CC BY
22
УДК 347
ОСЕТИНСКАЯ СЕМЕЙНАЯ ОБЩИНА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ: ПРОБЛЕМНЫЕ АСПЕКТЫ
© 2010 г. Е.И. Кобахидзе
Северо-Осетинский институт социальных и гуманитарных исследований Владикавказского научного центра РАН, пр. Мира, 10, г. Владикавказ, 362040
North Ossetian Institute of the Humanitarian and Social Researches of Vladikavkaz Research Center RAS, Mir Ave, 10, Vladikavkaz, 362040
Анализируется историографическая ситуация, сложившаяся вокруг проблемы изучения ведущей формы семейно-родственной организации у осетин в XIX - начале XX в. Делается вывод о неоднозначности типологических оценок исследуемой родственной структуры как отражения реального разнообразия форм семейной организации, с одной стороны, и изменяющегося в течение всего XIX в. социально-исторического контекста - с другой. Аргументируется тезис о доминировании в осетинском обществе XIX в. такой формы семейной организации, как семейная община.
Ключевые слова: Осетия, основные формы семейно-родственной организации, типологические дефиниции, семейная община.
In article the analysis of historiography situation formed around the problem of study of the main form of household-related organization in the Ossetian society in 19th - the beginnings of 20th centuries is given. The conclusion is done about ambiguity of typological estimations of the researching related structure, which was reflection of real variety of the forms of household organizations, on the one hand, and changing during the whole 19th century social history context - on the other hand. The thesis about dominate in the Ossetian society at the 19th century such forms of household organization as household commune is argued.
Keywords: Ossetia, the main forms of household-related organization, typological definitions, household commune.
Вопросы изучения общественной власти и традиционной политической культуры горских обществ Центрального Кавказа самым непосредственным образом смыкаются с проблемой определения типологического статуса и социальной роли семейно-родственных структур и их значения в организации процесса общественного производства-потребления. То обстоятельство, что основные механизмы регули-
рования этого процесса, функционировавшие в родственных коллективах, экстраполировались на более сложные уровни социальной организации традиционных обществ, актуализирует необходимость их внимательного исследования и отдельного анализа соответствующего историографического дискурса.
Родственные объединения народов Центрального Кавказа являются объектом специального исследова-
ния со времен становления отечественного кавказоведения, во-первых, ввиду ведущей роли родственных союзов в социальной организации горских обществ, и, во-вторых, благодаря их устойчивому и длительному существованию вплоть до начала XX в. Между тем довольно обширная библиография, накопленная по данной проблеме, свидетельствует о неоднозначности исследовательских оценок изучаемого объекта. Разногласия возникают прежде всего по поводу дефиниции и типологической определенности изучаемых родственных структур, а заодно и их хронологической отнесенности. Отдельный аспект исследования представляют работы, где обсуждаются вопросы социальной роли родственных объединений в общественной практике народов Центрального Кавказа в период с конца XVIII до начала XX в. [1]. Факт пережиточного существования у горцев Центрального Кавказа родственных союзов инициировал среди кавказоведов острые дискуссии по принципиальному вопросу: являлись ли подобные общества классовыми или они оставались на стадии патриархально-родовой организации. Соответственно этим полярным позициям определялся и социальный строй осетин.
Проблема дефиниции социального строя горских обществ впервые была поставлена в трудах М.М. Ковалевского, который предпринял попытку реконструкции типового родового строя, привлекая в качестве модели материалы по традиционной общинной организации осетин второй половины XIX в. [2]. Предшественником М.М. Ковалевского в изучении истории общественной организации осетин был В.Б. Пфаф, который, исходя из позиций популярной в те годы родовой теории, широко использовал термины «род», «родовой быт», «родовая собственность» и подобные при описании конкретно-исторических явлений осетинского быта, сделал попытку восстановить в основных чертах родовое прошлое различных осетинских обществ [3]. В то же время, приводя материалы по поводу доминировавших в них форм землевладения и их социальной структуры, автор невольно противоречит сам себе, доказывая отсутствие родового строя и родовых организаций у осетин и господство территориальных отношений.
Уже в советское время З.Н. Ванеев, находившийся, очевидно, под сильным влиянием научного авторитета М.М. Ковалевского, воспользовался разработанной ученым концепцией родового строя осетин. Однако, теоретически полагая родовой быт (являвшийся, по мнению З.Н. Ванеева, генетически вторичным явлением по сравнению со своим архаическим прототипом [4, с. 22]) основой общественного строя осетин, он, уступая все же фактическому этнографическому материалу, вынужден был признать конкретную форму его проявления в виде родственно -территориальных общин, которые, впрочем, называет родовыми общинами.
