CC BY
44
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2020. № 6
А.Г. Шешкен
ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗА САМОЗВАНЦА ПЕТРА III В «КАПИТАНСКОЙ ДОЧКЕ» А.С. ПУШКИНА И ДРАМЕ «САМОЗВАНЕЦ СТЕПАН МАЛЫЙ» П.П. НЕГОША
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
Темой статьи является проблема самозванства и законной власти в творчестве Пушкина и его младшего современника сербского и черногорского поэта П.П. Негоша (1813—1851). Впервые в науке предпринят сравнительно-типологический анализ «Капитанской дочки» и драмы Негоша «Самозванец Степан Малый» (1847). Драма Негоша традиционно сопоставлялась с «Борисом Годуновым». Важным аргументом для расширения поля исследования является то, что протагонистом в «Капитанской дочке» и «Самозванце Степане Малом» выступает самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося Петра III. В историю Черногории Лжепетр III вошел под именем Степан Малый, правивший страной в течение шести лет, пока его не убил подосланный убийца. Учитывая глубокий интерес Негоша к творчеству Пушкина, можно утверждать, что размышления правителя Черногории над проблемой законной власти и самозванства были изображены им в диалоге с «Борисом Годуновым» и «Капитанской дочкой». В драме Негоша есть прямая отсылка к пугачевскому бунту и упоминание Пугачева. Сопоставительный анализ образов двух Лжепетров III позволил выделить некоторые общие черты и сделать вывод о сходстве точек зрения Пушкина и Негоша на самозванство. Пугачев и Степан Малый изображены как авантюристы, злоупотребляющие доверием народа и вынужденные постоянно доказывать свое происхождение; они талантливы, артистичны и обаятельны, но подчеркивается очевидность их обмана. Ирония дополняет сложный психологический портрет Пугачева и углубляет образ Степана Малого. Заметно и принципиальное различие в трактовке персонажей: Пугачев Пушкина — яркий народный характер, человек стихии; Степан Малый — часть рациональной силы, государства; истинные герои у Негоша —воины, присягающие на верность России. В трактовке самозванства и самозванцев у классиков национальных литератур отразились соответственно русская и балканская картина мира.
Шешкен Алла Геннадьевна — доктор филологических наук, профессор кафедры славянской филологии филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (e-mail: [email protected]).
Ключевые слова: сравнительно-типологический анализ; проблема самозванства; сербская литература; реализм; ирония; портретная деталь; Пушкин; П.П. Негош; «Самозванец Степан Малый».
Сопоставительное изучение творчества Пушкина и великого сербского и черногорского поэта П.П. Негоша (1813—1851)1 имеет глубокую традицию [Лавров, 1887]. В этом ключе изучены лирика, поэмы и драматургия Негоша [Петар Петрович II Негош, 2013]. Большой интерес ученых продолжает вызывать тема самозванства и законной власти в пьесах Пушкина «Борис Годунов» и Негоша «Самозванец Степан Малый» (1847) [Циманович, 2016: 22—26]. К сравнительно-типологическому анализу, однако, не привлекалась «Капитанской дочка», хотя драма Негоша имеет с повестью ряд принципиальных точек пересечения, за исключением, безусловно исторически важного, но в художественном плане не решающего факта — Пугачеву, в отличие от Лжедмитрия I и Степана Малого, не удалось «поцарствовать».
Пушкин в «Капитанской дочке» и Негош в «Самозванце Степане Малом» изображают самозванцев, выдававших себя за русского царя Петра Федоровича — Петра III. В тексте драмы Негоша упомянуто имя Пугачева. Учитывая восторженное отношение Негоша к Пушкину и его творчеству [Косанович, 2014: 198—203], можно утверждать, что размышления сербского писателя и владыки Черногории над проблемой прочности законной власти велись им в диалоге и с «Борисом Годуновым», и с «Капитанской дочкой». Сопоставительный анализ драмы Негоша и повести Пушкина позволил выделить ряд общих особенностей и отметить специфику, обусловленную национальной моделью мира.
Интерес Пушкина к феномену самозванства был вызван обстоятельствами русской истории XVII—XVIII вв., когда это явление получило широкое распространение. Особенно много самозванцев выступало под именем Петра III. Пугачев, ставший во главе восстания 1773—1775 гг., был самой яркой и масштабной фигурой в богатой истории русского самозванства, о чем свидетельствуют как многочисленные исторические документы, так и народное предание, закрепленное в фольклоре.
