CC BY
18
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 4
Э.В. Емельянова
ОРГАНИЗАЦИЯ КОНТЕКСТА РОДОВЫХ САГ КАК СРЕДСТВО ТРАНСЛЯЦИИ КУЛЬТУРНОЙ ИНФОРМАЦИИ НА ПРИМЕРЕ СВЕДЕНИЙ О «ВОСПИТАНИИ» И «ЖИЗНЕДАРЕНИИ»
В статье исследуется организация контекста родовых саг с позиции исторической поэтики как средство трансляции культурной информации. Воспитание и жизнедарение - обязательства, практикующиеся в древнеисландском обществе, выбраны как значимое явление культуры с целью иллюстрации выразительных средств повествования саги.
Ключевые слова: синкретическая правда, воспитание, жизнедарение.
The paper deals with historical poetics of the family saga and studies the organization of its context as a device used to transfer cultural information. Fosterage and lifegiving which are ancient Icelandic social commitments are chosen as important cultural phenomena to represent expressive possibilities of the saga narrative.
Key words: the syncretic saga mind, fosterage, lifegiving.
Повествование родовых саг или «саг об исландцах» сосредоточено на событиях, происходивших главным образом в Исландии в X-XI вв., - в эпоху, которую соответственно принято называть «веком саг»1. Пониманию культурной информации, содержащейся в этих текстах, и выявлению приемов ее трансляции, которые используются в языке сагового повествования, способствуют исследования данных памятников с позиции исторической поэтики. Согласно эволюционной теории М.И. Стеблин-Каменского, архаичность «саг об исландцах», не находящая себе аналогии в средневековой европейской литературе, состоит прежде всего в том, что «история» и «художественная правда» (т. е. по существу художественный вымысел) еще не разделены в них. Этот способ осмысления действительности определяется Стеблин-Каменским как синкретическая правда [Стеблин-Каменский, 2003: 138-142]. Иными словами, вымысел присутствует в саге не как художественный прием, а как инструментарий повествования, призванный удостоверить ее правдивость. Эта неизбежность и вместе с тем неосознанность вымысла запечатлена в известной исландской поговорке «сага рассказывается так, как она происходит», т. е. события воспроизводятся в их живой полноте, при
1 Сами памятники датируются XIII-XIV вв.
этом воссоздаются речи персонажей и другие необходимые подробности. Объективность «саг об исландцах», их единственный в своем роде реализм имеет своей основой тип авторского сознания, который М.И. Стеблин-Каменский обозначил как неосознанное авторство [Стеблин-Каменский, 2003: 153-155].
Социально-литературное назначение родовых саг состоит в том, чтобы служить своеобразной архаичной формой исторической памяти, что связано с двойственностью их функции: «... они должны были быть не только "забавными", то есть удовлетворять эстетическим требованиям, но и "правдивыми", т. е. удовлетворять потребность в знании фактов прошлого» [Стеблин-Каменский, 2003: 95]2. Сказанное дает ключ к пониманию поэтики родовых саг и организации их повествования, которое отображает устройство древнеисландского общества. В обществе «века саг» отсутствовала структура исполнительной власти (в других скандинавских странах в то время она обычно исходила от конунгов или ярлов), а распри, которые исландцы вели по неписаным правилам, играли особо важную роль, они стабилизировали общество, приводя в действие существовавшие законы [Byock, 1990: 27]. Все это находит отражение в саговом повествовании, предметом которого являются распри, а композиция отображает ход естественного конфликта в древнеисландском обществе [Стеблин-Каменский, 2003: 169].
Стиль саги, как следует из сказанного, может быть определен как «безусловная проза», для него характерна минимальная стилизация и отсутствие каких-либо украшений [Стеблин-Каменский, 2003: 165-166]. Это, однако, не означает функциональной и стилистической однородности ее контекста. С одной стороны, план повествования противопоставляется в саге речам персонажей, а с другой - эпизоды, в которых разворачивается действие, противопоставляются историческому фону3. Этот последний составляют прежде всего вводные характеристики, содержащие сведения об именах персонажей, их родичей, а иногда важной «фоновой» характеристикой персонажей служит информация об их общественном статусе. При этом вводные характеристики всегда по условию принадлежат плану повествования, а что касается эпизода, то в нем план повествования может чередоваться с речами персонажей.
