CC BY
26
УДК 130.3
МАЛЕНКО Сергей Анатольевич, кандидат философских наук, доцент, старший научный сотрудник кафедры истории философии и логики ИГУМ, ученый секретарь диссертационного совета Д 212.168.06 по защите докторских диссертаций при Новгородском государственном университете имени Ярослава Мудрого. Автор 50 научных публикаций, в т.ч. двух монографий (одна в соавт.) и трех учебно-методических пособий
ОСОБЕННОСТИ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ РАЗМЕТКИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА*
Социальный статус, номенклатура, отчуждение, власть, пропаганда, социальная ато-мизация, унификация
Стратегический, социально значимый процесс экономического распределения, как основной стратифицирующий социальность этап товарного цикла, адекватен официально установленной и пропагандист-ски-сакрализованной номенклатуре социальных привилегий, фактически обозначающих и атрибутирующих модус социальной коммуникации индивида. Тотальная власть товарно-производственных условностей приводит к тому, что жестко-конкуриру-ющий с социальностью человек имеет шанс осуществиться только в форме продажи, реализовав себя как всего лишь один из товаров. При этом на всем протяжении биологически определенного периода социального пребывания практически никто из людей, приобретающих с точки зрения А. Зиновьева специфические признаки «социальных индивидов», рефлекторно не от-
важивается рисковать даже малой частью своих, в большинстве случаев уже Теневых1 аппаратно перераспределенных социальных привилегий.
Именно так превращенная социальная наследственность детерминирует поколенческий социальный статус, а посредством этого и спектр неустранимых биотических реминисценций «социального индивида», прикрывающегося нарабатываемым акти-вистски-статичным имиджем своего альтернативного многообразию содержаний Жизни формального пребывания. Перманентно воспроизводимая жизненная слепота «социального индивида» обусловлена и его предельным отождествлением с моделью соци-ально-очастненного мира, деструктурирующим индивидуально воспринимаемое Время Жизни, замещая его размерность слепком кадрированного пребывания в социально
*Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект «Проблема индивидуального и социального измерения феноменологии архетипа»; грант № 03-03-00348а).
срежиссированном и институционально смонтированном хаосе частностей. По мысли французского просветителя Н. Шамфо-ра, если бы институциональные апостолы товарной цивилизации могли «собрать воедино все наслаждения, чувства и мысли, на которые пока что уходит целая жизнь, и вместить их в одни сутки, сделали бы, вероятно, и это»2.
Именно социально-превращенная, веками отчуждаемая наследственность определяет номенклатуру параметров статуса ато-мизированных в историческом времени «социальных индивидов». В результате этого извечные поколенческие традиции маевти-ки сознания, метастазируемые модусом бессознательного, массового пребывания людей, оформляют их в добровольных пленников социального настоящего, отрекшихся от прошлого и чурающихся будущего.
«Социальный индивид» с бессознательной легкостью отоваривает свое исконное е архетипическое предназначение — быть Си-нархом Времен, — и потому в лучшем случае становится лишь цивилизованным, но не образовывает собственное сознание. По мнению автора, нормативы отчужденного социального пребывания отражают бессознательное превращение меры целостности мира, посредством ее институциональной дезинтеграции, которую официальная пропаганда полагает основным завоеванием цивилизации. Официально оформленный релятивизм социальных дискретностей фиксирует абсолютную атомизацию «социальных индивидов», не замечающих ни массы себе подобных, ни самих себя в непрерывном потоке социального синкретизма.
Релятивизм онтологических, пространственно-временных измерений пребывания «социального индивида» надежно подкреплен и его моральной аморфностью. В этой связи «социальный индивид» не может быть злым или добрым, т.к. он руководствуется
нормативно определенной номенклатурой социально приемлемых моральных признаков, неадекватность которой гарантировано провоцирует формально нормализующее применение гипостазирующих социальных санкций. В итоге «социальный индивид», как нечто институционально о-прид ленное (т.е. находящееся «при деле»), возможен лишь «независимо от сознания, по законам поведения масс»3 , как официальное приложение к основным производственным фондам, однозначно реагирующее на властные раздражители и индикаторы их функционирования. Итак, нравственные добродетели в условиях отчужденной товарной социальности пребывают исключительно в виде форм морального как социального поведения. А значит, бессмысленно искать в «социальном индивиде», невинно обреченном на бессрочную серость и глупость фактом властного дарования ему статуса абстрактной социальной позиции, какие бы то ни было качества реального человека.
