CC BY
49
УДК 130.3
НЕКИТА Андрей Григорьевич, кандидат философских наук, доцент, старший научный сотрудник кафедры истории философии и логики, заместитель декана философского факультета по научной работе, заведующий учебно-методической лабораторией «Берестяная грамота» философского факультета ИГУМ Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. Автор 47 научных публикаций, в т.ч. двух монографий (одна в соавт.) и трех учебно-методических пособий
СОЦИАЛЬНЫЕ ЗАКОНЫ: МЕХАНИЗМЫ СТРУКТУРИРОВАНИЯ ЖИЗНЕННОГО ПРОСТРАНСТВА ЧЕЛОВЕКА*
Социальный закон, социальный индивид, социальное превращение, социальный институт, пребывание, отчужденный мир
Анализ глубинных архетипических предпосылок социальности позволяет установить, что ее формальные проявления — одни и те же всегда и везде, где образуются, как удачно заметил известный российский философ Александр Зиновьев в работе «Зияющие высоты», достаточно большие скопления «социальных индивидов», фактически формирующие и представляющие на сегодняшний день социальность как таковую. Признанию же этих основополагающих бессознательных механизмов в качестве онтологических принципов социальной жизни препятствует социальный закон, по которому люди стремятся официально выглядеть тем лучше, чем хуже они становятся на самом деле.
Социальные законы как результат оформления превратной оценки закономерностей бытия, основывающейся на бессозна-
тельном следовании индивидов сложной, соподчиненной системе локальных, групповых и иных имаго, представляют собой определенные правила поведения (действий, поступков) людей по отношению друг к другу. В их основе находится исторически сложившееся и постоянно воспроизводящееся стремление «социальных индивидов» и групп к институциональному самосохранению и улучшению условий своего существования в ситуации социального бытия. Причем «улучшение» не стоит рассматривать исключительно в прогрессивном плане. Наоборот, превращенная социальность бессознательно означивает его как видимую адекватность нравственного и интеллектуального потенциала «социального индивида» социальным же условиям его пребывания. Примеры таких правил: меньше дать и больше взять, меньше риска и больше выгоды,
*Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект «Проблема индивидуального и социального измерения феноменологии архетипа»; грант № 03-03-00348а).
меньше ответственности и больше почета, меньше зависимости от других, больше зависимости других от себя и т.д.
Когда говорят о социальных законах, обычно подразумевают государство, право, мораль, религию, идеологию и прочие социальные институты, регулирующие поведение «социальных индивидов» и скрепляющие их в формальную социальную «целостность». Однако происхождение социальных законов не зависит от упомянутых институтов и не касается их взаимоотношений и функционирования, поскольку эти законы лежат совсем в ином разрезе социального пребывания. Для них совершенно безразлично, что именно объединяет людей в социум, поскольку подобные законы так или иначе функционируют, раз люди достаточно длительное время пребывают в составе достаточно больших групп. Указанные институты сами «живут» в соответствии с социальными законами, хотя и не функционирующими явно, вроде правил морали, права, но и без того общеизвестными и общедоступными. Причем легкость, с какой люди открывают их для себя и усваивают, поразительна. Это объясняется тем, что они адекватны исторически сложившейся имагостаз-ной природе «социального индивида» и социальных групп. Необходимы поистине исключительные условия, чтобы тот или иной человек выработал в себе способность уклоняться от их власти и поступать вопреки им; длительная и кровавая история, чтобы на определенном этапе эволюции человечества выработалась способность конструктивно противостоять им в достаточно ощутимых масштабах. Формализующее, превращающее сущность людей посредничество социальных институтов, в первую очередь, в сфере профессионально-трудового пребывания их как «социальных индивидов», выступает практически основным содержанием их «бытия» и модусом институ-
ционального пребывания всей социальности в целом. Таким образом, именно посредством институционального гранулирования и усреднения организуется процесс массови-зации «социальных индивидов», формально делимитирующий их с архетипическими основаниями векового опыта индивидуального, сознательного освоения мира.
