CC BY-NC-ND
27
ОСОБЕННОСТИ СИМВОЛИЧЕСКОМ
РЕПРЕЗЕНТАЦИИ СИТУАЦИИ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ МЛАДШИМИ ШКОЛЬНИКАМИ
А.Н. Веракса
Ставится проблема различия знаковой и символической форм опосредствования. Для символической репрезентации в большей степени характерна ориентировка во внешних особенностях ситуации, представленных в образном плане, в то время как знаковое отражение характеризуется переходом непосредственно к значению. Данное различие раскрывается на экспериментальном материале.
Ключевые слова: знак, символ, символическое опосредствование, знаковое опосредствование, ориентировка.
позволяют полагать, что развитие символического отражения действительности является центральным, системообразующим моментом в общем познавательном развитии детей (Д.Б. Элько-нин, А.В. Запорожец, В.В. Давыдов, О.М. Дьяченко, В.Т. Кудрявцев и др.). Однако психологическое изучение символического опосредствования сопряжено с известными трудностями. Как пишет Е.Е. Сапогова, «в психологической, философской, лингвистической, семиотической литературе представлены ранообразные попытки выстроить концепцию знаков и символов, деятельности означения. Однако многие вопросы, связанные с их природой, функциями, значением, по-прежнему остаются открытыми»1.
Одна из трудностей исследования проблемы символического отражения связана с разграничением понятий «символ» и «знак». Как отмечает американский исследователь процессов символизации Дж. Де Лоуш, современные авторы потратили немало сил для объяснения основ символизации, но до сих пор существуют разногласия по поводу использования таких терминов, как «символ», «знак», «признак», «сигнал». Однако сама Дж. Де Лоуш дает
© Веракса А.Н., 2009
В отечественной психологии имеются данные, которые
такое определение символа, которое, на наш взгляд, не упрощает вопрос о разграничении понятий символа и знака, а фактически отождествляет их: «В нашей работе мы говорим о символических артефактах - сущностях, выполняющих репрезентативную функцию. Такой символ является сущностью, которая представляет собой нечто, отличное от самого себя»2.
Для сближения понятий «символ» и «знак» существует целый ряд оснований. Среди них можно выделить культурно-исторические, онтогенетические и структурные факторы.
В пользу появления символического отражения на ранних этапах становления человеческой культуры говорит, например, наскальная живопись. Первобытное сознание оперирует «потусторонними» смыслами, что является отчетливым признаком наличия символизации. Л. Леви-Брюль пишет: «Когда лекарь применяет какое-нибудь лекарство, то это дух снадобья воздействует на дух болезни. Собственно физическое действие не мыслится без мистического. Или, вернее, нет физического действия в собственном смысле слова: для первобытного человека существуют только мистические действия»3. Другими словами, символическая форма отражения реальности является первичной формой, в которой человек познавал действительность. Вместе с тем известный исследователь начальных форм мышления В.П. Алексеев подчеркивал, что если бы такие формы мышления не передавали реальных отношений, с которыми сталкивается человек в повседневной жизни, у человечества не было бы шансов не только развиться, но и выжить в условиях изменяющегося мира: «...элементарный анализ той сферы сознания, которая охватывает эмпирический опыт, показывает, что эта сфера у первобытного человека, как и у человека развитого современного общества, есть сфера чистой логики, никакой иррационализм, никакое сопричастие не по действительным, а по кажущимся связям в ней невозможны, эмпирический опыт сразу же перестает быть тем, что он есть, а именно могучим стимулом прогресса. Эмпирические наблюдения, иррационально истолкованные, сразу ввергают любой первобытный коллектив в пучину бедствий и автоматически исключают возможность его дальнейшего развития»4. Точно так же, исследуя мифологические формы культуры, Э.В. Голосовкер показывает наличие в них не только элементов символического плана, но и структурных отношений, характерных для современных научных знаковых моделей: «Категория причинности к тени Аида неприложима, ибо существование бесплотного образа самого по себе было бы причинно объяснимо только как галлюцинация. ... Тело тени, то есть ее видимый образ, столь же имагинативно, как и статистический образ позитрона. Масса их
негативна. Занимая пространство, они занимают только нулевое пространство. ... Пусть тень Аида выдумана, нереальна - позитивный электрон реален»5.
