CC BY
132
УДК 82.0(470.621)
ББК83.3(2=Ады)
П 18
Паранук К. Н.
Особенности художественной реализации образа джегуако и связанных с ним элементов игровой культуры в современном адыгском романе
Аннотация:
Статья посвящена проблеме исследования связей современного адыгского романа с фольклором, с мифоэпическими истоками. Присутствие образа джегуако, репрезентирующего древний архетип певца, и неизменно связанных с ним элементов игровой культуры свидетельствуют о ментальности адыгов, особенностях их мифомышления, мировидения. Результаты исследования убеждают в том, что художественная реализация образа джегуако в контексте современного адыгского романа способствует полнокровному воспроизведению национальной картины мира.
Ключевые слова:
Архетип певца, джегуако, мифоэпическая традиция, игровая культура, система ритуальных действий, адыгские игрища, ажигафа, адыгэ хабзэ,
Современный адыгский роман по-прежнему базируется на глубоких и прочных связях с устнопоэтическим наследием. Фольклоризм эпики ведущих адыгских писателей имеет глубинный самобытный характер с использованием не только внешних приемов фольклора -сюжетов, мотивов, образов, но и наличием глубинных архетипов и древних мифологем. Образ джегуако, в котором реализуется древний архетип певца, и связанные с ним ритуалистические обряды из адыгской мифоэпической традиции - игрища, танцы, чапщи -присутствует в романах современных адыгских писателей. Таковы романы «Щит Тибарда» Тенгиза Адыгова, «Вино мертвых» Нальбия Куека, «Сказание о Железном Волке» Юнуса Чуяко, талантливо и самобытно воспроизводящие картины национального бытия адыгов.
Одним из наиболее ярких и востребованных в художественной структуре адыгских романов является обряд игрищ, молодежных состязаний. Отметим, что игрища являются составной частью целого социального института, занимающего особое место в духовной жизни общества всех народов. «Практически у всех народов, - как справедливо отмечает этнограф Б. Бгажноков, - в основе праздников лежит игрище - система ритуальных действий, символизирующих творение, обновление, восстановление жизни, правильный переход от одной ее фазы к другой. Безусловно, ритуал - главная аналитическая единица игровой культуры. В свою очередь, игровая культура - это стихия, из которой вырастает практически все многообразие способов человеческой деятельности...» [1: 148]. Игра же сама по себе представляет собой модель и одновременно моделирование культуры. У истоков всей культуры человечества лежит игровая культура.
Адыгские (черкесские) игрища, включавшие в себя песни, пляски под аккомпанемент музыкальных инструментов, атлетические игры и состязания, обрядовые игры, жертвоприношения, молитвы и здравицы, пиры несли мощное, жизнеутверждающее начало. Фигура джегуако, его роль и функции при проведении игрищ переоценить невозможно, ибо это была ключевая фигура, вокруг которой «центрировались» все основные события. По сведениям информаторов, без них не проходили не только празднества, но и сколько-нибудь значительные сражения. «Расположившись на холмах, на деревьях, они зорко следили за ходом битвы, чтобы затем отобразить увиденное в песне» [1: 155]. Т. Лапинский, будучи свидетелем подобных событий, пишет: «Я видел весной 1857 года во время сильной перестрелки на реке Атакуме, как один такой бард влез на дерево, откуда он далеко раздающимся голосом воспевал храбрых и называл по имени боязливых. Адыг больше всего
на свете боится быть названным трусом в национальных песнях - в этом случае он погиб: ни одна девушка не захочет быть его женой, ни один друг не подаст ему руки; он становится посмешищем в стране. Присутствие популярного барда во время битвы - лучшее побуждение для молодых людей показать свою храбрость» [1: 163]. Роль джегуако была особенно примечательной на празднествах, где они выполняли функции распорядителей танцев, являлись (по Бахтину) носителями смеховой культуры. Приметной фигурой таких празднеств были ряженые - «ажагафа», «шут в вывернутой мехом наизнанку козлиной шкуре с деревянным мечом в руке, всячески развлекавший присутствующих, вызывая безудержный смех».
