CC BY
86
МОЛОДЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛИ
YOUNG RESEARCHERS
УДК 159.922
Е. В. Донцова
ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ДИАГНОСТИКИ СОДЕРЖАНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О СМЕРТИ КАК ФАКТОРА ПРОЯВЛЕНИЯ ТРЕВОГИ НЕБЫТИЯ И СОВЛАДАНИЯ С НЕЙ (на примере медицинских и немедицинских сотрудников)
Статья посвящена актуальной в современной психологической науке и практике проблематике экзистенциальной тревоги. Содержательная диагностика представлений о смерти в двух группах респондентов — медицинские и немедиинские работники — выстроена в логике поиска выделенных в теоретическом анализе философских, антропологических и собственно психологических источников мировоззренческих компонентов психологических защит от страха смерти.
Ключевые слова: экзистенциальная тревога, тревога небытия, страх смерти, представления о смерти, медицинские работники
Ye. V. Dontsova
COMPARATIVE DIAGNOSTICS OF DEATH CONCEPTION CONTENT AS OF THE FACTOR OF NON-EXISTENCE ANXIETY AND COPING WITH IT (on the Example of Medical and Non-Medical Stuff)
The article deals with the topical psychological issue of existential anxiety. The diagnostics of death conceptions in two groups of respondents — medical and non-medical workers — is designed according to the logics of the search of theoretically-approved philosophic, anthropological, and proper psychological sources of world vision components of psychological protection against death anxiety.
Key words: existential anxiety, non-existence anxiety, death fear, death conceptions, medical workers
Содержание мировоззрения современного человека во многом представлено элементами классической научной картины мира, аксиологические основания которой восходят к философским исканиям Нового времени. Однако преодоление ряда ситуаций, совладание с трудностями и объяснение причин ряда событий жизненного пути сопровождается «мировоззренческими реакциями», отражающими такие компоненты бессознательного поля коллективных представлений, которые воспроизводят наследие более ранних эпох человеческого развития — Древности, Античности или Средних веков. Одним из таких парадоксальных стимулов оказывается смерть. Эта абстрактная категория была весьма многообразно пред-
ставлена в каждой исторически обусловленной картине мира человека на протяжении истории развития всех его коллективных представлений. В современных же исследованиях тема смерти предстает не только и столько как неисчерпаемая философская проблема, сколько как актуальное поле задач психологической практики, представленное запросами по преодолению страха смерти, вызванного ранним осмыслением ее неизбежности и возможной внезапности.
Рост подобных запросов объясняется самим характером жизнедеятельности современного общества. Так статистика последних лет XX в. говорит о более чем 30 локальных военных конфликтах ежегодно. Несмотря на то, что
современная медицина накапливает знания о неизлечимых заболеваниях, она все еще бессильна перед многими из них: так смертность от большинства видов рака изменилась мало. Соответственно, данную категорию запросов нельзя исключить из современной психологической практики, тем более что на Западе она имеет уже достаточно широкое распространение. Наконец, глубокий интерес к подобным экзистенциальным проблемам является признаком психологического и философского созревания личности, а следовательно, и общества в целом. Причем сегодня этот интерес все чаще реализуется с помощью научных исследований в различных областях, что составляет качественно новый уровень подхода к проблеме смерти по сравнению с религиозным или эзотерическим осмыслением. Психологические, физиологические, медицинские и философские исследования смерти парадоксальным образом углубляют понимание жизни, личности и индивидуальности человека.
Поскольку невозможно выделить в индивидуальном сознании источник того или иного интроекта, наше исследование основано на выявлении комплекса групповых представлений о смерти и особенно их специфики, формируемой специальным родом профессиональной деятельности. Таким образом, в нашем исследовании проведен сравнительный анализ ряда представлений о смерти медицинских и немедицинских работников в их отношении к мировоззренческим механизмам защиты от тревоги небытия.
Перед тем, как приступить непосредственно к описанию результатов исследования, кратко опишем его методологический аппарат.
Методология исследования
Объект исследования: экзистенциальная тревога.
Предметом исследования является специфика представлений о смерти в качестве составляющих экзистенциальной тревоги у представителей медицинских и немедицинских профессий, а также отношение некоторых компонентов представлений о смерти к возможности психологической защиты целостности мировоззрения личности от острого переживания тревоги небытия.
Гипотеза исследования: существуют различия в структуре и содержании представлений о смерти как основном компоненте экзистенциальной тревоги, а также потенциале мировоззрения личности по совладанию с ней у лиц медицинских и немедицинских специальностей.
Для выявления указанных представлений нами были использованы следующие эмпирические методы исследования:
1) модифицированный метод семантического дифференциала Ч. Осгуда;
2) авторская анкета;
3) метод ассоциативного эксперимента.
Статистическая значимость полученных данных подтверждена следующими критериями:
1) методом факторного анализа;
2) ¿-критерием Стьюдента (0;
3) угловым преобразованием Фишера (ф*).
Теоретические основания исследования
Теоретическими основаниями исследования являются философские концепции смерти и умирания от античности до современности. Это работы таких философов, как Платон, Сократ, Эпикур, Г. Гегель, И. Кант, А. Шопенгауэр, М. Хайдеггер, С. Кьеркегор, П. Тиллих и др. Использование в теоретическом анализе антропологической, культурологической, медицинской и философской литературы объясняется сложностью удержания проблематики на сугубо психологическом уровне ввиду ее общей онтологической направленности. Психологическую точку зрения на проблему экзистенциальной тревоги отражают работы таких экзистенциально ориентированных пси-
хологов XX в., как Д. Бьюдженталь, Р. Мэй, И. Ялом и др. В отечественной психологической науке танатологическая тематика представлена работами Е. А. Федотовой, А. А. Ба-кановой, Т. Гавриловой, Н. Могучей и др.
Таким образом, анализируя некоторые аспекты культурного и философского опыта человечества в стремлении понять природу смерти, можно говорить о наличии неразрывной связи представлений о смерти и направлений философской мысли. Шопенгауэр, на наш взгляд, выразил эту идею наиболее просто и лаконично: «Смерть — подлинный гений... философии... Вряд ли люди стали бы философствовать, если бы не было смерти» [14,
с. 81]. Более того, Шопенгауэр приходит к выводу, что филогенетически с появлением разума неизбежно возникает ужасающая уверенность в смерти. По его мнению, именно рефлексия разума ведет за собой сознание смерти и она же воздвигает метафизические воззрения с целью утешения в этом ужасе. Кроме того, он отмечает, что в Европе мнения о смерти претерпевают изменения даже в мировоззрении одного человека и колеблются от понимания смерти как полного уничтожения до уверенности в грядущем бессмертии [14, с. 82]. Так, развиваясь волнообразно, к концу двадцатого века вопрос смерти снова становится настолько актуальным, что получает свое выражение в становлении танатологии — науки о смерти, в рамках которой многие исследователи анализировали восприятие смерти не только у людей, но даже у животных и растений [6, 8, 12].
