CC BY
31
©2010
А.А. Масленников
ОРГАНИЗАЦИЯ СЕЛЬСКОЙ ТЕРРИТОРИИ АНТИЧНОГО
БОСПОРА
(к проблеме изучения форм землевладения и землеустройства)
Несомненно, одним из самых важных, и, вместе с тем, сложнейших разделов боспорской истории и археологии является проблема пространственно-структурной организации его сельской территории. Её решение, помимо прочего, позволяет подойти к последующим реконструкциям поземельных, т.е. собственнических отношений, что, несомненно, является желанной целью каждого соответствующего исторического исследования. Общеизвестно, что сельское хозяйство и связанные с ним формы собственности и организации производства античного, как, впрочем, и любого другого докапиталистического общества, были (и остаются) определяющими в экономике в целом, а посредством этого — и в остальных областях человеческого бытия. О специфике античной собственности вообще и собственности на землю, как основного средства производства, писалось много и многими. Но, несмотря на тщательнейший и многократный (что в первую очередь касается письменных свидетельств) разбор различных категорий источников, громадный объём полевых изысканий и блеск имён исследователей, споры, как это неизбежно бывает с принципиально важными проблемами, не утихают. И если эти сложности и неоднозначности очевидны для районов т.н. метрополии, то ещё в большей степени они касаются областей античной Ойкумены, по большей части (хотя не во всём и не всегда — вспомним знаменитые херсонесские клеры) вовсе не избалованных в источниковедческом плане. Не исключение и Боспорское государство. Наши письменные свидетельства на сей счёт остаются крайне ограниченными, хотя и неоднократно истолкованными, прежде всего, с позиций более или менее вероятных интерполяций, аналогий из соответствующей практики классической Греции, эллинистических государств и, в меньшей степени, римских провинций. Археологические же — до относительно недавнего времени — весьма мало дополняли их.
Должно сказать, что вопрос о характере, формах и видах земельной собственности на Боспоре уже, по крайней мере, со времён работ М.И. Ростовцева, С.А. Жебелёва, В.Ф. Гайдукевича и, особенно, В.Д. Блаватского решался как бы «a priori». Предполагалось, что таковые — а, следовательно, и формы зависимости местного (не обязательно только варварского) населения здесь были разнообразнее, чем в соседних Ольвии или Херсонесе. Вне связи с предпочтительной доминантой размеров частного землевладения (мелкая, средняя, крупная собственность) допускалось наличие каких-то форм коллективных (очевидных или как бы скрытых) общинных отношений как в сфере полисных (античных) струк-
* Работа подготовлена по проекту «Греко-варварские памятники Северного Причерноморья: опыт методики российско-украинских полевых исследований» грант РГНФ № 08-01-91100e\u.
тур, так и в подчинённо-варварской среде. (Данной проблематике у сопредельных варваров обычно не касались, ввиду полного отсутствия всякой мало-мальски достоверной информации.) Наконец, прямое эпиграфическое свидетельство: известная фанагорийская надпись 151 г. н.э. о пелатах, посвящённых некой богине (храму Афродиты Апатуры?)1, позволяло говорить о существование т.н. храмового землевладения. (Последнее, по крайней мере, в его первоначальном виде, кажется, можно рассматривать как вариант общинной собственности.)
Наиболее чётко мысль о четырёх основных формах земельной собственности на античном Боспоре (полисная, царская, общинно-варварская, храмовая) была высказана в известных работах В.Д. Блаватского и И.Т. Кругликовой2. Сторонником её, особенно в том, что касается наличия т.н. царского землевладения, остаётся и автор данной статьи, а равно — практически все, кто в той или иной мере занимался этой проблематикой за последнюю четверть века. Отметим здесь исследования По иронии судьбы, противником указанной «схемы», хотя и не во всём, является в настоящее время С.Ю. Сапрыкин4. Не останавливаясь подробно на изложении взглядов ведущих специалистов и, тем более, их «нюансов» в данной области боспороведения, охарактеризуем в целом современное состояние этой проблемы, прежде всего, с позиций археологии.
Во-первых, при всех возможных «построениях» учёт соответствующих эллинских, а затем эллинистических норм и традиций по-прежнему естественен и необходим. Иными словами, первопоселенцы не могли не принести с собой всех или основных, привычных, принятых в метрополии правил и установлений, т.е. полисных представлений и законов, определявших поземельные отношения. Причём не абстрактных, т.е. общеэллинских, а именно тех, что существовали к этому времени в конкретных местах: прежде всего, Милете. (Другое дело, что мы весьма смутно их себе представляем.) В дальнейшем, по мере территориального роста Боспора, то же самое, вероятно, следует сказать и в отношении местных варварских (скифских и меото-синдских) «традиций» и «инноваций». Впрочем, в этой области любые построения, как только что отмечалось, пока не могут выходить за рамки гипотетических. Нельзя, видимо, сбрасывать со счёта также прямое или косвенное влияние «имперской» персидской практики, особенно с учётом довольно быстрой трансформации верховной власти в сторону монархии в ведущем центре будущего Боспорского государства. Где, как ни в Персидской державе, могли в конце V и на протяжении почти всего IV вв. до н.э. черпать первые из Спартокидов реальные, а не популистские, примеры организации основ абсолютной, наследственной власти, в т.ч. экономические, а конкретнее — в рассматриваемой области. Соответствующий опыт ранней и поздней греческой тирании вряд ли был особенно «плодотворен» и достоин заимствования. Впрочем, этот вопрос, видимо, ещё недостаточно отработан специалистами.