В романе кабардинского писателя Тенгиза Адыгова «Щит Тибарда» дается весьма подробное описание ажагафа, развлекающего народ во время проведения чапща: «По древнему адыгскому обычаю на закате солнца молодежь села собиралась во дворе князя, чтобы потешить раненого, отвлечь его и самим поразвлечься... Посредине двора парни и девушки затеяли игры, рядом образовался круг танцующих. ...Кто-то из озорников переоделся в козла - неизменного участника всех адыгских торжеств. Голову и шею шутника закрывала разукрашенная шапка-маска с рогами и бородой, увешанной бубенчиками. Ряженый был обут в сапожки, напоминающие копытца, а сзади у него болтался хвост, длинный, как у быка....Ажигафа - танцующий козел,...потешник и шут. ...Веселье ширилось и набирало силу» [2: 96].
«Ниспровержение устоев и правил будничной жизни - главная функция ряженых, -отмечает Б. Бгажноков, - они отпускали скабрезные шутки в адрес девушек, высмеивали помпезных юношей из высшего сословия, помогали гегуако вымогать у них деньги, обвиняя в скупости и предрекая в забавной, уничтожающей форме всевозможные беды.» [1: 152]. В народной памяти сохранились имена прославленных джегуако, владевших в совершенстве искусством слова и смеховой культуры: это Аюб Хамтаху, Ляша Агноков, Тасс Агержаноков, Ибрагим Ачегу, Кардангушев Зарамук, Мурзабек Ордоков, Амирхан Хавпачев и др. Не удивительно, что они стали прообразом многих героев-джегуако в современных романах адыгских писателей. К примеру, не сложно усмотреть прямую аналогию между именами Ляши Агнокова и Ляшина из романа Н. Куека «Вино мертвых», хотя связь между ними гораздо глубже и органичнее и не ограничивается одним внешним сходством.
О функциональной значимости джегуако и его статусе в современном обществе свидетельствует образ Хаджекыза Мазлокова из романа адыгейского писателя Юнуса Чуяко «Сказание о Железном Волке». Хаджекыз - носитель мифоэпического сознания в романе, по словам автора, «родился с шичепшиной в руке». В его образе реализуются архетипы старца и певца.
Надо отметить, что в полифоничном эпическом повествовании романа об истории адыгов образы мудрых старцев занимают важное место, являясь трансляторами народной мудрости. Примечательно, что история народа воспроизводится автором через историю семьи Мазлоковых на протяжении трех поколений: Хаджекыз -Бирам - Сэт.
Наиболее яркий и полнокровный художественный образ мудрого старика, данного в сочетании реалистических черт и эпических традиций, представляет собой Хаджекыз Мазлоков. Прекрасная поэтическая душа, о которой в романе говорится, что «он родился с шичепшинэ в руках», в ком сильна кровь джегуако. Хаджекыз, по словам Сэта, «читать на бумаге не умел . с лица считывал», но при этом выказывал столько мудрости, не книжной, а природной, что пользовался непререкаемым авторитетом среди окружающих. Будучи воплощением народной мудрости, он одновременно являет собой динамичного героя, активного участника изображаемых событий, а не просто пассивного вещателя истин. Именно через образ Хаджекыза Мазлокова реализуется в романе философская концепция автора о возвращении к своим истокам. Хаджекыз, являющийся дедушкой главного героя романа Сэта Мазлокова и его основным воспитателем, - прекрасный знаток адыгских народных песен, героических сказаний, нартского эпоса. Его речь насыщена огромным количеством пословиц, поговорок, знанием народных примет, он великолепный знаток
адыгского этикета, лежащего в основе всего устно-поэтического творчества адыгов. Дедушка героя не только носитель этой многовековой информации народной мудрости - он исповедует ее сам, пропустив через сердце, прочувствовав, проверив не единожды в своих деяниях верность нравственных ее постулатов.
