CC BY
43
ПОЭТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК И СЕМАНТИКА ТЕКСТА
ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ПОСТРОЕНИЯ КОНЦЕПТУАЛЬНОГО СЛОВАРЯ ПОЛИФОНИЧНОГО ТЕКСТА
О.И. ВАЛЕНТИНОВА
Кафедра общего и русского языкознания Российский университет дружбы народов Ул. Миклухо-Маклая, 6, 117198 Москва, Россия
Особенности построения концептуального словаря полифонично организованных текстов автор статьи связывает со специфическими семиотическими закономерностями полифоничного текста, определяемыми тем, что в подобного рода текстах действует тенденция ослабления связей между субъектом высказывания и высказыванием и между высказыванием и значением высказывания.
Полифонично организованный текст, как и любой текст, обладающий не лежащими на поверхности семиотическими закономерностями, требует от читателя определенных навыков восприятия. В противном случае, то есть в том случае, если текст будет интерпретирован не на том языке, на каком он был написан, мы окажемся в ситуации идеального непонимания.
Для семиотически грамотного восприятия полифоничного текста необходимо осознавать, что в полифонически организованном эстетическом пространстве действует тенденция ослабления связей между субъектом высказывания и высказыванием и между высказыванием и значением высказывания. На практике это означает, что в гипертрофированном поли-фоничном тексте одно и то же высказывание может принадлежать разным субъектам (разным героям, включая рассказчика), быть направленным на разные объекты (характеризовать разных героев) и обладать сколь угодно обширным спектром значений, включая противоположные, взаимоисключающие и логически несовместимые. При этом все возникающие значения многозначного высказывания (минимальное высказывание совпадает с границами слова) обнаруживают тенденцию к равномерной актуализации и склонны переходить с одного объекта речи на другой, независимо от того, какое именно значение связывалось с тем или иным образом в линейной реальности текста. Поскольку прецедентными текстами, позволившими поставить вопрос о появлении в истории вербального искусства
нового феномена, условно названного полифонией [Бахтин, 1972], были произведения Ф.М. Достоевского, при исследовании полифонии мы обращались именно к этим произведениям как к исходной реальности интересующего нас эстетического явления. Разные произведения романиста выказывают разную степень проявления признаков, обозначенных нами как признаки полифонии. Общий вектор наметился уже в повести «Двойник», но в полном объеме эти свойства проявились только в последнем романе писателя, в «Братьях Карамазовых». «Братья Карамазовы» - предел полифонии, чистый пример новой эстетики. Именно поэтому принципы построения концептуального словаря полифонично организованного текста мы рассматриваем, оперируя данностями строго определенного произведения.
Статья концептуального словаря полифоничного текста должна содержать полную парадигму субъектов концептуально значимого высказывания, полную парадигму объектов этого высказывания и парадигму значений, выстраиваемую на основании всех фактов употребления этого высказывания. Кроме того, организация статьи должна отражать наиболее существенные закономерности семантической структуры полифоничного текста. Одна из таких закономерностей состоит в том, что все значения высказывания окажутся в позиции свободного перехода с одного объекта на другой и одновременно не будут жестко связываться с определенными субъектами. В смысловой реальности романа «Братья Карамазовы» слово благодетель регулярно получает отрицательно коннотируемые значения, не совпадающие и не вытекающие из значений,которые фиксируются словарями (В. Даль определил благодетеля как «добродеятеля, благотворителя, делающего добро другому, оказавшего кому большую пользу или услугу» [Даль, 1978]; в Академическом словаре русского языка [Словарь русского языка. В 4-х т., 1985] дается близкое толкование: ‘тот, кто оказывает кому-либо покровительство, помощь, услугу’):
1) ‘воспитывающий и мучающий’'. «Софья Ивановна (вторая жена Федора Павловича. - О.В.) была из «сироток», безродная с детства, дочь какого-то темного дьякона, взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы...» (рассказчик, Достоевский. Т. 14, с. 12);
2) ‘тот, кто хуже смерти«...да и что могла понимать шестнадцатилетняя девочка (Софья Ивановна. - О. В.), кроме того, что лучше в реку, чем оставаться у благодетельницы, Так и поменяла бедняжка благодетельницу на благодетеля» (рассказчик. Т. 14, с. 13);
3) ‘человек, чувствующий свое превосходство«...это ужасно как тяжело для обиженного человека, когда все на него станут смотреть его благодетелями... я это слышал, мне это старец говорил» (Алеша - о Снегиреве. Т. 14, с. 196);
4) ‘понесший на себе чужие грехи пред богом«Тогда мы дадим им (людям. - О.В.) тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. <...> О, разрешим им и грех, они слабы и бессильны,
и они будут любить нас как дети за то, что им позволить грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить, потому что любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред богом» (Великий Инквизитор. Т. 14, с. 236). В высказывании Великого Инквизитора уточняется та польза, та услуга, которая оказывается благодетелями - они несут на себе чужие грехи перед богом, то есть самозванно приписывают себе подвиг Искупителя.