Во-вторых, при всех дальнейших рассуждениях важно следующее уточнение отчасти терминологического порядка. Говоря о системе землеустройства и землевладения, нельзя обойтись без определения «сельская территория», нередко подменяемого привычным для антиковедов термином «хора», как известно, весьма многозначным. Однако такое отождествление не совсем правильно, поскольку эти понятия, строго говоря, не тождественны. Общепринято, что полис
и хора (как его непосредственная земельная округа, принадлежащая членам данного гражданского коллектива и эксплуатируемая ими) взаимосвязаны. По крайней мере, в «идеальном» греческом государстве эпохи архаики и классики это было так. Естественно, с хорой — сельской округой — был связан не только иной по сравнению с полисом (городом или, что много реже, негоро-дом) способ хозяйствования, иные формы организации труда, жизни и быта, иной уровень повседневной (обыденной) культуры и т.п. В целом (т.е. с оговорками и исключениями) этим различиям обычно предшествуют определения: «более низкий», «более простой», «более примитивный», «более бедный» и т.п. Хотя, различия «города и деревни» в античном мире, особенно в ранний и поздний периоды его истории, а также на периферии были не столь уж существенны. Разумеется, мы не имеем в виду признанные центры античной цивилизации. Но важно другое. Следует, видимо, считаться с тем, что население полисной (как правило — городской) хоры это в значительной степени, если не в основном — всё те же горожане. То есть граждане полиса с их домочадцами, прислугой, работниками (рабами или иными категориями зависимого либо несвободного населения), даже если они почти постоянно проживали вне городских стен. Их «бытие и сознание» всё же были не вполне оторваны, точнее отличны от «городского». Тем более, если речь шла о наиболее развитых полисно-городских структурах с активной политической жизнью и торгово-ремесленной деятельностью5. По-настоящему же сельское население со всей соответствующей спецификой своей характеристики это, как нам представляется, то, которое постоянно обитало вне сферы полисно-городских связей, не являясь даже в малой степени членами гражданских полисных коллективов, и связанное исключительно с сельскохозяйственным производством, либо промыслами и охотой. Иными словами, это не обитатели собственно городской хоры, а те, кто жил на территориях с иным правовым статусом, в условиях иных собственнических (поземельных) отношений. Классический (Афины, Коринф и некот. др., но не идеальный, согласно умозрительным «прожектам» некоторых философов) полис таковых вообще не предполагал. Спарта с её илотами, Фессалия с пенестами или Гераклея Понтийская с т.н. мариандинами (этот перечень можно продолжить), напротив, демонстрировали вполне очевидные примеры такого рода. В эллинистический же период, точнее, государствах эллинистического типа, на фоне обширных общинно-туземных, царских и храмовых землевладений с их населением собственно городская хора скорее являлась инородной, хотя и необходимой и весьма влиятельной «инновацией»6.
Применительно же к району Боспора Киммерийского (Боспорскому государству) о сельской территории и, следовательно, подлинно сельском населении, можно говорить лишь с определённого этапа его истории: с момента сложения самого этого государственного образования. Ведь, будучи по сути своей некоей надполисной структурой, оно неизбежно должно было иметь собственную хозяйственную основу. В конкретно-исторических условиях данного региона таковой могла стать: монополия центральной власти на хлебный экспорт; прибавочный продукт, получаемый внеэкономическим принуждением (дань подвластного или зависимого варварского населения) или (и) посредством особо выгодной торговли-обмена и, наконец, в немалой степени существование осо-
бой формы (или форм) землевладения. В последнем случае мы имеем в виду те сельскохозяйственно освоенные территории, которые непосредственно или опосредованно принадлежали боспорской элите, прежде всего, семейно-корпоративному «коллективу» правящей династии. Образовывался этот «домен» по-разному: как за счёт части земель, отнятых у всех или некоторых полисов, вошедших или включённых силой в данный государственный организм, так и за счёт территорий, до этого формально или фактически принадлежавших местным варварам, как населённых ими, так и практически безлюдных, освоенных и заселённых именно силами и властью правителей Боспора. Последнее можно рассматривать как ведущую форму т.н. местной, вторичной колонизации.