Все структурные элементы контекста саги настроены на трансляцию синкретической правды, однако качество передаваемых ими
2 О двойной функции родовых саг пишет и Дж. Байок в книге «Исландия эпохи викингов» [Byock, 2001: 22-23].
3 «Толчком» для создания методологии, на которую опирается автор настоящей работы, стал анализ распределения форм презенса и претерита в повествовании саги с учетом неоднородности ее контекста, который предприняла О.А. Смирницкая в своей статье «Функция глагольных форм в "сагах об исландцах"» [Смирницкая, 2008: 26-40].
сведений существенно различается. Объективность плана повествования, связанная с отсутствием выраженной точки зрения рассказчика, не осознававшего себя автором, накладывает ограничения на информацию, которую стремится донести повествование. Синкретическая правда, транслируемая планом повествования, обладает высоким рангом, она представляет собой только то, что мыслится как строго объективное и лишено какой-либо личностной оценки и эмоциональной окраски. Наибольшими ограничениями в плане повествования обладают вводные характеристики персонажей. Особая роль исторического фона в родовых сагах связана с тем, что древним исландцам было свойственно чувство единства с прошлым, осознанная связь поколений, которую М.И. Стеблин-Каменский определил как прочность времени [Стеблин-Каменский, 1984: 202-204]. Как отмечает Т.Л. Шенявская, «имена (составляющие семантическое ядро вводных характеристик. - Э. Е.) не только монтируют сагу, но и размыкают ее, ввязывая события, о которых она рассказывает, в фоновые знания аудитории» [Шенявская, 1996: 118]. Сведения вводных характеристик мыслятся, таким образом, как предельно объективные, прочные4. При этом, что особенно важно отметить в контексте настоящей работы, вводные характеристики транслируют в том числе информацию, которая оказывается актуальной для развития сюжета.
Речи персонажей являются своего рода проводником в сагу субъективного, личностного начала, которое должно быть передано повествованием, поскольку также является синкретической правдой, но не может быть выражено планом повествования. Персонажей характеризуют их реплики, доносящие чувства и намерения. С этим связана стилистическая неоднородность речей различных персонажей, маркированность некоторых из них, содержащих, например, бранную лексику. Сведения в них не претендуют на безусловную достоверность, ее степень зависит от личностных качеств персонажа и его поведения в той или иной конкретной ситуации. Таким образом синкретическая правда, транслируемая речами персонажей, отличается сравнительно низким рангом, что проявляется в их заведомой субъективности. Сказанное не в коей мере не означает того, что в повествовании родовых саг речи персонажей менее существенны, чем план повествования. Напротив, как отмечает О.А. Смирницкая, диалог в сагах об исландцах «не замедляет действие, но является его пружиной» и «служит не дополнением к эпизоду, а составляет его композиционный центр» [Смирницкая, 2008: 30].
4 Случающиеся расхождения между именами и генеалогиями вводных характеристик не умаляют их объективности с точки зрения логики повествования, они объясняются «текучестью» устной традиции, в которой зарождались и бытовали саги, пока не были записаны Sigurбsson, 2002: 124-125; 253- 254].
Важно подчеркнуть, что устройство контекста родовой саги определяется особенностями архаичного мышления древних исландцев, а именно неспособностью вычленять фрагменты действительности, излагая их абстрагировано как набор фактов. Сведения родовых саг всегда конкретны и органично связаны между собой в контексте, они выстраивают единую ткань повествования. При этом некоторые из них могут мыслиться вне конкретных эпизодических ситуаций, именно они образуют исторический фон, и тогда их конкретность обеспечивается взаимосвязью всех сведений во вводных характеристиках. Другие всегда мыслятся как нечто ситуативное и неизбежно должны обрести «плоть и кровь» в эпизодах. Локализация сведений родовых саг таким образом характеризует реалии, которые они описывают, а функционально-стилистическая неоднородность данных текстов представляет собой средство, с помощью которого повествование выражает различные смысловые оттенки лексики, обозначающей явления древнеисландской культуры.
