CC BY
61
Проблема понимания власти в контексте православного вероучения является особенно важной для выявления ментальных оснований русского политического самосознания, которое исторически формировалось в условиях господства духовной идеологии, ориентированной на ценности и смыслы идеи боговоплощения власти в Российском государстве. Многие православные деятели, историки, философы и политологи, разделяющие церковные доктрины, поддерживали и развивали в своих трудах мысль о промыслительном Божьем попечении о России, что, по их мнению, доказывала отечественная история государственности и власти, нередко сопровождаемая событиями, нарушающими «объективные закономерности» развития общества. В этой связи факты христианизации Руси и установления самодержавной власти относились к разряду чудес, которые совершены Богом для блага русского народа, призванного к великой миссии служения в качестве образца сохранения чистоты православной веры.
Философско-антропологическим обоснованием богоустановленной верховной и неограниченной власти монарха в христианской традиции является принцип симфонии властей, который был заимствован из Византии князем Владимиром, обратившим Русь в православную веру, и с тех пор служил идеалом государственной власти, освященной церковью. В предельно широком смысле симфония означает неравнозначность царской и церковной власти при их тесном взаимопереплетении и независимости. Это различие ставилось во главу угла, т.к. симфония исходила из отличия функций церковной и царской власти при общности цели. Независимость властей рассматривается как возможность их самостоятельного достижения цели - сохранение чистоты веры среди православных людей, а также необходимое условие согласованности в реализации Божьего замысла. Симфония не означала слияния властей, в этом случае одна стала бы доминировать над другой, скорее всего, она имела смысл в качестве взаимной поддержки властей при сохранении их самостоятельности.
Опираясь на богословские тексты православных иерархов, можно выявить несколько базовых принципов, лежащих в основе толкования симфонии. Первый принцип определял правила отношения царской власти, а точнее лично императора, к церкви и священству. Второй следовал из первого и заключался в уравновешивании канона и закона. Третий принцип указывал на то, а что же должна делать Церковь по отношению к государству, точнее - церковная власть по отношению к императорской.
Итак, первый принцип теории симфонии властей провозглашает царя Помазанником Божьим, откуда берет начало таинство миропомазания, что превращает его в особо чтимую личность, на которую нисходит благодать Святого Духа для несения подвига царствования и осуществления верховного покровительства православной Церкви. Сакральный ореол царя формировал в сознании христиан и определенное отношение к нему, сходное с почитанием самого Бога, из которого проистекал запрет причинения зла или какого-либо вреда Помазаннику, а также полное повиновение ему. Ветхозаветная заповедь - «не прикасаться к помазанникам Божьим» - повелевала подданным царя ограждать его власть от всего того, что могло ее поколебать или уничтожить, расшатать не только авторитет царской власти, но и обречь на гибель государство в целом. Другая, положительная заповедь - почитать царскую власть, молиться о ней и повиноваться -оказывалась в зависимости от самой православной веры. По словам митрополита Филарета, именно православная вера побуждала любить царя истинной любовью, жертвовать собой, страдать и умирать за него, поскольку в нем был представлен отблеск Божественной славы и величия. Принцип симфонии определял главное назначение царской власти - почитать Церковь и быть преданной православной вере, что предполагало проявление со стороны императоров предельной лояльности по отношению к церковным нуждам, в особенности к их имущественным потребностям. Забота о материальном благоденствии Церкви была одной из приоритетных в царском служении: все имущество, которое закреплялось за ней, было неприкосновенно и неотчуждаемо.
