CC BY
42
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА_________________Сер. 2 2008 Вып. 1
АРХЕОЛОГИЯ И ЭТНОГРАФИЯ
Б. Е. Випер
ОПЫТ СОЦИОЛОГИИ ЭТНОЛОГИИ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Две книги побудили нас заняться темой социологии этнологии: «Феномен советской археологии» Л. С. Клейна1 и «Теории и теоретические группы в американской социологии» Н. Маллинза2. Клейн в своей работе выделил семь исследовательских направлений в советской археологии накануне распада СССР. Маллинз смог выделить в американской социологии пять существовавших на тот момент теоретических перспектив, или теоретических групп (футурологию, этнометодологию, новую причинную теорию, структурализм и радикально-критическую теорию), а также три направления, предшествовавшие им (стандартную американскую социологию, символический инте-ракционизм и теорию малых групп)3.
К мысли заняться изучением теории и теоретических групп в социологии Маллинз пришел в ходе исследований теоретических групп в естественных науках: «... мне было просто любопытно посмотреть, объяснит ли естественнонаучная модель социологические данные»4. Маллинз полагает, что теории—это «продукты (в любой форме, но обычно в письменной), которые пытаются анализировать и обобщать взаимодействие людей, используя набор концептов и/или переменных, чьи отношения управляются специфическими правилами построения теории». Здесь же, ссылаясь на Займена, он пишет, что теория—«это утверждение, которое является приемлемым общим принципом для какой-либо группы»5. Наконец, Маллинз заключает, что для целей его книги любой массив материала, который отвечает минимальным критериям для того, чтобы называться теорией и «который рассматривается в качестве теории какой-либо различимой группой в американской социологии, определяется как социологическая теория»6. Таким образом, теорией он считает любые аналитические и обобщающие построения, использующие концепты и переменные7. Соответственно, теоретической группой будет коллектив ученых, разделяющих основные положения конкретной теории.
В 1984 г. была опубликована статья антрополога Ш. Ортнер, в которой автор продемонстрировала наличие теоретических парадигм в англо-американской антропологии в 1950-1970-е гг. В 1950-е гг. в антропологии было три главных парадигмы: британский структурный функционализм (происходящий от А. Р. Рэдклиффа-Брауна и Бронислава Малиновского), американская культурная и психокультурная антропология (происходящая от Маргарет Мид, Рут Бенедикт и др.) и американская эволюционистская антропология (группирующаяся вокруг Лесли Уайта и Джулиана Стюарда и имеющая сильную аффилиацию с археологией)8. В 1960-е гг. под названием «символическая антропология» существовали два течения во главе с К. Гирцем и В. Тернером9. Одновременно с ними появились культурная экология, испытавшая влияние
© Б. Е. Винер, 2008
Л. Уайта, Д. и В. Гордона Чайлда, а также структурализм Леви-Стросса10. В 1970-е гг. появляются структурный марксизм и политическая экономия11.
Насколько нам известно, после Ортнер в англоязычной литературе не предпринимался анализ антропологических парадигм в 1980-2000 гг. Возможно, это обстоятельство не является случайным, а вызвано отсутствием ясно различимых теоретических подходов в англоязычной антропологии в настоящее время. Видимо, это справедливо и для современной российской этнологии. В данной статье мы пытаемся показать, что в современной петербургской этнологии12 (социально-культурной антропологии) нет достаточно ясной привязки исследователей к теоретическим группам, а одной из главных характеристик исследователя является не его теоретическая ориентация, а связь с той или иной предметной областью этнологии или смежных наук.
Представления российских этнологов о наличии исследовательских групп
в российской этнологии
Среди российских этнологов нет однозначного мнения о том, каким образом структурируется российская этнология в плане теоретических ориентаций ее представителей. А. К. Байбурин отмечает: «Этнографические сообщества Москвы и Петербурга тоже неоднородны. Здесь, помимо академических учреждений, находятся многочисленные музеи, кафедры в университетах и отраслевых институтах. Отсутствие активного дискуссионного поля (а где оно существует?) неизбежно приводит к образованию групп, общение между которыми поддерживается лишь спорадическими личными контактами»13. Что это за группы, Байбурин не поясняет, но важно, что, по его мнению, они в петербургской этнологии присутствуют.
С. В. Соколовский обращает внимание на то, что можно сгруппировать наших этнологов по изучаемым ими областям, или субдисциплинам: «Мне кажется, что наша этнография, или наше дисциплинарное сообщество распадается на ряд дисциплин или, лучше, на ряд групп людей, которые занимаются тем, что они любят. У нас есть этнография, представленная как „историческая44 дисциплина, т. е. все исследования так называемого этногенеза и этнической истории. Этим раньше многие занимались, и в принципе этот жанр не умер. Есть этнография, представленная как „социологическая" дисциплина, т. е. те, кто исследует сегментированный этнический рынок труда и т. п. (О. И. Шкаратан, Л. С. Перепелкин и др.).
„Экономическая46, или „экономико-социологическая44 этнография у нас тоже есть. Далее есть „культурологическая44 дисциплина, в плане исследований фольклора, где можно выделить целое направление „семиотики этнической культуры и исследований фольклора44. „Социологическая44 ветвь этнографии, кстати, тесно смыкается с „политологией44 и, надо сказать, почти уже сама стала „политологией44 (более или менее сфокусированной на межэтнических отношениях). Плюс у нас еще есть „географическая44 дисциплина, имеющая дело с „экологией этнических сообществ44 (В. В. Степанов, А. А. Сусоколов, А.Н. Ямсков)»14.