Однако, как отмечено М.О. Косвеном, само понятие рода в дореволюционной историографии никак конкретно не обозначено и недифференцировано от
других терминов, также широко употребляемых для обозначения иных родственных структур [5, с. 22]. Определяя сущность и структуру рода на Кавказе, исследователь предложил подразумевать под этим понятием широкую совокупность людей, ведущих свое происхождение от одного общего предка или вообще состоящих в кровном родстве; основную ячейку рода в структурном плане составляет семейная община [6]. Развивая этот тезис в дальнейших работах, М.О. Косвен уточняет, что под родом на Кавказе условно понимается максимальная совокупность родственных между собой коллективов либо максимальный патрилинейный генеалогический коллектив родственников [5, с. 35].
Несмотря на достаточно противоречивые свидетельства «родовой» организации общественного быта кавказских горцев, «родовая» теория долгое время (вплоть до конца 60 - начала 70-х гг. XX в.) оставалась едва ли не единственной концептуальной научной парадигмой, используемой при анализе социальных отношений в горских обществах Северного Кавказа.
Своеобразие общественного строя кавказских горцев не поддавалось объяснению и с позиций концепции стадиальности, призванной снять очевидные противоречия «родовой» теории. Но, с одной стороны, стремление к архаизации общественного строя горцев заметно упрощало социальную реальность и давало ложное представление о достаточно ранней стадиальной принадлежности горских обществ. С другой же стороны, взгляды на общественные отношения горцев как на сложившиеся феодальные также не могли не рассматриваться как малообоснованные. В итоге был сформулирован тезис, не бесспорный, но приоритетный, о раннеклассовом характере этих медленно развивающихся обществ, именуемых в литературе еще как общества «горского феодализма» и типологически рассматриваемых как «дофеодальные», «прото-феодальные» [7]. Концепция «горского феодализма» как объяснительная модель основывалась на схожих социально-экономических характеристиках, отличающих социальную жизнь горских обществ Большого Кавказа: ограниченность экономической базы, обусловившая простое воспроизводство хозяйственных форм жизнедеятельности, слабо выраженная социально-экономическая дифференциация, выразившаяся в сохранении личной свободы и «гражданских прав» основной массы производителей, доминирование индивидуальной (подворной) или общинной собственности на основные средства производства, а также ведущая роль в общественной жизни патриархально-общинных институтов, функционировавших на основе обычного права. Введенный для обозначения специфики социально-экономического уклада и общественных отношений в горских обществах Кавказа в Новое время термин «горский феодализм» стал даже проецироваться и на более ранние периоды существования протогосударственных образований Северного Кавказа [8].
Между тем имеющиеся в литературе данные по поводу типологической принадлежности и времени
бытования территориально-родственных союзов у горцев Центрального Кавказа убедительно свидетельствуют о том, что архаичный по форме общественный строй горских обществ должен рассматриваться «не как пережиток первобытнообщинного строя, а как единственно возможный способ существования любого не принадлежащего государству хозяйства, в условиях низкой товарности общественного производства» [9]; поэтому патриархальные формы организации социальной жизни горских обществ Центрального Кавказа могут существовать вне зависимости от степени удаления от первобытности и обнаруживаться как на любых хронологических, так и стадиально -формационных уровнях.
Осетинская действительность первой половины XIX в. дала огромное количество этнографического материала, последующая интерпретация которого позволила осетиноведам сделать ряд заключений по поводу места и роли в общественной жизни народа родственных объединений разных уровней. Основным понятием, которым стали обозначать минимальную хозяйственно-экономическую единицу социума, стало понятие «семейная община» [10 - 12]. Одним из первых на факт существования семейной общины у осетин указал еще М.М. Ковалевский. Этот выдающийся исследователь впервые определил место семейной общины в истории общественного развития, выводя ее генеалогию от древнего рода, который позднее разветвился на более тесные союзы ближайших родственников: «Я разумею родовые основы их быта, отлившиеся в форму существования в Осетии так называемых дворовых общин или неразделенных семей, во всем одно-характерных с теми, какие доселе удержались в среде южных славян и между крестьянами наших великорусских губерний, и которые некогда составляли достояние всех арийских народностей, начиная от Индии и оканчивая Ирландией» [2, с. 66 - 67]. Таким образом, заявляя о наличии в осетинском обществе родового строя, М.М. Ковалевский признает в качестве первичной социальной единицы большую семью, являвшуюся одновременно как кровнородственным, так и территориально-экономическим образованием.