Таким образом, «жизненная эволюция» «социального индивида» фактически представляет бессознательную имитацию бытия — предельно универсализованное, нейтральное социальное состояние, для которого вполне достаточен «социальный индивид», абстрактный человек с усредненными профессиональными способностями и типизированным уровнем лояльно-мимикриру-ющей социализации. Фактически он представляет собой лишь еще не окончательно девитализированную производственную функцию и потенциальную возможность чего угодно, к которой, по мнению О. Тоф-флера, в полной мере применимо определение «винтика» или «модульного человека».
«Социальным индивидам» чуждо сознание, а единственным показателем уровня их социально-информационной оснащенности выступает лишь институционально индексированный, оппозиционный опыту освое-
ния Жизни, персонализированный интеллект, формально привязанный и патронируемый идеологией в значении «идологии» (конгломератом имагинативных, пропаган-дистски-адаптированных формулировок). В подобных условиях любое Личностное развитие предстает очастненным, девиантным, антисоциальным актом, вызывающим на обыденном уровне спектр реакций от искреннего недоумения до раздраженного неприятия и даже открытой враждебности. На официальном же уровне — это пароксизмы административного равнодушия и плохо скрываемые упреки во всегдашней неуместности, оформляющиеся посредством процедуры делопроизводства в инстанциях во властную реакцию в виде принятия мер, впредь пресекающих индивидуальные покушения на незыблемость институционального пребывания. Имманентно враждебная творчеству социальность допускает его лишь в крайнем случае — по недосмотру либо в силу невозможности задушить. И чем исключительнее личность, в которой нуждается общество, тем более ожесточенную борьбу с социальностью, институционально поработившей это общество, она должна выдержать, являя людям свою культуротворческую, индивидуационную миссию.
«Социальные индивиды», в массе своей лишь представляющие официальную номенклатуру социальных функций от конечного числа признаков, без каких бы то ни было примесей человечности, выступают промежуточной формой институционального, цивилизованного оприходования человека. Ее дальнейшая аппаратная модернизация вполне может спровоцировать полный биржевой крах нынешней, излишне «гуманной» и потому экономически несостоятельной, стратегии «производственного экзистирова-ния» человека.
Таким образом, социальность, демонстративно недифференцирующая жизненный
мир человека, заметно «оживляется» в случаях, когда ей, так или иначе, удается официально атрибутировать его уже в социальных частностях: в статусе «клиента», «пациента», «избирателя», «потребителя», «пробанта», «физического лица», «фигуранта» как элементарной частности «населения», «контингента», «электората». Подобные процессы как нельзя лучше способствуют расширенному воспроизводству имиджа социума как арены исключительно институциональных, а не личных, нисходящих в трагедии драм.
Эскалация институализации товарного отчуждения в социальной превращенности представлена оформлением и дальнейшим усугублением оппозиционности «официального» и «социального». Причем «официальное» выступает исторической формой институционального признания значимости социума, институциональной маской «социального». С момента оформления официальность выступает системным антиподом социальности, вырастающим, однако, на ее основе и неразрывно связанным с ней. Официальность нетождественна государству, которое фактически обосновывает, организует и представляет опосредованное (правом, моралью, идеологией и т.п.) пребывание «социальных индивидов». Вместе с тем ограничение экспансии социальных законов происходит как в форме антисоциальности, препятствующей тотальности их власти, так и в форме антиофициальности, отрицающей номинальное право «официального» на монопольное представление «социального». Функции «антисоциального» и «антиофициального» могут отправляться в любых сферах и на различных уровнях социального пребывания, выступающих институциональными реликтами, допускающими возможность своей формальной реинкарнации за счет маргинальных форм эксплуатации потенциала штатной содержательности.
