CC BY
5
Тема номера:
УКРЕПЛЕНИЕ СУВЕРЕНИТЕТА СТРАН АФРИКИ В КОНТЕКСТЕ ФОРМИРОВАНИЯ МНОГОПОЛЯРНОГО МИРА
Научная статья
ОСОБЕННОСТИ СУВЕРЕНИТЕТА ГОСУДАРСТВ В АФРИКЕ:
ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ РАКУРС
О 2024 И.Д. Лошкарёв
ЛОШКАРЁВ Иван Дмитриевич, кандидат политических наук, доцент кафедры политической теории, научный сотрудник Института международных исследований МГИМО МИД России, Москва, Российская Федерация. ORCID: 0000-0002-7507-1669. E-mail: ivanlloshkariov@ gmail.com
Аннотация. В условиях продолжающейся научной дискуссии по поводу сущности государственного суверенитета и возможных направлений его трансформации возникает потребность в комплексном анализе региональной специфики. Традиционно анализ суверенитета опирался на исторический опыт европейских государств, а вестфальская модель суверенитета рассматривалась как едва ли не универсальная. В то же время, такой подход не обеспечивает должного внимания к локальной и региональной специфике суверенитета. Поэтому цель данной статьи состоит в том, чтобы выявить и раскрыть основные особенности суверенитета стран Африки по четырем параметрам - целостность, неизменность, носители и направленность. Подобный анализ позволит не только вписать африканский политический опыт в академические изыскания, которые все еще сильно опираются на западные (европейские) кейсы суверенности. Важная задача данной статьи еще и в том, чтобы показать особенности суверенитета и вариативность африканских государств. Специфика суверенитета африканских государств исторически обусловлена наложением разных типов суверенитета - как выработанных на континенте, так и привнесенных извне. Это подразумевает заметную вариативность практической реализации суверенных прав и специфику реальных носителей суверенитета. В отличие от вестфальского суверенитета, в Африке сложился более широкий круг носителей суверенитета, который не ограничен формальными государственными механизмами принятия решений. Из-за особенностей наднациональной интеграции и внешних заимствований в странах Африки сложились некоторые ограничения внешнего суверенитета, способности вести дела с другими государствами, в том числе внерегиональными. Однако этот процесс пока слабо отражается на внутреннем суверенитете - в силу его разнородности, разноуровневое™ и сложности.
Ключевые слова: суверенитет, носители суверенитета, переговорный характер суверенитета, Африка
DOI: 10.31132/2412-5717-2024-67-2-9-23
Для цитирования: Лошкарёв И.Д. Особенности суверенитета государств в Африке: теоретический ракурс. Ученые записки Института Африки РАН. 2024. № 2. С. 9-23. https://doi.org/ 10.31132/2412-5717-2024-67-2-9-23
ВВЕДЕНИЕ
После пандемии СОУЮ-19 в академической литературе произошли изменения в восприятии роли и перспектив государства в международных делах и во внутренней политике. С 90-х гг. XX столетия в политической и международно-политической науке преобладал дискурс об «уходе» государства, об усложнении его устройства и о размывании его способности действовать как нечто целое. По мере перехода к американскому «моменту однополярности» стало казаться, что государства трансформируются -становятся более зависимыми от групп интересов, переключаются на экономическую логику действий (вместо политической), переориентируются на нематериальные ресурсы и способы взаимодействия («мягкая сила», публичная дипломатия и пр.), обрастают сетевыми ограничениями во внешней политике (взаимозависимость вместо прямого сдерживания) [Богешеп 2004: 14-21]. Однако в период пандемии СОУЮ-19 оказалось, что именно государства вынуждали группы интересов идти на уступки и снижать свои ресурсные аппетиты, что именно государства стали направлять общественные настроения и способствовать снижению коллективной тревожности, что именно государства ввели ограничения на международные и внутренние перемещения [Maggetti, Тгет 2022]. Иными словами, государства оказались способными действовать так, как если бы не было нескольких десятилетий той трансформации, которую наблюдали и подробно описывали исследователи.
В научной литературе понятие суверенитета не имеет однозначного определения. В самом базовом виде под суверенитетом подразумевается «полнота власти» - полноценное и длительное функционирование ветвей власти государства на его территории, не подчиненное каким-либо внешним влияниям, за исключением тех случаев, когда внешнее вмешательство осуществляется в результате добровольного и явно выраженного согласия [Сергунин 2010]. На практике такое определение сталкивается с многочисленными противоречиями - например, в условиях, когда согласие малых государств на какие-либо действия внешних сил может быть результатом отсутствия выбора, а не добровольного решения. Дж. Бартельсен даже писал, что проще не задаваться вопросом о сущности суверенитета. По его мнению, важнее сконцентрироваться на том, почему мы не понимаем что-либо о суверенитете и как мы используем понятие суверенитета - вместо прямых вопросов «что?» [Вайе^оп 1995: 3].
Так или иначе, в современной науке основными элементами споров насчет суверенитета остаются вопросы его целостности (или наоборот, фрагментарности), неизменности (или, соответственно, трансформации), направленности вовне или внутрь (иными словами, суверенитет - это, прежде всего, верховенство над территорией или автономия от других суверенов), а также фактических носителей суверенитета [Малов 2023; Кгавпег 1999; Кгавпег 2004]. Все чаще ответом на эти вызовы становятся попытки рассматривать суверенитет в отраслевом преломлении (юридический, информационный, энергетический, продовольственный) или в качестве исключительно политического проекта (абсолютный, полноценный символический, размытый) [Реут 2007]. Альтернативой этому может быть выделение специфики суверенитета в отдельных регионах мира, то есть разворот исследовательского фокуса от одного или нескольких кейсов (отраслевых или страновых) к группе связанных кейсов.
Исходя из этого, в данной статье рассматриваются особенности суверенитета в государствах Африки. В основе исследования лежит неоинституциональная методология, которая позволяет рассматривать связи между инерционными политическими механизмами и институциональными наслоениями. Данный прием позволяет продемонстрировать неоднородность и динамический характер суверенитета в странах Африки. Для
этого анализируются четыре характеристики государственного суверенитета - целостность, неизменность, носители и направленность (вовне или вовнутрь).