Второй принцип симфонии властей следовал из того, что царь признавал богоустановленность власти и священное право Церкви на независимость. Это, в свою очередь, привело к отделению закона от канона. Так, например, процесс заседаний императоров на Вселенских соборах демонстрировал их отстраненность в решении церковных вопросов; присутствие царей здесь было необязательным. В тех же случаях, когда императорская власть вносила свои предложения, они имели большое значение, но не настолько, чтобы от них зависело окончательное соборное постановление. На этих Соборах церковная власть проявлялась как законодательная и судебная. Поэтому, считая независимыми от себя решения Вселенских соборов, императоры признавали власть Церкви неприкосновенной во всех функциях и регламентациях церковной жизни. Установленные Вселенскими соборами каноны воспринимались императорами как неприкосновенные: они рассматривали их как священные законы, которым должны были подчиниться все члены Церкви, не исключая их самих. Уточняя это правило, архиепископ Серафим отмечал: «Эти каноны были в их глазах неизмеримо выше гражданских законов, и они считали для себя священной обязанностью согласовать последние с первыми, заботились о том, чтобы гражданские законы не противоречили церковным, и только тогда считали их имеющими силу» [1, с. 136-137]. Точка зрения о согласии закона и канона была постоянным принципом в государственном законодательстве Византии. Более того, один из византийских императоров, Лев Философ, постановил отменить все законы, противоречащие канонам.
Третий принцип раскрывал порядок и особенности отношения Церкви к царской власти. Он заключался в глобальной миссии спасения рода человеческого, самих императоров и государства в целом посредством молитв и православной веры. Именно Церковь при помощи воспитания и образования заботилась о формировании позитивного образа святой христианской жизни у каждого человека. Эта жизнь исключала всякое порочное отношение вообще к людям и к императорам в частности, побуждала относиться к ним с благоговением как к Помазанникам Божьим, свято исполнять законы и быть преданным до самопожертвования.
Принципы, обосновывающие теорию симфонии властей, были реализованы в византийский период и служили основанием царской власти около тысячи лет. Затем, после падения Константинополя и возвышения Московского царства, симфония властей на протяжении двух столетий находила поддержку в лице российских самодержцев. Так, об этом периоде идеолог современного евразийства А.Г. Дугин написал следующее: «Русь приняла на себя ответственность за православие перед всем человечеством, и, в первую очередь, перед католической Европой. Так как религиозно-политическая идентичность православных в значительной мере формировалась в полемике с католицизмом, Русь, принявшая эстафету Царьграда, унаследовала и миссию сохранения и отстаивания этой идентичности» [2, с. 231-232], что продолжалось до середины XVII в., пока симфония не была нарушена в эпоху царствования Петра I. Однако двухсотлетнего периода господства религиозно-политического идеала симфонии властей было достаточно для того, чтобы он превратился в важнейший атрибут православного государства и стал основой царской политики самодержавной власти.
Трансформация принципа симфонии властей в российской государственности имеет ментально-психологические закономерности во взаимоотношениях Церкви и общества. Одной из теоретических попыток обоснования принципа симфонии в контексте общественного соборного идеала является исследование современного государствоведа А.М. Величко, в котором автор раскрывает сущность русской политико-правовой ментальности, сформировавшейся в условиях единения церкви и государства. По его мнению, русское православие является, в общем-то, единственным образцом национальной Церкви, возникшей как продолжение Церкви Вселенской. Он поясняет: «Как хранительница Истины, Церковь должна жить интересами нации, государства, иначе она просто не будет знать их. Ее принадлежность ко Вселенской Церкви позволяет
Церкви национальной соизмерять государственную, национальную политику с задачами общемирового масштаба, оберегать государство от дел, мало совместимых с христианским учением, полагает предел государственной экспансии» [3, с. 139-140]. Поэтому Церковь, являясь национальной, одновременно становится и государственной, выполняя свою миссию не только перед народами, входящими в состав империи, но и перед самой верховной властью. Ее влияние обнаруживается не только во внутреннем регулировании жизни государства, например в решениях межнациональных конфликтов, но и сказывается на формировании идеала имперообразующей нации. Так имперская власть и Церковь становятся взаимодополняющими и необходимыми друг другу, образуя особый союз, который невозможно осмыслить в узкой антиномии светского и духовного начала государственной власти, а необходимо обратиться к симфонии.