В ситуации, когда одно и то же высказывание исходит от разных (переменных) субъектов (в данном примере - от рассказчика, от Алеши и от Инквизитора) и оказьюается направленным на разные (переменные) объекты (на Софью Ивановну, на Снегирева, на Великого Инквизитора и католическую церковь), в точке пересечения оказывается не образ, выступающий в функции субъекта или функции объекта речи, а собственно высказывание (концептуально значимое) со всей целостностью ваемых им значений.
При восприятии художественного текста, обладающего значительной протяженностью, светлое поле сознания способно удержать лишь некоторую часть целого. В условиях полифонии, когда поясняющий контекст склонен стоять как угодно далеко от высказывания (дополнительно надо учитывать еще одну закономерность полифоничного произведения искусства: озвучиваться этот контекст может голосом любого героя и может быть направлен на любого героя) или в качестве поясняющего контекста высказывания может оказаться весь текст, усилия самого внимательного и семиотически грамотного читателя могут оказаться тщетными. Кроме того, в по-лифоничном тексте значение далеко не всегда уточняется контекстом, а значит, каждый раз читатель должен будет вне контекстуальной поддержки восстановить целый ряд пониманий.
Удержать в памяти единожды обнаруженную дефиницию часто бывает затруднительно. Трудности восприятия могут быть в определенной степени компенсированы концептуальным словарем, который концентрированно представит смысловую парадигматику, сведя в обозримое пространство множественность субъектов речи, объектов речи и значений. Словарь наглядно продемонстрирует семантическую структуру полифоничного текста, в которой отсутствует жесткое распределение смыслов по образам-субъек-там и по образам-объектам: любому герою потенциально может принадлежать любое высказывание, наделенное любым значением. Каждый образ принимает в себя одномоментно сразу все значения, закрепляемые за словом в процессе линейного развертывания текста. При этом образы, имеющие самостоятельные имена, обнаруживают тенденцию к сокращению смысловой самостоятельности, устремляются к образованию архиобраза. Семиотическая самостоятельность образов-героев при этом резко редуцируется. Обра-зы-герои начинают играть вспомогательную, синтаксическую роль, а не самостоятельную. Степень семиотичности полифоничного образа существенно ниже степени семиотичности неполифоничного образа: полифоничные
образы перестают быть самостоятельными знаками, а участвуют в образовании более сложных знаков.
Приведем несколько примеров.