Читатель многое исподволь, через авторские ретроспекции, узнает о нем: Хаджекыз был участником первой мировой и гражданской войн, вернулся домой с Георгиевским крестом. Народный герой по эпической традиции всегда является выразителем интересов народа, его надежд и чаяний. Хаджекыз в этом смысле - душа народа, один из лучших его представителей, живущий в гуще событий как активный их участник и при этом одновременно имеющий крепкую опору в адыгэ хабзэ.
Хаджекыз не просто знает свод законов адыгства, удивительным образом пронесенных сквозь «тьму веков» и сохраненных народом, но и глубоко чтит их. Эпизоды романа, рисующие картины хачеща, чапща, методы воспитания своего внука, особые формы обращения со старшими, женщинами, гостями, лаконичный рассказ о его женитьбе являются тому подтверждением.
Роман Ю. Чуяко «Сказание о Железном Волке» изобилует описанием народных обычаев, традиций, в которых активным участником является Хаджекыз, выполняющий функции джегуако. К примеру, описанию таких значимых в эпической традиции ритуалов, как хачещ и чапщ, автор отводит две самостоятельные главы. Примечательно при этом, что Ю. Чуяко стремится донести до читателя смысл как внешней художественно-эстетической стороны, так и логос их ритуально-обрядовых особенностей, не теряющих своей актуальности и в наши дни. Известно, что в прошлом хачещ являлся важной частью социокультурного пространства адыгов, он в немалой степени способствовал формированию морально-этических норм общества, здесь проходила инициация молодежи, приобщавшейся к жизни мужского сообщества через рассказы и песни о народных героях и их подвигах и т.д. Хаджекыз Мазлоков устраивает хачещ в честь своего дальнего гостя из Ленинграда профессора Оленина. Хаджекызу хочется познакомить профессора, представителя чужой культуры, со всем тем лучшим и прекрасным, что наработала народная мудрость и так бездумно, легковесно утрачивается в наши дни. Он приглашает самых почетных старцев своего аула, чтобы познакомить их с гостем. «Когда хачещ только начался и гости только что, согласно старшинству, уселись за стол, и дедушка сказал хох в честь дорогого гостя, все - тоже по старшинству - стали задавать Вильяму Викторовичу вопросы о его здоровье, о самочувствии в наших местах, о тех краях, где он вообще живет» [3: 83].
Присутствующая молодежь: друзья Сэта, соседи Мазлоковых - всячески стараются «вписаться» в требования этикета, выказывают уважение и почитание старшим, хотя не всем это удается. Тщательно описывается в романе и ритуал праздничного угощения, особенности пиршественного стола с наличием традиционных национальных блюд: «четлибжь, лищипс, лилибжь, щипс, джормэ», «сыр - и мягкий, и сушеный, и специально поджаренный кояжъ», баран целиком и т.д.
Глава «Чапщ» воспроизводит один из самых старинных и популярных среди народа обрядов, представлявший своеобразный мини-спектакль. Это были традиционные вечеринки, устраиваемые родными и близкими для больных и раненых. Здесь звучали песни, увеселительные рассказы, проводились различные игры и танцы, призванные всячески развлекать, а самое главное, отвлекать больного от боли, поднимать ему дух, настроение. О психологической подоплеке ритуала говорится в контексте романа следующим образом:
«Когда ты ранен - на охоте или в бою - или серьезно болен, самое печальное дело -остаться со своей болью один на один, самое страшное - ощутить в такое время, что ты не нужен никому на земле. Кроме нее, кроме боли. Когда тебе даже мимоходом говорят: Сэт, беру твою боль! - тебе уже становится не так одиноко...
А что если в дом к тебе вваливается целая компания, которая с этой целью и пришла: отбить тебя у боли, отнять у нее и больше не отдавать ей - ни днем, ни ночью» [3: 298].