ФРАГМЕНТАЦИЯ СУВЕРЕНИТЕТА В АФРИКЕ
В отношении государств Африки академическая дилемма обрастает дополнительными сложностями. Институты государственности в современном понимании - были фактически навязаны колонизированному и подчиненному населению всех стран, за исключением Эфиопии. Африканские государства могут обладать всеми или практически всеми атрибутами государств Модерна - паспортами, таможнями, валютой, парламентами, политическими партиями и, вне всякого сомнения, членством в ООН. Однако их исторический путь к государственности - совершенно иной. Как отмечал Э. Смит, государства Модерна начали формироваться вокруг этнических ядер в Европе, Японии и некоторых других частях мира. В Африке из-за колонизации несколько таких ядер оказалось в рамках одной искусственно созданной территории [Smith 1986: 228-263]. Даже в наши дни на континенте всего 6 фактических моноэтничных государств (Египет, Коморы, Лесото, Марокко, Тунис, условно - Сан-Томе и Принсипи), в которых доминирующая группа составляет более 90% от общего числа населения. Еще несколько государств близки к этому показателю (например, Алжир, Эсватини). Однако в целом для стран континента характерно этническое разнообразие: в среднем, на государство приходится не менее 8 крупных этнических групп (свыше 5% населения каждая) [Fea-ron 2003]. То есть в европейском варианте государствам досталось сформированное политическое единство (политическая нация), а африканским государствам приходится искать пути того, как сформировать или компенсировать недостающее звено в навязанном извне варианте государственности [Smith 1986].
Второй аспект проблемы также связан с историческими особенностями развития Африки - на континенте прежние носители суверенитета сохраняют влияние наряду с привнесенными формами суверенности. До колонизации на территории южнее Сахары было несколько сотен политических общностей - их история изучена пока недостаточно, но некоторые обобщения сделать можно. Основным фактором в развитии доколониальной государственности была относительно небольшая плотность населения: к 1500 г. в Субсахар ской Африке этот показатель составлял примерно 2 человека на кв. км. В этой части мира для политических общностей (государств или протогосударств в африканском варианте) была характерна слабая степень контроля над территорией: если правитель пытался изымать слишком много ресурсов, население его просто покидало. Из-за слабости контроля властные юрисдикции пересекались и наслаивались, территории могли признавать зависимость от нескольких правителей, нередко существовало разделение между контролем над населением и контролем над территорией. Даже крупные политические единицы (империя Мали или конфедерация Ашанти) однозначно осуществляли контроль только над условным ядром вокруг места пребывания правителя, но спокойно мирились с номинальным подчинением более отдаленных земель. С учетом географических и исторических условий это привело к тому, что сами формы доколониальной государственности в Африке существенно различались - по размеру, формам контроля, адаптивности, зависимости от внешнеторговой конъюнктуры [Herbst 2000: 37-46].
Некоторые колониальные державы в свое время прибегли к системе непрямого управления, апробированной британцами на территории современной Нигерии. В результате местное управление фактически осталось в руках тех самых доколониальных политических единиц - с неизбежной корректировкой баланса полномочий в пользу
метрополии. Иногда (как, например, в Кении) британцы даже создавали с нуля институт традиционных вождей, чтобы выровнять управленческую ситуацию на разных территориях. Как бы то ни было, в таком виде доколониальные формы политической власти смогли выжить: в новых условиях традиционные правители стали частью бюрократического и предпринимательского класса, обладают широкой социальной и культурной базой, имеют возможность влиять на политику всего государства (например, через институт палат вождей) [Бондаренко 2022; Емельянов 2013]. Примечательно, что в острой фазе кризиса вокруг Нигера в августе 2023 г. для переговоров с новым руководством страны из соседней Нигерии прибыл бывший эмир Кано Мухаммаду Сану-си II - в сопровождении эмира Дамагарама, традиционного правителя в регионе Зин-дер. По итогам этих переговоров Верховный Совет Нигерии по делам мусульман во главе с еще одним традиционным правителем - султаном Сокото Мухамаду Абубака-ром Саадом III - официально выступил против санкций и возможной интервенции в отношении Нигера1. Отчасти именно эта позиция мусульманских традиционных правителей северной Нигерии вынудила Абуджу отложить планы по интервенции ЭКОВАС в Нигер.
Таким образом, для суверенитета африканских стран уже на стартовом уровне характерна размытость и разноуровневость, а не функциональная целостность. В свое время колонизаторы импортировали государственность в европейском варианте, но не могли, по определению, перенести в африканские реалии исторические условия возникновения европейских государств. Поэтому этот перенос получился незавершенным, что создало широкие возможности для конкуренции в вопросе осуществления функций суверена. Более того, такая незавершенность принципиально отличается от исходного европейского исторического опыта: доколониальные формы суверенности в Африке изначально не предполагали какой-либо целостности - и именно на этом фундаменте выстраивалась затем постколониальная государственность.
ПОДВИЖНОСТЬ СУВЕРЕНИТЕТА В АФРИКЕ
Поскольку африканские государства в силу институционального дизайна нацелены на воспроизводство практик суверенитета в его европейском варианте, вполне разумно предположить, что суверенитет африканских государств находится в процессе постоянной доработки и реконструкции. Элементами такой доработки можно считать, например, декларируемое стремление африканских государств к демократии, «достойному правлению» (англ. good governance) и экономическому достатку. Однако в отношении африканских стран, содержание суверенитета во многом задается не изнутри, а извне. Конкретные характеристики суверенитета исторически формулируются крупными державами и фиксируются на определенные исторические промежутки: при смене конфигурации ведущих государств в мире трансформируются и «режимы суверенности».
Как отмечал С. Гровогуи, Африканскому континенту в течение трех-четырех столетий были навязаны сразу несколько вариантов суверенитета, которые отличались, прежде всего, по идеологическим и экономическим признакам [Grovogui 2002]. То есть, когда европейцы начали колонизацию Африки и ограничивались только прибрежными территориями, карта самой Европы не была похожа на четко разделенное между государствами пространство. Напротив, отмечалось пересечение и размытость юрисдикций, запутанность династических связей - было много «оттенков» суверенности. Переход от
1 Niger: Nigerian Muslim leaders meet President Tinubu, seek mediatory role. Muslim News Nigeria. 10.08. 2023. https://musliinnews.com.ng/2023/08/10/niger-nigerian-muslim-leaders-meet-president-tinubu-seek-media-tory-role/(accessed: 13.02.2024)
такого положения к современному (вестфальскому) суверенитету занял несколько столетий (примерно в XV-XVIII вв.): процессы разграничения и централизации закреплялись гражданскими и межгосударственными войнами, международными договорами и династическими самоограничениями (например, отказ испанских Бурбонов от претензий на французский престол) [Jackson 1999: 435-441]. Все эти процессы «перетекали» на Африканский континент, усложняя механизмы суверенности и обостряя противоречия между разными ее вариантами. Каждый из вариантов не был утрачен окончательно, а сохранялся на уровне определенных инерционных механизмов, разделительных линий в обществах. Это обстоятельство само по себе подразумевает существенную подвижность суверенитета африканских государств, конкуренцию и обмен между разными его хронологическими «слоями».