Логика территориально-экономического и политического развития Боспора неизбежно обуславливала то обстоятельство, что эта особая сельскохозяйственная «зона» или, лучше сказать, угодья уже изначально, вероятнее всего, не были сконцентрированы в каком-то одном месте и не находились в непосредственной близости от городских (вначале — одного-двух) центров. Они должны были располагаться как бы вне зоны полисной хоры, на ближнем и дальнем «погра-ничье». А впоследствии вообще оказались «разбросанными» по разным, по большей части, окраинным районам государства.
Конечно, размеры, хозяйственные возможности, формы организации и статус этих территориально-хозяйственных «единиц» на протяжении почти тысячелетней истории Боспора не оставались неизменными. Но её обитатели всегда по целому ряду признаков отличались или, осторожнее сказать, должны были отличаться от тех, кто жил на землях, вернее, сельских угодьях городской округи или, что имело место, надо думать, много реже — неких храмовых участках.
Результаты раскопок на относительно удалённых от основных городских центров европейского Боспора пространствах (прежде всего, в Крымском Приазовье) убеждают нас в том, что археологические признаки (прежде всего, поселения) появления и существования особого рода поземельных отношений и, следовательно, особого, подлинно сельского населения, относятся ко времени не ранее начала-середины второй четверти IV в. до н.э. Именно тогда, точнее, с этого времени на территории большей части Восточного Крыма (и не только), с одной стороны, наблюдается максимальный рост числа т.н. варварских деревень (поселений типа селищ), с другой — возникают первые немногочисленные, но специфические и существенно более яркие во всех отношениях объекты: большие и малые поселения усадебного типа. Эти усадьбы, видимо, не случайно (близость моря с удобными бухтами, относительное плодородие земель и обеспеченность водными источниками, возможности ведения комплексного хозяйства, относительная безопасность) располагались почти исключительно в ряде мест Крымского Приазовья. Некоторое время спустя (не ранее конца второй четверти III в. до н.э.) их сменяют, как правило, хорошо укреплённые городища с совершенно иной системой общей планировки и домостроительства, а равно, другим, более низким уровнем материального достатка их обитателей. Скорее всего, изменились их быт, правовой статус, общая культура и отчасти, вероятно, этнос. За всем этим стояли существенные, но пока не вполне ясные перемены в хозяйственной деятельности и этно-политической ситуации, как на Боспоре, так и вокруг него. Последнее обстоятельство, впрочем, как известно,
относится ко всему Северопричерноморскому региону. Эти поселения-городища были многочисленнее предшествовавших им усадеб, территориально шире распространены, но при этом по-прежнему всегда находились на заметном удалении от городов, т.е. вне земледельческих пространств городских хор. Некоторые из этих городищ просуществовали относительно недолго (до второй половины II в. до н.э.) или до рубежа эр, большинство (с перерывами, либо без) — до третьей четверти III в.н.э. или конца следующего столетия, иные — даже до конца античного периода местной истории (последняя треть VI в. н.э.). Предложенная хронология постоянно уточняется, открывая, порой, совершенно неожиданные возможности для исторических реконструкций. Например, целая серия памятников (кстати, по обе стороны пролива), имевших очень узкую датировку: вторая половина I в. до н.э. (точнее: 40-е годы — середина последней
четверти) ярко иллюстрирует политические коллизии боспорской истории это-
7
го времени .
Принципиально важной в этой связи является проблема абсолютной хронологии данной (как, впрочем, и других) группы памятников. Ведь, помимо всего прочего, это открывает возможность проследить их конкретную историю и эволюцию всей системы, судить о характере перемен на ближней (городской) и дальней (с иным статусом) «хорах» (не случайно, здесь дано в кавычках) Боспо-ра. Другими словами: носили ли отмеченные качественные изменения в типологии поселений (как и в погребальном обряде, этно-культуре и особенностях хозяйствования местного населения) характер внезапных катастроф с последующими временными лакунами или они протекали более медленно, эволюци-онно. Отсюда — возможные выводы о причинах данных явлений. Среди последних — в настоящее время всё чаще называют не только внешнеполитический фактор, но и череду природных катастроф, включая землетрясения и резкие климатические перемены. И здесь следует подчеркнуть значение самого тщательного, углублённого изучения таких категорий массового археологического материала, как амфорная тара, чёрно- и краснолаковая посуда и, конечно, керамические клейма. При этом, несомненно, надо отметить последние работы целого ряда исследователей (С.Ю. Монахов, В.И. Кац, Д.В. Журавлёв, А.П. Абрамов, Г.А. Ломтадзе, Т.В. Егорова, С.Ю. Внуков) и, в первую очередь, изыскания Н.Ф. Федосеева. Так или иначе, но в заключение этого раздела приходится констатировать, что степень археологической исследованности разного рода объектов сельской территории двух частей Боспора остаётся неодинаковой. Несмотря на несомненные достижения последних лет, которым мы обязаны, в первую очередь, раскопкам и разведкам Г.П. Гарбузова, Н.И. Сударева, Ю.А. Виноградова, А.А. Завойкина, С.В. Кашаева и некот. др., в силу целого ряда объективных и субъективных причин наши реальные (а не виртуальные) знания в данной области относительно европейской части этого государства существенно обширнее, а главное конкретнее. (Отчасти к этой проблеме мы вернёмся немного ниже.)
