CC BY
30
Астафьев В. В. (ред.) 2002: Очерки истории Казанского университете: К 200 летию Казанского университета. Казань.
Сидорова М. М. 1997: Н. Н. Булич как исследователь русской литературы: дис. ... канд. филол. наук. Казань.
KAZAN OLD-RUSSIAN LITERATURE ANALYSIS (THE FIRST STAGE)
N. G. Komar
This is a survey of Old Russian literature of the initial period of philological study at Kazan University. The article presents the analysis of curricula and works of Kazan scholars, which make it possible to identify their contribution to Old-Russian literature study.
Key words: Kazan University, Old-Russian literature, curricula, academic literary study
© 2013
Е. А. Ломакина
ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРИЕМА МАСКИ НА ПРИМЕРЕ ЛИЧИНЫ ОСТРОУМЦА ЭПОХИ
РЕСТАВРАЦИИ
В статье приведен образец функционирования художественного приема маски на примере Хорнера — одной из самых ярких масок комедии У Уичерли «Деревенская жена». Эта комедия является одной из самых ярких, колоритных драматургических произведений эпохи Реставрации.
Ключевые слова: литературоведение, английская литература эпохи Реставрации, У Уичерли
Творчество Уильяма Уичерли (William Wycherley) (1640-1716) принято относить к качественно новому этапу в развитии европейской комедиографии, представляющему собой целое направление английской драматургии конца XVII — начала XVIII столетия, называемое комедией Реставрации.
Маска является одним из основных приемов, определяющих характер образов пьес. Она предстает в произведениях У. Уичерли во всем многообразии своих функций: как средство, личина, схема в процессе достижения искомого результата. Маски У. Уичерли — это говорящие маски-типажи, они вмещают в себя знаковые признаки жизни конца XVII столетия. Выступая в роли своеобразного зеркала, в котором отражена фальшь, ханжество и одновременно порочное лице-
Ломакина Екатерина Александровна — кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Магнитогорского государственного университета. E-mail: leakaty@mail.ru
мерие эпохи, каждая из масок нанизывает на себя петли иных личин, вплетая их в хитроумный узор собственной лжи.
Маска-язык, маска-костюм, маска-поведение переплетаются между собой и обусловливают многоуровневость действия, когда каждый из персонажей становится носителем нескольких масок одновременно, что является вполне естественным для «века-маскарада»1. Сами же маски поочередно становятся своего рода доминантами, определяющими характер речи, действий и, наконец, сознание героев, их отношение к самим себе и к окружающим.
Наиболее ярким примером подобного «маскарада» является комедия «Деревенская жена» («Country Wife»), в которой каждый из персонажей последовательно предстает в той или иной личине, зависящей от созданных автором обстоятельств и его собственных целей. «Деревенская жена», частично основанная на эпизодах из «Школы жен» и «Школы мужей» Мольера, как отмечает П. Вернон, является шедевром по своему драматическому замыслу. Автор выстраивает сюжет своей пьесы таким образом, что он сам становится главным доказательством основного тезиса произведения: современный Уичерли брак содержит в себе «семена разрушительной природы, что не может не привести к неверности»2.
Драматург рассматривает два типичных для своего времени брака. Один из главных действующих лиц Пинчвайф, женившийся на деревенской простушке, придерживается того убеждения, что невежественное неведение жены обязательно предполагает ее покорность и верность. Другой персонаж, сэр Фиджет, намеренно ограничивает общественную жизнь супруги приемлемой с его точки зрения компанией, чтобы обезопасить себя от рогов.
Каждый из персонажей пьесы наделен остроумием (иными словами, маской-языком или маской-речью), что позволяет автору каждый раз высвечивать своих героев в разном качестве в зависимости от обстоятельств сюжета: например, носителя-пользователя такой маски либо обличителя, использующего остроумие (маску) для разоблачения масок других персонажей. У Уичерли такие слова, как честь, невинность, добродетель, репутация, благородство, воспитание в соответствии с авторским замыслом появляются в ситуациях, которые снижают их значение. Говоря иначе, они используются в качестве языковых и поведенческих масок, за которыми скрываются их противоположные качества (антиподы) — бесстыдство, искушенность, порок, подлость, ханжество.