В то же время, подлинный прогресс общества был прежде всего прогрессом содержательного, культурного освоения социальности, прогрессом сознательного противопоставления себя индивидом формальнонормальному социальному пребыванию. Людей веками приучали облекать свое поведение в формы, приемлемые с точки зрения морали, религии, права, обычаев или скрывать от внешнего мира как нечто предосудительное. И неудивительно, что социальные правила поведения представляются им как нечто по меньшей мере неприличное, а порой даже как преступное. Более того, социализируясь в процессе воспитания и образования, экспериментируя на собственном опыте или глядя на других, индивиды воспринимают социальные правила лишь как возможности, которых могло и не быть. Однако они предъявляют права на человека даже с элементарным уровнем социальной рефлексии и помимо его воли, а социальность предусмотрительно поставляет людям гигантские возможности для их апробации. В большинстве случаев люди, отправляя обычные, с их точки зрения, житейские поступки, даже не отдают отчета в своем неизбежном систематическом тренинге на роль «социальных индивидов», без прохождения которого они не могут считаться социально правоспособными.
Если человек совершает поступки по этим правилам и осознает это, то очень часто он проходит через внутренние конфликты и переживает происходящее как личную духовную драму. Примеры людей, которые
оказались способными пойти наперекор социальным законам и благодаря этому стали предметом величайшего уважения граждан, еще более укрепляют в мысли о том, что тирания социальных законов отвратительна, а точнее говоря — это вовсе не законы, а нечто незаконное. Наконец, в качестве зла, творимого людьми из лучших побуждений, выступают поразительные примеры социальных конструктов, в которых социальные законы с санкции морали, религии, правовых норм приобретают ужасающую роль, довершая мистификацию реальности, воздвигая непреодолимую преграду возможности индивидуального освоения истины.
Как правило, неосознанные социальные законы, конституирующие модус пребывания «социальных индивидов» и социальных групп, которые ими сформированы, замалчиваются и даже скрываются властью, консервирующей их бессознательную лояльность как эффективное средство институциональной инфляции индивидуального сознания, единственно способного действенно противостоять закоренелой отчужденности социальных законов. Характерно, что все без исключения официальные принципы демократии, морали, права, искусства, религии, публичности, общественного мнения изначально разрабатывались людьми как основные механизмы воспроизводства видимой социальной стабильности. Представляя определенную меру трансформации общества, презревшего естественность феноменологии архетипа и осваивающего ее сознания, в социальность, они закономерно становились массовыми социальными институтами, превращаясь в жертв разгула социальных законов.
Социальные законы как раз и относятся к числу наиболее наглядных моделей функционирования социальных процессов. Лишь индивидуально обретенное знание о них дает возможность более или менее есте-
ственного, подлинно человечного присвоения феноменологического потока событий жизни. Вместе с тем то, что обычно превратно интерпретируют как «житейская смекалка», на деле есть всего лишь некий навык ориентации в пучине социального пребывания, детерминированный наличным уровнем покупаемой в рассрочку сертифицированной социализации, здравый смысл, формирующийся на основе интуитивного и рефлекторного следования масс «социальных индивидов» в фарватере социальных законов. Таким образом, одно из «следствий действия социальных законов — тенденция к одноплановой ориентации сознания»1. Следует согласиться с А. Зиновьевым и в том, что социальные законы «всегда на виду, и здесь бессмысленно ожидать открытий вроде открытия микрочастиц, хромосом и т.п. Открытием здесь может быть лишь фиксирование очевидного и общеизвестного в некоторой системе понятий и утверждений и умение показать, как такие тривиальности выполняют роль законов бытия людей, — показать, что нашей общественной жизнью управляют не благородные титаны, а грязные ничтожества»2. Таким образом, институализированный тоталитаризм социальных законов неминуемо оборачивается ритуальным воспроизводством некоторого усредненного статус-кво, а право представляет собой результат и вместе с тем основное средство легитимации и нормированного патронажа господствующей социальной посредственности.
Нормативно табуированный для «социального индивида» личный опыт творческого освоения архетипа в условностях превращенной социальности институционально замещен персональным стажем очастненно-го социального пребывания — практикумом «очужения» мира посредством противопоставления себя номенклатуре частностей, системно дефеноменологизированной инсти-
туциональным структурированием действительности. Социализированно-индивиду-альное пребывание социума оборачивается усугубляющимся расколом изначальной целостности человека в соответствии с утвержденным сценарием социальных ролей, в которых окостеневают и мертвеют возможности его развития. В жестком соответствии с конъюнктурой имагостазных критериев социального пребывания все многообразие потенциально возможных к освоению содержаний мира вульгарно редуцируется в нормах социальных законов — до только лишь адекватного этому критерию фрагмента содержаний мира. Таким образом, произвол социально-индивидуализированной бессознательной приватизации мира выражается в формировании совокупности о-собствененных фрагментов социальности, противопоставляемой всему остальному массиву не оприходованного и не о-ценен-ного мира, который вследствие подобного дистанцирования сначала обозначается, а затем и оформляется в статусе трагической издержки институционального прогресса социальности.