Существенные различия были выявлены в восприятии смерти в современных западных, восточных и примитивных человеческих обществах. В Древнем Китае, например, человек на уровне коллективных представлений с рождения оказывался включенным в некий человеческий «континуум», к которому также принадлежали еще не рожденные и уже умершие люди, составляющие вместе с живыми единое, протяженное во времени тело рода [13, с. 21]. Подобные представления о смерти носят оттенок спасительной коллективности, т. е. смерть понимается как благо воссоединения с предками.
Но восприятие самой смерти как «надприродного» явления привело древнего человека к убеждению в недоступности «другого мира» для человеческого глаза и разума. Смерть стала той точкой в процессе познания, которая завершала систему данного состояния и вела к новому. Она олицетворяла хаос, создавая необходимость порядка через смыслопорож-дение и совладание со страхом смерти как тревогой небытия, описанной в ХХ в. в качестве экзистенциальной тревоги. Логичным в данном контексте видится допущение понимания страха смерти как одного из основных механизмов развития и усложнения религиозного мировоззрения и человеческого сознания в целом.
Можно сказать, что человек в традиционном мировоззрении двойствен: он одновремен-
но носитель и жизненного начала (телесности) и мира «призрачных образов» (психики). Но эта зависимость носит односторонний характер, так как душа по сути — детерминанта тела. В то же время анимизм парадоксальным образом признает единство этих двух начал, позднее же эти понятия разводятся, в чем собственно и коренится психофизическая проблема философии и психологии.
Указанное разведение наблюдается уже в античности, когда человек начинает дистанцировать себя от природы, сохраняя при этом большинство элементов мифологического сознания. Так, например, аналогию сна и смерти можно обнаружить у Гомера в «Илиаде», у Сократа в диалогах «Федон», «Горгий», «Государство». Подобные представления закреплены также в современном языке («усыпить животное», «спит, как убитый», «забылся мертвым сном»).
Сохраняются в Античности представления о смерти как о переходе в мир усопших предков: приговоренный к смерти Сократ выражает надежду на вечное общение с мудрецами прошлого в загробном мире [9, с. 111, 114]. Далее эта идея у Платона развивается в концепцию перехода души в другое состояние [9, с. 135-193; 13, с. 61-63, 80-100]. Он описывает посмертный путь души иначе, чем древнегреческая мифология. Его построения ближе картографии загробных миров, представленной в Книгах Мертвых Древнего Египта [4] и Тибета [11], и имеют ряд общих черт с описанием переживаний состояния клинической смерти, собранных Р. Моуди [7]. Функционально Книги Мертвых служили ярко представленной в идеологии Тибета и Египта идее подготовки к смерти, встречающейся в античности у римского императора и философа Марка Аврелия [1; 13, с. 136-137] и возведенной в догмат средневековым христианством.
В Средние века тема подготовки к смерти пронизывает все сферы жизнедеятельности человека отчасти ввиду угрозы частых эпидемий, войн и практики инквизиции. Страх смерти и посмертного наказания формирует католическую эсхатологию и своего рода искусство умирания «Ars МогеМЬ».
Как и мифологии древности, религиозная картина мира средневекового человека объясняет смерть как переход в иной мир, а письменные памятники этого периода, как Книги
Мертвых, содержат описания загробного мира и посмертного существования души. Однако сама суть идеологической власти церкви исключала многообразие из представлений о смерти и посмертном состоянии души, которые стали основываться на толковании Священного Писания. Поэтому антропологическая проблематика в это время была погружена в богословскую.
Но следует отметить, что в христианском понимании души и ее загробной жизни живо наследие первобытности и античности. Так, телесная смерть, выступая в качестве освобождения души от связывающих ее телесных пут, получает персонификацию через тело. Максим Исповедник считает, что, как и тело, душа после смерти сохраняет свою индивидуальную основу, потому что, по мнению Иоанна Дамаскина, она обладает в себе самой характерными особенностями, отделяющими ее от остальных душ [13, с. 147-148]. В этой идее содержится одно из оснований мучительности темы смерти в западной культуре — идея обособленной личности и ее неповторимости. Эта идея обостряла страх смерти, поскольку указывала на безвозвратную утрату уникальной жизни конкретного человека [13, с. 50], на одиночество перед лицом смерти. Индивидуализм христианства предопределил, таким образом, характер всей европейской культуры и в крайности своей стал источником отчуждения.
Следование этой логике привело к формированию стойкого чувства страха — предчувствия нависающей угрозы, которое необходимо было ослаблять, высвобождая душевные силы людей для других сфер деятельности [3, с. 375]. Мировоззренческие механизмы снижения страха и снятия психологического напряжения проявляются в том числе в ряде содержательных компонентов народной культуры средневековья, описанной М. М. Бахтиным в его работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» [2]. Эмоциональной яркостью и силой этой культуры средневековый человек был огражден от опасности отчаянья, ощущение которого было осмыслено С. Къеркегором и М. Хайдеггером в качестве источника инсай-тов и озарений.
Гипостазируя абстрактные понятия в мифологическом сознании человека средневековья,
народная культура этого периода описывает человеческое тело в трех измерениях: умирающее, рождающее и рождаемое, что в определенной степени соотносится с пониманием умирания как перехода из одного состояния в другое, т. е. умирание не ассоциируется с концом существования, а лишь с этапом в смене циклов «старой» жизни и «новой жизни» [1, с. 23-32, 56-58, 91], которую можно обозначить как цикл «жизнь — смерть — жизнь» [15]. Поэтому обыденное средневековое сознание не лишается представления о смерти как о чем-то преходящем и временном, т. е. сохраняет надежду на бессмертие.