Не останавливаясь на всём этом подробно, отметим лишь, что именно с хорошо исследованными, нередко полностью раскопанными поселениями в районе Крымского Приазовья, прежде всего, связаны наши представления, вернее, гипотетические построения о т.н. царской хоре. Причём, наиболее ярко и пол-
но здесь представлены памятники самого раннего, классического периода её существования (вторая четверть IV — начало III вв. до н.э.). И только с учётом вышесказанного можно, думается, ближе подойти к пониманию и интерпретации того, о чём речь пойдёт ниже.
Употребляя термин «царская хора», мы не случайно ставим его либо в кавычки, либо оговариваем иным образом. Это следствие, как известной осторожности по отношению к оппонентам, так и того обстоятельства, что собственно царской, монархической власть боспорских правителей первой династии (Спарто-
о
кидов) стала не сразу8. Но это всё общие слова. Что же касается доказательств, то тут можно уповать, по-прежнему, только на археологические артефакты, трактовка которых, разумеется, всегда не бесспорна. Новых прямых или косвенных письменных источников, касающихся различных форм собственности на землю, за исключением надписи о фанагорийских наёмниках, в нашем распоряжении пока нет. А вот в подходе к археологическим — в последние годы наметились новации, которым, впрочем, можно уже подвести некоторые итоги.
Прежде всего, это результаты широких раскопок и разведок на пространствах, условно составлявших ближнюю (городскую, полисную) и дальнюю (иные формы земельной собственности) хоры Боспора в разные периоды его истории. Затем, и это весьма существенно, повсеместно имело место широкое применение т.н. ГИС технологий, компьютерной техники, геофизических и некоторых иных естественно-научных методов. Здесь следует отметить энергию и любознательность таких исследователей как: Т.Н. Смекалова, С.Л. Смекалов, Г.П. Гарбузов, Я.М. Паромов, Ю.В. Горлов, А.В. Поротов и ряда других.
Характер их изысканий в целом можно определить, как опосредствованную (непрямую) и непосредственную масштабную и точечную разведки на местности. Основные направления поисков: выявление древних антропогенных структур, определение их возраста и этнокультурной принадлежности. Конкретно это вылилось в ряд программ, как-то: погранично-оборонительные полевые укрепления; следы древних землеустроительных работ; палеоэкология и палеогеография Боспора; уточнение границ, топографии и хронологии поселенческих структур и их стратификации; курганы и дороги в древнем и современном ландшафте; возможности исторической и современной картографии. Ни в коей мере не претендуя даже на краткое изложение итогов, отметим лишь несколько важных для нашей темы обстоятельств.
Действительно, в той или иной степени все эти исследования, в принципе, могут помочь в решении поставленной задачи. Хотя объективность и достоверность их не всегда достаточны даже для предварительных выводов. И если в отношении выявления определённого рода артефактов сомнений в успехах вроде бы нет, то со второй частью поставленной задачи (интерпретация, анализ и особенно хронология) дело обстоит, мягко говоря, существенно скромнее. (Впрочем, это субъективная оценка автора, с которой специалисты могут вовсе не согласиться.)
Из безусловных достижений, имеющих отношение к нашей теме, выделим чрезвычайно любопытных факт наличия на пространствах Керченского п-ова следов как ортогональных (линейных), так и неортогональных земельных «наделов». В то время как по другую сторону пролива зафиксированы почти исключи-
тельно (район вблизи известного Таманского Толоса, что само по себе примечательно) только неортогональные — разной конфигурации и ориентации. (Не станем перечислять здесь достаточно многочисленные, подчас повторяющие друг друга публикации, а назовём лишь их основных авторов: Т.Н. Смекалова, С.Л. Смекалов, Г.П. Гарбузов, Я.М. Паромов.) Никакого иного объяснения этому, кроме отражения в соответствующих землеустроительных структурах различных форм землевладений или землепользования, как будто бы нет. Вопрос: каких именно, — не так прост. С одной стороны, ортогональная система, вроде бы, вполне отвечает нашим представлениям о системе полисного раздела земель, наличие усадеб и т.п. и в полной мере подтверждается археологическими разведками, как в ряде районов метрополии, так и на хоре соседнего Херсонеса и городов западного Крыма. С другой — на сельской округе такого признанного классически полисного центра, как Ольвия, кажется, зафиксированы только неортогональные наделы. Возможные и реальные географо-топографические и иные природные различия в данном случае мало что объясняют. Ведь на том же Керченском п-ове наличествуют, как отмечалось, и те, и другие. К тому же, ортогональные наделы тут присутствуют не вблизи полисов, а, скорее, на окраинных по отношению к ним территориях или вообще на таком удалении, что само их вхождение в состав сельской округи полисов проблематично, в т.ч. по чисто экономическим соображениям. (Наиболее примечательный пример: район мысаЧауды9, а также — окрестности Михайловского поселения. Остаётся предположить, что ортогональная система здесь, в отличие от классических примеров метрополии (точнее — южной Италии), отражала иную форму поземельных отношений, в частности, т.н. царские землевладения. Лучше сказать — земли, правовой статус которых был как бы двойственным: собственность верховной власти, переданная в условные владения. В таком случае, на современном Таманском п-ове вроде бы практически нет соответствующих свидетельств раннего «царского» землевладения, своего рода «домена» Спартокидов? А это значит... Нет, уважаемый читатель, это, как и всё только что сказанное, а, равно, и то, что может прийти в голову в этой же связи, ещё вовсе ничего не значит.