В семантической структуре романа «Братья Карамазовы» смысл юродивый окажется в зоне пересечения содержательных составляющих сразу семи (!) образов: Алеши, Федора Павловича, матери Алеши, старца Зосимы, Лизаветы Смердящей, старца Ферапонта, штабс-капитана Снегирева. Очевидно, что отработка значений одного слова на разных образах происходит тогда, когда основной целью автора (сознательной или подсознательной) становится не содержательная дефиниция образов, а уточнение концептуально значимого понятия. Каждое новое словоупотребление сообщает звуковой последовательности «юродивый» дополнительный смысл. Текст закрепляет значения, совпадающие со значениями, зафиксированными словарями, или близкие к этим значениям: 'отроду сумасшедший’ [Даль, 1978], ‘психически ненормальный’ [Словарь русского языка, 1986], ‘божевольный, в чьих бессознательных поступках кроется глубокий смысл, даже предчувствие или предвидение’ [Даль, 1978], ‘блаженный, аскет-безумец’ [Словарь русского языка, 1985] или ‘принявший на себя смиренную личину юродства’ [Даль, 1978], ‘принявший вид безумца’ [Словарь русского языка, 1985]’, ‘глупый, неразумный, безрассудный’ [Даль, 1978]:
1) юродивый - ‘тот, чьи слова понимает только господь’'. «Слова его (Ферапонта. - О.В.), конечно, были как бы нелепые, но ведь господь знает, что в них заключалось-то, в этих словах, а у всех Христа ради юродивых и не такие еще бывают слова и поступки» (слова «монашка» из Обдорской обители об отце Ферапонте, Достоевский. Т. 14, с. 154);
2) юродивый - ‘бессребренник«<...> всякий <...> становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу, ши на доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил» (рассказчик об Алеше. Т. 14, с. 20);
3) юродивый - ‘противоположный сладострастнику«По отцу сладострастник, по матери юродивый. Чего дрожишь? Аль правду сказал?» (Ракитин об Алеше и его матери. Т. 14, с. 74);
4) юродивый - ‘шут с рождения, заключающий в себе святой дух’: «Я шут коренной, с рождения, все равно, ваше преподобие (обращение к Зоси-ме. - О.В.), что юродивый; не спорю, что и дух нечистый, может, во вне заключается» (Федор Павлович о себе самом. Т. 14, с. 39). Это значение содержит в себе логически подставленный элемент - ‘заключающий в себе святой дух’, поскольку фрагмент высказывания не спорю, что и дух нечистый, может, во вне заключается находится с предшествующей ему частью в отношениях уступки.
5) юродивый - ‘говорящий недопустимые вещи’: «Вы... вы... вы маленький юродивый, вот вы кто!» (Катерина Ивановна - Алеше - в ответ на его утверждение, что она любит Ивана и не любит Митю. Т. 14, с. 175);
6) юродивый - ‘нарушающий поведенческие стереотипы’: «У юродивых и все так: на кабак крестится, а в храм камнями мечет. Так и твой старец: праведника палкой вон, а убийце в ноги поклон (Ракитин о поклоне Зосимы Мите. - О.В.)» (Т. 14, с. 73);
7)юродивый - ‘божий человек’: «...приживала по всему городу как юродивый божий человек» (рассказчик о Лизавете Смердящей. Т. 14, с. 90).
Оттолкнувшись от прогнозируемых значений, слово юродивый начинает претерпевать серьезные смысловые метаморфозы. Отрицательная коннотация станет последовательно закрепляться за знакомой звуковой последовательностью:
1) юродивый - ‘нарушающий благоприличие’: «...новый губернатор нашей губернии, <...> хотя понял, что это «юродивая», как доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие...» (речь рассказчика. Т. 14, с. 90);
2) юродивый - ‘оскорбляющий других’: «Говорите без юродства и не начинайте оскорблением домашних ваших» (Зосима - Федору Павловичу. Т. 14, с. 66);
3) юродство - ‘то, что противоположно праведничеству и подвижничеству и то, что пленяет’', «...чтили его как великого праведника и подвижника, несмотря на то, что видели в нем несомненно юродивого. Но юродство-то и пленяло. <...> держал он себя прямо юродивым» (рассказчик о противнике старца Зосимы и старчества - старце Ферапонте. Т. 14, с. 151);
4) юродивый - ‘злой’', сополагаясь со словом злой, слово юродивый принимает в себя его значения и начинает означать ‘злой’: «Кончил он (штабс-капитан Снегирев. - О.В.) опять со своим давешним злым и юродивым вывертом» (рассказчик о Снегиреве. Т. 14, с. 190);
5) благодаря образованию юродливый, соединившем в себе юродивого и уродливого (юродливый = юродивый + уродливый), слово юродивый получит значение ‘уродливый’'. «Вречах его (Снегирева. - О.В.) и в интонации довольно пронзительного голоса слышался какой-то юродливый юмор, то злой, то робеющий» (рассказчик о Снегиреве. Т. 14, с. 181). Одновременно произойдет закрепление значений ‘злой’ и ‘робеющий’.