Для творчества Негоша также характерен систематический интерес к национальному прошлому (см., например, поэму «Горный венец»). В «Степане Малом» Негош обратился к важному событию национальной истории, подчеркивая в подзаголовке драмы его достоверность («историческое событие восемнадцатого века») и
1 Негош считал сербов и черногорцев одним народом, о чем писал, в частности, в поэме «Горный венец».
значимость («важная эпоха в истории Черногории» [Негош, 1988]). В Предисловии автор указывает, что он опирался на исторические факты, обнаруженные в архивах, и на народные предания, где «только самые важные события сохраняются», «от себя же не добавлял ничего». Данный исторический эпизод привлек Негоша своей «важностью и необычностью». Не будет преувеличением добавить, и уникальностью. Факт самозванства такого уровня — единственный случай в истории Черногории. Подмена государя возникла не на национальной (самозванец не выдавал себя за черногорского правителя), а на эмоциональной почве, на укорененных в сознании черногорцев любви и уважении к единоверной России [Аншаков, 2013: 18—20]. Этот исторический факт с завидной регулярностью оказывается в поле зрения исследователей, пытающихся ответить на вопрос, почему черногорцы легко поверили авантюристу.
Обстоятельства этого «необычного» события таковы. В Черногорию в 1767 г. явился «один человек», выдавший себя за русского императора Петра III. Черногорцы приняли его, признали на Скуп-штине (Народном собрании) и поставили над собой государем. В течение шести лет он правил страной, взяв себе новое имя — Степан (Щепан) Малый, под каким и сохранился в истории (кто скрывался под этим именем, достоверно установить так и не удалось). Это имя было вырезано на его царской печати: «Б.М. Степан Малый» («Божьей милостью Степан Малый»). Щепан — черногорская транскрипция имени «Стефан» («венценосный»), которое носили представители могущественной средневековой сербской династии Неманичей. Этим самозванец хотел подчеркнуть цель своего правления — восстановить былую славу сербского народа, угасшую с турецким нашествием. Эпитет «Малый» должен был свидетельствовать о скромности и смирении. Самозванец был способным политиком, сумел сохранить доверие народа, несмотря на разоблачение со стороны русского консула и посланцев Екатерины II, и укрепить государственную власть. Погиб он в 1774 г. от руки наемного убийцы, подосланного турками.
Вскоре после его смерти в Российской империи явился еще один Петр III —Пугачев. Эту мистическую связь между двумя самозванцами заметили современники событий. В 1774 г. в разгар Пугачевского бунта посланник Дубровницкой республики в Петербурге писал в донесении: «В губернии Оренбург, около сибирской границы, восстал один человек, в некотором роде Степан Малый, который выдает себя за Петра Третьего».
В художественном решении проблемы самозванства в «Капитанской дочке» и драме Негоша можно обнаружить немало общих черт. Оба автора считают, что самозванство ведет к кровавым по-
следствиям, оно опасно для государства и народа, какой бы хариз-матичной ни была личность, покусившаяся на законную власть. Пушкин прямо видит в Пугачеве зачинщика «бунта бессмысленного и беспощадного», противопоставляя его законной императрице (вопрос сакральности власти). Негош связывает с появлением Степана Малого карательный поход турок на Черногорию, который удалось отбить ценой больших усилий.
Пушкин и Негош при изображении Лжепетров III показвают, насколько наивным было со стороны народа признать в них царственную особу. Негош смотрит на это не только как писатель, но и как владыка (титул правителя Черногории, в руках которого сосредоточена светская и духовная власть), законно правящий своим народом: «Щепан Малый был лжец и бродяга, но знаменитую эпоху в Черногории учинил, именуясь русским царем» [Негош, 1988]. Писатель оценивает его с позиции не только художника и высокообразованного человека, но и как представитель династии, во время правления которой это произошло. Время действия произведения охватывает весь период правления Степана Малого — более шести лет, что в целом нехарактерно для драмы как литературного рода.
Пушкин смотрит на самозванца глазами «природного дворянина» Петруши Гринева, который замечает целый ряд деталей в портрете, поведении, речи Пугачева, не позволяющих допустить и мысли о его дворянском, а тем более царском происхождении. Портрет Пугачева не имеет ни малейшего сходства с настоящим царем Петром III, скорее, контрастирует с ним: мощная фигура, физическая сила, огненные глаза, речь необразованного человека и др. По всему тексту разбросано множество деталей, показывающих наивность народа, который имел сказочное, фольклорное представление о том, как должен выглядеть и вести себя царь, и легко поверил самозванцу.