В то же время нельзя говорить о народной культуре как о благе, понимая официальную культуру как зло и visa versa, потому как они параллельны и взаимосвязаны в средневековой картине мира. Таким образом, взаимосвязанность христианской догматической и неофициальной карнавальной культур примиряет средневекового человека с миром и с неизбежностью завершения земной жизни, которая занимает свое место в смене циклов «жизнь — смерть — жизнь».
Европейская культурная традиция отвергла допущение распространения этого цикла на человеческое существование вместе с отказом от примата религиозного мировоззрения в эпоху научной революции. Нарождающийся позитивизм обнажил одиночество европейского человека перед лицом смерти [8] и трансформировал потенциально бесконечный цикл «жизнь — смерть — жизнь» в конечную формулу «жизнь — смерть», лишив человека надежды на бессмертие.
Наука Нового времени концентрировалась на самом процессе познания, поэтому онтологические темы так или иначе уходят на второй план. Декарт в своем знаменитом «Cogito ergo sum» по сути говорит об окончании бытия с прекращением познания, что ни в коей мере не соотносится даже с намеком на бессмертие. Спиноза указывает на способность разума преодолеть тревожное состояние посредством напряженной работы разума в умозрительном конструировании семантически обратных образов (так, страх и трусость могут быть преодолены посредством размышления о мужестве) [8].
В философско-методологическом плане проблема смерти в Новое время приравнивается
к антитезе бытия и небытия как абстрактных понятий, рассматриваемых немецкими классиками И. Кантом и Г. Гегелем. В представлении обоих философов идея конечности и концепция Ничто абстрагированы от личности и индивидуальности человека, они рассматриваются ими в рамках теорий познания и существования мира, но не переживания включенности в мир человеком, ее осознания и отношения к миру.
Таким образом, можно говорить о том, что именно с Нового времени происходит разделение абстрактно-философских концепций восприятия смерти на концепции «полного исчезновения» и концепции «перехода в другое состояние» [10, с. 16-24], поскольку именно со времен Ренессанса люди стали подозрительно относиться к «иррациональным» явлениям, т. е. изучению и описанию подвергалось только то, что считалось разумным, рациональным, имеющим объяснимые причины.
Поэтому изучение вопросов, связанных со смертью, в дальнейшее время сближается с биологической и медицинской проблематикой, в рамках которой активно развиваются концепции смерти как полного исчезновения. В общих чертах эти концепции понимают индивидуальную кончину как прекращение всех витальных процессов, в том числе и деятельности мозга [10, с. 16]. Таким образом, смерть видится как результат либо изнашивания структуры, либо дефицита или необратимой дисгармонии функций организма.
Впоследствии переход к психологическому понимаю проблемы смерти присутствует уже у Ч. Дарвина, рассматривавшего смерть как главный стимул эволюционного развития [10, с. 5]. Но более радикальным переходом от биологического осмысления смерти к ее психологическому осмыслению является, по мнению Д. Рейнгольда, учение З. Фрейда об инстинкте смерти, одновременно с которым появилась не получившая такой широкой огласки, как теория З. Фрейда, идея закона о необходимости смерти Р. Эренберга [10, 17, 36]. И, хотя в настоящее время концепция инстинкта смерти рассматривается как философская абстракция, эта теория занимает свою нишу в изучении суицидального и саморазрушающего поведения.
Но человеческому сознанию в силу его рефлексивности необходимо наделение феномена смерти смыслом даже в том случае, если чело-
век принимает доказательства своей смертности как биологического организма. Поэтому в последние десятилетия все большую популярность приобретают экзистенциально ориентированные концепции в философии и психологии, интегрирующие в едином поле такую онтологическую проблематику, как смыслопо-рождение и формирование ценностей, в которой все больше внимания уделяется проблемам восприятия смерти и экзистенциальной тревоги. Отчуждение и табуирование темы смерти парадоксальным образом порождает интерес к ней в различных сферах практического приложения психологической теории.
Кроме того, переход к экзистенциальному направлению в работе с тревогой небытия также обусловлен логикой развития западноевропейской традиции индивидуализма, поскольку экзистенциальные психологи и философы объектом своего изучения делают отдельного, самобытного и неповторимого человека во всем богатстве его индивидуальности. Соответственно, концепции смерти в рамках экзистенциализма можно охарактеризовать как индивидуально-психологические [10, с. 24]. В то же время экзистенциализм нельзя отнести ни к теориям, придерживающимся мнения об ограниченности жизни, ни к теориям, считающим ее бесконечной: в то время как одна экзистенциальная школа трактует смерть как небытие, другая выступает за бессмертие в религиозном или метафизическом контексте.
Примечательным при оценке роли экзистенциального направления философской мысли является тот факт, что смерть рассматривается в его рамках в контексте жизни, что в некоторой степени созвучно анимистическим, античным и средневековым концепциям. Так, при анализе суицидальных мотивов обнаружено, что самоубийство является не просто отказом от жизни, но является способом решения жизненных проблем [5, 10, 26]. Аналогичным образом, любая феноменология экзистенциальной тревоги проявляется прижизненно и затрагивает все сферы деятельности человека. Еще Эпикур указывал на многогранность проявления страха смерти, и эту идею активно развивает И. Ялом в своей концепции экзистенциальной тревоги. Теоретические постулаты своей концепции он использует в консультативной и психотерапевтической прак-
DONTSOVA YE. V.
Comparative Diagnostics of Death Conception Content as of the Factor of Non-Existence Anxiety
and Coping with It (on the Example of Medical and Not
тике [16, 17]. Не менее активную научную и непосредственно терапевтическую работу с проблемами проявлений экзистенциальной тревоги провел Р. Мэй, сделавший общий теоретический анализ концепций тревоги с точки зрения представленности в них смыслового компонента [8]. Так или иначе вопросы, связанные с осознанием страха смерти, поднимаются Дж. Бьюдженталем в его описаниях терапевтических случаев. Необходимо отметить, что инструментарий экзистенциального психолога состоит прежде всего в психологически оправданном применении знаний из различных областей философии, религиоведения и культурологи, поэтому актуальной задачей экзистенциального направления психологической науки и практики является накопление данных смежных наук по проблеме тревоги небытия и потенциала культуры, религии, философии и непосредственно личностных
Сравнительный анализ исследованиясодержания
Рассматривая концепцию экзистенциальной тревоги в ее отношении к представлениям о смерти, мы сделали предположение о том, что в силу различного повседневного опыта трудовой деятельности представления о смерти могут варьировать от одного вида профессионально-трудовой деятельности к другому. Так, логично было бы предположить, что представления о смерти у людей, вынужденных чаще сталкиваться с ее непосредственным восприятием, будут отличаться от соответствующих у людей, «встречающихся» со смертью достаточно редко в рамках обыденного опыта похорон и поминальных традиций.