Сведения об общественных обязательствах, таких как рассматриваемые в данной статье воспитание и жизнедарение, играют особую роль в повествовании, поскольку именно человеческие связи определяли расстановку сил и регулировали ход конфликта. Первое из упомянутых обязательств представляет собой практику, широко распространенную в древнеисландском обществе: ребенка передавали другому человеку, который растил его и воспитывал5. Для обозначения ситуаций, с этим связанных, в древеисландском языке чаще всего используется абстрактное существительное fostr 'воспитание', а также имена деятеля fostri / fostra 'воспитатель / воспитательница'; barnfostri 'воспитатель чьего-либо ребенка'. Сведения о воспитании могут локализоваться во всех структурных элементах саги. В эпизодах упоминается множество разнообразных ситуаций, связанных с различными формами этой практики, часто сопровождаемыми более или менее подробными рассказами, о том как сложились данные отношения. Среди этой пестрой картины своим единообразием выделяются случаи, когда рассматриваемое обязательство впервые представляется как факт, без предыстории и обозначается с помощью имен деятеля fostri, fostra, barnfostri (vera fostri + genetiv 'быть чьим-либо воспитателем'). Они при этом тяготеют к локализации во вводных характеристиках, что указывает на то, что тот тип человеческих отношений, который они называют, мыслился как объективная данность. Такие употребления выявляют функциональную близость данных слов к именам родства в древ-неисландской традиции. С этим связано фоно-формирующее значе-
5 Воспитатель мог иметь свой собственный дом или принадлежать к числу домочадцев родителей ребенка. В последнем случае ребенок воспитывался в родительском доме.
ние, которое приобретают имена fostri, fostra, barnfostri в контексте вводных характеристик. Оно отчетливо проявляется в примере из «Саги о людях из Лососей долины», - редкий случай упоминания в характеристике воспитателя, не принимающего участия в дальнейших событиях: Laxd. 31. «Бергтора Олавсдоттир была выдана замуж на восток в Глубокий Фьорд Торхаллю Годи, сыну Одда Ирарсону. Их сыном был Кьяртан, отец Стурлы Кузнеца. Он был воспитателем Торда Гилссона (hann var fosri &oröar Gilssonar), отца Стурлы» [Islenzk fornrit, 1934: 84]. Воспитатель упоминается наряду с родичами во вводной характеристике дочери и сестры главных героев. Все эти сведения создают исторический фон, привязывая главных героев к прочному времени. В скандинавской традиции воспитание являлось правовой практикой, при этом функция рассматриваемого обязательства не исчерпывалась взращиванием ребенка6, она предполагала установление крепкого союза между воспитателем и уже взрослым воспитанником, таким образом статус «воспитателя» являлся пожизненным. Именно правовые основы, определяющие публичность данного типа отношений, способствуют его кодифицированности в древнеисландском языке и способности осмысляться как нечто экс-троспективное, т. е. объективно существующее с точки зрения всех носителей данной традиции.
Близость древнеисландского воспитания к родственным отношениям отмечает историк-скандинавист К. Хаструп, сравнивая его с брачными узами [Hastrup, 1985: 99]. Показательно при этом, что упоминание в саге воспитателей часто не связано с прямой задачей взращивания и воспитания ребенка, напротив, особо важную роль в повествовании играют именно связи, установленные между этими людьми и семьями их воспитанников. Так, воспитатели и воспитательницы, участвующие в событиях саги и отмеченные упоминанием данного статуса во вводных характеристиках с употреблением имен деятеля fostri / fostra, barnfostri, обычно выполняют четко определенную функцию в повествовании. Первая из этих ролей состоит в том, что воспитатель является помощником своего уже взрослого воспитанника, принимая его сторону в конфликтах, и оказывает таким образом то или иное влияние на жизнь героев, что существенно для развития событий саги: KRef. 6. « И вот Рев живет у Бьёрна <...> и просит Хельгу (дочь Бьёрна). Бьёрн это хорошо принял. На совете у него был человек по имени Тормод. Он был воспитателем Хельги (Aö raöi meö honum var sa maör er &ormoör het. Hann var fostri Helgu)» [Islenzk fornrit, 1959: 133]. Участие воспитателя невесты в приведенном примере помогает главному герою «Саги о Хитром Реве»
6 Обязанность растить ребенка в древнеисландском обществе считалась выполненной, когда воспитаннику исполнялось 16 лет, о чем свидетельствует свод законов «Серый гусь» [Gragas, 1997: 96].
заключить брак, частью новой семьи становится и Тормод, который продолжает играть роль помощника.