Как подчеркивали Т. Хагманн и Д. Пеклар, государственность на Африканском континенте неразрывно связана с обществом и социальными процессами, эта связь намного теснее и многообразнее, чем в других частях мира. Поскольку в разных типах суверенности, сформированных в Африке или импортированных извне, политическое доминирование и применение насилия осуществлялись по-разному, цели и способы выражения своих намерений среди разных социальных групп крайне гетерогенны. Часть из них - это транснациональные акторы (суфийские ордена, кочевое население, преступные сети), которые по определению не учитывают в своей деятельности государственные границы и легитимность тех или иных форм насилия. Другой центр притяжения социальной реальности - локальные сообщества, обеспечивающие выживание своих участников и накапливающие ресурсы для продвижения интересов (группы самопомощи, соседские общины, малые этнические группы, жители необустроенных пригородов в городских агломерациях). Несмотря на свою малозаметность на общенациональном уровне, эта группа акторов активно действует через своих представителей в формальных государственных институтах, оказывает влияние через фактический контроль над определенной территорией. Кроме этого, к важным социальным группам относятся этнические и религиозные меньшинства, которые камуфлируют свои интересы в форму партийных или повстанческих организаций, политических движений и региональных властей. С учетом такой тесной взаимосвязи управления и управляемых, государственность в Африке во многом имеет перманентно переговорный характер, а не отражает какой-то ранее согласованный и зафиксированный «общественный договор» [Hagmann, Peclard 2010].
Парадоксальным образом для части политических акторов в Африке государства имеют значение и играют важную роль в самокатегоризации и социальном конструировании, но государственные границы выпадают из этого уравнения. Помимо транснациональных акторов, разделенных и кочевых этносов, подобное положение устраивает и некоторые государственные институты, формально действующие в европейской («вестфальской») логике. В частности, это может выражаться в поддержке повстанческих группировок или оппозиционных политических сил на территории соседних государств. Например, современный вооруженный конфликт в Ливии во многом превратился в противостояние Алжира и Египта: Каир поддерживает силы X. Хафтара, Алжир -правительство национального единства в Триполи (до этого - правительство национального согласия). Сходная ситуация сложилась на северо-востоке Демократической Республики Конго, где правительство Руанды, по всей видимости, поощряет местные сепаратистские движения.
Подобное разделение государственности и его конкретного территориального воплощения ведет к так называемому «переливу нестабильности»: проблемы не задерживаются в каком-либо одном государстве и сравнительно быстро распространяются на сосед-
ние страны [DiRienzo, Das 2017]. Когда в 1998 г. в ДРК вспыхнул вооруженный конфликт, было затронуто по меньшей мере 7 соседних государств. Аналогично, продолжительная гражданская война в Сомали (1991-2012 гг.) привела к активизации сепаратизма в эфиопском штате Сомалия (бывшая провинция Огаден), федеральные власти в Аддис-Абебе неоднократно проводили там операции правоохранительных сил и длительное время запрещали посещение этого региона иностранцами. В 1990-е гг. политическая нестабильность практически циркулировала между Либерией, Кот-д'Ивуаром и Сьерра-Леоне [Englebert, Tull 2008]. В итоге «переливы нестабильности» обуславливают временную и территориальную прерывистость суверенитета государств: частичная суверенность одного государства ограничивает возможности соседних.
Эмпирические исследования показывают, что, несмотря на подвижность контроля над территорией и населением, в африканских государствах растет доля граждан с общенациональной идентичностью. Это не значит, что утрачиваются локальные, религиозные, этнические, профессиональные и иные уровни самосознания - просто формируется дополнительный уровень. По всей видимости, это достигается не за счет охвата населения традиционными институтами государственного строительства - школами, организованной религией, переписями. Как отмечала Д. Котер, сам повседневный опыт нахождения в каком-либо государстве - с определенной номенклатурой товаров и услуг, валютными колебаниями и конкретной комбинацией претендентов на суверенные правомочия - формирует общие социальные характеристики [Koter 2021]. С теоретической точки зрения, данный факт фиксирует важную тенденцию: в конструировании суверенитета по-прежнему преобладают неинституциализированные механизмы, повседневные практики «нахождения вместе». А это значит, что кристаллизации суверенитета в африканских государствах в какой-либо конкретной форме пока не происходит, поскольку это требует появления некоего преобладающего институционализированного источника государственного строительства [Zarakol 2017].
Такой вывод может показаться смелым - в контексте импорта на континент европейского («вестфальского») суверенитета и с учетом наличия правительств, парламентов, вооруженных и правоохранительных сил в африканских странах. Однако любое правительство или парламент ограничены в своих возможностях хронологической рассогласованностью формальных политических институтов, слабой разделенностью по линии «власть-общество», переговорной природой государственности. Иными словами, попытки реализации европейской модели суверенности продолжаются, но их результативность - слабая. Поэтому суверенитет в африканских странах постоянно балансирует от относительно жестких форм (гиперсуверенитет с полусакральной фигурой правителя) к мягким формам, где какие-то регионы могут управлять собой самостоятельно или властные функции разделены между несколькими социальными группами.
НОСИТЕЛИ СУВЕРЕНИТЕТА
Наличие разных типов суверенитета, привнесенных в африканскую политическую практику в XVI-XX вв. или сохранившихся с доколониальных времен, подразумевает существование нескольких типов носителей суверенитета. В частности, доколониальный суверенитет представлен в основном на локальном уровне или в рамках крупных неформальных сообществ, которые регулируются религиозными или этносоциальными нормами. Династический суверенитет был распространен в Европе как минимум до наполеоновских войн - соответственно, его обладателями были и остаются родовые, клановые и семейные группы, рассматривающие государство или отдельные сферы управления как объект своей хозяйственной деятельности. Национальный, или современный,
тип суверенитета формально также представлен в странах Африки, поскольку практически повсеместно присутствуют процедуры голосования, партийной конкуренции, иные формы политического участия, включая протесты, демонстрации, отстаивание групповых интересов в судебном порядке. Важная особенность институтов суверенности в условиях африканских реалий - это постоянное сопротивление со стороны конкурирующих институтов, необходимость подстраиваться, а не вытеснять. В итоге органы государственной власти скорее становятся объектом проникновения и «освоения» со стороны групп и сетей, которые принадлежат к разным временным типам суверенитета [Boege, Brown, Clements 2009]. Вопрос в первую очередь в том, какая из групп или сетей получает наибольшие преимущества в этой конкуренции и задает общее направление политического развития.