Внутренняя культурно-историческая связь символа и знака прослеживается в рассуждениях К.Г. Юнга, согласно которому развитие науки приводит к дегуманизации человеческого общества. Эта особенность исторического процесса заключается в том, что человек все больше теряет бессознательную идентичность с природой, что приводит к разрушению его символической причастности к природным явлениям. Символическая картина мира заменяется знаковой, подобно тому как современная химия пришла на смену алхимии. Отметим, что если знаковая форма отражения реальности приходит на смену символической, это означает, что они не только различны, но и обладают внутренней общностью, единством. Не случайно А.Ф. Лосев, характеризуя символ, подчеркивает, что символ всегда есть обобщение. Он выражает стоящее за ним существенное отношение, хотя внешне символ может быть и беден6.
Взгляды А.Ф. Лосева на природу символа сходны с пониманием символа Г.В.Ф. Гегелем, который говорил о переплетении в нем знаковых и образных характеристик. По Гегелю, символ в образной форме передает идею, т. е. понятие7. Если образная сторона является отличительной чертой символа, то понятийная выступает именно как значение развитого знака. Можно констатировать, что А.Ф. Лосев отождествляет символ и знак. Это отождествление он осуществляет дважды: со стороны символа и со стороны знака. Он отмечает, что «символ вещи есть ее знак, но только не мертвый, а рождающий собою многочисленные единичные структуры, обозначенные им в общем виде как отвлеченно-данная идейная образ-ность»8. Если же проводить анализ в направлении от знака к символу, то, по А.Ф. Лосеву, любой «знак может иметь бесконечное количество значений, то есть быть символом»9. Другими словами, символ предстает как развернутый знак, а знак - как зародыш символа. Лосев пишет: «...всякое философское понятие является смысловым зародышем символа, поскольку содержит в себе активный принцип ориентации...»10 Таким образом, и символ и знак представляют собой порождающие модели: «...всякий знак обязательно есть порождающая модель (он говорит сам за себя; он требует от нас признания той вещи, которую он обозначает; он демонстрирует и манифестирует ту вещь для нас...), тем не менее в символе эта порождающая модель дается максимально интенсивно, она особенно глубоко заинтересовывает нас в отношении символизируемой предметности, она обладает особенно общим характером, она использует свою образность в подчеркнуто значительном смысле, она
часто даже ее просто пропагандирует и острейшим образом за нее агитирует»11. Мы хотим подчеркнуть, что поскольку А.Ф. Лосев был выдающимся исследователем в области истории культуры, его взгляды выступают косвенным подтверждением культурно-исторического родства символа и знака. Это родство отмечает и Э. Кас-сирер, когда говорит о том, что и символ и знак относятся к одной и той же познавательной сфере человеческой культуры, а значит, обладают внутренним единством: «Образный мир мифа, знаковые образования языка и знаки, которыми пользуется точное естествознание, определяют отдельные измерения репрезентации; только в их целостности все эти измерения образуют единый духовный горизонт. Мы теряем из виду это целое, когда с самого начала ограничиваем символическую функцию уровнем понятийного "абстрактного" знания»12.