Парадоксальность пребывания «социальных индивидов» состоит и в том, что они институционально абсолютно отчуждены от извечного творческого маевтирования подлинно Человеческого в них со стороны интеллигенции — того тончайшего слоя, духовная миссия которого, по выражению В.И. Ленина, может быть полностью подорвана властными формализациями настолько, «что решение будет уже зависеть не от него»3. Квалифицируя менторскую миссию интеллигенции в отношении индивидуального сознания как самый опасный вид «институциональной деятельности», отчужденный социум формирует легионы «социальных индивидов», отныне целиком довольствующихся формальным патронажем своего пребывания со стороны офици-
альной власти, с бессознательным имиджем которой они себя отождествляют. В этой связи властное руководство можно с полным правом считать социальным, а народ — властным, однозначно полагающим нормативную каноничность социальной значимости фатального отказа «от собственной ответственности за мысль, надежду и страх в пользу власть предержащих»4. Так как социальность может считаться формально свободной лишь при условии полного ограничения пребывания «социальных индивидов», именно системная институциональная депривация которых детерминирует паралич их правомочности, представленный приговором к несению лишь делегированной, иерархически опосредованной и номенклатурно распределенной, однако именно вследствие этого, тотальной социальной ответственности за «деяния» своего руководства, в статусе как его формальных, так и постатейных, частных, долевых подельников. Таким образом, государство организует, регламентирует и отправляет функцию транзитного экспедирования «социальных индивидов» по кольцевому маршруту их социального пребывания. В результате этого сформированные в бессознательную массу «социальные индивиды» «бездумно творят бессмысленный процесс, который не имеет содержания и цели и наугад ведет их в ничто. И только бессилие каждого перед слепой безжалостной силой всех придает этому процессу величия и грандиозности. Усилия же отдельных личностей вырваться из него и получить свободу приводят к успеху лишь путем самоуничтожения и являются потом бесплодными»5.
Следует отметить, что любой Человек, формально знакомый с достаточным количеством примеров нравственного бытия, и тем не менее останавливающийся в своем сознательном развитии на модели однозначного пребывания, фактически по своей воле
и желанию превращается в «социального индивида». Рождаясь с естественным правом нравственной ответственности как меры сознательного освоения содержаний свободы, индивид, инстинктивно переадресовывая ее в ходе институциональной социализации любому из социальных институтов, либо социальности в целом, гарантированно отождествляется с господствующей в ней формой цивилизованного морального цинизма, автаркично воспроизводящегося либо в виде подлости — посредством глупости, либо в виде глупости — посредством подлости. Внедряя и периодически гальванизируя в социальных представлениях догмат об относительности добра и зла, очаст-ненных в угоду социальной конкретике, власть априори полагает подчиненную ей социальность безнравственной, утверждая официальную значимость «удаваной» моральности, оставляющей далеко позади любую из возможных форм аморализма. По мнению автора, «прогрессирующая» институциональная зрелость современной превращенной социальности тотально обусловлена тем, «что подавляющее большинство населения приемлет и вместе с тем принуждается к принятию этого общества, (а именно это — А.Н.) не делает последнее менее иррациональным и менее достойным порицания»6 .
Руководство превращенной социальности ортодоксально исповедует гангстерские, основанные на провоцировании и последующем институциональном воспроизводстве разгула бессознательности формы отправления власти, которая в подобных условиях выступает господствующим модусом социальных отношений. Именно социальная безответственность предстает их имманентной характеристикой, социальной базой мнимого социального партнерства, официально оформляющего систему круговой поруки. Можно полностью согласиться с А. Зиновь-
евым в том, что стремление «преступных или аморальных руководителей сделать как можно больше людей соучастниками своих преступных или аморальных действий есть не злой умысел отдельных лиц, а продукт действия социальных законов, которым следуют (часто — с великим удовольствием) люди»7.