При всем многообразии вариантов, выделим несколько основных типов носителей суверенитета в государствах Африки. Во-первых, это политические династии - семей-но-родовые группы, замыкающие внутри себя передачу власти в стране. В некоторых случаях (Лесото, Марокко, Эсватини) такое положение дел связано с монархической формой правления. Однако еще в ряде стран Африки фактически закрепились неформальные правящие династии (Габон, Джибути, Того, Чад, Экваториальная Гвинея). В этих государствах передача высших должностей и распределение менее ответственных постов в органах власти напрямую связано с этнической, региональной и семейной принадлежностью. В частности, в Экваториальной Гвинее ключевую роль играет так называемый «клан Монгомо» - выходцы из небольшого города на востоке страны, относящиеся преимущественно к этносу фанг (фон). Этот клан служит опорой семейства Нгема, которое управляет Экваториальной Гвинеей с 1968 г. Формально в стране прошло 7 президентских выборов и два конституционных референдума, которые способствовали сохранению и закреплению статус-кво. Аналогично, в Джибути с момента провозглашения независимости в 1977 г. у власти находятся представители субклана мас-саман - ответвления сомалийского клана исса. В Габоне правящее семейство Бонго опиралось на выходцев из этноса батеке из региона Верхнее Огове на востоке страны. Но поскольку батеке составляют чуть менее 5% населения, семейство Бонго достаточно давно стало расширять правящую коалицию - прежде всего, за счет представителей этноса фанг (около 20%) [Турьинская 2022; Yates 2017]. В условиях подобного династического суверенитета даже перевороты замкнуты внутри семейно-родовой группы: в 1979 г. успешный переворот осуществил племянник действовавшего президента Т.О. Нгема Мбасого, а в 2023 г. главу государства в Габоне сверг его двоюродный дядя - генерал армии Б. Олиги Нгема.
Примечательно, что политическим династиям далеко не всегда удавалось монополизировать власть. В условиях этнического и религиозного многообразия в ряде стран Африки сформировались системы конкуренции нескольких политических династий. В частности, в Кении основная борьба происходит между семьями Кениатта (кикуйю) и Одинга (луо), которые привлекают на свою сторону несколько десятков семей с меньшим экономическим и политическим капиталом (Мои, Саитоти, Ньячаэ) [Bedasso 2015]. Выдвигались предположения, что победа У. Руто (календжин) на президентских выборах 2022 г. завершила период господства политических династий в Кении. Однако необходимо учитывать, что, при всех разногласиях и публичных конфликтах с основными политическими семьями, карьера У. Руто во многом связана с семейством Кениата, а его победа стала возможной в условиях невыдвижения кандидатур этнических кикуйю.
Во-вторых, носителями суверенитета в странах Африки нередко выступают армейские структуры - либо объединения офицеров, либо более широкие группы, объединенные неприятием других претендентов на осуществление суверенных государствен-
ных функций. После деколонизации армия во многих государствах оказалась наиболее целостной структурой, способной, по определению, осуществлять насильственные действия и добиваться поставленных целей. Нередко из-за политики колонизаторов в армейские подразделения набирались представители определенных этнических и религиозных групп, что еще сильнее укрепляло корпоративный дух и особую идентичность вооруженных сил. В частности, к моменту получения независимости в Гане армия во многом состояла из представителей гурунси (груси) и фанти, в Уганде - из ачоли, в ДРК - из занде, тетела и лиц, разговаривавших на лингала [Bayo Adekson 1979]. В условиях высокой степени консолидации армии и большего набора ресурсов в ее распоряжении другие политические структуры просто не могли конкурировать с военными. Соответственно, любые попытки задеть интересы армии (в частности, сократить военный бюджет) приводили к политизации военных и к их непосредственному участию в политике в форме военных переворотов, мятежей, открытого неподчинения [Jenkins, Kposowa 1990].
Хотя суверенитет в армейском исполнении нередко характеризуют как «преторианский» и архаичный, в странах Африки армия - это прежде всего институт Модерна. Обеспечение территориальной целостности и суверенитета в вестфальском варианте подразумевает наличие вооруженной единицы, которая способна подчинить или устранить конкурирующие силы. Более того, военные подразделения созданы колонизаторами, действуют по европейским уставам (или их эквивалентам) и располагают наиболее современными видами вооружений. Вдобавок, в условиях гражданских войн и внутренних конфликтов армейским подразделениям нередко приходится брать на себя функции гражданского правления, что также обеспечивает конкурентное преимущество армии [Luckham 1994]. Наконец, сотрудничество между военными (совместные учения, обмен опытом, программы обучения) ведет к тому, что в Африке положение армии как самого современного института в обществе нередко воспроизводится.
Если воспроизводство политических династий осуществляется через такие современные политические институты, как выборы и референдумы (например, о сроке полномочий главы государства), то для армии основным институтом остается военный переворот - применение силы или угроза ее применения для смещения высшего руководства страны. В Африке по меньшей мере в 20 государствах за всю историю независимости происходили военные перевороты. Лидерами по числу удавшихся и неудавшихся попыток военных переворотов считаются Судан (14), Буркина-Фасо (7), Нигер (7), Чад (7) и Гвинея (5). По всей видимости, конкуренция внутри армии и с остальными социальными группами в африканских государствах постепенно нарастала, поскольку в 1956-2001 гг. наблюдался устойчивый тренд к увеличению доли неудавшихся переворотов [McGowan 2003]. Напротив, с 2011 г. отмечается рост доли успешных переворотов, что может свидетельствовать о долговременной адаптации армейских структур к конкуренции со стороны условного «гражданского сектора» или об ослаблении политических оппонентов армии [Chin, Carter, Wright 2021].