К профессиям, особенность которых состоит в необходимости сталкиваться со смертью другого, можно отнести такие виды деятельности, которые связаны с различного рода сопровождением личности в чрезвычайных ситуациях. Традиционно это профессии спасателей и врачей.
Если говорить о психологическом интересе к личности медицинского работника, то в рамках эргономического направления рассматривается в основном феноменология эмоционального выгорания и профессиональной деформации, наибольшее внимание уделяется анализу развития профессионального стресса
Medical Stuff)
характеристик по совладанию с ней. Описывая логику восприятия смерти в различные исторические периоды формирования Западной цивилизации, мы таким образом проводили психологический анализ этих представлений с позиций экзистенциальной направленности.
Таким образом, можно сказать, что современная школа экзистенциализма в своих теоретических построениях во многом руководствуется принципом интеграции многовекового и поликультурного наследия философских исканий человека, детерминированных конечностью собственно бытия. Указанная Шопенгауэром мысль о значимости смерти для философии выражена в современном экзистенциализме наиболее конструктивным способом и, следовательно, имеет практическое приложение в условиях психологического сопровождения, консультирования и психотерапии.
данных эмпирического
представлений о смерти
медицинских работников и его патологического влияния на личность сотрудников сферы медицинского обслуживания. Однако большинство подобных исследований не затрагивает глубинных аспектов отношения медицинских работников к экзистенциально значимым аспектам их профессиональной деятельности, оказывающим, на наш взгляд, прямое и стойкое воздействие на динамику их мировоззрения.
Поэтому в своем исследовании мы предполагаем наличие глубинных мировоззренческих механизмов, детерминирующих «выживаемость» медицинских работников в условиях непосредственного контакта с деструктивным воздействием болезни или чрезвычайной ситуации, несущими в себе осознание угрозы небытия через восприятие смерти другого.
На наш взгляд, указанные защитные механизмы проявляются не на уровне реагирования на стрессовую ситуацию, но на уровне придания ей того или иного смысла, заключающего в себе семантику «спасения» от экзистенциальной тревоги. Изучение представлений о смерти медицинских работников позволит обогатить представления психологической науки и практики по совладающему потенциалу ценностно-смысловой сферы личности, подверженной влиянию опыта повседневной профессионально-трудовой деятельности.
Таким образом, базу исследования составили 54 человека в возрасте от 23 до 62 лет. Экспериментальная группа (27 человек) состоит из медицинских сотрудников (выездные фельдшеры, врачи и диспетчеры скорой медицинской помощи). Средний возраст респондентов экспериментальной группы составляет 35,6 лет, средний показатель стажа работы в бригадах скорой медицинской помощи — 11 лет. Контрольная группа (27 человек) представлена сотрудниками немедицинских сфер занятости, таких как образование, экономика и менеджмент, строительство, делопроизводство, транспорт. Средний возраст респондентов контрольной группы составляет 37,8 лет.
Анализ представлений о смерти был проведен комплексно: посредством качественной интерпретации данных метода семантического дифференциала по двум соответствующим стимулам (негативно воспринимаемый стимул «смерть» с целью снижения отрицательных последствий работы с методиками дополнен воспринимаемым позитивно стимулом «жизнь»), приема ассоциативного эксперимента и авторской анкеты.
Авторская анкета направлена на выявление некоторых особенностей представлений о смерти и экзистенциальной тревоги в обеих группах испытуемых. В нее вошло 33 набора утверждений, снабженных графами для индивидуального ответа респондента. При заполнении анкеты респонденту предлагалось выбрать одно или несколько утверждений из каждого набора таким образом, чтобы наиболее точно охарактеризовать собственную позицию относительно тематики набора утверждений. Испытуемым предлагалось внести «свой вариант ответа», если предлагаемые в наборе утверждения недостаточно полно или неточно характеризовали его позицию.
Наборы утверждений анкеты были составлены на основе теоретического анализа научной философской и психологической литературы по теме исследования и направлены:
- на получение фактологической информации об опыте испытуемых (набор утверждений 10-12, 32);
- косвенное определение уровня экзистенциальной тревоги (набор утверждений 1-4, 8-9, 13, 16-17, 19, 22);
- определение источника страха смерти (набор утверждений 6, 14, 20-21, 23-25);
- выявление стереотипов в представлениях о восприятии смерти (набор утверждений
5, 7, 18, 26-28, 30, 33);
- выявление общефилософских экзистенциально ориентированных компонентов представлений о смерти (набор утверждений 15, 29, 31).
Данные, полученные при помощи адаптированного к теме исследования метода семантического дифференциала, были обработаны с помощью факторного анализа в программе SPSS 17.0. Снижение размерности данных до 6-ти факторов проводилось при помощи анализа методом главных компонент и вращения Varimax с нормализацией Кайзера, которые выявили от 70,9 % до 78,2 % полной объясненной дисперсии по всем предъявленным респондентам стимулам в обеих группах.
Таким образом, факторная структура представлений о смерти в каждой группе может быть рассмотрена в виде 6-факторной модели (табл. 1):
Первый фактор при анализе представлений о смерти в обеих группах испытуемых включает наиболее общие оценочные характеристики, такие как «плохой / хороший», «бесполезный / нужный», «враждебный / дружелюбный», «нежелательный / желанный», «потеря / приобретение», «грустный / веселый» и др., которые позволяют дать стимулу общую положительную или отрицательную оценку. Поэтому в обеих группах этот фактор был условно назван «Общий оценочный фактор», который представлен 20-ю шкалами семантического дифференциала в экспериментальной группе и 14-ю — в контрольной. При этом у обеих групп 11 шкал в данном факторе — общие, они собственно и несут в себе направленность оценивания «бесполезный / нужный», «захватчик / освободитель», «враждебный / дружелюбный», «вредный / полезный», «плохой / хороший», «наказание / поощрение», «нежелательный / желанный», «грубый / нежный», «потеря / приобретение », «беспокойный / спокойный», «грустный / веселый». Кроме того были выявлены значимые различия в оценке по таким общим шкалам как «бесполезный / нужный», «вредный / полезный» и «плохой / хороший» (табл. 2).