В драме Негоша портретные детали отсутствуют, так как описание внешности «лжеца и бродяги» не сохранилось. Его портреты имеют слабую степень достоверности. Тем не менее сходство Степана Малого с настоящим императором Негош допускает и вводит в драму персонажей, которые бывали при русском дворе и Петра III видели лично. Свидетели, впрочем, тоже видят «русского царя» в идеализированном свете, в соответствии с собственными представлениями о величии и блеске русского императора. «Как сейчас вижу, как он стоит в своем дворце, опершись на меч» [Негош, 1988], — заявляет один из них, призванный развеять сомнения в личности «русского царя», но явно плохо знающий придворный этикет.
Авторское отношение к самозванцам подчеркивает ирония. Пугачев ведет себя, как царь из народной сказки: сидит «важно под-бочась», одет в красный кафтан и соболью шапку, появляется верхом
на белом коне. Но его «светлые очи ничего рассмотреть не могут» в челобитной Савельича. В этом плане образ Пугачева отличается от Лжедмитрия I, при изображении которого Пушкин не использовал иронию. Оказывается неграмотным и Степан Малый. Впрочем, для Негоша гораздо важнее степень его трусости, что, казалось бы, должно неизбежно вызвать сомнения в его личности у черногорцев. Когда ему предлагают возглавить войско в битве против турок, Степан отказывается под предлогом, что он привык командовать армией на равнине, а в горах не умеет, поэтому будет молиться о победе в церкви. Когда посланцы русской императрицы его разоблачают, врет, изворачивается, «плачет» и признается, что он «родом из Далмации из племени Раичевича» [Негош, 1988]. Единственное живое существо, всегда называвшее Степана царем, — говорящий попугай.
Оба самозванца — авантюристы, обладающие немалым обаянием, умеющие расположить к себе людей. Произвести нужное впечатление им помогает молва и сам народ, с восторгом распространяющий слух о явившемся государе-спасителе. Появление Пугачева подготовлено народным воодушевлением и созданием обстановки, в которой сомнение не может даже зародиться. В драме Негоша приход Лжепетра к черногорцам тоже обставлен соответствующим образом. Пьеса начинается с изображения атмосферы всеобщего ликования из-за того, что «русский царь сегодня на Цетине» [Негош, 1988] Впереди него несут русское знамя, звучит музыка, пересказываются подробности того, с какими почестями и подарками встречали его на пути к черногорцам. Отдельных усомнившихся никто не слушает.
В то же время самозванцы, однажды войдя в доверие, должны постоянно доказывать свое высокое положение, в чем проявляют изрядную находчивость и понимание психологии тех людей, среди которых они оказались. Пугачев в бане показывает «царские знаки на грудях». Широко пользуется правом «казнить и миловать», обещает защиту обиженным. Однако когда понимает, что Гринева он не убедил, не настаивает, но верит в свою удачу («разве Гришка Отрепьев не царствовал над Москвой»). Еще колоритнее выглядит негошевский Лжепетр III, судя по всему, внешне несколько похожий на настоящего царя или хотя бы на его изображение на монетах. Степан Малый ведет себя психологически тонко: учитывает традиционную симпатию черногорцев к России, их отношение к православной вере, что использует в своем рассказе о том, как он, русский царь, покинул свое царство. Это добровольно принятое «бесчестие» («Царь без царства — есть позор ли горше?» [Негош, 1988]) он объясняет тем, что «предпочел потерять царство земное», но сохранить царство небесное, отказавшись «жениться на латин-
ке» и «есть с нею скоромное по средам и пятницам» [Негош, 1988]. Его слезы при рассказе о поругании веры вызывают слезы на глазах суровых воинов, сочувствующих «царю». Рассказ о бегстве Лжепетра III к черногорцам напоминает авантюрный роман, он состоит из описания опасностей, преследований, обстоятельств чудесного спасения и дополнен знанием некоторых исторических фактов (упоминает царя Алексея Михайловича). Степан Малый говорит о многовековом братстве черногорцев и русских, о своем восхищении народом, не покорившимся туркам: «Приветствую тебя, народ-витязь, / гордость всего рода славянского, / зерцало невиданных подвигов» [Негош, 1988], Он добивается того, что все ему начинают сочувствовать и верить: «Царь он, царь, мы сами увидели. / Идите, главари всего народа, / к царю и к нам его приведите! / Народ желает сам его видеть, / Поприветствовать и поклониться» [Негош, 1988].