Первым из советских авторов, затронувших вопрос об осетинской семейной общине, стал З.Н. Ванеев. Обязательным и необходимым признаком, характеризующим этот родственный коллектив, исследователь считал наличие близкой кровнородственной связи между его членами, но при этом подчеркивая, что осетинская семейная община есть «союз кровный и хозяйственный, так как входящие в ее состав малые семьи связываются единством происхождения членов (за исключением, конечно, жен) и сохраняющейся общностью хозяйственных интересов» [4, с. 138].
Проанализировав материалы различных исследований о характере общественных союзов у осетин и многочисленные письменные источники, А. Самойло пришел к выводу, что род как социальная единица, определявшая общественные отношения осетин, не имеет того действительно социоорганизующего значения, которое придавалось ему ранее. По мнению А. Самой-
ло, если и говорить о роде, а точнее - родовом единстве, то необходимо иметь в виду прежде всего общественные союзы господствующих сословий. Важным оказалось его наблюдение по поводу территориально-родственного характера дворовых или родовых общин, о которых вынуждены говорить сторонники родовой теории. Сравнительный анализ имеющихся литературных данных привел А. Самойло к выводу, что от родового союза ничего не остается, кроме туманных представлений об общем происхождении. Признаком, действительно структурирующим осетинское общество в эпоху присоединения к России, автор считает территориальные связи, которые выходят на первый план, замещая связи родственные. В то же время он отмечает, что, «при несомненном господстве у осетин социальных образований территориально-родственного характера, нельзя отрицать существования народных преданий о происхождении от единого родоначальника, некоторых указаний на наличие родовых обычаев и большое значение в обществе родственных отношений, кровнородственного принципа» [13, с. 113]. Именно эти признаки, приобретшие уже ко времени присоединения к России (т.е. к последней трети XVIII в.) в сущности формальный характер, наталкивали исследователей на мысль о стадиальной архаичности социального устройства осетинского общества, структурным ядром которого являлась большая семья («двор»), бывшая одновременно и минимальной хозяйственно-экономической единицей.
Широкое историко-типологическое толкование семейной общины осетин было дано М.О. Косвеном. По его мнению, древняя племенная структура на Кавказе со временем приняла форму родственных союзов, развивавшихся в следующем порядке: семейная община, патронимия, простая семья, или фамилия первого порядка, и сложная семья, состоявшая из нескольких семей, или фамилия второго порядка [14].
Специальное внимание формам и типам семьи, господствовавшим у осетин в различные периоды XIX в., уделялось многими исследователями. Однако сложности в интерпретации историко-этнографического материала привели к неоднозначной типологической оценке исследуемых структур социальной организации, которые разными авторами обозначались по-разному. Так, В.Б. Пфаф, подобно К.Коху и Н.Ф. Дубровину, сообщая об осетинских обществах, упоминает о «коленах» и «племенах» [3]. В других источниках фигурируют «род», «ветвь» [15], «племя» [16]. Наиболее ранними работами, касающимися социального устройства осетин, стали заметки М.Ф. Энгельгардта [17] и Р. Кер-Портера [18], но представленные в них сведения, к сожалению, довольно фрагментарны. Пристальное внимание на территориально-родственные союзы у осетин обратил К. Кох [19], чьи записи с очевидностью свидетельствуют о наличии у осетин большесемейной патриархальной общины.
Сведения В.Б. Пфафа, который отмечал, что у осетин род разделяется на дворы и в каждом дворе живут по нескольку семейств [3, с. 194], подтверждают положение о большесемейной организации порефор-
менной осетинской общины. Судя по материалам, приведенным С.В. Кокиевым, большесемейные союзы у осетин переживают земельную реформу и фиксируются даже в 80-х гг. XIX в. [20, с. 77]. На характерный тип поселения, свидетельствующий о больше-семейной организации, обращал внимание и П.П. На-деждин: в одном общем дворе находятся отдельные домики - «от 6 до 10 строений» [21, с. 144]. Кстати, этот автор, вслед за М.М. Ковалевским, использует и сам термин «семейная община» [21, с. 146 - 147].