Наконец, в-третьих, носителями суверенитета в ряде государств Африки оказываются партийно-бюрократические группы. В сравнительной политологии отмечается, к сожалению, некоторая путаница: при формальном анализе состава парламентов и региональных представительских органов оказывается, что существуют «авторитарные» партийные системы с доминирующей партией [Mozaffar, Scarritt 2005]. Однако под видом партийных организаций нередко скрываются формы кланового или этнического представительства, политические проекты под конкретного политического лидера, а также преступные объединения [Емельянов 2015]. Именно поэтому на выборах в Африке возможны нелогичные варианты развития событий - например, абсолютное пораже-
ние правящей партии на выборах. Например, в 1997 г. премьер-министр Нтсу Мохеле вышел из правящей партии Африканский конгресс Лесото (АКЛ) и создал новую политическую силу - Конгресс Лесото за демократию. На тот момент у АКЛ было 65 из 65 мест в Национальном Собрании - парламенте страны. На выборах 1998 г. АКЛ не получила ни одного места в новом созыве парламента, а партия Нтсу Мохеле добилась 79 из 80 мандатов [Kuenzi, Lambright 2001].
В то же время, в ряде государств Африки партийно-бюрократические группы отчетливо выходят за рамки этнических, региональных, клановых и экономических интересов. Сохраняя господство в политической системе с помощью регулярных выборов и отбора харизматичных лидеров, такие группы замыкают конкуренцию и дискуссию по общественно важным вопросам внутри себя. Например, в Ботсване Демократическая партия остается правящей с момента провозглашения независимости, регулярно побеждает на парламентских выборах. Изначально этот успех опирался на особое социальное положение президента Серетсы Кхамы (1966-1980 гг.), который одновременно был традиционным вождем для населения в центральных районах страны. Однако постепенно база партии расширилась, привлекая образованное население, жителей нецентральных регионов и представителей крупного этноса каланга (сейчас - до 10% населения). В результате внутри правящей партии с 1980-х гг. стали образовываться фракционные группы, которые добивались повышения своей роли в руководстве партией и активно критиковали оппонентов. К 2000-м гг. двумя основными фракциями стали «Команда А» и «Барата-Фати» («Любящие партию») [Poteete 2012].
Из-за периодической смены доминирующей фракции в Демократической партии Ботсваны сохраняется возможность для доступа к выборным и бюрократическим должностям со стороны разных групп, что повышает мотивацию для недовольных сохранять свое место в партии. Так или иначе, именно внутри правящей партии происходит политическая конкуренция, которая при этом позволяет сохранять контроль над основными государственными институтами. Это подтвердилось на выборах в 2019 г.: бывший президент страны (2008-2018 гг.) и экс-лидер правящей партии Ян Кхама возглавил оппозиционный Патриотической Фронт Ботсваны, который добился немногим более 4% голосов и получил 3 места в парламенте. Напротив, Демократическая партия сформировала очередное большинство в Национальном Собрании, увеличив свое представительство на 1 место [Brown 2020].
По всей видимости, недавно такая партийно-бюрократическая группа оформилась в Эфиопии. После 2018 г. правящая Партия процветания провела ребрендинг и кадровые чистки. В результате в партийных органах исчезло доминирование представителей этноса тиграйцев, на уровне штатов оформились новые локальные коалиции, получили поддержку новые каналы рекрутирования партийных активистов. До 2018 г. многообразие формально также существовало: например, на должности президента и министра обороны традиционно назначались представители этноса оромо, одна-две министерские должности доставались представителям этносов амхара и волайта. Но фактически функции управления страной и, в особенности, силовыми органами находились в руках тиграйцев - соратников премьера Мелеса Зенауи. После 2018 г. в высшем руководстве страны и партии усилились позиции технократов, военных, выходцев из южных штатов [Лошкарев, Копытцев 2021; Demerew 2022]. Хотя новое партийное устройство критикуют за возможный перекос в пользу представителей этносов оромо и амхара, за счет реорганизации удалось сохранить разные группы интересов внутри партии и консолидировать ее контроль над государственными институтами, который пошатнулся в ходе политического кризиса 2016-2018 гг.
Контроль над суверенностью со стороны партийно-бюрократических структур в основном характерен для региона Южной Африки (Ангола, Зимбабве, Мозамбик, Нами-
бия), где политические структуры вели борьбу за независимость и черпают дополнительную легитимность в своих исторических заслугах. Нередко во главе данных структур стоят бывшие руководители партизанских подразделений, которые прошли специфическую военную подготовку, имели опыт ведения боевых действий в сложных условиях [Шубин 2010]. Однако, в отличие от групп военных как носителей суверенитета, партизанские лидеры охотно расширяют охват партийных организаций, вовлекают разные профессиональные группы, в разных формах кооптируют своих конкурентов, сохраняют видимость электоральных процедур.
НАПРАВЛЕННОСТЬ СУВЕРЕНИТЕТА
Важнейшим элементом современной дискуссии насчет суверенитета остается тезис о том, что возможности государств самостоятельно определять свою линию поведения в мире сокращаются. Во-первых, на уровне международных организаций выработано значительное число процедур, стандартов и норм, которые снижают число возможных вариантов действия для государств. Это касается не только внешней политики, но и внутренней - от защиты прав человека и курса валюты до сохранения биоразнообразия и климатической повестки. Во-вторых, уровень межведомственной и межправительственной координации за последнее столетие существенно вырос. Даже когда каких-то конкретных норм и стандартов в отрасли нет, «трансправительственность» связывает инициативу государств, поскольку на уровне ведомств сохраняется обмен информацией, определенный уровень доверия между исполнителями и общие подходы к политическим проблемам. Наконец, в-третьих, сильно выросли в своем значении транснациональные сети - негосударственные организации, аналитические центры, диаспоральные структуры. Хотя они не могут самостоятельно принимать решения, они отслеживают одобренные документы по интересующим их вопросам, выдвигают собственные инициативы, способствуют разворачиванию дискуссии в обществе (часто неконструктивно).
Обычно на эти аргументы возражают, что сотрудничество между государствами и соблюдение ими норм и стандартов может носить поверхностный и имитационный характер, что позволяет сохранять высокую степень самостоятельности государств в определении своих приоритетов и конкретных шагов. Кроме того, результат участия в международных организациях и в трансправительственных сетях отчасти служит и усилению государств, поскольку предоставляет им новые инструменты контроля и расширяет их присутствие в ранее неохваченных сферах [Богепвеп 2004: 60-71].