Исследователи онтогенетического развития познавательной деятельности человека также отмечают близость знакового и символического познания. Так, Ж. Пиаже убедительно доказывает, что символическая функция является важным этапом в ходе развития формального интеллекта. Б. Инельдер, обсуждая концепцию Ж. Пиаже, отмечает: «Вторая стадия характеризуется наличием периода формирования и периода уравновешивания... Период формирования характеризуется зарождением репрезентирующего интеллекта. Внутри этого длительного периода формирования можно различить еще две фазы... В первой из них происходит формирование мышления в символах, что ведет к репрезентации. В действительности же сдвиг от сенсо-моторного действия у младенца к репрезентации в уме у ребенка более старшего возраста происходит благодаря символической функции, дифференцирующей средство обозначения от обозначаемого. Каждому известны первые попытки ребенка представить события или явления при помощи символической игры, рисунка или при помощи языка»13. Как видно из приведенного отрывка, символ в концепции Ж. Пиаже сходен со знаком по своей структуре и функции. Сходство знакового и символического отражения отмечается в исследовании Н.Г. Салминой, которая различает понятие знака как средства обозначения содержания и символа как средства изображения, выражения отношения к содержанию. Однако поскольку и знак и символ направлены на выявление сути чувственно-воспринимаемых вещей, то «эти различия не существенны», что приводит к использованию термина «знаково-символические средства», объединяющего все множество знаков и символов. При этом Н.Г. Салмина поясняет: «Многочисленные исследования психологов (и наши собственные данные) показывают, что нельзя генезис символической функции
представлять как переход детей от возможности пользоваться символами к знакам. Поэтому для характеристики самой функции (имеется в виду символическая функция. - А. В.) указание на то, каким именно видом знаково-символических средств пользуется ребенок, не столь существенно»14. Сходную позицию занимает Е.Е. Сапогова. Она пишет: «Уровень освоения знаковых средств, на наш взгляд, схватывается полюсами "иконическое" / "символическое", где в первом случае подчеркивается непосредственная тесная связь знака и отображаемого содержания, а во втором - кон-венциональность, произвольность этой связи»15.
Структурную общность символа и знака отмечают многие авторы. Так, А.Ф. Лосев, характеризуя символ со структурной стороны, отмечает, что в символе смысл одного предмета переносится на другой и тогда другой становится символом первого. При этом А.Ф. Лосев подчеркивает: «...самое интересное здесь то, что смысл, перенесенный с одного предмета на другой, настолько глубоко и всесторонне сливается с этим вторым предметом, что их уже становится невозможно отделить один от другого. Символ в этом смысле есть полное взаимопроникновение идейной образности вещи с самой вещью»16. Когда же он говорит о знаке, то фактически также говорит о слитности знака и вещи, поскольку знак заставляет вещь всплыть в сознании. Таким образом, структурная общность знака и символа обусловлена не только тем, что и в знаке и в символе присутствуют обозначаемое и обозначающее, но и тем, что они составляют единство. Так, по С.С. Аверинцеву, символ есть «образ, взятый в аспекте своей знаковости... Предметный образ и глубинный смысл выступают в структуре символа как два полюса, немыслимые один без другого... но и разведенные между собой и порождающие между собой напряжение, в котором и состоит сущность символа»17. Структурное сходство знакового и символического отражения подчеркивается в следующем рассуждении Н.В. Кулагиной: «В вопросе обозначения коренится то общее, что роднит символ со знаком и дает основание для терминологической невнятицы. ... Если же символы рассматривать с точки зрения несходств их формы с символизируемым, то здесь это несходство как никогда сильно и выражается в полном различии обозначающего и обозначаемого... С этой точки зрения символ ничем не отличается от знака»18.