Респонденты экспериментальной группы склонны давать по этим шкалам нейтральную оценку стимулу «смерть», а респонденты контрольной — негативную.
Таблица 1
Факторные структуры представлений респондентов о смерти
№ п/п Экспериментальная группа Контрольная группа
Общий оценочный фактор
1 Вечная холодная ноша грусти Фактор бессмысленности
2 Значимость ввиду истинности Фактор внешнего зла
3 Напряжение тревоги Напряжение отстраненности
4 Фактор неустойчивости Угроза вечного одиночества
5 Фактор бессмысленности Фактор неизвестности
Таблица 2
Статистически значимые различия средних показателей у респондентов по шкалам семантического дифференциала, вошедшим в «Общий оценочный фактор»
Шкалы Экспериментальная группа Контрольная группа t Р <
Бесполезный / нужный 4,2 2,9 3,3 0,01
Вредный / полезный 3,9 3,0 2,3 0,05
Плохой / хороший 3,0 2,2 2,1 0,05
Сопутствующие им шкалы, несущие в себе семантику образности, которые представлены в этом факторе внутри экспериментальной группы («темный / светлый», «тяжелый / легкий», «твердый / мягкий»), приобретают в данном контексте оценочное значение, т. е. отрицательные полюса этих шкал носят характер негативной оценочности. Кроме того, подобную смысловую нагрузку приобретает шкала «временный / вечный», которая в этом факторе является обратной — «вечный / временный». Соответственно, качество «временности» наделено позитивной оценочностью. Это может объясняться подсознательной надеждой респондентов на возможность последующей жизни, которая восходит к архетипическому представлению о цикле «жизнь — смерть — жизнь».
В авторской анкете эта надежда выражена в 15-м и 17-м наборах утверждений, связанных с верой в загробную жизнь. Так, 92,6 % респондентов экспериментальной группы и 70,4 % респондентов контрольной группы указывают на то, что они верят в загробную жизнь в той или иной степени («жизнь после смерти — доказанный факт», «я допускаю возможность жизни после смерти»). При этом верящих в загробную жизнь в экспериментальной группе больше, чем в контрольной (ф* = 2,205; р < 0,05). Респонденты обеих групп указывают на то, что вера в загробный мир —
не единственное их утешение перед лицом смерти. Представители экспериментальной группы приводят также другие способы со-владания со страхом смерти: «вера в Бога и в счастливое будущее сына», а также полное отстранение от этого вопроса («не знаю», «не задумывался об этом», «не хочу об этом думать»), либо безразличие к нему («мне все равно, есть жизнь после смерти или нет ее»).
Идея загробной жизни также представлена в такой категории ассоциативно связанных со смертью представлений, как Религиозный Дискурс, представленный в рядах ассоциаций обеих групп испытуемых: 2,9 % приведенных ассоциаций в экспериментальной группе и 1,8 % приведенных ассоциаций в контрольной. Однако именно в группе сотрудников скорой помощи ассоциации Религиозного Дискурса имеют направленность загробной жизни. Это идеи посмертного существования, соотнесенные с религией, такие как: «расплата за грехи», «Бог», «душа», «христианская религия». В группе сотрудников немедицинских сфер занятости ассоциации Религиозного Дискурса носят абстрактный характер и включают такие нейтральные понятия, как «священник», «религия», «крест». Условно может быть отнесено к Религиозному Дискурсу такое представление о загробной жизни, как надежда на «предстоящую встречу с друзьями», указанное одним из респондентов контрольной группы.
Таким образом, можно предположить, что религиозная направленность осмысления опыта встреч со смертью более представлена в группе сотрудников скорой медицинской помощи, что может носить характер психологической защиты.
Анализируя данные семантического дифференциала по стимулу «смерть» в целом, можно сказать, что в экспериментальной группе респонденты склонны нейтрально оценивать этот стимул. Наиболее ярко выражены характеристики отрицательного полюса двух шкал: «отталкивающий / притягательный» (среднее значение — 2) и «потеря / приобретение» (2,2). Тенденцию к положительному полюсу имеют оценки по шкалам «нереальный / реальный» (5,5) и «ложный / истинный» (5,4). При этом различия в оценках по шкале «ложный / истинный» между группами испытуемых (среднее значение по шкале в экспериментальной группе — 5,4, в контрольной — 4,0) значимы ^ = 2,5; р < 0 ,05). Иными словами, медицинские работники склонны понимать смерть как нечто «более истинное», объективно существующее, тогда как представители других сфер занятости нейтрально оценивают смерть с этой точки зрения. Подобный феномен может объясняться тем, что по роду деятельности сотрудники скорой медицинской помощи вынуждены сталкиваться с «истинностью» и «материальностью» смерти, тогда как представители прочих специальностей имеют меньше «контактов» с ней. Так, при выборе из 10-го набора утверждений анкеты медицинские работники в 81,5 % случаев указывают на то, что им часто приходится видеть, как умирают люди, тогда как среди испытуемых контрольной группы подобный ответ демонстрирует только один представитель группы — 3,7 % (ф* = 6,825; р < 0,01). При этом стереотип о том, что медицинские работники «привыкают» к смерти при анализе результатов анкетирования (7-й набор утверждений) не подтверждается. Как медицинские, так и немедицинские работники допускают возможность «привыкнуть» к смерти, причем у первых этот механизм может быть приравнен к защитному. Кроме того, медицинские работники убеждены в отсутствии красоты в смерти, тогда как работники прочих специальностей допускают наличие красоты в смерти (ф* = 2,242; р < 0,05).
Причину подобной разницы в представлениях наиболее емко, на наш взгляд, выразил один из представителей экспериментальной группы — выездной фельдшер скорой медицинской помощи с 17-летним стажем: «Видят красоту смерти те, кто не видел самой смерти».
Содержание второго фактора в обеих группах приобретает различия. Так, в контрольной группе семантика фактора сохраняет оценоч-ность, а в экспериментальной — приобретает образность. Оценочность фактора в контрольной группе достигается за счет включения в него главным образом шкалы «несправедливый / справедливый». Средние значения по данной шкале значимо отличаются между группами: в экспериментальной группе — 3,8, в контрольной — 2,6 ^ = 3; р < 0,01). Однако эта шкала не входит во второй фактор экспериментальной группы, представленный 7-ю шкалами, в том числе такими образными, как «твердый / мягкий», «закрытый / открытый», «молчаливый / разговорчивый», «холодный / горячий». В него, как и в первый фактор, также входит обратная темпоральная шкала «временный / вечный». Поэтому второй фактор экспериментальной группы нами был условно назван «Вечная холодная ноша грусти», что отражает отрицательную семантику восприятия стимула, сохраняющуюся в экспериментальной группе.