В случае государств Африки тезис о сокращении возможностей для государств имеет под собой больше оснований. Из-за финансовых проблем в 80-е гг. XX в. африканские страны стали массово брать кредиты у международных организаций (Всемирный банк и Международный валютный фонд), которые продвигали программы структурной адаптации в качестве условия получения денежных средств. Данные программы подразумевали уход государства из экономики - сокращение государственных расходов, свободный курс национальной валюты, приватизацию крупных предприятий и снятие барьеров для импорта и вывода капитала [Емельянов 2015: 106-107]. В результате размылась как внутренняя, так и внешняя суверенность государств Африки: внутри стран государственный аппарат оказался неспособным или частично неспособным обеспечить базовые потребности населения (то есть не мог требовать какую-либо значительную лояльность в ответ), а во внешней политике многое стали определять кредитующие международные организации, корпорации-инвесторы и связанные с ними государства-доноры.
Влияние программ структурной адаптации на государства Африки сохраняется до сих пор. Однако даже в таких условиях можно говорить о субъектности Африки (англ.
Afi'ican agency). Во-первых, африканские государства даже в условиях кредитной зависимости продолжили работу над альтернативными предложениями по восстановлению экономики. В 1980 г. сессия глав государств Организации африканского единства приняла Лагосский план действий, который призывал к наращиванию усилий по индустриализации и поддерживал политику импортозамещения. Позиция стран континента получила развитие в Рамочном предложении африканских государств по структурной адаптации 1989 г., которую одобрила Генеральная Ассамблея ООН. Данный документ подчеркивал, что инвесторы не должны определять содержание программ развития, что либерализация внешней торговли должна сопровождаться мерами по поддержке местных производителей, что, помимо внутреннего рынка, должен формироваться экспор-тоориентированный сектор экономики. Впоследствии данные приоритеты получили развитие в документах Африканского Союза - в частности, в Повестке-2063.
Во-вторых, программы структурной адаптации нередко имели размытые критерии оценки, включали в себя упрощенные и заведомо невыполнимые рекомендации. Желая крепче связать африканские государства обязательствами, международные финансовые институты фактически закрывали глаза на нарушения некоторых условий кредитных соглашений. Подобное положение дел получило название «политики трех дурачков» (англ. three-monkey policy)', «ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить». Таким образом, носители суверенитета в Африке (прежде всего, на государственном уровне) получили немалый объем финансовых ресурсов, укрепили тем самым свое положение - и в какой-то степени сымитировали уступку части суверенитета во внешних делах [Taylor 2010: 116-127].
Еще одно потенциальное направление ограничения суверенности государств - это углубление наднациональной интеграции. На Африканском континенте действуют как общеафриканская континентальная организация (Африканский союз - АС), так и (суб)региональные организации (ЭКОВАС, ИГ АД, ВАС, САДК и другие). Ключевым элементом ограничения суверенитета со стороны данных структур считается политика продвижения «демократического правления», в рамках которой наднациональные организации получают право оценивать качество выборов, законность или незаконность других форм смены власти, а также вводить ограничения для государств, которые не исполняют требования наднациональных органов. Иными словами, государства ограничиваются в том, чтобы самостоятельно определять способ и временной промежуток передачи власти, а также степень допустимой политической конкуренции.
Начало этому механизму ограничения суверенитета было положено еще в 1991 г. (так называемый «Кампальский документ» Организации африканского единства), однако именно в рамках Афросоюза политика продвижения «демократического правления» получила существенный импульс. Нормы о демократической сменяемости власти попали в Учредительный акт АС (2000 г.), а затем были дополнены и закреплены в Африканской хартии по демократии, выборам и управлению (2007 г.). При этом, из-за размытости критериев, наднациональные структуры могут использовать или не применять механизмы продвижения «демократического правления» в своих интересах. Например, в ряде случаев Африканский союз не утверждал решения о приостановке членства государств, где произошли нестандартные изменения во властных органах (Египет в 2014 г., Зимбабве в 2017 г.). Напротив, после переворота в Гвинее-Бисау в 2012 г. АС не только ввел санкции и приостановил членство страны, но и выступил против формирования там переходного правительства, тем самым, препятствуя скорейшему восстановлению конституционного порядка [Морозова 2019; Abebe, Fombad 2021].
В целом данная политика продвижения «демократического правления» может оказывать влияние на международные контакты государств, их внешнеэкономические опе-
рации и торговые связи. Однако на внутреннем суверенитете - контроле над территорией и населением, а также выборе форм и институтов управления - деятельность наднациональных структур сказывается скорее косвенно, не подрывая базовых основ суверенности.
Таким образом, тезис о сокращении возможностей для государств в Африке частично подтверждается. Из-за интенсификации процессов региональной интеграции, активизации нормотворчества международных организаций и давления государств-доноров в области взаимоотношений с внешними партнерами африканским носителям суверенитета приходится идти на уступки, частично имитировать ожидаемые от них действия, соглашаться на юридические обязательства, противоречащие их позиции и интересам. В то же время разноуровневость и размытость суверенитета играет на руку африканским элитам, поскольку размывается и ответственность за невыполнение заявленного, снижаются ожидания со стороны внешних партнеров, увеличивается возможность маневра между разными уровнями взаимодействий и крупными глобальными игроками. Более того, внешнее давление пока слабо конвертируется в изменение внутреннего суверенитета. То есть направленность суверенитета в африканских государствах выражена более отчетливо, чем в западных (современных, вестфальских) странах. При ограничениях во внешнем суверенитете носители суверенитета стремятся расширить, упрочить и сохранить свою способность действовать самостоятельно внутри государств, опираясь на различные механизмы - от прямого насилия до кооптации оппонентов и электоральных процедур.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Безусловно, любая попытка описать общее в большом количестве кейсов обречена на упрощения и эссенциализацию различий. Именно поэтому важно подчеркнуть, что внутри выделенных характеристик суверенитета африканских государств сохраняется значительная вариативность, а некоторые черты носят скорее переходный, а не постоянный характер. Тем не менее, проведенный анализ суверенитета африканских государств позволяет выделить ряд особенностей, отличающихся от суверенитета современных (вестфальских) государств (табл. 1). Иными словами, западная модель суверенности, во всех вариациях с XV столетия, лишь отчасти прижилась на Африканском континенте и породила особую группу государств с уникальными характеристиками.