На структурную близость символических и знаковых средств познавательной деятельности человека указывает и то обстоятельство, что знак может трансформироваться в символ, а символ -в знак. Так, если в знаке удерживается соотнесенность со своим значением, он сохраняется как знак; если же обозначающее отры-
вается от обозначаемого и начинает анализироваться само по себе, то знак обретает свойства символа. Характеризуя знак-индекс, Ч.У. Моррис отмечает, что он не должен быть похож на обозначаемое. Если знак обладает теми же свойствами, которыми обладает обозначаемый им объект, то знак становится иконическим знаком; если же он сходными свойствами не обладает, то превращается в символ. Отечественный исследователь знакового отражения С.Е. Ячин понимает структурную связь знака и символа как результат структурного преобразования: «Звуковая, а потому эфемерная субстанция отдельного слова не позволяет назвать его полноценным символом, обязательная черта которого - вещественная плотность присутствия. Отсюда и надо полагать, что истоки слова коренятся в символе. Слово - символически преобразованный голос (звуковой знак). И по этой же причине только весь язык слов -полноценная символическая система»19. Сходную мысль мы встречаем у М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского. Они пишут: «Оказываясь внутри наших знаковых систем, символы переходят ... из ситуации понимания в ситуацию знания (то есть в ситуацию активно действующего автоматического режима нашего индивидуального психического механизма). Этим мы постоянно уменьшаем количество символов в обращении и увеличиваем количество знаков. По существу, богатейший опыт научного семиоти-зирования третьей четверти XX века - это опыт перевода символов сознания в знаки культуры»20.
Наряду со сходством знака и символа исследователи подчеркивают и их различия. Так, согласно К.Г. Юнгу, знак всегда меньше понятия, которое он представляет, а символ всегда больше, чем его непосредственный смысл. Символ имеет спонтанное и естественное происхождение в том смысле, что он не изобретается намеренно (по мысли К.Г. Юнга, например, в снах символы случаются, а не сознательно придумываются). Н.В. Кулагина видит различия между символом и знаком прежде всего в том, что значение знака фиксированно и, как правило, однозначно, в то время как символ обладает множеством значений: «...любой знак обычно обладает устойчивым значением и противится множественности его истолкований. ... Знак, обозначая что-то, указывает на определенные стороны вещи, извлекая их из всего целого смыслов или значений. Символ же втягивает в себя все мыслимые множества смыслов вещи... Для знака полисемия есть скорее бессодержательная помеха, вредящая его рациональному функционированию в однозначном контексте. Символ же тем содержательнее, чем он более неоднозначен»21. При этом знак объективен, а символ личностен и эмоционален.
А.Г. Асмолов и А.В. Цветков также проводят сравнение символа и знака, выделяя в символе, в отличие от знака, не только когнитивный, но и аффективный компонент. Знак, с их точки зрения, характеризуется жестким, трудноизменяемым значением, а символ обладает широким, подвижным смысловым полем, допускающим включение его в различные контексты. По мысли авторов, «символ понимается как результат взаимодействия комплекса образных, абстрактно-логических и эмоционально-мотивационных компонентов, как результат интегративной работы вербально-логи-ческого, наглядно-образного мышления, сопровождаемой эмоциональными реакциями. Символ указывает на отличные от него предметы, для которых является неразвернутым знаком»22. На принципиальное отличие символа от знака указывал Ф. де Соссюр: «Для обозначения языкового знака или, точнее, того, что мы называем означающим, иногда пользуются словом символ. ... Символ характеризуется тем, что он всегда не до конца произволен; он не вполне пуст, в нем есть рудимент естественной связи между означающим и означаемым. Символ справедливости, весы, нельзя заменить чем попало, например колесницей»23.