Уделяя особенное внимание традиционному делению государств по принципу светского и теократического, которое в свою очередь подразделяется на цезаропапистские и папоцезаристские, А.М. Величко отмечает ограниченность этой классификации, нуждающейся в дополнении еще одного вида - христианского государства, основанного на симфонии властей. Если для императора всегда существовала опасность нарушить симфонию и увлечься цезаропапизмом, то церковная власть в православном государстве в принципе не могла сблизиться с папоцезаризмом. Идеал православной Церкви состоял не в политической власти над государством, а в достижении благодати Святого Духа посредством нравственного долга святости. Уточняя это важное положение в отношениях церковной и государственной власти, русские православные богословы объясняли: «Стремление Православной Церкви к политической и государственной власти было бы равносильно стремлению к самоотречению и самоуничтожению. Поэтому никто из представителей церковной власти в православной Церкви одинаково, как в Византии, так и в России, никогда не стремился к папоцезаризму» [1, с. 139]. Учреждение России как христианского государства, основанного на принципах симфонии властей, обусловливало совершенно иную по сравнению с остальным христианским миром (католическим и протестантским) специфику отношений Церкви и государства.
В контексте идеи симфонии церковной и государственной власти А.М. Величко объясняет невозможность отделения светского и духовного. Он считает, что государство не может существовать в отрыве от Церкви, в свою очередь и Церковь, существующая вне государства, утрачивает свой земной смысл и значение «великого воспитателя» человека и верховной власти. В условиях их разделения и суверенизации исчезает смысл соборности, лежащей в основе христианского учения.
Данная позиция отразилась в церковном сознании благодаря откровениям святых Отцов церкви. Так, разъясняя слова Христа и его апостолов, Иоанн Златоуст, Амвросий, Григорий Богослов сформировали главное понимание характера взаимоотношений между Церковью и государством [4, с. 102-110]. Церковь находится внутри государства, но государство как верховная власть пребывает внутри Церкви. Утверждая Церковь выше государства, православные богословы ограничивали сферу применения ее власти нравственной силой убеждения, молитвы и покорности. Они настаивали на той мысли, что Церкви принадлежит только право совета и обличения, а высшим пределом является церковное наказание. В то же время и верховная власть, по их мнению, не беспредельна, она имеет свои границы. В области государственных отношений все обязаны ей повиноваться, но в вопросах веры и религии христианин руководствуется апостольским правилом, что «Бога надобно слушать более, нежели человека».
Духовный принцип симфонии властей невозможно представить вне обоюдного стремления Церкви и государства достичь согласия друг с другом, что с необходимостью влечет за собой официальное признание государственной религии и факт существования христианского государства. Это значит, что государство публично обязуется считать истинной именно эту веру, чтить и соблюдать ее каноны как абсолютные и значимые для всех. В том числе государство принимает на себя публичную обязанность защищать
Церковь и веру, способствовать их распространению и сохранению чистоты апостольских традиций. В вопросах отношений Церкви и государства одним из существенных остается вопрос о форме власти. Россия исторически приняла каноны веры от Византии, сложившуюся там форму самодержавной власти, поэтому другая форма правления считалась неприемлемой.
Анализ церковной традиции в конституировании приоритетной формы власти основан на нескольких аргументах - первый опирается на идею единобожия и единоначалия в православии, второй сводится к доказательству соответствия самодержавия религиознонравственному идеалу русского общества.
Первый аргумент построен на святоотеческой традиции, например, у св. Феодора Студита самодержавие обосновано принципом - «одна власть и одно Богоначалие над всеми», что подтверждается и структурной иерархией Церкви: один патриарх в патриархате, один митрополит в митрополии, один епископ в епископате и т. д. В учении митрополита Филарета также сказано в подтверждение превосходства самодержавия: «Согласно с этим Бог, по образу Своего небесного единоначалия, учредил на земле царя; по образу своего небесного вседержительства, устроил на земле царя самодержавного; по образу Своего царства непреходящего... поставил на земле царя наследственного» [5, с. 15]. Самодержавие царской власти определяло и форму его зависимости: поскольку царь получал власть не от народа, но от Бога, то она не могла быть и ограничена народом. Царь нес персональную ответственность перед Богом за вверенный ему народ.