Кроме того, Уичерли использует традиционный прием говорящих имен, иначе говоря, прием масок-характеристик3. Перевод английских эквивалентов имен Спаркиша (Sparkish), Пинчвайфа (Pinchwife), Фиджета (Fidget), Сквимиш (Squeamish), Дэйнти (Dainty), Алитеи (Alithea) дает великолепную первоначальную характеристику их носителей, предопределяя их стиль, манеру общения, а также поступки. В самом деле, Sparkish, от англ. spark — искриться, искрится от собственного самодовольства; Pinchwife от англ. pinch — ограничивать, причинять страдания — мучитель и тиран собственной жены; имена Dainty (от англ. привередливый, разборчивый) и Squeamish (от англ. избирательный, щепетильный) синонимичны и по значению, и по выражаемым ими характеристикам. Alithea — от
1 Именно так называет свое время сам У. Уичерли (цит. по: Brawney 1969, 89).
2 Vernon1965, 25.
3 Подробно о приеме имени-маске см.: Томашевский 2003,199-200.
греч. Althaea — Алтея значит истина (truth). Fidget — от англ. суетливый, неспокойный человек, обеспокоен тем, как оградить себя от рогов и собственными делами, Harcourt — от англ. court — двор, является истинным придворным-острословом. Говорящие имена-маски указывают на основные особенности носящих их персонажей, однако это не исчерпывает всей глубины художественного функционирования приема маски. Иногда на имя надевается еще одна маска, и в результате мнимый импотент Хорнер наставляет рога, как и предписано ему именем (Horner, от англ. horn — рог), в то же время за привередливостью и щепетильностью мисс Дэйнти и Сквимиш скрывается желание плотских утех, даже Алитея, несмотря на свое правдивое имя-маску и искренность, не избежала личины, порождаемой не столько самой героиней, сколько царящими вокруг нравами в отношении брака, любви, взаимоотношений мужчины и женщины.
Центральной маской комедии является, на наш взгляд, маска Хорнера (Horner) — квинтэссенция самой эпохи. Не будучи выделенным в заглавии пьесы, Хорнер включен во все без исключения хитросплетения сюжета. Появление Хорнера в его маске «евнуха-импотента» делает явными все прежде скрытые пороки. Хор-нер провоцирует срывание одних масок и возникновение других (так, лицемерная маска стыдливости, ношение которой требовалось мужьями и родителями женщин, падает, тогда как простая деревенская женушка (simple country wife) в своем стремлении соединиться с объектом страсти проявляет невиданную хитрость, присущую скорее утонченной городской даме).
Как справедливо отмечает Р. Бевис, при рассмотрении образа Хорнера практически неизбежно возникает аналогия с понятием «кары господней»: у Уичерли Хорнер — это «плохой» человек, используемый во благо высшей силой, его зло оборачивается добром, подобно злу Сатаны в теологии кальвинизма4. Конечно, мы вряд ли можем быть совершенно уверены в том, что сам драматург видел смысл своего персонажа именно в таком свете. Однако мы полагаем, что предпринятое Бевисом сопоставление в любом случае способствует лучшему пониманию роли Хорнера в развитии сюжета. Можно сказать, что он является своего рода орудием автора (подобно Сатане или Ассириянину).
Будучи не рогоносцем, но персоной, «наставляющей рога», Хорнер тем не менее сам обладает совершенно оригинальным их вариантом (от англ. horn — рог): рогами дьявола-искусителя в маске евнуха. Все те искушения, которым Хорнер подвергает своих жертв, в конечном счете оборачиваются благом — обличением поистине дьявольской двуличности, царящей в нравах общества. В этой связи обратим внимание на еще одну особенность имени этого персонажа: омофоном слова «Хорнер» (Horner) является английское «honour» (честь). Таким образом, автор обличает фальшивую честь своих героев при помощи чести буквальной, которая, вероятно, являлась в ту эпоху всеобщего бесчестья единственно подлинной и несомненной.