В случаях, когда контекстуально значение не уточняется, а такие случаи связаны с образом Алеши, с образом-объектом свяжутся все зафиксированные в тексте значения, покрываемые буквенной последовательностью юродивый.
Еще пример. В романе осуществляется разработка смысла шут, связанного со смыслом юродивый. Мы уже говорили, что в условиях полифонично организованного текста утверждать, что за дефиницией понятия стоит дефиниция образов (например, Федора Павловича и капитана Снегирева) было бы неверно, поскольку ряд словоупотреблений осуществляется без контекстуальной дефиниции смысла и поскольку понятие шут входит не только в смысловую структуру образов Федора Павловича и Снегирева, но и в смысловую структуру образа Мити. Шут окажется смыслом, построенным на объединении (и) двух смысловых множеств: {шут ~актер ~ Эзоп ~пьеро ~ юродивый ~ ложь, неправда ~ комедия ~ сцена ~ ломаться, представ-
пяться (‘играть’), паясничать ~ глупые выверты - бесстыдство} и {шут ~ глубоко чувствующий ~ придавленный ~ не смеющий сказать правды ~злая ирония ~ унизительная робость, унижение в обществе ~ трагичность}.
Множество {шут ~актер ~Эзоп -пьеро ~юродивый -ложь, неправда ~ комедия ~ сцена ~ ломаться, представляться (‘играть’), паясничать ~ глупые выверты} будет сформировано репликами Федора Павловича, Миусова, рассказчика, Алеши, дочери Снегирева:
1. «Вы думаете, что я всегда так лгу и шутов изображаю? Знайте же, что я все время нарочно, чтобы вас испробовать, так представлялся» (Федор Павлович обращается к Зосиме. Т. 14, с. 43);
2. «Я шут коренной, с рождения, все равно, ваше преподобие (обращение к Зосиме. - О.В.), что юродивый; не спорю, что и дух нечистый, может, во вне заключается...» (Федор Павлович. Т. 14, с. 39).
3. «...всю жизнь свою любил представляться, вдруг проиграть пред вами какую-нибудь неожиданную роль, и, главное, безо всякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе...» (Федор Павлович о себе. Т. 14, с. 11)
4. «...я не компания этому Эзопу (Миусов имеет в виду Федора Павловича. - О.В.), этому шуту, этому Пьеро и попался впросак точно так же, как и они все (монахи. - О.В.)...» (Миусов. Т. 14, с. 78);
5. «■- Ведь вы сами знаете, что врете и что этот глупый анекдот (рассказ о Дидероте. - О.В.) неправда, к чему вы ломаетесь?...
-Всю жизнь предчувствовал, что неправда! <...> я последнее, о кре-щении-то Дидерота, сам сейчас присочинил. Для того и ломаюсь, чтоб милее быть» (диалог между Федором Павловичем и Миусовым. Т. 14, с. 39);
6. «Есть у старых лгунов, всю жизнь свою проактерствовавших, когда они до того зарисуются, что уже воистину дрожат и плачут от волнения, несмотря на то, что <...> могли бы сами шепнуть себе: «Ведь ты лжешь, старый бесстыдник, ведь ты актер и теперь, несмотря на весь твой «святой» гнев и «святую» минуту гнева» (рассказчик о Федоре Павловиче. Т. 14, с. 68);
7. мысли Алеши, представленные в тексте без формально оформленного цитирования: «Если кто из этих тяжущихся и пересекающихся мог серьезно смотреть на этот съезд, то, без сомненья, один только брат Дмитрий; остальные же придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных - вот что понимал Алеша. Брат Иван и Миусов приедут из любопытства, может быть самого грубого, а отец его, может быть, для какой-нибудь шутовской и актерской сцены» (Т. 14, с. 31);
8. «Шут! <...> полноте паясничать; ваши выверты глупые показывать» (дочь Снегирева - Снегиреву. Т. 14, с. 184 - 186);
9. «Вспомнил он (Федор Павлович. - О.В.) вдруг теперь кстати, как когда-то <...> спросили его: «За что вы такого-то так ненавидите?» И он ответил тогда в припадке своего шутовского бесстыдства: «А вот за что: «...я сделал ему одну бессовестнейшую пакость, и только что сделал, тотчас же за то и возненавидел его» (речь рассказчика. Т. 14, с. 80).