А.М. Поляков в работе, посвященной роли символического отражения в построении продуктивного действия, видит различие между символом и знаком в том, что символ не указывает прямо на другие объекты, но как бы заслоняет собой нечто иное. В этом смысле он выступает образом этого иного, т. е. того, что само по себе не может быть предметом осознания и выражения в обычном его понимании. Другими словами, символ в предметном отношении бессодержателен, т. е. за ним не стоит конкретное культурно закрепленное значение. Такое понимание соотношения символа и знака фактически противоположно точке зрения, предложенной еще Гегелем: «Знак отличен от символа: последний есть некоторое созерцание, собственная определенность которого по своей сущности и понятию является более или менее тем самым содержанием, которое он как символ выражает; напротив, когда речь идет о знаке как таковом, то собственное содержание созерцания и то, знаком чего оно является, не имеют между собой ничего общего». Другими словами, согласно Гегелю, символ тем отличается от знака, что в образной форме передает некоторую идею, а знак ее лишь обозначает. Можно сказать, что знак условно связан с идеей, т. е. между телом знака и идеей нет сходства, а символ схож с ней своим внешним строением. А.В. Нарышкин различие между знаком и символом связывает с такой характеристикой, как пространственность. Если для знака пространственность, по мысли автора, не является характеристикой, то для символа она существенна, поскольку
с помощью пространственных отношений символизируются отношения смысловые24. Ссылаясь на Ч. Пирса, Р. Якобсон видит коренное отличие символа от знака не в пространственных, а во временных характеристиках: «Способ существования символа отличается от способа существования иконического знака и индекса. Бытие иконического знака принадлежит прошлому опыту. Он существует только как образ в памяти. ... Бытие символа состоит в том реальном факте, что нечто определенно будет воспринято, если будут удовлетворены некоторые условия, а именно если символ окажет влияние на мысль и поведение его интерпретатора. Каждое слово есть символ. Каждое предложение - символ. Каждая книга - символ... Ценность символа в том, что он служит для придания рациональности мысли и поведению и позволяет нам предсказывать будущее»25.
Проведенное сопоставление понимания знаковой и символической форм отражения показывает, что символическая репрезентация возникает в особой ситуации, идентифицируемой нами как ситуация неопределенности (непонимания, выражения невыразимого). Ситуация неопределенности представляет собой ситуацию, в которой субъект должен действовать, а способ действия неизвестен. Символическое опосредствование состоит в том, что символ используется для ориентировки в данной ситуации. В результате происходит построение символического образа ситуации, ориентировка в котором, во-первых, позволяет субъекту «удерживаться» в ситуации неопределенности за счет фиксации эмоционального напряжения в образе, а во-вторых, в случае построения символа, адекватно передающего структурные отношения между элементами ситуации, позволяет разрешить ситуацию за счет ориентировки в оболочке символа. Специфика символического пространства обусловлена тем, что символ, заслоняя (замещая, репрезентируя) собой реальность, позволяет субъекту находить различные интерпретации ситуации неопределенности на основе свойств символического образа.
Таким образом, мы исходим из предположения, что при столкновении с ситуацией неопределенности и необходимости действовать в ней могут наблюдаться следующие варианты реализации познавательной активности. Во-первых, субъект может решить поставленную задачу в логике значений, ориентируясь на конкретные признаки ситуации. Во-вторых, он может обратиться к образному плану. В-третьих, субъект может решить ситуацию в символическом плане. Символический план отличается от образного и знакового отражения. При знаковом отражении ребенок пользуется группированием объектов в определенный класс (круглые
объекты, деревянные объекты и т. д.). При образном отражении ситуации субъект ориентируется на представление, отражающее возможность совместного существования объектов, объединенных в комплекс. В символической репрезентации не строится единый класс объектов или образный комплекс, вместо этого каждый объект выступает как символ максимально обобщенной идеи (жизнь, красота и т. д.). Кроме того, субъект может обратиться к образу, который не является символом (субъект не может сформулировать общую идею, стоящую за ним), но и отличается от обычного образа, поскольку обладает ярко выраженной эмоциональной окраской.
Для того чтобы обнаружить предполагаемые стратегии поведения при решении познавательной задачи, мы разработали ряд методик, которые применялись индивидуально к испытуемым 3-4 классов (всего 47 человек).