Уичерли представляет Хорнера в совершенно оригинальной по своей сути маске, которая становится самостоятельным средством изображения действительности и позволяет ему оперировать ею, исходя из своих собственных интересов.
4 Исследователь проводит параллель между Хорнером и персонажем Ветхого Завета — Ассиря-нином, которого Бог посылает в наказание порочному лицемерному народу как «бич гнева своего» (Bevis 1986, 85-86).
Итак, Хорнер — яркий типаж галантного остроумца-распутника эпохи, что подразумевает под собой утонченную четкость мыслей, изощренную гибкость ума, практическую точность использования большого жизненного опыта. Это, по сути дела, и явилось основой для создания его маски евнуха. При создании своей маски-личины он идет от противного: так, лекарь, нанятый для распускания слухов о его импотенции, удивляется тому, что «молодые щеголи не раз платили мне за то, что я врал про них, будто они что надо. Вы первый, кто самолично распускает про себя слух, будто он не годен для женщин» (I). Но Хорнер слишком умен, чтобы опускаться до тривиального хвастовства, ведь хвастовство — та же маска вербального притворства с присущим ей свойством приукрасить и преувеличить реальное положение вещей.
Хорнер противопоставляет преувеличению явное занижение указанного выше качества, и это заведомо умышленное противопоставление раскрывает механизм действия маски. Он убежден:
<...> в любви, как и в медицине, недолго навредить себе лишним бахвальством. Добрую славу хвастовством не приобретешь, а женщину, как и честь, похвальбой не добудешь. Поверьте мне, хороший законник никогда не выдаст до срока своих замыслов, богач не проговорится о своих сокровищах, а заядлый картежник — о своих козырях (I)5.
Умный законник, богач, картежник или бабник до срока не снимет свою маску и не выдаст своих явных намерений. Явная маска хвастовства, по мнению Хорне-ра, фальшива и недейственна изначально, кроме того, здесь необходимо терпение: «<...> в любви как на охоте: больше времени уходит, чтобы выследить дичь, чем поймать ее. Тут нужен особый нюх» (I). А нюх у Хорнера превосходный: прекрасно ориентируясь в мотивах человеческих отношений, он делает ставку на время и схему действия маски. Хорнер представляет собой большую угрозу и обладает при этом огромной властью, скрывающейся за кажущейся беспомощностью: в то время как над ним публично насмехаются, он тайно торжествует. Здесь мы сталкиваемся не просто с коварной стратегией — это само зло. Хорнер относится к сексу так же, как Вольпоне Б. Джонсона к золоту (для него процесс игры значит не меньше, чем получение выигрыша). Хорнера не трогает пренебрежительное к нему обращение мужей, навязывающих ему компанию своих жен для сплетен и карт. Ведь их невольное содействие (со-орегайоп) и есть вершина изощренности его маски. Хорнеру даже в большей степени, чем Вольпоне, недостает честолюбия (в его традиционном понимании): «он хотел бы казаться импотентом, так же, как и виртуозный игрок — неумехой, а искусный дипломат — тупицей»6. Скрывая свое истинное лицо за противоположной по своей сути личиной, они добиваются успеха каждый в своем деле, основываясь на обмане. Будучи маниакально одер-
5 Уичерли 1981 (пер. Р. Померанцевой). Данный перевод на русский язык является единственным существующим в настоящее время. В русском варианте отсутствует разделение на сцены, таким образом, в настоящей работе приводится деление согласно актам пьесы. В дальнейшем, кроме специально оговоренных случаев, текст пьесы цитируется по данному изданию. По нашему мнению, данный перевод в достаточной мере передает смысл оригинала.