Таким образом, экстремумы функций «социального индивида» представлены как в сфере «социального» — утилитарно оформленным, цивилизованным аморализмом, выступающим неофициальной альтернативой явной «антисоциальности» нравственного сознания, так и в сфере «официального» — разгулом гиперформализованого бюрократизма как эталона априорно «антиофициаль-ной» преступности, трансформирующейся из романтики частного, индивидуализированного разбоя в институализированную прагматику нелегального, «теневого» бизнеса.
Социально индивид соответствует в полной или не в полной мере нормам социального пребывания, официально — индивид тождественен им. Антисоциально индивид нравственно возвышается (в крайнем случае — всегда) над нормами социального пребывания, антиофициально индивид преступает оформленные в законах нормы социального пребывания. Даже в случаях мнимого совпадения («социального» и «официального») можно найти оттенки различия. Например, формальным признаком «социального» следует считать тенденцию к полной зависимости индивидов от социальных групп, в которые они входят, а институциональным признаком «официального» — тенденцию к полному контролю над индивидами со стороны не только социальных групп, в которые они входят, но и власти как таковой.
Таким образом, основной парадокс има-гостазирующей оппозиции «социального» и «официального» — фатальная бессознательная тяга к их соответствию и перспективному отождествлению, одним из примеров которой может послужить принцип адекватности группы «социальных индивидов» ее официальному руководству. С позиций «социального», совокупный интеллектуальный потенциал группы как минимум равен или превышает уровень интеллекта начальника, с другой стороны — «официально» же началь-
ник не имеет права быть глупее группы подчиненных. Однако поскольку нормой пребывания превращенной формализациями социальности выступает принудительное, уравнивающее означивание «официального» и «социального», постольку процесс необратимого снижения интеллектуального потенциала группы вплоть до полного оглупления выглядит абсолютно легитимным. Официальное изгнание из социума нравственных ориентиров обуславливает возможность пропагандистского размывания критериев оценки Теневого социального пребывания, негативные признаки которого уже не означиваются как недостатки процессов оприходования мира, а конституируются в статусе обращенной официально санкционированной моральной нормы, регулирующей равноудаленное от всех возможных качеств и свойств реальности пребывание «социального индивида».
Перекроенные в соответствии с подобным официально утвержденным проектом «социальные индивиды» массово переходят в подчиненных и подданных. Превращенное же институциализациями понятие «гражданин» конституируется в статусе официального обозначения какого-либо лояльного власти «социального индивида». В связи с этим любая подлинная личность, стремящаяся уклониться от властного вершения людских судеб, в приступах гражданского мужества и социальной ответственности может быть официально квалифицирована как антигражданственная. Государству, как господствующей форме институционального пребывания социальности, вполне достаточно наличия населения, для которого спорадическое отправление гражданского долга выступает исключительно значимой государственной повинностью, а главными, официально утвержденными социальными профессиями становятся гражданство и национальность. Любые нравственные поиски
творчески осваивающей мир Личности признаются властью несущественными. Таким образом, чтобы конституироваться в статусе полноправного «социального индивида» — Гражданина, человеку достаточно влиться в социальный контекст, а чтобы стать Личностью — необходимо противопоставить себя ему. Большинство людей, не задумываясь, выбирают карьеру Гражданина, и лишь немногие взваливают на себя бремя сознательной ответственности Личности, в то время как официальная система адаптирующей социализации формирует тип «социального индивида», не способного к творчеству свободной Жизни, вышколенного именно пребывать, детерминируя этим процессы дефе-номенологизации общества к форме социальности.
Итак, прогрессирующая диффузия «социального» и «официального» институционально укрепляет организационный имидж «социального» в актах их отождествления. Доля государства в уставном капитале социализации индивида в основном представлена лишь формальными возможностями, периодически провоцирующими кампании вложений частных средств, размах которых во многом и предопределяет его будущее место в социальной иерархии.