Не значит потому, что до сих пор непосредственно на местности следов, по крайней мере, ортогональных наделов достоверно не выявлено или (и) местность эта не исследована должным образом. (В этой связи особенно подозрительно выглядят явно не соответствующие рельефу местности такие «следы» в северо-восточной части Керченского п-ова. И, вообще, создаётся впечатление, что нередко ситуация с интерпретацией данных космо и аэрофотосъёмки, да и ГИС технологией в целом напоминает знаменитую историю с марсианскими каналами. Впрочем, любые фантазии и заблуждения по-своему плодотворны.) Немногим лучше обстоит дело и с наделами другого рода, в т.ч., т.н. длинными полями. А главное — никто до сих пор убедительно не доказал античное (не говоря уже о более узкой датировке) происхождение всех этих артефактов. Все косвенные обоснования остаются всего лишь более или менее вероятными предположениями. Только раскопки, причём достаточно масштабные, с сопутствующими естественно-научными анализами, а главное, убедительными стратиграфическими наблюдениями смогут прояснить это ключевое для разного рода гипотетических реконструкций обстоятельство. Не боясь навлечь на себя
гнев коллег «гисовцев» и геофизиков, рискну заявить, что возможности этих методов на сегодняшний день в значительной мере исчерпаны. Разумеется, речь идёт о возможностях, а вовсе не пространственно-количественных показателях и результатах. И дело даже не в качестве самих приборов. (Далеко не малый личный опыт автора с полной очевидностью свидетельствует, что, например, многие весьма неплохие результаты геофизических разведок были получены ещё довольно давно на относительно простых приборах. И их совершенствование и удорожание качественно практически не отражается на результатах при новых измерениях, в т.ч. и на прежде обследованных объектах.) Никто из геофизиков, насколько мне известно, в постоянной, по понятным причинам, погоне за «валом» измерений не удосужился проанализировать все «победы» и «поражения» и ответить на вопрос об их причинах, пределе возможностей и допустимых погрешностях. Ведь не приборы, а состояние и характер наших источников определяют конечные результаты.
Гораздо надёжнее, перспективнее, хотя и по столь же понятным причинам, труднее продолжать широкие раскопки поселенческих структур. Именно они позволяют выявить специфику планировочных решений, тонкости датировок и стратиграфии, особенности строительных приёмов и культурно-бытовых традиций обитателей. То есть предоставляют в распоряжение исследователей основной, хотя, повторим, также неоднозначный в интерпретации фактический материал для решения поставленной задачи. Добавим сюда совершенствование методических приёмов и личный профессионализм раскопщиков.
Итак, суммируя сказанное, можно заключить, что решение проблемы эволюции поземельных отношений на Боспоре, выражавшейся, прежде всего, в наличие и смене разных форм собственности и землепользования, фактически лежит в археологической «плоскости». И здесь существует известная сумма фактов и наблюдений, которые приближают нас к определению специфики и вероятных границ (лучше сказать — сфер действия) основных форм землевладений и шире — организаций сельскохозяйственного производства. Но лишь приближают, к тому же с оговоркой об общехронологических (вне конкретного времени) и территориальных (пока, в большей степени — Европейский Бос-пор) ограничениях. Иными словами, ряд нижеприводимых факторов может со временем меняться или вовсе исчезать либо появляться вновь. Да и естественно-природные особенности конкретных регионов способны корректировать нижеприводимый список.