6 КгопепЬе^ 1976, 69.
жимым своей идеей, Хорнер платит за успех слишком высокую цену, однако в его глазах это оправдано. Фактически это оправдывается общим развитием сюжета.
Перед тем как насладиться будущими плодами, Хорнер собирается воспользоваться преимуществами своей новой личины, в его интерпретации — «нового положения»:
Хорнер. Во-первых, я избавлюсь от прежних любовниц, а это самые ненасытные из кредиторов, что врываются к вам по утру. Во-вторых, я тем легче заведу новую связь, чем скорее освобожусь от старых обязательств: платить по любовным векселям — самое скучное дело! (I)
Озвученные преимущества, в свою очередь, обозначают появление «новой связи» через механизм включения новой маски и, соответственно, новой (и первой) жертвы маски-личины — сэра Джаспера Фиджета. Последний попадается на фальшивую приманку «невинной» личины, поступая согласно четко спланированной схеме действия маски, в которой, по выражению, самого Хорнера:
<...> этот серьезный человек, глядя на меня, поверил в истинность молвы и оставил у меня жену да еще пригласил к себе, раньше этот аргус ни за что бы не познакомил меня с ней! (I)
По мнению сэра Джаспера, Хорнер стал теперь «безобиднее ягненка», он «самый подходящий партнер» для его «благоверной», чтобы составить компанию, отобедать и сыграть в карты. Простой расчет Хорнера оказался верен, хотя и невероятен и противоречив по своей сути. Однако именно противоречивая дерзость замысла открывает ему все двери:
Хорнер. Теперь, когда всем известно, что я кастрат, я могу позволить себе некоторые вольности: могу преспокойно сидеть ранним утром в будуаре, в часы, когда там прилично бывать лишь мужу; могу целовать девиц на глазах у их женихов и родителей. Словом, буду, вхож всюду (I).
Маска евнуха на поверку оказывается более правдоподобной, чем маска друга, очевидно, также знакомая Хорнеру: «Прикидываться другом бессмысленно они все равно тебя раскусят! Нет, в столице этот номер не пройдет!» (I). По его мнению, «тут надо придумать, что нибудь новенькое», и он придумал, хотя и не особо «новенькое», в чем признается: «Он (случай — Е.Л) не так-то нов. Probatum est.» (I). Хорнер не первым апробировал маску евнуха, что, впрочем, не умаляет оригинальности решения вопроса: оно найдено в маске притворства. Причем ее действенность очевидна с первых строк пьесы: ее смысл (позор, а не тщеславное бахвальство) непонятен глуповатому лекарю, который, вероятно, сам не прочь приврать насчет своих снадобий. Ее якобы «подлинность» проверяется и удостоверяется уже первой жертвой (сэр Джаспер, удостоверившись в «истинности молвы», позволяет Хорнеру ухаживать за своей женой). В то же время маска презираема теми, на кого она направлена — женщинами.
С одной стороны, выказываемое отчуждение, презрение вполне объяснимо самим фактом импотенции от болезни, грубым равнодушием Хорнера к светским дамам, с другой — фальшивая холодность маски Хорнера провоцирует появление другой маски — «ханжеской добродетели». Леди Фиджет (Fidget), клюнув на провокационную наживку, немедленно выставляет напоказ свою маску мнимой добродетели:
Леди Ф. <...> ненавидеть честных и благородных дам за их верность мужьям...! Когда женщина только на мужа и смотрит, это злит их не меньше, чем когда она смотрит им в карман (I).
Психологически это заявление объяснимо как бессознательное проецирование скрытых мотивов и желаний на вызывающий их объект. Леди Фиджет зла на саму себя за «верность» супругу, однако еe маска добродетели предписывает ей директивы ограничивающие поведение. По еe мнению, «эти господа готовы простить женщине любое притворство, однако не простят ей еe добродетели» (I). Это значит, что для ree позволительно и даже будет оправдано любое притворство, кроме добродетели, которая при этом является ее собственной маской. Хорнер, будучи сам под маской, пытается поддеть фальшивую маску леди Фиджет. И ему это блестяще удается. Более того, он мастерски, посредством игры слов, выстраивает и обвинение, и защиту:
Хорнер. Но добродетель — худшее из ваших притворств, сударыня!