Вторая же, отмеченная повествованием саги, роль воспитателя состоит в том, что он провоцирует конфликт, вовлекая в него воспитанника или его родственников. Данная функция является сюжетообразующей. Пример из «Саги о Людях из Долины Дымов и Вигаскуте» иллюстрирует, как в эпизоде, следующем за вводной характеристикой, воспитатель вынуждает покровительствующих ему родичей ребенка выступить против его обидчика. Reykd. 1. «Был человек по имени Эйстейн <...> Он был очень самоуправным. Его соседа звали Мюлауг. Он жил на Мюлауговом дворе. Он был воспитателем ребенка Хаварда Фьерлейварсона (hann var barnfostri Havarös Fjörleifarsonar). Мюлауг был богатым и скупым человеком. Эйстейн пришел с шестью людьми и забрал у Мюлауга четыре воза дров и увез домой, поскольку он не хотел ему продавать. Раньше он предоставлял ему дерево, но не получал плату. Мюлауг сказал об этом Хаварду, а Хавард - Аскелю годи, брату своей матери Аскель сказал, что Эйстейн не был справедлив в отношении Мюлауга, и он сам хотел возбудить дело против Эйстейна, что и сделал весной» [Islenzk fornrit, 1940: 152-153]. Хотя такие каузаторы конфликта, как Мюлауг, являются периферийными персонажами, они играют важную роль в повествовании, поскольку, «если нет распри в тех или иных ее проявлениях, <...> нет и никакого рассказа в саге» [Стеблин-Каменский, 2003: 161]. Подобные ситуации стандартны и не требуют пересказа истории отношений между воспитателем и родными ребенка. В этом случае повествование использует возможность локализации сведений о воспитании во вводных характеристиках, где их краткость сочетается с информативностью. Слова fostri, fostra, barnfostri во вводных характеристиках воспитателя, участвующего в событиях саги, кроме фоно-формирующего значения таким образом обычно имеют функционально-ориентирующее, являясь своего рода сюжетным сигналом, что проявляется в свойстве данных вводных характеристик намекать на возможное развитие событий в последующих эпизодах.
Важно подчеркнуть, что типизированность названных ситуаций и отмеченность их в повествовании саги средствами, характерными для ее поэтики (локализацией во вводных характеристиках с использованием соответствующих имен деятеля), - не искусственный литературный прием, а осмысление и отображение действительности. Таким образом поэтика саги отмечает стереотипы, сложившиеся в древнеисландском обществе. Согласно определению В.В. Красных, стереотип - «фиксированная ментальная «картинка», являющаяся результатом отражения в сознании личности «типового» фрагмента реального мира» [Красных, 2003: 231]. Роли воспитателей, помо-
гающих воспитаннику или провоцирующих распрю, были наиболее востребованными в древнеисландском обществе. Первая из них -общескандинавское явление, так, Торкель Воспитатель из «Саги об оркнейцах» становится сподвижником воспитанного им ярла Торфин-на (Ork. 14-20) [Islenzk fornrit, 1965: 30-51]. Вторая видимо возникла на исландской почве и является частью характерной для Исландии системы покровительственных отношений (у Дж. Байока - brokerage) [Byock, 1993: 41]. Влиятельные исландцы опекали людей незназначи-тельных, но богатых (см. приведенную выше вводную характеристику Мюлауга), представляя их интересы в распрях. Таким образом они имели материальную выгоду и поводы самоутверждаться, укрепляя свое влияние в округе.
Показательно, что сведения о нестандартных ситуациях также могут упоминаться во вводных характеристиках персонажей кратко как факт, но повествование саги отграничивает такие ситуации от рассмотренных выше употреблением синонимичных конструкций vera at fostri, vera a fostri 'быть на воспитании (у кого-либо)' вместо соответствующих имен деятеля. Так в «Саге об Эрике Рыжем» повествуется о том, как Орм, воспитатель Гудрид, неудачно выступил в роли помощника, сосватав воспитанницу человеку, которого отец девушки не хотел видеть в зятьях, после чего был лишен статуса воспитателя, а девушка вернулась в родительский дом. В отличие от упомянутого выше Тормода из «Саги о Хитром Реве», который удачно справился с ролью советчика при помолвке, Орм не представлен в своей вводной характеристике как воспитатель, традиция отказывает ему в этом статусе в панораме исторического фона: Eir. 3. «Был человек по имени Орм. Он жил у Орлиной Скалы <...> Гудрид долго жила на воспитании у Орма (var Guörnn ^ar löngum at fostri meö honum)» (пер. М.И. Стеблин-Каменского) [Islendinga sögur, 1987: 521].