Второй фактор контрольной группы был условно обозначен как «Фактор бессмысленности», поскольку наибольший удельный вес имеет входящая в него шкала «бессмысленный / разумный» (0,845), дополненная такими семантически родственными шкалами, как «тревожный / уверенный» (0,784), «беспокойный / спокойный» (0,686), «напряженный / расслабленный» (0,514). О наличии эмоционального компонента тревоги в представлениях о смерти говорят также данные анализа 1-3-го наборов утверждений авторской анкеты. Несмотря на отсутствие значимых различий между группами, можно отметить, что тенденция респондентов указывать на свою способность обсуждать смерть снижается, если смерть перестает быть обезличенной. Так, только один человек из контрольной и четыре — из экспериментальной группы отмечают, что смогли бы спокойно обсуждать смерть родных и близких. Все, указавшие это утверждение
в 3-м наборе авторской анкеты — мужчины, что может быть отчасти объяснено желанием соответствовать социально одобряемому стереотипу маскулинного поведения.
Во второй фактор контрольной группы также входит шкала «необычный-обычный», различия по которой между двумя группами (среднее значение в экспериментальной группе — 4,4, в контрольной — 3,4) значимы ^ = 2,1; р < 0 ,05). Оценка стимула «смерть» у медицинских работников по этому параметру стремится к нейтральной, у немедицинских — к полюсу «необычный». В то же время анализ выборов из 5-го набора утверждений авторской анкеты говорит о склонности респондентов обеих групп оценивать смерть как обычное, жизненное явление.
Семантически связаны во втором факторе экспериментальной группы оказываются обратные шкалы «неожиданный / ожидаемый» и «независимый / зависимый», т. е. смерть воспринимается независимым неожиданным воздействием, что косвенно подтверждается выбором варианта невозможности приготовиться к смерти из восемнадцатого набора утверждений анкеты в обеих группах. При этом респонденты контрольной группы склонны отодвигать момент подготовки к смерти во времени («можно подготовиться, но в глубокой старости», «наверное, можно в определенном периоде, в старости»). Респонденты экспериментальной группы склонны «нейтрализовать» эмоциональные переживания по этому поводу («смерть неизбежна, это надо воспринимать спокойно»). В обеих группах присутствует идея постоянной готовности к смерти вследствие ее возможной внезапности, что так или иначе способствует развитию состояния нервно-психического напряжения. Таким образом, шкала «напряженный / расслабленный» логично занимает свое место во втором факторе контрольной группы.
Кроме того, если говорить о значении некоторых параметров возраста в структуре представлений о смерти, следует отметить, что при выборе утверждений из 21-го набора авторской анкеты медицинские работники склонны указывать, что старые больше боятся смерти, нежели молодые (ф* = 2,776; р < 0,01). Представители других специальностей не делают возрастных различий в проявлении страха
смерти. Подобное убеждение работников скорой медицинской помощи в выраженности страха смерти у пожилых людей может объясняться их опытом общения с престарелыми пациентами, а также мировоззренческой позицией, выраженной в том, что страх смерти появляется при ее приближении, осознаваемой, как правило, в старости. Также при выборе из 25-го набора утверждений анкеты работники скорой медицинской помощи указывают на то, что смерть молодого более ужасна по сравнению со смертью старика (ф* = 2,549; р < 0,01). Тогда как представители прочих сфер занятости указывают на то, что смерть молодого человека и старика одинаково ужасны (ф* = 1,774; р < 0,05). Такое убеждение медицинских работников, вероятнее всего, объясняется тем, что гибель молодых людей происходит в большинстве случаев ввиду воздействия внешних факторов, ярким примером которых являются различного рода аварии. И именно в этих ситуациях, устраняя их последствия, непосредственно оказывают помощь пострадавшим сотрудники экстренных медицинских служб. Престарелых людей, как правило, смерть настигает дома либо в больнице, где окружающая ситуация и сам процесс умирания лишен ужаса вредоносного внешнего воздействия. Поэтому специфика профессиональной деятельности влияет не столько на оценку смерти в целом, сколько на оценку некоторых ее аспектов, связанных с причиной и процессом умирания.
Третий фактор в обеих группах также различен, несмотря на то, что имеет одну общую шкалу «слабый / сильный». Более того, в третий фактор экспериментальной группы она входит как прямая, а в третий фактор контрольной группы — как обратная. В контрольной группе в третий фактор вошли 9 шкал, в экспериментальной — 7.
В экспериментальной группе этот фактор был условно назван «Значимость ввиду истинности», поскольку различия в средних значениях между группами (в экспериментальной группе — 5,4, в контрольной — 4,0) по шкале «ложный / истинный» статистически значимы ^ = 2,5; р < 0 ,05). Смысловая нагрузка истинности прямо дополнена в этом факторе шкалой «неральный / реальный» и косвенно — шкалой «тусклый / яркий». Значимость выражена
шкалой «незначительный / важный», имеющей достаточно большой удельный вес в смысловом пространстве фактора (0,768). Иными словами, медицинские работники придают значение смерти ввиду ее реальности, истинности. Смерть для них «более материальна», чем для работников других сфер.
Третий фактор контрольной группы, как первый и второй в этой группе, сохраняет оттенок оценочности, поскольку такие входящие в него шкалы, как «злой / добрый», «опасный / безопасный», «отталкивающий / притягательный» и «грубый / нежный», помимо непосредственно качественных характеристик, носят характеристики положительной или отрицательной оценки. Дополняя выявленные представления этим оттенком значения, можно сказать, что смерть понимается респондентами этой группы как воздействие сугубо внешних факторов, и допустимо условно обозначить третий фактор контрольной группы как «Фактор внешнего зла». Указание на то, что воздействие осуществляется из вне содержится в таких шкалах, как «слабый / сильный» (обратная), «твердый / мягкий», и «грубый / нежный».