На преобладание в осетинской общинной среде в первой половине XIX в. большесемейной организации указывают древние обряды Дигорского общества, записанные в 1844 г.: «Если дети старшинские, то, женившись, они живут врозь с родителями, а фарса-лекские остаются с отцом или матерью» [22, с. 36]. Анализ статей адатов осетин, посвященных имущественным проблемам, возникавшим в случае раздела братьев, показывает, что с экономической точки зрения семейно-родственная организация оставалась господствующей и во владетельской среде, поскольку между делящимися братьями по-прежнему сохранялась общность владения землей и зависимыми общинниками [22, с. 25]. Так, в ст. 91 осетинских адатов особо отмечается: «Кавдасарды, оставшиеся по смерти узденьлага, не разделяются между сыновьями, а остаются у них в общем владении, пока они живут в одном и том же или соседственном ауле»; в ст. 92 по существу говорится о том же: «Если же кто-нибудь из них (братьев. - Е.К.) переселяется в дальнее расстояние, то по соглашению с своими братьями он возьмет с собой и несколько кавдасардских семейств; но несмотря на это все кавдасарды считаются общим имуществом целой фамилии»; следующая статья продолжает ту же тему: «Гурзиаки же разделяются между сыновьями таким же образом, как и остальное, оставшееся по смерти отца имение» [22, с. 25]. Общность имущества братьев обращала на себя и внимание путешественников, непосредственно наблюдавших осетинский быт дореформенного периода [23]. З.Д. Гаглоева подчеркивает, что в целом для осетинских семейных общин характерна неразделенность братьев, что выражалось терминами «иу бинонта» (одна семья), «иу хадзар» (один дом), «анауарст бинонта» (неразделенная семья) [24, с. 105]. Но даже если оставить открытым вопрос о преобладающей форме семьи высшего сословия осетинского общества, то в крестьянской среде до проведения земельной реформы, вероятно, доминировала такая форма семейной организации, которая в литературе известна как неразделенная семья или семейная община.
Полемизируя с М.О. Косвеном и Ю.В. Бромлеем относительно типологического определения семейной общины осетин, З.Д. Гаглоева прямо высказывается по поводу того, что семейная община (или большая патриархальная семья) сосуществует с малой семьей еще и в начале XX в. (по ее мнению, в некоторых ущельях Южной Осетии большесемейной организации зафиксирован даже в 30-х гг. XX в.) и отличается многочисленностью [11, с. 54]. Делая выводы относительно длительности
существования большесемейной организации у осетин, автор опирается на данные собственных полевых этнографических исследований. Материалы, приведенные З.Д. Гаглоевой, дают представление о численном составе большой семьи: в нее могли входить от 28 до 61 человека [24, с. 105; 11, с. 56]. Многочисленность (наряду с формами организации семейно-хозяйственного быта) являлась одним из характерных отличительных признаков осетинской семейной общины. Так, еще в 80-х гг. XIX в. С.В. Кокиев сообщал, что 40 и более человек входят в состав одной большой семьи [20, с. 77]. Знаток осетинского быта К.Л. Хетагуров писал, что в Осетии часто встречались семейства в 25 - 30 душ [25]. Кстати, о чрезвычайной многочисленности осетинской больше-семейной общины свидетельствовал и М.М. Ковалевский, отметивший, что осетинский крестьянский двор представлял собой «группу лиц в 20, 40, 60 и даже 100 или около того» [2, с. 100].
Между тем в литературе существует и другое мнение по поводу преобладавшей у осетин формы семейной организации. Так, А.Х. Магометов считал, что к концу XIX в. у осетин доминировала малая семейная организация [10]. Этой же точки зрения на семейную общину горцев Центрального Кавказа, в том числе и осетин, придерживается В.Д. Итонишвили. Соглашаясь с А.Х. Магометовым и З.Д. Гаглоевой, в частности, в том, что семейная община сохранялась лишь пережиточно, этот автор считает, что малая семья не только в Осетии в XIX - начале XX в., но и вообще на Кавказе с древнейших времен была господствующей формой семьи [26]. Схожее мнение высказано в ранних работах Б.А. Калоева и Н.Ф. Такоевой: именно патриархальная малая семья в конце XIX в. являлась основной формой осетинской семьи. Однако эти же авторы указывали, что на протяжении всего XIX в. сохранялось достаточное количество и больших семей [27]. Но уже в последующих работах Б.А. Калоев, основываясь на архивных и литературных данных, а также на полевых материалах, высказывается в пользу преобладания у осетин в дореформенный период большесемейной организации, пережившей земельную реформу и просуществовавшей в трансформированном виде вплоть до революции [28].