Другое множество {шут -глубоко чувствующий -придавленный -не смеющий сказать правды - злая ирония - унизительная робость, унижение в обществе -трагичность} формируется в диалоге, происходящем между Колей Красоткиным и Алешей Карамазовым:
«- Еще скажите, Карамазов: что такое этот отец? <...> шут? паяц?
-Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-то придавленные. Шутовство у них вроде злой иронии на тех, которым в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними. Поверьте, Красоткин, что такое шутовство тогда трагично» (Т. 14, с. 483).
«...Илюша (Снегирев. - О.В.) очень не любил, когда отец коверкался и представлял из себя шута. <...> с болью сердца сознавал, что отец в обществе унижен...» (рассказчик. Т. 14, с. 486).
Совмещение значений и совмещение образов-объектов неизбежно в большей или меньшей степени утрачивается читателем, но может быть актуализировано словарем.
Полифония допускает совмещение не только разных, но и противоположных решений в одном акустическом образе, разрушая тем самым семантические стереотипы. Например, слово ангел в семантической структуре романа «Братья Карамазовы» получает значение ‘обиженный’: «А Варвару-то Николаевну (дочь капитана Снегирева. - О.В.) тоже не осуждайте-с, она тоже ангел, тоже обиженная» (капитан Снегирев. Т. 14, с. 191). Конечно, базовое значение, зафиксированное в толковых словарях (‘идеал, воплощение, олицетворение чего-то положительного’ - Словарь русского языка. В 4-х т., 1985), при этом не уничтожается, но к этому значению приплюсовывается как наиболее существенный для автора дополнительный признак. Установление одноплоскостной логической закономерности оказывается невозможным. Обиженный получает в свою очередь значения:
1) ‘обойденный’, ‘неоцененный«Были в нем (в прокуроре. - О.В.) к тому же некоторые высшие и художественные даже поползновения, например на психологичность, на особое знание души человеческой, на особенный дар познавания преступника и его преступления. В этом смысле он считал себя несколько обиженным и обойденным по службе и всегда уверен был, что там, в высших сферах, его не сумели оценить и что у него враги» (рассказчик о прокуроре. Т. 14, с. 407);
2) ‘не имеющий кротости’, \рассерженный’: «...ты совсем переменился в лице. Никакой этой кротости прежней пресловутой твоей нет. Осердился на кого, что ли? Обидели?» (Ракитин об Алеше. Т. 14, с. 308);
3) ‘униженный’, ‘тот, на кого любой может смотреть благодетелем’ «...это ужасно как тяжело для обиженного человека, когда все на него станут смотреть его благодетелями... я это слышал, мне это старец говорил» (Алеша о Снегиреве. Т. 14, с. 196).
Будут ли все эти значения (‘обойденный’, ‘неоцененный’, ‘не имеющий кротости’, ‘рассерженный’, \униженный‘тот, на кого любой может смотреть благодетелем’), связанные со словом обиженный, соотноситься через него (через слово обиженный) со словом ангел? На этот вопрос нельзя
ответить ни уверенно отрицательно, ни уверенно положительно. Сомнение лежит в основе полифоничного мироощущения, утрированное сомнение должно лежать в основе восприятия смыслов полифоничного текста. Сомнение допускает совмещение противоположных решений, разрушая тем самым семантические стереотипы. Трактовка ангела как ‘не имеющего кротости’ (весьма апокрифическая трактовка) становится строго не доказуемой, но вполне допустимой. Через обиду, соотносимую со злобой {«...это-то <...> меня и обидело... И почувствовал я вдруг злобу нестерпимую» (Зосима. Т. 14, с. 269)), звуковая последовательность ангел соотнесется со значением ‘злоба’. Так традиционно положительно коннотируемое слово (ангел) в семантической структуре полифоничного текста соотнесется с традиционно отрицательно коннотируе-мыми смыслами. С большей же степенью вероятности можно утверждать только то, что автора интересовало более понятие обиды, нежели понятие ангела.