Среди данных особенностей необходимо отметить структурную и временную размытость и разноуровневость, которая подразумевает разные формы контроля над территорией и населением, вариации по отношению к административным и государственным границам, а также неоднородную легитимность «фасадных» государственных институтов. В такой ситуации фиксированный набор политических правил игры существовать практически не может, что обуславливает переговорную природу суверенитета. Даже в условиях жестких политических режимов (в том числе, военных) в странах Африки продолжается интенсивная коммуникация между локальными, трансграничными и общегосударственными политическими силами, которая «обрамляет» реализацию суверенных прав. Динамический характер правил игры обуславливает появление противоположностей - сравнительно статичных структур, борющихся за ресурсы и влияние. Среди таких структур, помимо этнических и религиозных групп, чье значение подробно изучено в научной литературе, выделяются политические династии, партийно-бюрократические организации и объединения профессиональных военных. Из-за особенностей деколонизации и экономической конъюнктуры 80-х гг. XX в. внешний суверенитет африканских государств подвергся некоторой эрозии, в то время как внутренний су-
веренитет - при всей сложности конкретных страновых балансов между разными группами - был меньше затронут этим процессом.
Таблица 1. Различия в суверенитете современных (вестфальских) и африканских государств
Вестфальский суверенитет Суверенитет в странах Африки
Степень фрагментации Функциональная целостность Размытость и разноуровневость (в том числе, временная/темпоральная)
Степень подвижности Фиксация контроля над территорией и населением («договорный характер суверенитета») Подвижность контроля над территорией и/или населением («переговорный характер суверенитета»)
Носители Формально - нация, фактически - обновляемые элиты Формально - нация, фактически - статичные структуры (политические династии, группы военных, партийно-бюрократические организации)
Направленность Примерный баланс между внутренними и внешними измерениями Преимущественно вовнутрь
Источник: составлено автором.
Для каждой из выделенных политических структур может существенно отличаться объект контроля - то, что управляется автономно или относительно независимо от внешних сил. В ряде случаев объектом контроля оказываются сами государственные институты и кадровые перемещения внутри них, в других случаях - ключевые экономические ресурсы и механизмы распределения внешней помощи, в третьих - конкретный набор территорий, который несколько или значительно меньше, чем вся территория государства. Для этнических групп, расселенных анклавно, объектом контроля оказывается вся совокупность используемых ресурсов и территорий, что создает потенциальные точки напряженности между государственным суверенитетом, осуществляемым через формальные структуры (вне зависимости от наличия правящих партий или политических династий), - и локальным («народным») суверенитетом, опирающимся на традицию и неформальные договоренности. В силу разноуровневости суверенитета на Африканском континенте, локальный суверенитет может сохранять функциональность - в отличие от стран с целостным «вестфальским» суверенитетом.
В наши дни формируются новые типы государств и их суверенности - в частности, происходит частичное поглощение политических институтов крупными корпорациями, сращивание государств по региональному и цивилизациоиному признаку [Харин 2012]. В таких условиях выявленные характеристики суверенитета стран Африки скорее всего претерпят некоторую трансформацию в ближайшие десятилетия. Среди возможных направлений таких изменений - увеличение разноуровневости политических взаимодействий (формирование «постмодернистского»/цифрового уровня), появление новых типов носителей суверенитета (в частности, молодежные объединения, новые религиозные секты) и укрепление внешнего суверенитета за счет роста национального самосознания и положительной экономической динамики.
БИБЛИОГРАФИЯ
Бондаренко Д.М. Формирование наций в постколониальных государствах Субсахарской Африки: Танзания, Замбия и Уганда в сравнении. Азия и Африка сегодня. 2022. № 1. С. 15-23. https://doi.org/10. 31857/8032150750018295-6
Емельянов A.J1. Имитационная демократия: африканский вариант. Новая и новейшая история. 2015. № 5. С. 104-124.
Емельянов A.JI. Особенности политического процесса и политических структур на африканском континенте. Полис. Политические исследования. 2013. № 1. С. 142-163. Лошкарёв И. Д., Копытцев И.С. Трансформация политической элиты Эфиопии и вооруженный конфликт в Тиграе: от вытеснения предшественников к деэскалации? Ученые записки Института Африки РАН. 2021. № 4 (57). С. 87-101. https://doi.org/10.31132/2412-5717-2021-57-4-87-101 Малов А.В. Билатеральный облик суверенитета в зеркале научной дискуссии. Вестник РГГУ. Серия Политология. История. Международные отношения. 2023. № 3. С. 48-66. http://dx.doi.org/10.28995/ 2073-6339-2023-3-48-66
Морозова О.С. Роль Африканского союза в регулировании избирательного процесса на континенте. Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2019. № 3 (60). С. 122-128 Реут О.Ч. Прилагательные суверенитета. Суверенитет как прилагательное. Полис. Политические исследования. 2007. №3. С. 115-124. Сергунин А.А. Суверенитет: эволюция концепта. Политическая экспертиза: ПОЛПТЭКС. 2010. Т. 6. №4. С. 5-21."
Турьинская Х.М. Национальная государственность в Центральной Африке: Габон. Мировая экономика и международные отношения. 2022. Т. 66. № 11. С. 72-81. https://doi.org/10.20542/0131-2227-2022-66-11-72-81
Харин А.Н. Эволюционные модели государства постмодерна. Свободная мысль. 2012. № 11-12. С. 91102.
Шубин В.Г. Невоспетые герои. Азия и Африка сегодня. 2010. № 5. С. 13-20.
Abebe А. К., Fombad С.M. The African Union and the Advancement of Democracy. In: Fombad Ch.M., SteytlerN. (Eds.). Democracy, Elections, and Constitutionalism in Africa. Oxford: Oxford University Press, 2021. Pp. 61-91. https://doi.org/10.1093/oso/9780192894779.003.0004 Bartclson J.. I Genealogy of Sovereignty. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. https://doi.org/10.1017/ CB09780511586385
Bayo Adekson J. Ethnicity and Army Recruitment in Colonial Plural Societies. Ethnic and Racial Studies. 1979.
Vol. 2. №2. Pp. 151-165. https://doi.org/10.1080/01419870.1979.9993260 Bedasso В. E. Ethnicity, Intra-elite Differentiation and Political Stability in Kenya. African Affairs. 2015.
Vol. 114. № 456. Pp. 361-381. https://doi.org/10.1093/airaf/adv020 Boege V., Brown M. A., Clements K. P. Hybrid Political Orders, not Fragile States. Peace Review. 2009.
Vol. 21. № 1. Pp. 13-21. https://doi.Org/10.1080/10402650802689997 Chin J. J., Carter D. В., Wright J.G. The varieties of Coups D'état: Introducing the Colpus Dataset. International
Studies Quarterly. 2021. Vol. 65. № 3 Pp. 1040-1051. https://doi.org/10.1093/isq/sqab058 Demerew K. Elites, Rents, and Transitions: A New Institutional View of Ethiopia's Political Development.