Следует также обратить особое внимание на системный принцип возникновения формального, властного руководства превращенной социальности из наиболее пассивных «социальных индивидов». В условиях «прогрессирующей» содержательной инфляции демонстративная количественная зависимость штатов властных администраций, опосредованно реализующих руководящие функции от номинала ранга руководителя, выступает основой страховочно-компенсаторного механизма процессов институциа-лизованного превращения социальности. Детерминированный параметрами социальной значимости руководящей должности, отчужденно эксплуатирующей природный потенциал «социального индивида», он (в силу своей физической ограниченности) способен вступить в однозначно-властное социальное взаимодействие лишь с определенным числом людей, производя при этом ограниченное полномочиями число номинально согласованных с официальными канонами управленческих функций. Итогом процессов отчуждения власти от индивида выступает формирование господствующего коллективного бессознательного имаго социального статуса руководителя как наиболее легкого (с точки зрения моральных и умственных затрат), а с другой стороны, наиболее выгодного (с точки зрения вознаграждения) вида социальной деятельности, что неминуемо приводит к оформлению социального карьеризма — действующего аналога социального развития как такового — в особый, наиболее престижный модус ин-
ституционального отправления номенклатуры функций социального пребывания.
Вообще, полагаемая социальностью аппаратная имитация личностного развития «социального индивида», представленная карьерой, как раз и оказывается возможной в условиях институциональной инволюции социального в официальное, вплоть до их полного отождествления, ценой растворения первого во втором. Социализирующийся в поле разрыва социального и официального индивид обречен на бессодержательное пребывание, надежно обеспеченное цивилизующим действием культурно-смыслового вакуума.
Модус институционального пребывания «социальных индивидов» представлен конгломератом нормативно-упорядоченных в социальном пространстве и времени элементарных социальных акций, преследующих отправление какой-либо значимой социальной функции. Формализующее, превращающее посредничество социальных институтов (в первую очередь профессии как способа трудового пребывания «социальных индивидов») выступает практически основным признаком как «бытия» атомизи-рованного «социального индивида», так и формой пребывания всей социальности в целом. Посредством системы социальных институтов превращенная социальность производит конвейерное гранулирование и усреднение «социальных индивидов», представляя их в виде лишь незначительных частностей той или иной социальной проблемы.
Регулярно взимая с индивида ренту в виде официально регламентируемой профессиональной активности, социальность фактически программирует ее в соответствии с рядом принципов. Во-первых, поведение «социального индивида» всегда должно быть адекватно его потребностям; во-вторых, он подспудно подстрекается к тотальной, корыстной эксплуатации своего
социального положения под негласным надзором социальных законов, которые оформлены в виде дамоклового меча официальных нормативных положений, квотирующих институциональное отчуждение индивидуальных содержаний, трансформированных в угоду власти в номенклатуру социальных благ и привилегий. Причем власть, как наивысшее воплощение социального формализма, всегда предпочитает оперировать институционально оформленными явлениями социальной реальности, прилагая немалые административные усилия по представлению общества в виде иерархии отчужденных форм. В связи с этим основным показателем квалификации «социального индивида» выступает его готовность и способность отождествляться с официальным в своем продвижении по социальной пирамиде опустошенных значимостей, фактически и представляющем специфику карьерной эволюции как модуса превращенного пребывания «социального индивида».
Извечным формальным признаком «социальных индивидов» выступает их тяга к повышению и упрочению социального статуса, несмотря на то, что большинство из них априорно признает обреченность каких бы то ни было социально значимых карьерных притязаний, формируя подобными актами позиционирования к власти первичный социальный бульон, на котором она конъюнктурно культивирует номенклатуру Социальных Должностей, адекватных официальным имаго «должного». Официальный номинал социализации, альтернативный ее социальному наполнению, оказывается представленным позицией Должности, административно замещающей профессиональную пустоту вакансий человечности в содержательном вакууме социальной рефлексии. Канонизированный регламентами социальный код человека, информационно представленный визитной карточкой, вы-
ступает универсальным идентификатором официальной значимости «социального индивида». Ее престижность выражается в т.ч. и в стилистических особенностях его формальных презентаций, а аналогичный принципам денежного обращения механизм официальных обращений со значимостью Должности, сконцентрированной как раз в заглавной букве штатного имиджа, строго адекватен ее социальному номиналу. Действующая на социальной бирже официальная такса той или иной должности детерминирует ее статус в системе социальных таксономических категорий, фатальная для пребывания «социального индивида» инфляция которого, в свою очередь, провоцируется обвальным банкротством значимостей иерархизирующих социальность властнорыночных такс. Итак, лишь формально взаимодействующие потенциалами своих социальных значимостей, в соответствии с принципом «от каждого по социальным способностям, каждому по официальным должностям», и потому прозябающие в их Тени, нормативно иерархично индифферентные «социальные индивиды» актуализируют внимание на проблемах аппаратного пребывания социума исключительно в случаях периодических бессознательных паводков социального негативизма, оформляющихся в сенсационные дезавуирующие скандалы, представляющие организованные информационные реинкарнации административного имиджа.