Особый случай представляет собой «Сага о Курином Торире», в которой воспитатель, провоцирующий распрю, является главным действующим лицом. Описываемая ситуация стереотипна, но не стандартна, она осложнена коллизией между агрессивностью воспитателя Торира и миролюбием его покровителя Арнгрима. Торир вводится в сагу до того, как был заключен договор о воспитании, кроме того, он не уберег своего воспитанника или даже виновен в его смерти, следовательно он не может быть представлен как воспитатель в историческом фоне. Тем не менее формула vera barnfostri, отмечающая роль каузатора конфликта, озвучивается в диалоге между между отцом ребенка и неким Торвальдом: Hons. 7. «Кто этот человек, который ходит по залу?» - говорит Торвальд. Арнгрим отвечает: «Это воспитатель моего ребенка (hann er barnfostri minn - в настоящем времени)». «Да», - говорит Торвальд, - «Почему ему не дали места»? Арнгрим сказал, что он его не заботит. «Так не должно быть», - сказал
Торвальд и велел позвать его к себе и дал ему сесть рядом с собой» [Islenzk fornrit, 1938: 19]. Нежелание Арнгрима содействовать своему обиженному подопечному и ввязываться в конфликт сдерживает развитие событий. Но оброненные им слова hann er barnfostri minn, указывающие на статус воспитателя, возымели роковое значение, они вызвали эмоциональный отклик у Торвальда, побуждая его выступить против «несправедливости» Арнгрима, лишающего поддержки своего подопечного. Этот диалог стал своего рода пружиной действия, поскольку заступничество Торвальда способствовало стремительному развитию событий, в результате которых распря была все же развязана, что привело к гибели ребенка, воспитывающегося у Торира. Арнгрим вынужден был мстить за сына и таким образом, несмотря на свое миролюбие, все-таки был вовлечен в конфликт, в котором он потерпел поражение.
Поскольку в связи с нестандартностью описываемой ситуации повествование не может отметить роль каузатора конфликта употреблением слова barnfostri во вводной характеристике Торира, оно использует потенциал речей персонажа как «запасное» средство трансляции данной культурной информации. Это средство - не искусственный прием, его предоставляла повествованию сама действительность: сага просто отображает жизненный сценарий, который являлся правдивым с точки зрения ее аудитории.
В диалоге Арнгрима и Торвальда формула vera barnfostri получает неодназначную трактовку. Отец ребенка представляет свои отношения с воспитателем без оценочной характеристики, как существующий факт. Эту возможность ему дает экстроспективность и публичность данной правовой практики. Иначе трактует слова Арнгрима его собеседник, эмоционально на них реагируя и заступаясь за воспитателя. Такая неоднозначная, а главное, субъективная трактовка формулы vera barnfostri в рассмотренном диалоге связана с понижением ее ранга в контексте речей персонажей, которые являются окказиональным, вспомогательным средством для трансляции сведений о стереотипных ситуациях, связанных с воспитанием.
С ним в данной традиции резко контрастирует другое общественное обязательство - жизнедарение, подразумевающее спасение жизни или помилование, в результате которого возникала особая связь между спасенным и жизнедарителем. Первый чувствовал себя обязанным второму и стремился отдать этот долг доступными ему способами. Как и в случае с воспитанием, отношения, которые устанавливало жизнедарение, подразумевают определенный общественный статус участников данного соглашения, что выражается лексически, наличием имени деятеля lifgjafi 'жизнедаритель', которое может использоваться для обозначения ситуаций, связанных с «жизнедарением» 150
наряду с абстрактным существительным lífgjбf 'жизнедарение', и словосочетанией gefa líf 'дарить жизнь'.