В данном случае Хаджекыз устраивает чапщ для своего внука, у которого поломанная нога плохо срасталась, и, как дедушке казалось, лечение в больнице не шло ему впрок. Автор воспроизводит основные элементы проведения этого обряда, его ритуальные действия. К примеру, перед входом в дом вывешивается лемех, об который должен был ударить каждый приходящий, и его «звук должен быть чистым...как и душа входящего... Бьет хороший человек, и лемех поет от радости.И предупреждает хозяев: добрый гость идет! А если кто пришел с дурной целью...» [3: 309]. Весьма показательно, что после удара Хаджекыза по лемеху «над аулом поплыл густой и медленный звон - как от колокола», что позволяет Сэту прийти к заключению: «джегуако - чистая душа!.. Разве не святой человек - наш дедушка?» [3: 302]. На чапще Мазлоковых присутствуют старики: Хаджекыз, Урусбий и Даут Юсуфоковы, Осман Челестэнов, - звучат песни, рассказы о прошлом, нартские сказания. Молодежь проводит традиционные шуточные состязания - «цельдао», заключавшиеся в том, что необходимо было поймать зубами и отломить кусок круглого пирога с острыми зубчатыми краями. Сделать это было не просто, ибо сыр подвешивался сверху над столом и вращался по кругу между участниками игры. «Те из молодых мужчин, кто решится принять участие в этом непростом соревновании, сядут в кружок, а ведущий с силой качнет цельдао: налетай!.. Но налетать разрешается только ртом, только зубами..» [3: 311].
Присутствующим на чапще девушкам обряд давал возможность ближе познакомиться со своим будущим избранником, оценить по достоинству молодецкую удаль, ловкость, умение общаться. Хаджекыз, глядя на такую группу девушек, пришедших к ним на чапщ, торжественно произносит: «Там у нас сидят слепые, хромые, глухие, немые.Сидят на выданье слепые, потому что они умеют не замечать того, что умной жене не надо видеть! Глухие потому, что лишнего не слушают. Немые - не говорят худого слова!...Хромые - не ходят куда не надо. Безрукие - не возьмут ни лишнего, ни чужого... Тупые - не лезут, куда их не просят... Чем плохие невесты тут сидят?» [3: 315]. То есть опытный джегуако Хаджекыз дает девушкам характеристику в иносказательной манере, присущей народной традиции с характерным парадоксальным построением фраз. Традиционно этот язык иносказаний использовался в обряде ухаживания, сватовства. Завершается описание чапща ритуалом целительства: Осман Челестэнов «врачует» поломанную ногу Сэта, а дедушка Хаджекыз поет ему песнь о герое, который без страха терпит, когда из него пули достают [3: 343].
Итак, в образе Хаджекыза нашли полнокровное художественное отображение основные черты традиционного джегуако из мифоэпического наследия адыгов.
В романе адыгейского писателя Нальбия Куека «Вино мертвых», состоящем из 17 самостоятельных новелл, также отображен образ джегуако, причем в нескольких новеллах. Образ главного героя, народного поэта и певца Ляшина перекликается, как уже выше отмечалось, с именем известного кабардинского джегуако Ляши Агнокова. Этот герой является концептуальным для выражения философской идеи романа и принимает активное участие в действии большинства новелл романа. Он воплощает позитивное начало рода Хаткоесов, в его образе реализуется также архетип певца. Ляшин, неординарный герой, живет в мире звуков, способен воспринимать светящийся звук и звенящий свет. Он «всегда среди людей, играет свадьбы, сочиняет красивые и добрые слова» [4: 187]. Он странствует, переходя из аула в аул, выполняя на празднествах функцию джегуако, запоминает песни, которые слышит в кунацких, затем переделывает их по своему усмотрению.
Художественная реализация его образа в романе имеет четко маркированное мифопоэтическое наполнение. Ляшин видит, чувствует и ощущает тот ирреальный мир, который недоступен восприятию обычных героев, он способен растворяться в нем, находить в нем радость, умиротворенность, «неземное наслаждение». Как свидетельствуют страницы романа, на одном из праздничных торжеств «он долго веселил собравшийся народ песнями и веселым стихами, потом взял на себя и роль хатияко и стал приглашать на танец мертвых - героев аула, погибших в ратных делах да в разных набегах, изобличая их в жестокостях и разных невероятных грехах». Как отмечает автор, «люди вначале восприняли это как очередную смешную выходку, на первый взгляд кажущуюся
недозволенной никому, но на таких торжествах многое прощалось джегуко» [4: 188].