Africa Today. 2022. Vol. 68. № 3. Pp. 65-86. http://dx.doi.Org/10.2979/africatoday.68.3.04 DiRienzo C., Das J. The Spillover Effects of Country Fragility in Africa. Developing Countries Studies. 2017. Vol. 7. № 1. Pp. 62-67.
Englebert P., Tull D.M. Postconflict Reconstruction in Africa: Flawed Ideas about Failed States. International
Security. 2008. Vol. 32. №4. Pp. 106-139. https://doi.Org/10.1162/isec.2008.32.4.106 Fearon J. D. Ethnic and Cultural Diversity by Country. Journal of Economic Growth. 2023. Vol. 8. Pp. 195-222.
https://doi.org/10.1023/A: 1024419522867 Grovogui S.N. Regimes of sovereignty: International Morality and the African Condition. European Journal of
International Relations. 2022. Vol. 8. № 3. Pp. 315-338.'http://dx.doi.org/10.1177/1354066102008003001 Hagmann T., Péclard D. Negotiating Statehood: Dynamics of Power and Domination in Africa. Development
and Change. 2010. Vol. 41. №4. Pp. 539-562.'https://doi.org/10.1111/j.l467-7660.2010.01656.x Herbst J.I. States and power in Africa: comparative lessons in authority and control. Princeton: Princeton University Press, 2000.
Jackson R. Sovereignty in World Politics: A Glance at the Conceptual and Historical Landscape. Political
Studies. 1999. Vol. 47. №3. P. 431-456. https://doi.org/10.llll/1467-9248.00211 Jenkins J. C., Kposowa A. J. Explaining Military Coups D'état: Black Africa, 1957-1984. American Sociological
Review. 1990. Vol. 55. № 6. Pp. 861-875. ' Koter D. Accidental Nation-building in Africa. Nations and Nationalism. 2021. Vol. 27. № 3. Pp. 862-879.
https://doi.org/10.1111/nana. 12750 Krasner S. Sharing Sovereignty. New Institutions for Collapsed and Failing States. International Security. 2004.
Vol. 29. № 2. Pp. 85-120' http://dx.doi.org/10.1162/0162288042879940 Krasner S. Sovereignty. Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999. Luckham R. The Military, Militarization and Democratization in Africa: A Survey of Literature and Issues.
African Studies Review. 1994. Vol. 37. №2. Pp. 13-75. https://doi.org/10.2307/524766 Maggetti M„ Trein P. Policy Integration, Problem-solving, and the Coronavirus Disease Crisis: Lessons for Policy Design. Policy and Society. 2022. Vol. 41. № 1. Pp. 53-67. https://doi.org/10.1093/polsoc/puab010
McGowan P. J. African Military Coups D'état, 1956-2001: Frequency, Trends and Distribution. The Journal of
Modern African Studies. 2003. Vol. 41. № 3. Pp. 339-370. https://doi.org/10.1017/S0022278X0300435X Mozaffar S.. Scarritt J. R. The Puzzle of African Party Systems. Partv Politics. 2005. Vol. 11. № 4. Pp. 399421. https://doi.org/10.1177/1354068805053210 ' Poteete A. R. Electoral Competition, Factionalism, and Persistent Party Dominance in Botswana. The Journal of
Modern African Studies. 2012. Vol. 50. № 1. Pp. 75-102. https://doi.Org/10.1017/S0022278X11000619 Smith A. D. State-making and Nation-building. In: Hall J.A. (Ed.). States in History. Oxford: Basil Blackwell, 1986. Pp. 228-263.
Sorensen G. The Transformation of the State: Beyond the Mvth of Retreat. Houndmills, Basingstoke: Palgrave
McMillan, 2004. http://dx.doi.org/10.1007/978-0-230-21533-7 Taylor I. The International Relations of Sub-Saharan Africa. New York-London: Continuum, 2010. Yates D. A. Dynastic Rule in Equatorial Guinea. African Journal of Political Science and International
Relations. 2017. Vol. 11. № 12. P. 339-359. https://doi.org/10.5897/AJPSIR2017.1054 Zarakol A. States and Ontological Security: A Historical Rethinking. Cooperation and Conflict. 2017. Vol. 52. № 1. Pp. 48-68. https://doi.org/10.1177/0010836716653158
FUNDAMENTALS OF STATE SOVEREIGNTY IN AFRICA: THEORETICAL PERSPECTIVE
© 2024 I.D. Loshkariov
LOSHKARIOV Ivan Dmitrievich, PhD (Political Science), Associate Professor, Department of Political Theory, Research Fellow, Institute of International Studies, MGIMO-University, Moscow, Russian Federation. ORCID: 0000-0002-7507-1669. E-mail: ivanlloshkariov@ gmail.com
Abstract. In the context of the ongoing scientific debate about the essence of state sovereignty and possible directions of its transformation, there is a need for a comprehensive analysis of regional specifics. Traditionally, the analysis of sovereignty was based on the historical experience of European states, and the Westphalian model of sovereignty was considered as almost universal. At the same time, this approach does not provide a much-needed framework for the local and regional specifics of sovereignty. Therefore, the purpose of this article is to identify and reveal the main characteristics of the sovereignty of African countries according to four parameters: integrity, immutability, carriers, and direction. Such an analysis will not only allow African political experience to fit into academic research, which still relies heavily on Western (European) cases of sovereignty. An important task of this article is also to show the features of sovereignty and variability of African states. The specificity of the sovereignty of African states is historically determined by the imposition of different types of sovereignty. Most of them were developed on the continent and were introduced from outside. This implies a noticeable variability in the practical implementation of sovereign rights and the specificity of the actual bearers of sovereignty. In contrast to Westphalian sovereignty, Africa has developed a wider range of sovereignty holders, which is not limited by formal state decision-making mechanisms. Due to the peculiarities of supranational integration and external borrowing, African countries have developed some constraints on external sovereignty and have retained the ability to deal with other states, including extra-regional ones. However, this process still has little impact on internal sovereignty due to its heterogeneity, multi-level nature, and complexity.
Keywords: sovereignty, agents of sovereignty, negotiated sovereignty, Africa
DOI: 10.31132/2412-5717-2024-67-2-9-23
For citation: Loshkariov, I.D. (2024). Fundamentals of State Sovereignty in Africa: Theoretical Perspective. Journal of the Institute for African Studies. № 2. Pp. 9-23. https://doi.org/10.31132/ 2412-5717-2024-67-2-9-23