Сведения об этом обязательстве выполняют важную, обычно сюжетообразующую функцию в повествовании. Существенное значение для развития событий имеют ситуации, когда жизнедарение принимает главный герой, что означает продление его жизни. Распространены также случаи, когда персонажи принимают жизнедарение от своих недругов, возвращая им долг прекращением вражды, таким образом разрешаются конфликты: КЯе£ 20 «"И потому что я убил твоего брата, я теперь хочу подарить тебе жизнь (gefa ^ег Н^, если ты поклянешься, что никогда не будешь покушаться на мою жизнь или жизнь моих сыновей <...>" После принес Эйрик эту клятву» [1в1еп2к Вэттй, 1959: 159]7. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что жизнедарение, в отличие от воспитания, не является правовой практикой, а соответствующие обозначения не функционируют как юридические термины, что означает отсутствие кодифицированности жизнедарения в древнеисландском языке. Это связано со спецификой рассматриваемой практики, участники событий не могли обоюдно спланировать акт жизнедарения, возможность заключить данное обязательство чаще всего предоставлялась им по воле случая, например, когда один из персонажей терпел бедствие или оказывался во власти своего неприятеля. С этим связана непубличность, окказиональность «жизнедарения», его неотделимость от конкретных ситуаций и соответственно невозможность его упоминания в историческом фоне саги. Специфика акта жизнедарения состоит в особой значимости интерпретации происходящего самими действующими лицами. Спасение жизни не расценивалось как жизнедарение, если оно осуществлялось при нежелании потерпевшего принимать помощь или помилование от своего противника [Емельянова, 2013: 38]. Это обстоятельство, наряду с экстренностью угрожающих жизни ситуаций, затрудняющих организовать присутствие свидетеля, способствует тому, что жизнедарение мыслится как нечто интроспективное, т. е. существующее главным образом в восприятии индивидуумов, непосредственно участвовавших в данных событиях, и относится к сфере субъективного в саге.
7Достойные и уважаемые люди в рассматриваемой традиции всегда стремились не оставлять без последствий убийство своего родича. Убийце отвечали кровной местью или требованием виры в ходе судебного разбирательства. Акт жизнедарения, когда участь пострадавшего решал убийца его родича, был средством примирения, приемлемым для достойных людей. Между кровными врагами устанавливался мир, что означает исключительную важность данной практики в древнескандинавском обществе. В приведенном примере из «Саги о Хитром Реве» только один из действующих лиц является исландцем (жизнедаритель), что указывает на общескандинавский характер данной практики.
Поэтика родовой саги настроена на передачу сведений о жизне-дарении с учетом парадаксального несоответствия той важной роли, которое рассматриваемое обязательство играло в древнеисландском обществе, а соответственно, и в повествовании саги, с его окказиональностью, интроспективностью и некодифицированностью. Одним из средств является более или менее подробное описание ситуации жизнедарения, которое необходимо как свидетельство, рассматриваемое обязательство не может осмысляться как данность без предыстории. При этом часто приводится диалог между участниками событий, проявляющий их точку зрения на происходящее. Например, в «Саге о Греттире» повествуется о том, как влиятельная женщина по имени Торбьерг Толстая, спасла главного героя, Греттира от расправы. Gret. 52. «<...> Не много ли вы на себя берете, люди с Ледового Фьорда, - лишать Греттира жизни, ведь человек он знатный, хоть и неудачник. А что ты, Греттир, согласен сделать для своего спасения, если я дарую тебе жизнь? (ef ek gef ^er lif?)» Он отвечает: «А чего ты хочешь?» «Ты должен дать клятву, - говорит она, - не бесчинствовать здесь8, на Ледовом Фьорде. Ты не должен также мстить никому из тех, кто участвовал в нападении на тебя» (пер. О.А. Смирницкой) [Islenzk fornrit, 1936: 169; Сага о Греттире, 1976: 88]. Как показывает реплика Торбьерг, в ее глазах Греттир, объявленный вне закона, -не преступник, а неудачник, при этом она считает его человеком надежным настолько, что с него можно взять клятву. Сдержанное поведение попавшего в беду, которое проявляется в его репликах, демонстрирует чувство собственного достоинства и сигнализирует о его порядочности [Емельянова, 2013: 40-41].
С интроспективностью и субъективностью жизнедарения связана преимущественная локализация соответствующих обозначений (lifgjof, gefa lif) в речах персонажей, однако их употребление не обязательно при соглашении о жизнедарении, что определяется его некодифицированностью. При этом сообщению об акте жизнедаре-ния часто сопутствуют упоминания других обязательств, таких как, например, клятвы в рассмотренных примерах, что несомненно отражает жизненную практику. Таким образом, проявляется стремление к объективации жизнедарения как в древнеисландском обществе, так и в повествовании саги, т. е. в дополнении его обязательствами, публичность и экстроспективность которых позволяет им служить сигналом, отмечающим сюжетные повороты, обусловленные актом жизнедарения.