Вот как в целом могут выглядеть признаки полисной хоры: прямые или косвенные письменные свидетельства об её организации, усадьбах, клерах и т.п; наличие отчётливых следов линейного (ортогонального) или иного, но явно связанного с формой земельной собственности, а не с хозяйственной специализацией; присутствие на пространствах предполагаемой сельской округи полиса как можно более разнообразных в природно-экологическом (ландшафтном) отношении локальных зон (участки, пригодные под пашню, под выпасы, лесные массивы, луга, водные источники, месторождения или местонахождения полезных ископаемых и строительных материалов); определённые природно-географические (топографические) особенности, могущие служить естественными границами сельской округи; существование искусственных погранич-
ных сооружений и знаков (валы, форты, сельские пограничные святилища и иные сакральные объекты, заметные природные и антропогенные объекты (курганы, могилы, места сражений, скалы, ущелья, отдельные большие камни и т.п.); особый тип сельских поселений в виде либо индивидуальных, либо коллективных усадеб (деревень, укреплённых поселений), либо того и другого, отсюда — разные принципы их распределения на местности и группировки относительно друг друга; с этим связана конкретная система дорог и иных коммуникаций; степень удалённости от полиса, в принципе, не превышающая сутки пути туда и обратно; специфика организации хозяйства, теоретически предполагающая самообеспечение (хозяйственную автаркию) её владельца; с данным обстоятельством связана и известная специфика планировки и интерьера частновладельческих или коллективных усадеб; особый характер торгово-экономических отношений, предполагающий, главным образом, опосредованные (через рынок полиса) внешние связи (это выявляется через анализ происхождения массового керамического материала); надёжное обеспечение водными, в первую очередь, питьевыми источниками, причём с коллективным доступом к ним; максимальная приближённость к основным путям сообщения, прежде всего, к морскому побережью, рекам и протокам.
Вероятно, этот перечень признаков можно расширить. Но, в любом случае, следует помнить, что, вообще, это идеальная модель. И изначально (т.е. в реальности), и тем более в археологической практике, многого могло не быть вовсе или не оказаться в наличии к моменту исследования. Что-то — спорно или совсем не обязательно. Так, не вполне ясно, как рассматривать в данной связи наличие на пространствах хоры «локальных» некрополей. Степень же укреп-лённости хоры и усадеб-поселений — фактор конкретно-исторический, вторичный и неопределяющий. Говоря всё это, приходится лишний раз констатировать тот факт, что судьба полисного землевладения в постмитридатовское время нам, в сущности, неясна, как и её соотношение с иными формами земельной собственности.
А вот чем, на наш взгляд, характеризуется зона «царского» землевладения, точнее, одна из них, наиболее исследованная (Приазовская). При этом конкретно-исторический подход здесь особенно важен. Теоретически данный тип поземельных отношений был наименее консервативным, появился позднее традиционно-полисного и менял свою структуру, территорию, правовой статус и состав населения, а, равно, формы землепользования и хозяйственную ориентацию (специализацию) в зависимости от целого ряда внешних и внутренних обстоятельств гораздо быстрее прочих. Иными словами, его археологические признаки не оставались неизменными, что особенно хорошо видно на примере эволюции типологии и топографии хорошо изученных поселений этой зоны.
Разумеется, и тут важны письменные свидетельства. И косвенные — в нашем распоряжении, по крайней мере, для эпохи первых Спартокидов вроде бы есть. Затем, чисто пространственный фактор: эти угодья, как уже писалось, во-первых, вряд ли располагались в каком-то одном месте. Во-вторых, они (даже в плане общей эволюции) должны были находиться за пределами городской (городских) сельских округ. В хозяйственном отношении это были не только локальные центры сельскохозяйственного производства, причём производства
специализированного, но и центры локального же распределения. Внутренняя демографо-поселенческая структура (типология поселений) обязательно в том или ином конкретном проявлении должна была быть стратифицированной. Т.е. в рамках каждой локальной зоны (территории) существовала система «соподчинения», градации различных поселений, выполнявших по отношению друг к другу и «центру» разные, но вполне определённые задачи и отличавшихся размерами, характером планировки, местоположением, системой обороны, а в некоторых случаях, возможно, социальным статусом и этносом обитателей. В сущности, это были особые (в сравнении с полисом) хозяйственно-административные и военные округа-территории. В плане землеустройства здесь, вроде бы, не следует ожидать наличия следов регулярного межевания, т.