В методике «Классификация задач» детям предлагалось решить четыре задачи (соответствующие школьной программе класса), две из которых решались с помощью действия сложения, а две - с помощью действия умножения; при этом две задачи имели спортивную тематику, а две были посвящены сбору урожая. После того как испытуемый заканчивал их решение, его просили разделить все четыре задачи на две группы и пояснить свое основание для классификации. Оказалось, что из 31 школьника, правильно решивших задачи, 26 в качестве такого основания выбирали арифметическое действие, позволившее найти правильный ответ, а остальные младшие школьники (16 решивших задачи неверно и 5 решивших их правильно) шли по пути классификации, построенной по внешним признакам (задачи про спорт и задачи про урожай). Необходимо подчеркнуть, что основания для классификации выбирались детьми спонтанно, поэтому мы можем утверждать, что в случае когда ребенок испытывает трудности ориентировки в ситуации, он обращается к ее внешней стороне (т. е. переходит от ориентировки на основе значения к ориентировке на основе символического образа). При этом такой переход не представляет собой, по нашему мнению, продуктивный способ снятия неопределенности.
Методика «Непроизвольное запоминание» заключалась в том, что испытуемым предъявлялся набор черно-белых картинок с изображением различных объектов (в каждом наборе - 5 картинок). При этом на каждой картинке в левом нижнем углу было написано двузначное число, а в правом верхнем нарисована геометрическая фигура. Школьнику предъявлялся набор изображений и давалась следующая инструкция: «Посмотри внимательно на эти картин-
ки... Скажи, какая из них больше подходит к слову...». Называемые экспериментатором слова различались по степени обобщенности. Так, например, для ряда картинок «очки - лыжи - ботинок - кошка - человек» говорилось слово «животное», а для ряда «ведро - слон - цветок - коньки - мяч» говорилось слово «мудрость». Очевидно, что в первом случае от испытуемого требовалось лишь установить соответствие между значением слова и изображением, в то время как во втором случае предъявляемое слово носило более абстрактный характер. Поэтому во втором случае предполагалось, что испытуемый будет ориентироваться в оболочке образа, а потому лучше освоит его содержание. Для того чтобы проверить это предположение, после выполнения данной методики испытуемого просили вспомнить, какая геометрическая фигура была изображена на выбранных им картинках. Нужно заметить, что серии конкретных и абстрактных слов предъявлялись в случайном порядке. Оказалось, что во всех шести сериях школьники выбирают практически одинаковые картинки, однако в припоминании фигур наблюдаются существенные различия. Так, из 47 детей 5 не смогли воспроизвести правильно ни одной фигуры (эти дети имели достаточно низкие показатели по уровню развития интеллекта), 6 детей вспомнили правильно по одной фигуре из «простой» и «сложной» серии; остальные дети вспомнили больше фигур из «сложной», чем из «простой», серии (четверо вспомнили правильно по 3 фигуры из «сложной» серии и лишь по одной из «простой»). Полученные результаты подтверждают нашу гипотезу о том, что в ситуации неопределенности субъект переходит к другому типу ориентировки - ориентировке на основе внешних особенностей ситуации, т. е. образного компонента символа, где идея передается через внешность.
Методика «Подбери картинку» состоит из трех вариантов, каждый из которых представлен тремя сериями. В каждом варианте младшему школьнику предъявлялось изображение объекта (в первом варианте - свечи, во втором - колеса, в третьем - меча), к которому необходимо было подобрать наиболее подходящее изображение из предъявляемой серии (в каждой серии было по 5 картинок). При этом первые две серии конструировались таким образом, что выбор картинки практически однозначно задавался определенным признаком, по которому испытуемый легко мог построить класс объектов (для свечи в качестве такого признака выступало свойство свечения, для колеса - форма, для меча - материал, из которого он сделан). В третьей серии моделировалась ситуация неопределенности: признак, которым ранее руководствовался ребенок, теперь был скрыт. Так, в варианте, когда необходимо было