С другой стороны, укреплению приоритета «официального» над «социальным» потворствует активизация практики государственной протекции приобретения по предоплате либо в рассрочку престижных позиций в социальной иерархии, предоставляющих адекватные объемам частного кредитования социальные возможности, усугубляющие социальное расслоение — фон имагинативного дифференцированного от-тенения социальной значимости товарноофициальных статусов. Таким образом, именно повсеместное и пожизненное официозное патронирование пребывания «социального индивида» выступает основным
средством укрепления «социального» «официальным» в форме Государства.
Гипертрофированная типичность обывателя, который сам не знает, кто он и что из себя представляет, наиболее адекватно интерпретирована превращенной социальностью в поточно производимом и публично презентуемом ею бессознательном имаго «Социального индивида» — всего лишь голой форме для дежурной социальной функции, пустышке, не содержащей ничего личного. Его единственной реальной содержательной характеристикой, с точки зрения автора, может быть исключительно «индиви-димость» — выхолощенная институализированной социальностью суть индивида, от которого в результате систематических, низводящих формализаций его содержаний остается лишь внешняя оболочка, сформированная его социально значимыми ролевыми параметрами.
Однако подлинный смысл человеческого бытия отнюдь не исчерпывается количеством и даже качеством социального пайка. Индивид, добровольно ставший на путь иерархизированного институционального угнетения и редуцирования своей сущности до номенклатуры социальных функций (отправление которых расценивается как безусловное благо, как пожизненный долг по отношению к представленной государством социальности), даже не догадываясь и не желая этого, сам активно помогает его торить. В ситуации, когда его кумирами становятся внешний авторитет и абстракции больших чисел, он не оставляет в себе ничего, за что мог бы бороться, опираясь на стержень нравственного закона, за что стоило бы нести сознательную, личностную ответственность. Таким образом, идея «социального партнерства» человека и государства, базирующаяся на бессознательной коллективности и институциональном патернализме, представляет как наиболее простой, до-
ступный выход, так и скрытую ловушку для духовно нищих масс, которые, проходя процедуру обезличивания, превращаются, по мнению автора, в толпы «унификумов». Но как сложение великого множества нулей никогда не сможет дать единицы, так и мнимая, притворная ценность социума может быть адекватной лишь текущему курсу официальных биржевых котировок, которые всегда ориентируются на минимально допустимый, а потому усредненый духовный и моральный уровень ее членов.
Поэтому было бы огромным заблуждением ожидать от формального коллектива нечто такого, что превышало бы этот потенциал, надеяться на действительный духовный прогресс его участников. Последний может быть лишь результатом непосредственного общения людей, но никак не итогом массовых мероприятий под лозунгами любых цве-
тов и оттенков, сопровождающихся групповым пением гимнов или же цитированием разнообразных авторитетов. Оценивая многовековую историю функционального оперирования государства «социальным индивидом», можно утверждать, что это есть эгоистическая, меркантильная, грубая, отвратительная игра социума при посредническом участии его институтов на примитивной неразвитости и бессознательной наивности организационно подданных ему людей. Отвечая именно подобным образом на их воплощенные в бессознательных проекциях чувства, патронированная государством социальность провоцирует перманентную эскалацию новых и новых витков бессознательного институционального отчуждения, все более вовлекая «социальных индивидов» в безобразный, порочный круг формальной превращенности.
Примечания
'Использована терминология известного швейцарского исследователя К.Г. Юнга. — Прим. С.М. 2Афоризмы. Мн., 1998. С. 74.
3Зиновьев А. Зияющие высоты. М., 1990. Кн. 1. С. 218.
Malenko Sergey
INSTITUTIONAL PATTERN PECULIARITIES OF THE UNCONSCIOUS SOCIAL SPACE
The process of replacement of the individual’s vital values by social status parameters is analyzed in the article. It appears to be the basic criterion of civilization and the only form of social evolution of the person’s unconscious.
Рецензент — Большаков В.П., доктор философских наук, профессор кафедры истории и культурологии Санкт-Петербургского университета культуры и искусства