е. ортогональной, правильной системы наделов. Но это, так сказать, теоретически. На практике таковые могли иметь место при передаче земли в условное владение каким-то категориям их «эксплуататоров», привыкших к традиционно-античным формам ведения сельского хозяйства и его организации. В случаях с иным по своему эт-но-культурному и социальному статусу населением (держателями наделов) конкретная практика землераспределения (межевания) и облик поселений менялись. Следующий момент: наряду с чётко выраженной хозяйственной специализацией, эти территории являлись центрами товарного производства. (Напомним, усадьба хоры классического полиса, не ставила своей целью получение товарной продукции, а лишь обеспечивала потребности владельца.) Отсюда следует и определённая хозяйственная независимость таких районов. Их центры вполне могли быть и были напрямую «подключёны» к некоторым путям внешней торговли, минуя городские порты и рынки. Внутригосударственные границы таких владений могли и не иметь сколь-либо выраженного оформления, поскольку менялись достаточно часто. Но они всё же могли как-то обозначаться, фиксироваться вернее, ограничиваться дорогами, принятыми географическими ориентирами, святилищами общегосударственного или локального значения, в том числе, посвящёнными особам правящей династии. Зато, являясь по своему местонахождению, в сущности, пограничными, такие территории и их поселения неизбежно выполняли определённые охранно-буферные (форпостные) функции. Соответственно имели (или могли иметь) полевые укрепления, систему сигнально-дозорной службы и маяков, пункты охраны основных дорог в виде своего рода фортов и крепостей с постоянными гарнизонами, временные или постоянные военные лагеря и т.п. Отсюда — своеобразный статус местного населения: что-то вроде военных поселенцев, составлявших как бы социально-демографическую основу данной структуры, по крайней мере, в эпоху Тибериев-Юлиев. (Впрочем, организация пограничья, вероятно, предполагала и наличие т.н. ничьей, незаселённой территории, отделявшей Боспорское государство от сопредельных варваров.) Этно-культурная характеристика этих поселенцев не была, скорее всего, единой и постоянной. Это определяло и неизбежное наличие местных некрополей вблизи разнотипных поселений. Напротив, таковые отсутствовали (или имели существенное своеобразие, в т.ч. и в местоположении) на ранней (первой) стадии существования «царской» хоры. Наконец, центры таких владений, являясь своего рода «царскими ставками», должны были выделяться уровнем своего обустройства, фортификации, обликом по-
строек и, конечно, определённым богатством, что не могло не отразиться в количественной и качественной характеристике археологических находок. В эпоху Спартокидов это были центральные постройки усадебных комплексов («Гене-ральское-западное»), или даже греко-варварские городки (Семибратнее и Красногвардейское городища), позднее, при Тибериях-Юлиях — особо укреплённые поселения — ставки, вероятно, со статусом городов (Илурат, Савроматий, Тана-ис). Разумеется, и это не все возможные признаки. Например, опять-таки теоретически, тут могли находиться погребально-поминальные сооружения в честь кого-то из выдающихся представителей правившей династии. Важно, что почти всё это может найти и уже находит археологическое подтверждение.
Зона условно варварской территории в составе Боспорского государства (по материалам Восточного Крыма предэллинистического и раннеэллинистического времени) характеризуется: спецификой распространения и концентрации поселений и погребальных памятников; их отличной от прочих: топографией, общей и частной (домов и помещений) планировкой поселений; относительно невысоким уровнем строительного дела; особенностями характеристики массового археологического материала (например, соотношение лепной и гончарной посуды. Кроме того, отсутствуют всякие фортификационные сооружения и следы, во всяком случае, правильных земельных наделов. И, конечно, своеобразен погребальный обряд сопутствующих могильников. Наверное, неизбежны археологически фиксируемые (главным образом на примере керамической тары) особенности торговых контактов и отсутствие синхронных святилищ античной принадлежности. Да и в плане хронологии тут возможны свои «частности». Подчеркнём, это касается памятников и территорий указанного периода. Позднее середины III в до н.э. о существовании такой зоны и, соответственно, формы организации сельской территории и землевладения говорить уже не приходится. Образовывавшие её пространства целиком или частично вошли в состав «царских владений», которые для постмитридатовского времени (?) можно именовать также и государственными. Данная оговорка, кажется, не лишена смысла и «перспективна», поскольку отражает реальную тенденцию централизации различных форм общественной организации и хозяйственной деятельности в «римский» период. Иными словами, территориально и по остальным показателям-характеристикам (типология поселений, система и структура землепользования и хозяйства в целом, оборона границ, этно-культурный «облик» населения) со второй половины I в. до н.э., а для районов Приазовья на два столетия раньше, обе эти зоны (т.е. формы организации т.н. дальней хоры) как бы сливаются.
Никто даже не пытался определиться с признаками храмового землевладения. Скорее всего, это была форма вначале общинного, затем условного владения — землепользования, по большей части мелкого и среднего. Но, как и в чём это выражалось «на практике», пока абсолютно не ясно. Остаётся предполагать: расположение этих земельных угодий вблизи неких крупных сакральных центров, что, впрочем, вовсе не обязательно. Мелкому арендатору соответствовала своя особая система и площадь межевания. Скорее всего, она была ортогональной. Поселенческие же структуры, если они существовали на таких землях вообще, вряд ли отличались размерами и концентрацией. В любом слу-
чае, это не были солидные и богатые усадьбы. Зато некоторые из таких религиозных центров (Таманский толос, например) являлись одновременно и центрами определённой сельской округи, со всей соответствующей спецификой археологических находок на ней.
Вот примерно так видится нам современное состояние данной проблемы в боспорской археологии и истории.
ПРИМЕЧАНИЕ
1. КБН, № 976. С. 555-557.
2. Блаватский В.Д. Земледелие в античных государствах Северного Причерноморья. М., 1953. С. 45 сл.; Кругликова И.Т. Сельское хозяйство Боспора. М., 1975. С. 8, 154-161, 249.