Немаловажно, что понимание смерти как вредоносного внешнего воздействия отражено также в ряде ассоциаций представителей обеих групп испытуемых, выделенных в Дискурс Внешнего Зла. В экспериментальной группе этот дискурс составляет 5,3 % от всех приведенных ассоциаций, в контрольной — 2,4 %. Разница между группами в представлениях о внешнем источнике зла в данном контексте состоит в том, что сотрудники скорой медицинской помощи склонны конкретизировать указанные источники (автодорожные аварии; горячие точки, где задействованы сотрудники МВД и военнослужащие), тогда как представители прочих профессий демонстрируют абстрактные представления о смертоносном воздействии (война, катастрофа).
Четвертый фактор в обеих группах связан с переживанием эмоционального напряжения, о чем говорит наличие шкалы «напряженный / расслабленный» в этом факторе в обеих группах. Кроме нее, в четвертый фактор экспериментальной группы вошли две обратные шкалы: «черствый / чуткий» и «нелюдимый / общительный», обозначившие разницу семантических оттенков фактора в группах.
Поскольку в экспериментальной группе напряжение связано с тревогой, мы условно обозначили этот фактор как «Напряжение тревоги». В контрольной группе оно связано с дистанцированием от личности (шкалы «чужой / свой», «далекий / близкий», «закрытый / открытый») и пассивностью (шкала «пассивный / активный»). Четвертый фактор контрольной группы, таким образом, был условно назван «Напряжение отстраненности». Отстраненность от темы смерти более выражена в контрольной группе, поскольку среднее значение по шкале «далекий / близкий» в ней (3,2) значимо меньше соответствующего значения (4,6) в экспериментальной группе ^ = 3,4; р < 0,01). Подобное распределение оценок также может быть объяснено различным опытом непосредственных встреч со смертью в двух группах в силу направленности профессиональной деятельности. Вынужденные чаще видеть смерть медицинские работники не дистанцируются от нее, но прибегают к нейтральному оцениванию этого феномена, что подтверждается в нашем исследовании.
Кроме того, сопряжено с семантикой дистанцирования и стремление респондентов контрольной группы оценивать смерть как нечто пассивное. Можно предположить, что в данном случае респонденты оценивают смерть как состояние. Представители контрольной группы, напротив, склонны придавать этому стимулу значение активности, и можно предположить, что они оценивают смерть по этой шкале как воздействие. Различия по шкале «пассивный / активный» (среднее значение в экспериментальной группе — 4,7, в контрольной — 3,2), входящей в четвертый фактор контрольной группы значимы ^ = 3,6;р < 0,01).
Кроме того, отстраненность от темы смерти в контрольной группе проявляется в склонности респондентов указывать такие варианты, как «я не знаю», «я не думал об этом», «предпочитаю не думать об этом» в графах авторской анкеты, предусмотренных для индивидуальных вариантов ответа. В частности, респонденты контрольной группы указывают подобные варианты в 8, 9, 16 и 19-м наборах утверждений, связанных с определением уровня тревоги по поводу осознания своей смертности, а также с возможностью или невозможностью представить смерть в качестве некоего образа.
Косвенным указанием на отстраненность от темы смерти в контрольной группе может быть выраженная склонность респондентов указывать, что смерть в их представлении «вовсе не страшна» при выборе из 4-го набора утверждений авторской анкеты (ф* = 1,871;р < 0,05).
Пятый фактор в обеих группах не содержит общих шкал семантического дифференциала. В экспериментальной группе он представлен четырьмя шкалами, две из которых выражают неустойчивость, неясность («туманный / ясный» и «зыбкий / устойчивый»), что позволило нам условно обозначить его как «Фактор неустойчивости». Также достаточно большой удельный вес (-0,769) в этом факторе имеет обратная шкала «необычный / обычный». Это говорит о том, что смерть воспринимается медицинскими работниками одновременно как нечто обычное, но в то же время неустойчивое, неясное, непонятое. Аналогичная семантика прослеживается и в контрольной группе, но в шестом факторе, в котором указанные шкалы («зыбкий / устойчивый» и «туманный / ясный») дополняются третьей шкалой — «ложный / истинный», которая позволяет нам условно обозначить шестой фактор контрольной группы как «Неизвестность на грани ложности». Иными словами, смерть воспринимается немедицинскими работниками как нечто настолько неизвестное и непонятное, что можно усомниться в ее истинности (табл. 3).
Если говорить о шестом факторе экспериментальной группы, условно названном «Фактор бессмысленности», то можно отметить, что семантически он близок второму фактору контрольной группы, также указывающему на бессмысленность смерти. Но, если во втором факторе контрольной группы качество отсутствия смысла в смерти наделено строгой негативной оценочностью, то в шестом факторе экспериментальной группы оно связано со шкалами «чужой / свой», «далекий / близкий» и «несправедливый / справедливый», различия средних показателей по двум последним из которых значимы.
Указание на то, что в контрольной группе идея бессмысленности смерти представлена во втором факторе (более весомом), а в экспериментальной — в шестом (менее весо-
мом), важно для обозначения того, что понимание смерти как бессмысленного события слабо выражено в структуре представлений медицинских работников, тогда как это представление достаточно ярко выражено в структуре представлений немедицинских работников. Иными словами, сотрудники скорой медицинской помощи наделяют смерть тем или иным смыслом, что содержит в себе огромный потенциал совладания с экзистенциальной тревогой.
Возвращаясь к пятому фактору контрольной группы, следует сказать, что его составили 6 шкал семантического дифференциала, 2 из которых — обратные («временный / вечный» и «нереальный / реальный»). Наличие в этом факторе шкалы «нелюдимый / общительный» позволяет нам условно обозначить его как «Реальная угроза одиночества». Однако не было выявлено значимых различий при анализе выборов из 6, 14 и 20-го наборов утверждений авторской анкеты, связанных с определением источника страха смерти вообще, своей смерти и смерти близкого или родственника с точки зрения присутствия в качестве источника страха одиночества. При анализе выбранных утверждений из 24-го набора анкеты, связанного с определением, как страшнее человеку умирать: в одиночестве или в окружении людей, значимых различий между выборками не выявлено. Однако ни один представитель контрольной группы не указал, что человеку страшнее умирать в окружении людей, тогда как три человека из экспериментальной группы выбрали именно этот вариант. Слабая представленность компонента одиночества в структуре представлений о смерти определяет его включенность в последний фактор этой структуры в составе шкалы «нелюдимый / общительный».
В структуре ассоциативно связанных со смертью представлений Дискурс Одиночества также представлен небольшим количеством ассоциаций: 1,8 % ассоциаций в экспериментальной группе, 0,6 % — в контрольной.