подобрать картинку к изображению свечи, в первой серии среди пяти картинок было изображение лампочки, во второй - фонарика, а в третьей - трактора (вид сзади). Понятно, что объекты из первой и второй серий с легкостью объединялись со свечой в класс объектов по признаку «свечение», в то время как у объекта из третьей серии это свойство было скрыто. Кроме того, в последней серии присутствовало изображение лабиринта, цветка, бочки и стула. Предполагалось, что испытуемый, попадая в ситуацию неопределенности в последней серии каждого варианта, может: а) действовать в логике значений (например, станет искать скрытый признак «свечение», который, в частности, свойственен и трактору, поскольку в реальности у него есть фары, хотя он был изображен таким образом, что видна лишь его задняя часть); б) обратиться к символу (например, обратиться к идее, объединяющей свечу и цветок, - идее красоты, жизни и т. д.); в) создать символ, отражающий эмоциональное отношение испытуемого к ситуации неопределенности, но не позволяющий ее решить (например, ребенок выбирает изображение лабиринта, потому что он «непонятный», «загадочный», и эмоционально вовлекается в ситуацию его описания, но при этом не может объяснить его связь со свечой); г) действовать в логике совмещения двух изображений по типу образного комплекса («к свече подходит бочка, потому что ее можно положить внутрь» и т. д.). Оказалось, что из 141 ответа, полученного в третьих сериях трех вариантов, 43 принадлежат к знаковому типу, 19 - к символическому продуктивному типу, 72 построены на основе комплекса, 7 - на основе непродуктивного символа. Результаты методики показывают, что существуют различные типы ориентировки детей при столкновении с ситуацией неопределенности. В качестве продуктивных видов репрезентации ситуации выступают знаковая и символическая (продуктивная) формы отражения (на это косвенно указывают высокие показатели уровня развития интеллекта у детей, их использующих), которые позволяют, с одной стороны, снять неопределенность ситуации, а с другой - сохранить ее единство, т. е. удержать ее структуру. В то же время промежуточные формы отражения ситуации, такие как образное отражение в комплексе и отражение в непродуктивном эмоциональном символе, не могут рассматриваться в качестве высоко продуктивных ответов, поскольку они упускают структурную организацию ситуации.
В заключение отметим, что проведенное исследование показывает принципиальные различия между отражением ситуации в знаковой и символической форме. Полученные данные свидетельствуют о том, что для символической репрезентации в большей
степени характерна ориентировка во внешних особенностях ситуации, представленных в образном плане, в то время как знаковое отражение характеризуется переходом непосредственно к значению.
Примечания
1 Сапогова Е.Е. Ребенок и знак. Тула, 1993. С. 18.
2 DeLoache J.S. Dual representation and young children's use of scale models // Child Development. 2000. № 71. S. 329.
3 Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994. C. 54.
4 Алексеев В.П. Становление человечества. М., 1984. С. 244.
5 Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987. С. 76.
6 Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.
7 Гегель Г.В.Ф. Философия духа // Энциклопедия философских наук. М., 1977. Т. 3.
8 Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 68.
9 Там же. С. 130.
10 Там же. С. 189.
11 Там же. С. 134.
12 Кассирер Э. Философия символических форм. СПб., 2002. Т. 3: Феноменология познания. С. 47.
13 Развитие ребенка // Под ред. А.В. Запорожца, Л.А. Венгера. М., 1968. С. 62.
14 Сашина Н.Г. Знак и символ в обучении. М., 1988. С. 59.
15 Сапогова Е.Е. Указ. соч. С. 25.
16 Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 56.
17 Аверинцев С.С. Символ // Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 581.
18 Кулагина Н.В. Символ и символическое сознание // Культурно-историческая психология. 2006. № 1. С. 4.
19 Ячин С.Е. Слово и феномен. М., 2006. С. 74.
20 Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1997. С. 102.
21 Кулагина Н.В. Указ. соч. С. 4.
22 Асмолов А.Г., Цветков А.В. О роли символа в формировании эмоциональной сферы у младших школьников с трудностями развития психики // Вопросы психологии. 2005. № 1. С. 20.
23 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. Екатеринбург, 1999. С. 71.
24 Нарышкин А.В. Строение образа мира человека и соотношение понятий «знак»-«символ» и «значение»-«смысл» // Вопросы психологии. 2005. № 1.
25 Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. Благовещенск, 1998. Т. 1. С. 115.