«Феноменология» социальной Должности как таковой представлена прогрессирующей содержательной инфляцией ее формального социального статуса, что особенно наглядно проявляется при анализе социальных позиций руководства. Уже процедура производства и распределения кандидатов формирует механизм провоцирования, трансформации, концентрации, социализации и натурализации бессознательных има-
го «социальных индивидов» в наиболее престижные значимости официальных Должностей, выступающие отныне единственно возможными индивидуальными содержаниями как самих властных функционеров от этих должностей, так и формально приданных и фактически преданных им бессознательных социальных масс. Таким образом, превращенная социальность институционально представляет «мощную, хорошо управляемую, очень хорошо самоуправляющуюся и отлично самоуправствующую систему, для которой главной функцией стало производство кадров для расширенного са-мовоспроизводства»8 , в которой руководителем может стать лишь «социальный индивид», полностью передавший (предавший) свой содержательный потенциал под юрисдикцию официальной должности во исполнение социального закона, нормирующего формирование руководства из наиболее пассивных, безнравственных «социальных индивидов», что компенсируется разветвленными штатами властных администраций, численность которых прямо пропорциональна ранговой емкости социальной должности. В случае же формальной неадекватности руководителя социальному статус-кво он либо становится его искупительной и «очистительной» жертвой (посредством институционального ритуала реконструкции первичной сакральной значимости Социального формализма), либо умирает под очастнивающим и отчуждающим действием метастазов своих обессмысленных и вытесненных в чуждую социальность содержаний. Именно так карьеризм превращается в особую, официально значимую форму социального пребывания, и лишь единицы из тех, кто мог бы успешно участвовать в официальном стяжательстве социального успеха, находят в себе силы сознательно избрать альтернативный социально-отчужденному лично осваиваемый путь.
Итак, «социальный индивид», официально претендующий на поступательную карьерную эволюцию, должен быть жестко тождественен неписанному закону социальной гомогенности, т.е. быть на хорошем счету, но не выделяться, чтобы не оттенять социальный фон и не дискредитировать каким-либо фактом своего пребывания, принципиально недоступным тотальному социальному анализу и учету, даже идею институционально патронирующей его «родительской» социальности. В этом случае прогресс социальности редуцируется к технологическому процессу формирования индивидов, уровень функциональности которых обратно пропорционален их содержательности. Какими бы прогрессивными и
передовыми ни были господствующие тенденции, делающий карьеру «социальный индивид» в логике социального небытия (оформленного как социальное пребывание) должен не быть явлением, став при этом настолько адекватным социальному контексту, чтобы ни в коем случае не показаться более прогрессивным и передовым, чем он. Исходя из этого, предложенный А. Блохом Закон социальной жизни Мэрфи — «Хочешь жить в согласии — соглашайся»9, слегка переформулированный применительно к «социальному индивиду», составляет, ни более ни менее, универсальное кредо модуса его социального пребывания: «Хочешь пребывать социально-означиваясь — однозначно означивай мир».
Примечания
1Зиновьев А. Зияющие высоты. М., 1990. Кн. 1. С. 34.
2Там же. С. 45.
3Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 20.
4Маркузе Г. Одномерный человек.: пер. с англ. М., 1994. С. XVI.
5Зиновьев А. Указ. соч. Кн. 1. С. 135.
6Маркузе Г. Указ. соч. С. XVI.
1 Зиновьев А. Указ. соч. Кн. 1. С. 128.
8Там же. С. 150.
9Законы Мерфи: Мерфология — общая и частная; Принцип Питера, или почему дела идут вкривь и вкось: пер. с англ. 2-е изд. Мн., 1991. С. 32.
Nekita Andrey
SOCIAL LAWS: MECHANISMS OF THE PERSON’S LIFE SPACE STRUCTURIZATION
Analysis of the unconscious character of social laws organizing and structuring social space alienated from the person is given in the article. The statement on authority as the basic regulation tool of unconscious social interactions is argued.
Рецензент — Большаков В.П., доктор философских наук, профессор кафедры истории и культурологии Санкт-Петербургского университета культуры и искусства