Если далее говорить об источнике страха смерти, то можно отметить, что наибольшими различиями между группами обладает определение источника страха собственной смерти (табл. 4).
Таблица 3
Статистически значимые различия средних показателей респондентов по шкалам семантического дифференциала, вошедшим в «Фактор бессмысленности»
в структуре представлений о смерти
Шкалы Экспериментальная группа Контрольная группа t р <
Далекий / близкий 4,6 3,2 3,4 0,01
Несправедливый / справедливый 3,8 2,6 3,0 0,01
Таблица 4
Определение источника страха смерти в представлениях респондентов
Источник страха смерти составляющих экзистенциальной тревоги Экспериментальная группа, % Контрольная группа, % Ф* Р <
1. Смерть вообще
Конечность, обратимость 21,4 48,0 2,068 0,05
2. Собственная смерть
Неизвестность 24,1 7,1 1,838 0,05
Потеря рассудка 27,6 3,6 2,733 0,01
Конечность, обратимость 20,7 42,9 1,823 0,05
Так, медицинские работники склонны обозначать потерю рассудка и неизвестность в качестве этих источников. При оценке источников страха смерти в принципе (стимул смерть обезличен) представители контрольной группы склонны обозначать конечность, необратимость в качестве этого источника.
Основным результатом анализа данных семантического дифференциала по стимулу «смерть» стало получение двух 6-факторных моделей представлений о смерти — структура представлений респондентов экспериментальной группы и структура представлений респондентов контрольной.
Заключение
Если говорить о содержании представлений о смерти как таковом, то следует отметить, что различия между группами состоят не столько в представленности смысловых компонентов в их структуре, сколько в логике оценивания и понимания этого феномена.
Таким образом, мы можем заключить, что представления о смерти в обеих группах носят оттенок психологической защиты, ввиду того, что восприятие смерти в норме несет в себе наиболее яркое осознание угрозы небытия, описываемое как экзистенциальная тревога. Однако механизмы защиты в группах испытуемых различны. Если в контрольной группе они не выходят за пределы вытеснения и прагматичного оценивания, то в экспериментальной группе они приобретают созна-
тельную, активную направленность и тенденцию нейтрального безоценочного отношения. Можно сказать, что теоретически обоснованная идея о том, что «встреча со смертью» вызывает активность по поиску и формированию ценностно-смыслового отношения к значимым отношениям и явлениям жизни, находит свое практическое отражение в выявленной нами склонности медицинских работников воспринимать смерть как нечто истинное, объективно существующее и ввиду этого значимое, и, более того, подобная установка предопределяет их осознание смерти в семантике архетипи-ческого цикла «жизнь — смерть — жизнь», несущего в себе понятие о переходности и временности этого состояния как наиболее распространенного механизма совладания с экзистенциальной тревогой.
Библиографический список
1. Аврелий М. Наедине с собой: размышления /
пер. с древнегреч. под общ. ред. А. В. Добровольского; предисл. и примеч. Б. Б. Ло-бановского. — К.: Collegium Artium Ing.; Черкассы: Реал, 1993. — URL: http://psylib. org.ua/books/avrel01/txt01.htm (дата обращения: 05.07.2011).
2. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и
народная культура средневековья и ренессанса. — М.: Худож. лит., 1965. — 527 с.
3. Грановская Р. М. Психология веры. — СПб. :
Речь, 2004. — 576 с.
4. Египетская книга мертвых // Книги мертвых:
антология / сост., вступ. ст. И. Ю. Стогова. — СПб.: Амфора, 2001. — С. 11-50.
5. Исаев Д. С., Шерстнев К. В. Психология суи-
цидального поведения. — Самара: Самарский гос. ун-т, 2000. — 72 с. — URL: http://www.psycheya.ru/lib/suicid/suid_ogl. html (дата обращения: 12.08.2011).
6. ЛандсбергА., Файе Ч. Встречи с тем, что мы
называем смертью // Жизнь земная и последующая / сост. П. С. Гуревич, С. Я. Левит. — М.: Политиздат, 1991. — 415 с. — С. 79-206.
7. Моуди Р. Жизнь после жизни // Жизнь зем-
ная и последующая / сост. П. С. Гуревич, С. Я. Левит. — М.: Политиздат, 1991. — 415с. — С. 6-78
8. Мэй Р. Смысл тревоги / пер. М. И. Завалова,
А. Ю. Сибуриной. — М.: Класс, 2001. — URL: http://psylib.org.ua/books/meyro02/ index.htm (дата обращения: 23.07.2011).
9. Рассел Б. История западной философии. — Ростов н/Д.: Феникс, 2002. — 992 с.
10. Рейнгольд Дж. С. Мать, тревога и смерть:
комплекс трагической смерти / под науч. ред. В. М. Астапова; пер. В. М. Астапов, И. Метлицкая. — М.: Пер Сэ, 2004. — 384 с.
11. Тибетская книга мертвых // Книги мертвых:
антология / сост. и вступ. ст. И. Ю. Стогова. — СПб.: Амфора, 2001. — С. 71-164.
12. Уотсон Л. Ошибка Ромео // Жизнь земная и
последующая / сост. П. С. Гуревич, С. Я. Левит. — М.: Политиздат, 1991. — С. 207-375.
13. Человек: мыслители прошлого и настоящего
о его жизни, смерти и бессмертии: Древний мир — эпоха Просвещения / сост. П. С. Гуревич; отв. ред. И. Т. Фролов. — М.: Политиздат, 1991. — 464 с.
14. Шопенгауэр А. Смерть и ее отношениеи к не-
разрушимости жизни // Избр. произведения / А. Шопенгауэр; под ред. И. С. Нарского. — М.: Просвещение, 1992. — С. 81-132.
15. Эстес К. П. Бегущая с волками: женский ар-
хетип в мифах и сказаниях / пер. Т. Науменко. — К.: София; М.: Гелиос, 2002. — 496 с. — URL: http://psylib.org.ua/books/estes 0ЫМех.Ыт (дата обращения: 11.08.2011).
16. Ялом И. Вглядываясь в солнце: жизнь без
страха смерти / пер. с англ. А. Петренко. — М.: Эксмо, 2008. — 352 с.
17. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия /
пер. Т. С. Драбкиной. — М.: Класс, 1999. — 576 с.