3. Зинько В.Н. Хора городов европейского побережья Боспора Киммерийского в VI-I вв. до н.э. || БИ. XV. 2007; Зубарь В.М., Зинько В.Н. Боспор Киммерийский в античную эпоху || БИ. XII. 2006; Завойкин А.А. Образование Боспорского государства (Археология и хронология становления территориальной державы). Авто-реф. дис... докт. ист. наук. М., 2007; Гаврилов А.В. Округа античной Феодосии. Симферополь, 2004; Прокопенко С.Н. Развитие хоры городов Боспора в VI — первой четверти III вв. до н.э. Автореф. диссерт. канд. ист. наук. Иваново, 2008; Масленников А.А. Эллинская хора на краю Ойкумены. М., 1998.
4. Сапрыкин С.Ю. Боспорское царство: от тирании к эллинистической монархии || ВДИ. 2003. №1. С. 29-30; он же. Этюды по социальной и экономической истории Боспорского царства || Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 171-201.
5. Кошеленко Г.А. Полис и город. К постановке проблемы || ВДИ. 1980. № 1; он же Греческий полис и проблемы развития экономики || Античная Греция. М., 1983. Т. 1. С. 9-37.
6. Кошеленко Г.А. Греческий полис на эллинистическом востоке. М., 1979. С. 222-248; Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 111, 131.
7. Бонин А.В. Памятники хоры Боспора I в. до н.э.: ещё раз о хронологии сигнально-оборонительной системы || ПИФК. Вып. 16|3. 2006. С. 8-43.
8. Завойкин А.А. Боспорская монархия: от полисной тирании к территориальной державе || Античный мир и варвары на юге России и Украины. Киев-Запоро-жье-Москва, 2007. С. 219-243.
9. Масленников А.А. Сельские поселения европейского Боспора || БИ. I. 2001. С. 81; Смекалова Т.Н., МасленниковА.А. Следы древнего землевладения и землепользования на хоре Европейского Боспора || ДБ. 8. 2005. С. 276-307; Смекалова Т.Н. Сравнение ортогональных систем размежевания земель на Европейском Боспоре и в Херсонесе (Тарханкутский п-ов) || ДБ. 10. 2006. С. 389-415; Gavrilov A. The first results of the Archaeological surveys near cape Cauda and lake Kacik on Kerch Peninsula || BSS. 8. 2008. P. 193-206.
RURAL TERRITORY ARRANGEMENT OF ANCIENT BOSPORUS (ON LANDOWNERSHIP AND LAND-USE STUDY)
A.A. Maslennikov
The article deals with the study of the arrangement and use of ancient Bosporus rural territory. Well-known works of V.D. Blavatsky and I.G. Kruglikova present a clear-cut idea of four
principal forms of land ownership in ancient Bosporus (those of polis, king, barbarian community, and temple). Landed property evolution in Bosporus is in fact an archeological problem. Further excavation of settlements makes it possible to reveal specific planning, precise dating, stratigrapy niceties, building techniques, and cultural and everyday life customs and traditions of the dwellers.
©2010
Д.В. Журавлев
О БОСПОРСКИХ СВЕТИЛЬНИКАХ ТИПА «КУВШИНЧИКА»
Светильники типа «кувшинчика» — господствующий на Боспоре в эллинистическое время тип осветительных приборов. Эти светильники изготовлены на гончарном круге; рожок и ручка изготовлены от руки и прикреплялись к готовому изделию. Глина этих светильников типично боспорская — красная или красно-коричневая, с включениями известняка. Иногда поверхность светильника покрыта тонким слоем ангоба беловатого цвета. Лаковое покрытие отсутствует.
Нет никаких сомнений, что это локальный тип осветительных приборов, изготовленный в Пантикапее и, возможно, в других центрах Боспорского царства, как на Европейской, так и в Азиатской части.
История исследования
Эти светильники впервые были выделены О. Вальдгауером, который отнес их к типу D — «тип в виде кувшинчика с открытой шейкой с юга России».1 Прекрасно осознавая определенное неудобство данного термина, мы сохраняем его во избежание путаницы, поскольку в отечественной литературе он стал общеупотребимым.
В дальнейшем светильники типа «кувшинчика» кратко рассматривались И.Т. Кругликовой2, И.Б. Зеест3, В.С. Забелиной4, Д.В. Журавлевым5. Подробно издана коллекция светильников Керченского историко-культурного заповедника, солидную часть которой составляют светильники рассматриваемого типа6. Светильники типа «кувшинчика» представлены большим количеством экземпляров во всех городах Северного Причерноморья, а не только на Боспо-ре. Так, в частности, они известны в Пантикапее7, Мирмекии8, Танаисе9, Ольвии10, Неаполе скифском11 и многих других пунктах. В Британском музее
хранятся кувшинчиковые светильники из Крыма12. В собрании Археологичес-
13
ского музея Софии также известны подобные лампы13. В свое время Т.Н. Кни-пович проследила эволюцию ольвийских светильников, отметив, что ко II в. до н.э. рожок этих светильников становится длиннее, а отверстие для заливания масла — уже14. Эта же тенденция сохраняется и для боспорских светильников.