Второй аргумент развивает положение о религиозно-нравственном идеале русского народа, сформированном под воздействием осознания особой миссии спасения человечества; он соответствовал устремленности русских людей к святости, т. е. единению с Христом через правую веру и любовь со всеми ее христианскими добродетелями. И только самодержавие укладывается в нормы этого идеала, который воплощен в лице монарха. Царь рассматривался как выразитель народного идеала не только в государственной деятельности, но и в личной жизни, являясь первым и верным сыном Церкви, он был и покровителем русского народа в удовлетворении высших религиозных потребностей, одновременно с этим он был и олицетворением милостивой отеческой любви, что на архетипическом уровне в народной ментальности выразилось в символе царя-батюшки. Хорошей иллюстрацией справедливости этого тезиса являются рассуждения Ф. М. Достоевского о том, что две силы лежат в основе могущества русского государства: православная вера и самодержавная власть царя, который, как любящий отец, заботится о благе своих подданных и тесно сплачивает их в одну родственную и сильную этим единением семью.
М. Смолин в предисловии к работам одного из ярких представителей русской эмиграции первой половины ХХ в., православного мыслителя, профессора государственного и канонического права М.В. Зызыкина писал, что самодержавие всегда было идеалом православной системы русской государственной власти, который ждал своего воплощения в национальной истории русского общества. И поскольку абсолютное воплощение идеала невозможно, то само стремление общества к его достижению придает смысл исторической действительности, прошлое которой восходит к рождению государства как богоучрежденного института. Именно факт институционального становления государства под протекторатом Божественной власти превращает его в социальный идеал, недостижимый для людей, но превращающий их усилия к его реализации в смысл коллективного существования.
Изменения в социально-политической жизни российского общества конца XIX -начала XX вв., крах самодержавия и установление советской власти подготовили новую почву для дискуссий о судьбе православной государственности. Ощущение краха и близости эсхатологических предзнаменований побудили русских философов, богословов, общественных деятелей и ученых искать институциональные способы спасения российской государственной власти, часть из них стояли на либерально-демократических
позициях, другие придерживались мнения о необходимости восстановления самодержавия, в той или иной мере ограниченного властью закона. В свою очередь русские богословы пытались спасти саму идею, а точнее - идеал самодержавной власти, выступая с опровержением иных форм правления, при этом они критиковали не только демократию, но и монархию, ограниченную чем-либо извне, будь то конституция или парламент.
Сравнивая сущностные проявления российского самодержавия с европейскими республиками, русские консерваторы выделили ряд факторов, по которым они судили о невозможности существования в России иной, кроме царизма, формы власти. Во-первых, характер богоустановленности власти имеет только самодержавие, тогда как иная власть основана на воле народа и на силе закона, как республика или конституционная монархия; в этом случае складывается парадоксальная ситуация, когда монарх царствует, не управляя. Во-вторых, смена самодержавия в России возможна только при свержении царя, т. е. при насильственном отстранении Помазанника Божьего от власти, что открывает дорогу неограниченному террору и преступлениям против веры. В-третьих, демократия не способна удовлетворить духовные потребности русского соборного общества, предполагая вместо чувства мистического единения рациональную идею гуманизма и индивидуализма, которые имеют смысл при стремлении личности к самостоятельности и независимости, к достижению абсолютной свободы, что чуждо русскому самосознанию, сформированному в условиях социального коллективизма и государственного патернализма. В-четвертых, природа демократического государства имеет юридическое начало, которое чрезвычайно далеко от высших нравственно-религиозных и этических стремлений человека, лежащих в основе самодержавной власти, понимающей право как формальный инструмент реализации в жизни общества определенного нравственного идеала.
Перечисленные факторы, взятые в контексте общественно-философских настроений довольно узкой части российской интеллигенции начала ХХ в., не смогли сыграть решающей роли в определении большевистской доктрины государственного строительства. Советская власть не только взяла курс на европейские демократии, но и физически уничтожила институт самодержавия, обвинив царизм в многовековом угнетении русского общества с поддержкой Церкви. Однако дальнейшая история российской государственности ХХ в., ознаменованная крахом советского авторитарного режима и переходом к открытой демократии, вновь поставила общество и выбранную им власть перед дилеммой модернизационного и традиционного пути развития российской государственности, утратившей, с одной стороны, преемственность с институтом единоличной власти монарха, но с другой - тяготеющей к передаче расширенных полномочий одному лицу как выразителю всенародной воли.