Степень рассредоточенности высказывания ангел по субъектам и объектам речи - чрезвычайно высокая даже для полифоничного текста. Ангелом называет Митя Алешу: «Послать (к Катерине Ивановне и Федору Павловичу. - О.В.) ангела. Я мог бы послать всякого, но мне нужно было послать ангела» (Митя имеет в виду Алешу. Т. 14, с. 97); «Ангелу в небе я уже сказал, но надо сказать и ангелу на землю. Ты ангел на земле. Ты выслушаешь, ты рассудишь, и ты простишь» (Митя обращается к Алеше. Т. 14, с. 97).
Ангелом называет Алешу и Федор Павлович: «Милый ангел, скажи правду...» (Т. 14, с. 130); «Леша, утоли ты мое сердце, будь ангелом, скажи правду!» (Т. 14, с. 130).
И госпожа Хохлакова: «...вы действовали плелестно, как ангел...» (Хохлакова говорит Алеше. Т. 14, с. 176); «...вы поступили как ангел, как ангел, и я это тысячи тысяч раз повторить готова» (слова Хохлаковой, обращенные к Алеше. Т. 14, с. 177).
Голос Лизы закрепляет соотнесение смысла ангел с образом Алеши: «Мама, почему он (Алеша. - О.В.) поступил как ангел?» (Лиза обращается к матери. Т. 14, с. 177). И снова: «...За что вы в ангелы попали? Я только это одно и хочу знать» (Т. 14, с. 178). Условность соотнесения образа Алеши со смыслом ангел обеспечивается ответом Алеши: «За ужасную глупость, Lise!» (Т. 14, с. 178).
Ракитин использует то же самое слово. Обращаясь к Алеше, он скажет: «Ого, вот мы как! Совсем как и прочие смертные стали покрикивать. Это из ангелов-то!» (Т. 14, с. 308).
Однако ангелом в романе называют не только Алешу. Грушенька скажет Катерине Ивановне: «ангел-барышня» (Т. 14, с. 139). В свою очередь Катерина Ивановна отзовется о Грушеньке: «...она, как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость» (Т. 14, с. 138).
Митя назовет ангелами родственниц Катерины Ивановны: Эти обе бабы, то есть Агафья и тетка ее, <...> оказались во всей этой истории чистыми ангелами...» (Т. 14, с. 103).
Так же отзовется Снегирев о своей дочери Нине: «...то дочка моя-с, Нина Николаевна-с, забыл я вам ее представить - ангел божий во плоти...
к смертным слетевший.., если можете только это понять...» (Т. 14, с. 185). И о своей дочери Варваре: «...это тоже ангел божий во плоти-с и справедливо меня обозвала-с» (Т. 14, с. 185). И снова о Варваре: «....она тоже ангел, тоже обиженная» (Т. 14, с. 191).
Ангелами назовет Снегирев школьников: «Дети в школах народ безжалостный: порознь ангелы божии, а вместе, особенно в школах, весьма часто безжалостны» (Т. 14, с. 187).
Ангелом назовет Митя исправника, обращаясь к нему: «...ангельская, ангельская вы душа, Михаил Макарович, благодарю за нее! Буду, буду спокоен, <...> зная, что с ней (с Грушенькой. - О.В.) такой ангел-хранитель, как вы» (Т. 14, с. 418).
Ангелом Митя назовет Катерину Ивановну: «Я думал... я думал, что приеду на родину с ангелом души моей, невестою моей...» (Т. 14, с. 68).
Федор Павлович назовет ангелом Грушеньку: «Ангелу моему, Грушень-ке, коли захочет прийти» (надпись на конверте с деньгами. Т. 14, с. 111), «ангелочек» (Т. 14, с. 354).
В этих употреблениях есть и такие, в которых значение не восстанавливается по ближайшему контексту. Напомним, что такая позиция наиболее удобна для того, чтобы одномоментно приписать высказыванию все значения, возникшие в разных точках линейного развертывания текста, независимо от соотнесенности в каждом конкретном употреблении с определенным образом-объектом.