Леди Ф. Наглец! Он еще будет порочить мою честь!
Хорнер. Увы, это не в моих силах. <...>
Сэр Джаспер Ф. (Jasper Fidget) Нет, клянусь честью, ему никак не опозорить вашей чести! Ведь он, бедняга — <...> просто евнух! (I)
Horner. Because your virtue is your greatest affectation, madam.
Lady Fidget. How you saucy fellow! Would wrong my honour?
Horner. If I could. <...>
Sir Jasper Fidget. No, he can't wrong your ladyship's honour, upon my honour; he, poor man — <...> a mere eunuch. (I,1)7
Игра слов имеет в данном случае двойное значение: с одной стороны, Хор -нер говорит о своем якобы бессилии, что делает его в принципе не опасным для чести женщины (при этом устремления носителя маски евнуха направлены как раз на «честь» Леди Фиджет (Fidget)). С другой стороны, он подразумевает при этом отсутствие истиной добродетели у дамы, а значит, ничто не может понасто-ящему опорочить фальшивую честь. В этой связи нельзя не обратить внимание на смысловое значение грамматической конструкции в оригинале пьесы. Так, в фразе Хорнера: Если бы я мог... (опорочить вашу честь — Е.Л.) оригинал: If I could. (wrong your honour — Е.Л.) <перевод наш — Е.Л.> имеет значение воображаемой нереальной в действительности ситуации, которое и подчеркивает двойной смысл, вкладываемый в него Хорнером. Кроме неоднозначности смысла, игра слов маски имеет вполне определенную цель — вскрыть фальшь показной
7 В некоторых случаях перевод Померанцевой не в полной мере передает игру слов оригинального текста пьесы, который мы приводим по изданию: Wycherley, 1973.
добродетели и чести. Хорнер озвучивает свое открытие лекарю, открывая тем самым принцип действенности его маски:
Хорнер. Светские дамы так обходительны, что не всегда поймешь, где любовь, а где просто любезность; вот мы и попадаем впросак. А теперь я доподлинно знаю, что те, кому я особенно мерзок, — большие охотницы до этого дела. Взять, к примеру, родственниц Фиджета — распутницы, ручаюсь вам! (I)
Таким образом, механизм маски выявляет одну фальшь посредством другой. Разница лишь в том, что маска евнуха — это игра в притворство, в то время как маска мнимой добродетели — личина, за которой скрывается подлинная сущность нравов эпохи. Неправомерным было бы утверждение, что У. Уичерли оправдывает маску Хорнера. Она — также заведомый обман, однако маска внутреннего «Я» Хорнера противопоставлена окружающему его лицемерному ханжеству. Маска Хорнера подобна карнавальной маске; надевая ее, он в то же время остается самим собой. Тогда как маска-личина «честных» леди вскрывает все лицемерие подобных персонажей: «Эти честные женщины, как вы любите называть их, пекутся только о своем добром имени и ни о чем другом. Они не мужчин боятся, а сплетен» (I). Леди Фиджет искусственно (надев маску) стала такой, какой ее видят другие; при обращении к ее персоне на ум приходит изречение: «Лицемером является тот, кто не знает, что он является таковым»8. Так же, как кто-то, улыбаясь, желает зла, леди Фиджет, содрогаясь от непристойности слова «нагота», мечтает о непристойности.
Хорнер, надев маску евнуха с одной целью (обманывая мужей, соблазнять жен), не утрачивает остроты ума, зоркости внутреннего зрения в восприятии притворства и искусственности. Несмотря на собственную маску-личину, он не лицемерит, но видит лицемерие в других:
Ну, их всех подальше, этих кривляк, которые из кожи вон лезут, чтобы казаться не тем, чем создала их природа. Искусственность всегда противоестественна (I).