Имя деятеля lifgjafi 'жизнедаритель' употребляется сравнительно редко и только в речах персонажей, формула vera lifgjafi 'быть жизне-дарителем' несет эмоциональную окраску и обозначает признатель-
8 Чтобы выжить объявленному вне закона скитальцу приходилось воровать.
ность спасенного своему жизнедарителю, мотивируя его поступки. Эйд из «Саги о Торде Устрашителе», заступаясь за Торда, неприятеля своего отца, произносит слова: &6гб. 4. «Он и мой жизнедаритель, и воспитатель (hann er ok minn lífgjafi ok fóstri)» [Íslenzk fornrit, 1959: 182]. Дело в том, что Эйд ушел жить к Торду и признал его своим воспитателем именно в благодарность за жизнедарение. Таким образом, воспитание, как и клятвы из рассмотренных выше примеров, является дополнительным обязательством, объективирующим жизнедарение. При этом функция воспитания подчинена жизнедарению, поскольку связь Эйда и Торда способствует именно разрешению конфликта в саге, как это свойственно жизнедарению, а не его развязыванию. Последнее было бы характерно для стереотипных ситуаций, связанных с воспитанием.
Слова человека, выражающего благодарность и долженствование жизнедарителю, демонстрируют его порядочность, что способствует повышению ранга его реплики и является своего рода гарантом достоверности сказанного. Это объясняет парадоксальность того факта, что столь субъективные и эмоциональные высказывания героев получают однозначную интерпретацию: собеседники, пусть даже нехотя, признают право спасенного на благодарность жизнедарителю (ср. неоднозначную трактовку сходной формулы с именем деятеля «он - воспитатель моего ребенка» (hann er barnfóstri minn) в рассмотренном выше диалоге из «Саги о Курином Торире», хотя она и называет объективно существующие юридические отношения).
Таким образом, организация контекста, стилистическое и функциональное противопоставление в нем структурных элементов (исторический фон и эпизоды, план повествования и речи персонажей) наделяют родовую сагу богатыми средствами выражения различных смыслов и оттенков, которые она использует, транслируя культурную информацию. Данные приемы не являются искусственными, они задаются господствующей в родовой саге синкретической правдой. Поэтика родовой саги - это «поэтика действительности», отображенной в соответствии с категориями мышления древнеисландской литературной традиции.
Источники
Eir. - Eiríks saga rau6a - Íslendinga sogur. Т. 1. Reykjavik, 1987. H0ns. - H0nsa-tóris saga - Íslenzk fornrit. Т. 1. Reykjavik, 1938. Grágás. Reykjavik, 1997.
Gret. - Grettis saga - Íslenzk fornrit. Т. 7. Reykjavik, 1936; Сага о Греттире.
Новосибирск, 1976. KRef. - Króka-Refs saga - Íslenzk fornrit. Т. 14. Reykjavik, 1959. Laxd. - Laxdffila saga - Íslenzk fornrit. Т. 5. Reykjavik, 1934. Ork. - Orkneyinga saga - Íslenzk fornrit. Т. 34. Reykjavik, 1965.
Reykd. - Reykdffila saga og VigasMtu - Islenzk fornrit. Т. 10. Reykjavik, 1940.
tord. - tordar saga hr0da - Islenzk fornrit. Т. 14. Reykjavik, 1959.
Список литературы
Емельянова Э.В. Что означало принять жизнь в дар и почему молчал Тор-гейр? // Северные грани № 3. М., 2013.
Красных В. В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М., 2003.
Смирницкая О.А. Функции глагольных временных форм в сагах об исландцах // Смирницкая О.А. Избранные статьи по германской филологии. М., 2008.
Стеблин-Каменский М. И. Труды по филологии. СПб., 2003.
Шенявская Т.Л. Об одной особенности синтаксиса саги // Атлантика II. М., 1996.
Byock J. Feud in the Icelandic Saga. Berkeley, 1993.
Byock J. Viking Age Iceland. Suffolk, 2001.
Gisli Sigurdsson. The Medieval Icelandic Saga and Oral Tradition. Cambridge, 2004.
Hastrup K. Culture and History in Medieval Iceland. Oxford, 1985.
Сведения об авторе: Емельянова Энния Викторовна, соискатель степени канд.
филол. наук на кафедре германской и кельтской филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