Столь широкий разброс мнений относительно типологического определения доминировавшей у горцев Центрального Кавказа в XIX - начале XX в. формы семьи следует рассматривать как отражение реально существовавшего структурно-типологического разнообразия родственных объединений народов Кавказа, фиксируемого на протяжении всего XIX столетия, и неоднозначности ключевых понятий, используемых исследователями для обозначения изучаемых структур. Очевидно, при попытках типологизации необходимо исходить из действительной множественности форм семейной организации, с одной стороны, и конкретного социально-исторического контекста - с другой. На это обстоятельство обратила внимание Я.С. Смирнова [12]. Анализ этнографических материалов и статистических данных, касающихся среднечисленного состава дворов у различных наро-
дов Северного Кавказа, в том числе и осетин, приводит ее к выводу о распадном состоянии большесемей-ной организации, при котором большая и малая (индивидуальная) семьи являлись вовсе не единственными, а лишь начальной и конечной формами, между которыми лежало достаточное количество промежуточных форм семейной организации. Эти переходные формы возникали в зависимости от конкретных условий бытования, что обусловливало их нестабильность и вместе с тем большое разнообразие.
Эту же мысль развивает в своем исследовании осетинской крестьянской семьи в условиях развития капиталистических отношений и З.В. Канукова, которая на основе анализа посемейных списков выделила такую промежуточную форму осетинской семьи (или поздний вариант большой семьи), как неразделенная семья. Эта родственная структура отличалась от большой семьи тем, что состояла, как правило, из двух поколений брачных пар, с которыми жили неженатые дети. Такая форма организации семьи у осетин была представлена двумя структурными группами: первую составляли так называемые «братские семьи», в состав которой входило несколько женатых братьев (в том числе и двоюродных), либо дяди и племянники и проч.; вторую представляли семьи с более простой структурой, состоявшие из родителей и их женатых сыновей и возникающие в результате разрастания малых индивидуальных семей [29].
Социально-экономические мероприятия, проводимые правительством во второй половине XIX в., во многом способствовали процессу распада патриархальной большесемейной организации у горских народов Кавказа. Речь идет о подворно-уравнительном распределении земли на праве общинного владения и последовавшей вслед за этим земельной реформе у ряда народов Северного Кавказа. Новая форма сельской общины оказала значительное влияние на распад семейной общины. Подворно-уравнительное распределение общинных земель вызвало к жизни новую форму родственного объединения - так называемую малую патриархальную семью. С появлением этого образования семейная община оказалась в неравных с ним экономических условиях. Но как бы то ни было, новый тип поземельной общины имел факультативное значение и функционировал только в образованных после проведения земельной реформы новых населенных пунктах в предгорной и равнинной зонах [30]. Хозяйственные же права и имущественные функции новой социальной ячейки - патриархальной малой семьи -по-прежнему оставались в сфере экономического влияния большой семьи (семейной общины).
Однако, даже несмотря на то, что разложившаяся большая семья уже не отличалась былым экономическим единством, она все еще сохраняла некоторую общность, главным образом в виде различной взаимопомощи (родовая месть, гостеприимство, обычаи жизненного цикла и т.д.). Строго говоря, общность эта проявлялась скорее в области общественных отношений и идеологической жизни, чем в хозяйственно-экономической сфере. Семейная община оказалась
той основной структурной ячейкой социума, в недрах которой формировались принципы руководства и управления хозяйственной жизнью родственного коллектива, обеспечивавшие ему выживание и простое воспроизводство.
Литература
1. См., например, материалы дискуссии, развернутой на страницах журнала «Советская этнография» в конце 60-х гг. ХХ в.: КрюковМ.В. О соотношении родовой и патронимической (клановой) организации: (К постановке вопроса) // Советская этнография. 1967. № 6; Бутинов Н.А. Община, семья, род // Там же.1968. № 2; Кисляков И.А. По поводу статьи М.В. Крюкова «О соотношении родовой и патронимической (клановой) организации» // Там же; Козлов С.Я. К характеристике некоторых социальных структур родового общества (Заметки в связи с дискуссией) // Там же. 1970. № 5.
2. Ковалевский М.М. Современный обычай и древний закон (обычное право осетин в историко-сравнительном освещении): в 2 т. М., 1886. Т. 1.
3. Пфаф В.Б. Народное право осетин // Сборник сведений о Кавказе. Тифлис, 1871. Т. 1.