Читатель полифонично организованного текста должен быть готовым к тому, что привычный акустический образ соединится со смыслом, прямо противоположным тому, который был закреплен за ним в общеупотребительном языке. Казуальная позиция неизбежно провоцирует изменение узуальных смыслов. В высказывании старца Зосимы о знакомом докторе составляющей понятия любовь к человечеству вообще окажется ненависть к конкретным людям: «...я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. <...> Зато всегда происходило так, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще» (Т. 14, с. 53). Появившееся в речи старца Зосимы значение дополнительно закрепится тогда, когда знакомое выражение будет возобновлено в романе голосом другого героя. Рассказчик скажет о Миусове: «Он вполне и искренно любил опять человечество» (рассказчик - о Миусове. Т. 14, с. 80). Смысл высказывания рассказчика не восстанавливается по ближайшему контексту, а реконструируется только благодаря соотнесению этого высказывания с высказыванием старца Зосимы. Этот смысл можно сформулировать так: Миусов любил опять человечество, то есть ненавидел каждого отдельного человека. Напомним, что контекст, позволяющий реконструировать значение того или иного высказывания, может находиться как угодно далеко от интересующего нас высказывания. Например, в качестве такого контекста для вышеописанного случая можно рассматривать дистантно расположенный диалог, происходящий между Иваном и
Алешей. В этом диалоге формируется противоположение опытных и неопытных в любви людей, а дифференциальным признаком этих двух понятий становится возможность/невозможность любить ближнего:
«-.. .Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних. Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних. <...> Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь.
- Об этом не раз говорил старец Зосима..., он тоже говорил, что лицо человека часто многим еще неопытным в любви людям мешает любить. Но ведь есть и много любви в человечестве, и почти подобно Христовой любви...» (Т. 14, с. 216).
Так противоположение «опытные в любви люди (любят подобно Христу, то есть и ближних, то есть конкретных людей, и дальних, то есть человечество вообще) неопытные в любви люди (могут любить только дальних)» уточнит разницу между любовью к человечеству и любовью к людям.
Противоположные смыслы могут покрываться в полифоничном тексте общей звуковой (и буквенной) последовательностью. Например, противоположные смыслы ‘девственник’ и ’сладострастник’ обозначаются одним знаком - тихоня (тихоня (тихоня ~ девственник, святой) тихоня (тихоня ~ сладострастник)): «...стало быть, тебе уж знакомая тема, об этом уж думал, о сладострастье-то. Ах ты, девственник! Ты, Алеша, тихоня, ты святой, согласен, но ты тихоня, и черт знает о чем уж ты не думал, черт знает что тебе уж известно. Девственник, а уж такую глубину прошел, - я тебя давно наблюдаю. Ты сам Карамазов, ты Карамазов вполне - стало быть, значит же что-нибудь порода и подбор. По отцу сладострастник, по матери юродивый» (Ракитин - об Алеше. Т. 14, с. 74). Неподготовленный читатель будет искать «правдоподобного», то есть оправдываемого сюжетом, объяснения этому явлению. Скажем: герой (в приведенном примере - Ракитин) не нашел нужного, более точного слова от присущего ему косноязычия или от волнения. Возможен и другой вариант «логического» объяснения: автор хотел передать таким образом самый момент формирования мысли, еще только начавшей искать адекватного воплощения. Наблюдаемое при этом равноактуализированное утверждение взаи-мообратных смыслов представляет собой существеннейшую семантическую закономерность полифоничного текста. Особенностью полифонич-но организованного вербального пространства станет одновременное вхождение в семантическую структуру текста противоположных утверждений. При этом оценка каждого из утверждений как истинного или ложного окажется нерелевантной. Противопоставление не есть взаимоисключение. В полифоничном тексте обнаруживаются противопоставления и действует устойчивая тенденция на недопущение взаимоисключения смыслов.
В полифоничном тексте меняются функции контекста. Заставляя взаимодействовать в одном контексте обособленные друг от друга в общеупотребительном языке семантические целостности (слова со сформировавшейся, устойчивой семантической структурой), автор не стремится к установле-
нию точных логических соответствий. Сведенные в одном контексте семантические данности начинают взаимодействовать между собой, нарушая условную семантическую замкнутость друг друга. Кроме того, начинают взаимодействовать между собой, совмещаясь в пределах одного контекста, разные значения (например, прямое и переносное) внутри каждой отдельной семантической данности. Таким образом, оказывается, что контекст в по-лифоничном тексте выполняет (точнее, склонен выполнять) не дифференцирующую функцию в отношении каждого конкретного значения многозначного слова, а, наоборот, совмещающую функцию, благодаря которой становится возможным одновременное вовлечение во взаимодействие разных значений одного и того же слова и семантических структур разных слов.