Друзья Хорнера, острословы Харкорт (Harcourt) и Дорилент (Dorilant), не менее наблюдательны, ведь «как часто люди кажутся не тем, что они есть на самом деле»: задира оказывается трусом, лекарь — губителем, процентщик — бедняком, а моты — богачами. Внешнее впечатление часто бывает обманчивым, искусственным, смоделированным. Искусственность не только противоестественна, смешна (доказательством тому служит якобы острослов (would Ье wit) Спаркиш (Sparkish), но часто оказывается противоположна по своим внешним проявлениям внутренней сути. Так, по словам Хорнера:
Завзятый мошенник может оказаться вашим наперсником в нужном деле. Ревнивец — величайшим из рогоносцев. Священник —
8 КгопепЬе^ 1976, 66.
безнадежным атеистом, а шумливый и бойкий остряк безмозглым фатом и тупым ослом. (I)
Ирония Уичерли, выраженная в маске Хорнера, направлена не только на «противоестественную искусственность», но и на ханжеское благочестие представителей церкви, а также на глупое тщеславие якобы острословов, созвучна иронии самой эпохи. Помимо явно ироничного восприятия притворства, в данном фрагменте присутствует намек Хорнера на его собственную маску и ее цели: представляясь евнухом-импотентом, он является абсолютно здоровым мужчиной, а благородные леди — мишень его маски — оказываются распутницами. Более того, в какой-то мере данная фраза предваряет последующие события пьесы: будучи мошенником в маске, Хорнер, тем не менее, помогает своему другу Харкор-ту добиться благосклонности Алитеи и делает ревнивца Пинчвайфа величайшим из рогоносцев.
Маску мнимой добродетели Хорнер выявляет через свою собственную личину, причем обратного свойства: мнимая импотенция противопоставлена явному, но тщательно скрытому под маской благопристойности распутству. Маска Пинчвайфа вскрывается Хорнером без помощи его нового обличия евнуха. Здесь достаточно, прозондировав причинно-следственные связи нынешнего семейного положения бывшего распутника и найдя «ахиллесову пяту» жертвы — ревность, показать истинное лицо маски ревнивого супруга. Как говорит Хорнер, «женитьба на деревенской» — это просто «пустая предосторожность», лучше вообще не жениться, но коли женился, то почему, если она «дурна, глупа и невоспитанна?» Может быть, она богата? А если снова нет, то не лучше ли завести любовницу. Логика Хорнера в данном случае идеально отображает нравы эпохи:
Женщины, как ты (Пинчвайф — Е.Л) верно сказал, — те же солдаты: они преданны и послушны только за деньги; договоры и клятвы здесь мало чего стоят. А посему я бы посоветовал обзаводиться содержанками
(I).
Так, устроив блиц-опрос Пинчвайфу (Pinchwife), Хорнер выразил общепринятые в XVII столетии взгляды на брак, женитьбу, отношения между мужчиной и женщиной. Если жениться, то на деньгах, содержать — так любовницу, быть бабником — так до конца. Пинчвайф, с одной стороны, будучи из одной когорты с Хорнером, с другой — не обладает подобной изворотливостью и быстротой ума. Кроме того, ему мешает маска, небрежно надетая им самим, а потому легко поддающаяся напору Хорнера. Хорнер сам, будучи ярким представителем эпохи, без труда вычисляет расчет маски Пинчвайфа. Итак, маска Хорнера, создана Уи -черли в комедии «Деревенская жена», являет собой яркий пример использования драматургом художественного приема маски в драматургическом произведении, с тем чтобы показать культуру, нравы, ценности эпохи Реставрации.
ЛИТЕРАТУРА
Томашевский В. Б. 2003: Теория литературы. Поэтика. М.