Ляшин - не только веселый, мудрый, развлекающий всех джегуако и живущий в мире свих грез и сновидений. Он постоянно находится в поисках истины, смысла жизни. У него открытое сердце, позволяющее ощущать себя в гармонии с окружающим миром. Он верит, что его «жизнь не подвластна забвению, она - бессмертная частица вечности». Мифопоэтическая модель мира, представленная в романе, и ее метагерой - в гармоничных взаимоотношениях, они словно «равны друг другу» и взаимообусловлены.
Как и многие другие концептуальные герои эпики Н. Куека, Ляшин культивирует жизнь сердца, души, но он является одновременно рефлексирующим героем, часто размышляющим о смысле жизни. В образе Ляшина автор выводит героя с трансцендентным сознанием, выполняющим роль медиатора между Небом и Землей, миром тонким и физическим. В новелле «Так и будет» именно душа и сердце Ляшина становятся своеобразным проводником, «ступают по невидимой тоненькой нити, соединяющей росным следом небеса и землю, Создателя и сотворенное Им» [4: 278].
Совершенно иной образ джегуако в новелле «Танец Мешвеза» из этого романа. Здесь в качестве джегуако выступает полицай Кызбэч, устраивающий джэгу для развлечения немецких офицеров Абеля и Штрюбе. Действие происходит в оккупированном немцами адыгейском ауле во время Великой Отечественной войны. Автор скупыми штрихами воспроизводит образ предателя Кызбэча, формально выполняющего роль джегуако, но весьма подробно описывает танец профессионального танцора Мешвеза и аульчанки Гупсэ, продемонстрировавших не уныние и покорность побежденного народа, а достоинство и величие адыгов.
В этой новелле дается описание классических народных танцев, которые, как известно, являлись непременным атрибутом празднеств и свадебных торжеств у адыгов. Искусство, по Л. Н. Гумилеву, воплощает «вечный идеал» нации, народа, его дух.
В романе Н. Куека дан удивительный по своему художественному наполнению мифопоэтический образ танца. Никому еще до Н. Куека не удавалось в адыгейской литературе раскрыть эту тему столь поэтически возвышенно и одновременно раскрыть логос этого ритуала во всей его глубине и эстетической значимости. Взволнованный лироэпический рассказ об уникальной культуре адыгов, их обычаях, традициях, их мировидении, танцах присутствует в контексте романа «Вино мертвых» параллельно с повествованием о Хаткоесах. В новелле «Танец Мешвеза» изображается целый «калейдоскоп» адыгских народных танцев: зафака, уджа, исламея, выливающийся в единую песнь, мифопоэтический рассказ «о человеке, сотворенном Богом», о полете его души, обо всем прекрасном, что приобщает его к вечности.
По Г. Гачеву, танцы являются одним из выразительных элементов культуры, свидетельствующих о характере национального космоса. Характерные особенности адыгских танцев в описании Н. Куека дают представление о ментальности адыгов, их духовных устремлениях, характере их ориентации в духовном и физическом пространстве. Танец в исполнении молодого танцора Мешвеза и девушки Гупсэ в описании автора перерастает в некую мистерию, ритуализированное космическое действие, символизирующее вечность и одновременно цикличность жизни.
Итак, резюмируя вышеизложенное, можно заключить, что образ джегуако и связанные с ним ритуалистические обряды игрищ, чапща, хачеща нашли полнокровное художественное отображение в контексте современного адыгского романа и явились дополнительным художественным средством для выражения национального бытия адыгов, особенностей их мифомышления, мировидения.
Примечания:
1. Бгажноков Б.Х. Основания гуманистической этнологии. М., 2003. 365 с.
2. Адыгов Т. Щит Тибарда. М.: Современник, 1982. 192 с.
3. Чуяко Ю.Г. Сказание о Железном Волке. Майкоп, 1993. 384 с.
4. Куек Н.Ю. Вино мертвых. Майкоп, 2002. 296 с.