Например, установить точное логическое соответствие возникающих в реплике Федора Павловича понятий - остроумие, Кгоп, русский иезуит - не представляется возможным: «А ведь в старце этом есть остроумие, как ты думаешь, Иван? Есть, есть, 11 у а ёи Ркоп 1а-с1ес1ап8 (тут чувствуется Пиррон. -О.В.). Это иезуит, русский то есть. Как у благородного существа, в нем это затаенное негодование кипит на то, что надо представляться... Святыню на себя натягивать» (Т. 14, с. 124). Конечно, такую спецификацию функции контекста в полифоничном тексте следует рассматривать как вектор, как тенденцию, а не тотально действующую закономерность.
Составитель концептуального словаря должен исходить из того, что интерпретацию высказываний полифоничного текста нельзя выстраивать, опираясь на предшествующее творчество писателя. В последнем романе Достоевского происходит разрушение не только смыслов, закрепленных в общеупотребительном языке, но и тех, которые были сформированы в предшествующем творчестве писателя, в первую очередь в романах «Идиот» и «Бесы». Если, например, в «Идиоте» слово красота получило значение ‘добро’, то в «Братьях Карамазовых» красота означает:
1) ‘женское тело*, ‘часть женского тела’: «Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского...» (Ракитин. Т. 14, с. 74);
2) ‘удовлетворение от унижения и позора«Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор или в свет и радость. <...> И когда мне случалось погружаться в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось), то я всегда это стихотворение о Церере и о человеке читал. Исправляло оно меня? Никогда! Потому что я Карамазов. Потому что если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой» (Митя. Т. 14, с. 99). Красота - ‘позор, содом, сладострастие*: «Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой» (Митя. Т. 14, с. 100); «В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей...» (Митя. Т. 14, с. 101);
3) ‘искусственное преувеличение чего-то’, ‘что-то показное, внешнее«Он (Алеша. - О.В.) слишком хорошо понял, что приказание переез-
жать [после скандала у игумена Федор Павлович приказал Алеше переехать к нему в дом из монастыря. - О.В.] вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, - вроде как раскутившийся недавно в га же городке мещанин, на своих же собственных именинах, и при гостях, рассердясь на то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду <...> и все опятъ-таки для красы...» (т. 14, с. 93). Словарь должен демонстрировать относительную смысловую замкнутость каждого текста, а значит, должен уберечь читателя от попыток интерпретировать один текст автора через другой текст этого же автора.
Все особенности семантических процессов, происходящих в полифо-ничных текстах, определяются тем, что в них выстраивается новая по отношению к общепринятой система оценок (в первую очередь этических). Происходит переосмысление базовых этических понятий. Напряженный поиск истины не может не сопровождаться усиленным порождением непредсказуемых смысловых ассоциаций.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Худ лит-ра, 1972.
2. Достоевский Ф.М. Идиот//Поли. собр. соч.: В 30-ти т. -Т. 8. - Л., 1973.-511 с.
3. Достоевский Ф.М. Бесы // Поли. собр. соч.: В 30-ти т. - Т. 10. - JL, 1974. - 519 с.
4.Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Кн. 1-Х // Полн. собр. соч.: В 30-ти т. - Т. 14. -Л., 1976.
5.Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Кн. Х1-ХП. Эпилог. Рукописные редакции // Полн. собр. соч.: В 30-ти т. - Т. 15. - Л., 1976.
6.Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. - М.: Русский язык, 1978.
7. Словарь русского языка в четырех томах. - М.: Русский язык, 1985.
CONSTRUCTIVE PRINCIPLES OF CONCEPTS DICTIONARY OF POLIPHONIC TEXT
0.1. VALENTINOVA
Department of General and Russian Linguistics Peoples’ Friendship University of Russia
6, Miklukho-Maklaya St., 117198 Moscow, Russia
The author connects the constructive principles of concepts dictionary of poliphonic texts with the semiotic regularities of these texts.