Можно сказать, что последние события в публичной сфере российской политики свидетельствуют о постепенной девальвации либеральных завоеваний и формировании в самосознании граждан негативных стереотипов восприятия демократической власти как формы «антинародного» правления узкой группы лиц, наделенных властными полномочиями в силу их прямого доступа к политическим ресурсам и манипуляциям народной волей. В этих условиях весьма выигрышной становится консервативная доктрина презентации политических программ, предлагающая вместо радикальной идеологии вестернизации ценности экономической стабильности и национальной безопасности, достижимые методами «сворачивания» демократии на фоне возрастающих державно-имперских настроений во власти.
Перспективы российской государственности, простирающиеся между демократическим транзитом и выбором в пользу национально-державного консерватизма, обозначают такую траекторию развития, которая по своим внешним признакам тяготеет к монархии. Более того, в политических настроениях граждан монархические тенденции угадываются уже по такому факту, как рождение образа национального лидера,
всенародная поддержка которого и доверие к которому оказываются чисто ментальным феноменом, актуализированным в недрах коллективного соборного сознания.
Что же касается отношения общества и государства к церковной власти, то в постсоветский период наблюдается существенный сдвиг к их сближению. В этой связи интересными являются высказывания некоторых политологов, стоящих на позициях русского консерватизма, которые, анализируя неудачи либерально-демократических реформ в постсоветской России, пришли к выводу о чуждости европейской модели власти отечественным традициям государственности. Например, писатель и общественный деятель М.В. Назаров открыто пропагандирует идею возврата современной России к православной монархии, которая, по его мнению, способна избавить и общество, и самого правителя от ненужных споров вокруг «легитимности» власти, оздоровить духовную культуру путем введения норм нравственного самоограничения [6, с. 47-48]. Он считает, что русскому обществу чужды идеалы либеральной демократии, опирающейся на сумму индивидуализированной воли людей, видящих в государстве арбитра в их спорах.
Напротив, Россия исторически развивалась как православное государство с соответствующим типом соборной власти; оно стремилось к обеспечению свободы человека «от внешнего зла и от внутреннего греха» для совместного служения правде, олицетворенной властью Бога над людьми. Поэтому назначение современного Российского государства должно пониматься в категориях православного государства, которое сводится к обеспечению возможности всех граждан, верующих людей исполнять Божий замысел. М.В. Назаров убежден, что людям нужна независимая от них, т. е. самодержавная, но зависимая от Бога верховная власть, которая будет защищать духовное призвание народа на протяжении всей череды смены поколений. В этом заключается суть православной монархии как наиболее подходящего строя для русской государственности, где только и возможна реализация идеала симфонии властей.
Таким образом, путь российского самодержавия в реализации принципа симфонии властей, заимствованного у византийских императоров русскими царями, простирался в сложных и острых противоречиях отношений государства, общества и церкви. Если на ранних этапах становления российской государственности самодержавие не только опиралось на церковную власть, но и реализовывало миссию спасения человечества, закрепленную за ним Богом, посредством сохранения чистоты православной веры, то с возникновением Российской империи русские цари стали относительно самостоятельными правителями, не утратив при этом своей православной идентичности, т. е. рассматривая данную им власть как богоустановленную и переданную на время для заботы о православных людях. Конечно, принцип симфонии не соблюдался русскими правителями в полной мере, но он и не отрицался ими за исключением того времени, когда самодержавие как верховная власть перестало существовать. Глубокая укорененность идеала симфонии властей в русском имперском самосознании народа является ментальным феноменом и вряд ли может иметь однозначное объяснение как идея, унаследованная «старым режимом» от традиции предков. Самодержавная форма власти и симфония являются русскими ментальными универсалиями, в которых закреплены ценности и смыслы мистического переживания опыта поколений православных людей, живших сообразно вере в спасение всего человечества силами любви и Божьей милости, явленных в образе царя. Поэтому в условиях кризиса власти, в переломные эпохи смены режимов в народном самосознании возникают глубинные образы коллективного бессознательного, тяготеющего к традиции как условию порядка и благополучия. Уставшее от затянувшихся реформ и чуждости идеологических «прививок», российское общество с готовностью демонстрирует принятие модели единодержавной власти даже в ущерб личным правам и свободам, если такая власть выступает залогом спокойствия и безопасности граждан.
Литература