В то же время при изображении образа Лжепетра III в пушкинской повести и драме Негоша заметны существенные отличия, обусловленные, прежде всего, жанровой природой произведений. Оставим в стороне эти очевидные вещи и обратим внимание на то, что Пушкин и Негош, сосредоточив внимание на образе самозванца, решали разные художественные задачи. Русский писатель в центр повествования поставил сильный народный характер — донского казака, «мужика, несколько лет потрясавшего основы государства». Фольклорные мотивы, народные песни, яркость речи, насыщенной пословицами и поговорками, характеризуют его как талантливого представителя народа и подчеркивают индивидуальность и самобытность. Пугачев — человек стихии. Его первое появление в повести во время бурана в степи глубоко символично. Подчеркивается его способность подчинить себе неуправляемую силу: и метели, и народного гнева. В его яркой натуре соединены противоречивые качества: жестокость и доброта, хитрость и великодушие, благородство, ум, талант, расчетливость и эмоциональность.
В центре внимания Негоша также находится народный характер, но это не самозванец, а черногорцы. Весь народ дает Степану Малому клятву верности: «Раз в цари мы берем человека / языка нашего, нашей крови. / За тебя свои жизни положим, / твое слово станет нам законом, / мы делом свою любовь докажем / к нашей названой сестре России» [Негош, 1988]. Внимание автора сосредоточено на коллективном портрете и коллективном сознании народа. Выразителем народной точки зрения у Негоша традиционно является «коло» — коллективный танец, хоровод, во время которого звучит речитатив по конкретному поводу. Этот прием, по своей функции напоминающей роль хора в древнегреческой трагедии, писатель
использовал и в героической поэме «Горный венец». Так подчеркивается роль коллектива и коллективной памяти при оценке конкретных событий и их участников. Хор славит героизм, доблесть и благородство народа, оплакивает погибших в битвах за свободу. Большое внимание уделено также описанию обычаев и образа жизни черногорцев, вводятся бытовые детали, которые органично сочетаются с изображением масштабных событий.
Степан тоже изображен как характер сложный, меняющий поведение в зависимости от обстоятельств: от величественной позы до жалкой и униженной. Его неоднозначную историческую роль Негош иллюстрирует важными эпизодами, в которых Степан проявляет себя то в соответствии с ролью царя, то «без маски», одиноким человеком, подчинившимся судьбе. Самозванец у Негоша хотя и авантюрист, все же представитель рациональной силы — государства. Он укрепляет свою власть, приучает народ жить не только «по обычаю», но и по закону, отказавшись от кровной мести, устанавливает памятные знаки в честь славных побед прошлого.
Негош оценивает также политические последствия появления «православного русского царя» в непосредственной близости от Османской Турции и католического мира. Горячий сторонник идеи славянского единства, автор не упускает возможности подчеркнуть сильный эффект единения сербского и русского народов. Это заставляет беспокоиться и султана, и католиков-венецианцев, опасающихся укрепления духа черногорцев и других православных в борьбе за свободу. Для этого в драму вводятся сцены, происходящие за пределами Черногории.
Таким образом, при сопоставительном анализе «Капитанской дочки» Пушкина и исторической драмы «Самозванец Степан Малый» Негоша обнаруживаются моменты типологического сходства и отличия, обусловленные художественными задачами, поставленными в произведениях и особенностями национальной модели мира.
Список литературы
1. Аншаков Ю.П. Самозванцы в Черногории во второй половине XVIII в. // Славянский мир: общность и многообразие: К 1150-летию славянской письменности: Тезисы межд. научн. конф. М., 2013. С. 18—20.
2. Косанович Б. Тема самозванства у А.С. Пушкина и П.П. Негоша // Stephanos. 2014. № 2. С. 198-203.
3. Лавров П.А. Петр Петрович II Негош, владыка черногорский, и его литературная деятельность. СПб., 1887.
4. Негош П.П. Горный венец. Самозванец Степан Малый. М., 1988.
5. Петар Петрович II Негош — митрополит, реформатор, поэт: 200 лет со дня рождения / Отв. ред. Ю.А. Созина. М., 2013.
