обеспечила установление российской власти в регионе в перемежающихся условиях мирного и военного периодов. Основным результатом стало то, что в регионе на протяжении XVIII — начала XX века имело место доминирование военных властей и военных методов воздействия на население, тогда как гражданские власти постоянно стремились проводить на Северном Кавказе в первую очередь модернизацию горской жизни путем правового оформления и правовых реформ. Эта тенденция не могла не отразиться на правовой основе российской политики и на специфике правового статуса северокавказских мусульман.
In article the factors influencing formation of the national-religious policy in relation to mountaineers of the North Caucasus are investigated. The Caucasian war which has provided an establishment of the Russian power in region in the conditions of the alternating peace and military periods became solving event during this period. The basic result was that in region throughout XVIII — beginnings XX centuries domination of the military authorities and military methods of influence on the population whereas the civil authorities constantly aspired to spend in the North Caucasus first of all modernization of mountain life by legal registration and legal reforms took place. This tendency should be reflected in a legal basis to the Russian policy, and on specificity of legal status of North Caucasian Moslems.
Северный Кавказ являлся специфическим регионом, что связано, безусловно, с проведением в
регионе в первой половине XIX века военных действий. Шла так называемая Кавказская война. Не-