4. Ванеев З.Н. Индивидуализм и коллективизм в родовом быту осетин (Общественный строй осетин) // Избранные работы по истории осетинского народа. Цхинвали, 1990. Т. 2.
5. КосвенМ.О. Этнография и история Кавказа. М., 1961.
6. Косвен М.О. Очерки по этнографии Кавказа // Советская этнография. 1946. № 2. С. 124.
7. Блиев М.М. К проблеме общественного строя горских («вольных») обществ Северо-Восточного и СевероЗападного Кавказа XVIII - первой половины XIX века // История СССР. 1989. № 4. С. 151 - 168; Меликишвили Г.А. К вопросу о характере древних закавказских и средневековых северокавказских горских классовых обществ // Там же. 1974. № 6; Его же. К характеристике социально-экономического строя раннеклассового общества грузинских горцев // Вестник древней истории. 1984. № 1. С. 49; Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному // Вопросы истории. 1967. № 1. С. 75 - 87; Робакидзе А.И. Некоторые черты горского феодализма на Кавказе // Советская этнография. 1978. № 2. С. 15 - 24.
8. См.: Гутнов Ф.Х. Горский феодализм. Владикавказ, 2007 - 2008.
9. Чипирова Л.А. Типологическая классификация и периодизация общинных структур (на материале Передней Азии III - II тыс. до н.э.) // Кавказ и цивилизации Древнего Востока: материалы Всесоюзн. науч. конф. Орджоникидзе, 1989. С. 109.
10. Магометов А.Х. Культура и быт осетинского крестьянства: (Историко-этнографический очерк). Орджоникидзе, 1963.
11. Гаглойти З.Д. Очерки по этнографии осетин. Тбилиси, 1974.
12. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа (вторая половина XIX - XX в.) М., 1983.
13. Самойло А. К вопросу о родовом строе у северных осетин в эпоху завоевания Россией (конец XVIII - начало XIX в.) // Труды Горьковского гос. пед. ин-та. 1940. Вып. 7.
14. Косвен М.О. Семейная община и патронимия. М., 1963.
15. Рейнеггс Я. Общее историко-топографическое описание Кавказа // Осетины глазами русских и иностранных путешественников (XIII-XIX вв.). Орджоникидзе, 1967. С. 90 - 105.
16. Клапрот Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807 - 1808 гг. // Там же. С. 105 - 180.
17. Энгельгардт М., Паррот Ф. Путешествие в Крым и на Кавказ // Там же. С. 183 - 195.
18. Кер-Портер Р. Путешествие по Грузии, Персии, Армении и т. д. в 1817 - 1820 годы // Там же. С. 195 - 204.
19. Кох К. Путешествие через Россию к Кавказскому перешейку в 1837 и 1838 гг. // Там же. С. 222 - 274.
20. Кокиев С.В. Заметки о быте осетин // Сб. материалов по этнографии, издаваемый при Дашковском этнографическом музее. М., 1885. Вып. 1.
21. Надеждин П.П. Кавказский край. Природа и люди. Тула, 1901.
22. Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Одесса, 1883. Вып. 2.
23. Гакстаузен А. Закавказский край. Заметки о семейной и общественной жизни и отношениях народов, оби-
тающих между Черным и Каспийским морями. СПб., 1857. Ч. 2. С. 104.
24. Гаглоева З.Д. Семейная община у осетин // Известия ЮОНИИ АН ГССР. Цхинвали, 1968. Вып. 15.
25. Хетагуров К.Л. Особа (этнографический очерк) // Полн. собр. соч: в 5 т. Владикавказ, 2000. Т. 4. С. 358.
26. Итонишвили В.Дж. Семейный быт горцев Центрального Кавказа. Тбилиси, 1969. Т. 1.
27. Калоев Б.А., Такоева Н.Ф. Осетины // Народы Кавказа. М., 1960. Т. 1. С. 297 - 344.
28. Калоев Б.А. Осетины: Историко-этнографическое исследование. 3-е изд. М., 2004. С. 301 - 306.
29. Канукова З.В. Осетинская крестьянская семья в условиях развития капиталистических отношений // Проблемы исторической этнографии осетин. Орджоникидзе, 1987. С. 137 - 138.
30. Асанов Ю.Н. Родственные объединения адыгов, балкарцев, карачаевцев и осетин в прошлом (генезис и проблемы типологии). Нальчик, 1990. С. 39.
Поступила в редакцию 30 апреля 2009 г.