6. Циманович Л.С. Художественная рецепция явления самозванства в творчестве А.С. Пушкина и П.П. Негоша // Весшк БДУ. Сер. 4. Фшалопя. Журналютыка. Педагопка. 2016. № 1. С. 22—26.
Alia Sheshken
FEATURING THE IMAGE OF IMPOSTOR PETER III OF RUSSIA IN ALEXANDER PUSHKIN'S THE CAPTAIN'S DAUGHTER AND PETAR NJEGOS' STEPAN MALY THE PRETENDER
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
The article discusses the problem of imposture and legal authority in the novels of Alexander Pushkin and Serbian and Montenegrian poet Petar Njegos (1813-1851). The comparative and typological analysis is undertaken with the novel "The Captain's Daughter" (1836) and drama (or dramatic poem) "The Pretender Stephan Maly" (1847). Up to now the drama was compared with Pushkin's tragedy "Boris Godunov". The main protagonist of two novels is the impostor who pretended to be a Russian Tsar Pyotr III Fyodorovich (Peter III of Russia). In the history of Montenegro impostor Peter III was called Stefan Maly, who actually reigned the country for six years, until he was murdered by a Turkish assassin. Considering the deep and comprehensive interest of poet Njegos to the work of Pushkin, it can be claimed, that the thoughts of a writer and ruler of Montenegro about legal authority and imposture were reflected in a dialogue with both — tragedy "Boris Godunov" and novel "The Captain's Daughter". A reason for this statement is a direct reference to the riot of Pugachev, mentioning its leader. The analysis of two impostors of Peter III gave an opportunity to highlight some mutual features in the images and to come to conclusion about the similarity of Pushkin and Njegos ideas about imposture as a historical phenomenon. A number of techniques, used by two authors, characterize Pugachev and Stefan Maly as trustworthy adventurers, all the time trying to prove their high origins. The irony used by the writers has its actual function and gives a deep psychological image to the portraits of the characters. At the same time there is fundamental difference in depicting those characters. Pushkin's Pugachev is rather a national character, emotional rebel, while Stephan Maly is a part of a rational power and state. In controversy to it Njegos creates common portrait of Montenegrians, real heroes, fidelity warriors swearing allegiance to Russia. The interpretation of imposture and pretenders of those two classical literature writers showed Russian and Balkan worldview as a whole picture.
Key words: comparative typological analysis; imposture; Serbian literature; irony; portrait detail; realism; Alexander Pushkin "The Captain's Daughter"; Petar Njegos "The Pretender Stephan Maly".
About the author: Alla Sheshken — Prof. Dr., Department of Slavic Philology,
Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (e-mail: asheshken@
yandex.ru).
References
1. Anshakov Y.P. Samozvancy v Chernogorii vo vtoroi polovine XVIII v. [Impostors in Montenegro during the second half of XVIII century] Slavjanskij mir: obschnost' i mnogoobrazie: K 1150-letiyu slavjanskoj pismennosti: Tezisi mezd. nauchn. konf. M., 2013, pp. 18—20.
2. Kosanovic B. Tema samozvanstva u A.S. Pushkina i P.P. Njegosa. [The motif of imposture by Alexander Pushkin and Petar Njegos] Stephanos. 2014, № 2, pp. 198-203.
3. Lavrov P.A. Petr Petrovich IINjegos, vladyka chernogorskj i ego literaturnaja deyatelnost. [Petr Petrovich II Njegos, the Prince-Bishop of Montenegro and his literary activity] Spb., 1887.
4. Njegos P.P. Gornyj venec. Samozvanec Stepan Malyj. [The Mountain Wreath. The False Tsar Stephen the Little] M., 1988.
5. Petar Petrovich II Njegos - mitropolit, reformator, poet: 200 let so dnja ro-zhdenija. Otv. red. Y.A. Sozina. [Petar Petrovich II Njegos - Prince-Bishop, reformator, poet: 200 years anniversary] M., 2013.
6. Tsimanovich L. Khudozhestvennaja recepcija yavlenija samozvanstva v tvorchestve A.S. Pushkina I P.P. Negosa. Vesnik BDU. Ser. 4. Filalogij a. Zhurnalistika. Pedagogika. 2016. N 1. S. 22-26 [Art reception of impostor phenomenon in works of A.S. Pushkin and P.P. Njegos. Vesnik BSU. Ser. 4, 2016, № 1, pp. 22-26].