В то же время Соколовский полагает, что в российской этнологии существуют и группы, членов которых объединяют общие теоретические воззрения. В связи с этим он приводит в пример школу, которую называет культурной семиотикой: «Лотман и его тартуские последователи; некоторые ученые в Ленинграде, как Байбурин, например»15. Несколько иную позицию занимает А. А. Никишенков: «Я хочу сказать, что течения у нас есть всякие, однако всем им присущи одинаковые характерные черты: они все представлены одним человеком, двумя, тремя людьми. Они возникали не естественно из процесса познания, а как бы „вдогонку44, имея, во-первых, уже некий архетип
на Западе, а, во-вторых, какого-то энтузиаста у нас. Наконец, они определяются в нынешнем своем состоянии, организационными рамками сектора, отдела или лаборатории, с одной стороны, и формальной предметностью, с другой»16.
Начиная данное исследование, мы выдвинули гипотезу, что большинство опрошенных нами петербургских этнологов будут относить себя к той или иной теоретической группе, что эту группу они будут называть школой, направлением традицией и т. п.
Методы исследования
К сожалению, Клейн не описывает, на основании каких критериев он выделяет исследовательские направления в археологии. Маллинз для выделения теоретических перспектив, или теоретических групп, использовал работы американских социологов, справочники Американской социологической ассоциации. Существенную помощь в определении этих групп сыграли сведения о соавторстве публикаций, о том, кто чьим учеником является и т. п.17 К сожалению, методы Маллинза в наших условиях неприменимы. Это связано, прежде всего, с тем, что отсутствуют справочники о членах этнологического сообщества в Петербурге и в России в целом.
С целью получения ответа на вопрос о существовании теоретических групп в петербургской социологии в ноябре 2006— апреле 2007 г. мы взяли серию полуформали-зованных интервью у ряда петербургских этнологов. Всего были опрошены 32 информанта из различных научных и образовательных учреждений в Санкт-Петербурге. Список информантов представлен в Приложении. Выборка является невероятностной. По своему принципу она близка к теоретической выборке, идея которой разрабатывается специалистами в области обоснованной теории18. Читателю следует иметь в виду, что благодаря характеру выборки все обобщения в статье носят весьма условный характер. Мы старались, чтобы в выборке было представлено все разнообразие специалистов из основных этнологических учреждений и подразделений Санкт-Петербурга.
Опросный лист для исследования составлялся с учетом метода сбора информации Маллинза, который обращал внимание на то, кто чей студент, кто чей коллега, кто с кем проводил совместные исследования и т. п.19 Данные интервью, когда это было возможно, сопоставлялись с публикациями интервьюируемых этнологов.
Результаты
По учреждениям информанты распределились следующим образом: сотрудников Музея антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН (Далее—МАЭ) 12, Российского этнографического музея (Далее—РЭМ) 7, кафедры этнографии и антропологии СПбГУ 2, кафедры культурной антропологии и этносоциологии СПбГУ 3, Центра независимых социологических исследований (Далее—ЦНСИ) 2, кафедры этнокультурологии Института народов Севера Российского государственного педагогического университета имени Герцена 1, Института русской литературы 1, Ленинградского областного государственного университета 1, сотрудников и аспирантов Европейского Университета в Санкт-Петербурге З20. Докторов наук в выборке 8, кандидатов наук 18, магистров 3 и не имеют научной степени 2 человека. Этнографическое образование получили 9 человек, археологическое—4, другое историческое образование—1, филологическое—3, социологическое—2, востоковедное—5, и у 7 человек иной вид образования. Большинство попавших в выборку преподают в вузах. Из них 7 человек работают на полную ставку, а 12—полуставочники и почасовики.
Области исследовательской специализации
Вопрос об областях специализации исследователей формулировался следующим образом: «В каких областях своей дисциплины (или нескольких дисциплин) Вы специализируетесь?» Полученные ответы представлены в табл. 1.
Таблица 1
Распределение исследователей по областям специализации’"
Области специализации Исследователи
Антропология профессий Тавровский
Идентичность Галеткина
Историческая антропология Панченко
Историческая этнография (в том числе этногенез и этническая история) В. Дмитриев, С. Дмитриев, Дьяченко, Евстигнеев, Козьмин, Павлинская, Сем
История этнографии С. Дмитриев, Кисляков
Культура, история культуры Лысенко
Лингвистика Выдрин
Методы Воронков
Мифология, духовная культура Островский, Сем
Музееведение Арсеньев, Баранов, В, Дмитриев, С. Дмитриев, Кисляков, Корсун, Лысенко, Островский, Родионов, Сем
Проблемы преподавания этнологии Набок
Расизм Карпенко
Религиоведение и антропология религии Островский, Панченко, Родионов, Штырков
Семиотика Баранов, Кушкова, Мазалова
Социальная история Верняев
Социальная структура и институты Маретина, Ботяков
Социолингвистика Тавровский
Традиционные представления Мазалова
Фольклористика Львов, Мазалова, Панченко
Экономическая антропология Арсеньев, Верняев, Снисаренко
Этничность (теоретические аспекты) Карпенко
Этногеография Клоков, Котин
Этнодемография Котин
Этносоциология Сикевич, Снисаренко
Этноэкология Клоков, Козьмин
Юридическая антропология Кушкова
* Исследователи, указавшие несколько областей специализации, отмечены в нескольких строках таблицы.
Выделение исследовательских областей оказалось нелегкой задачей. В ряде случаев приходилось включать мелкие категории в более крупные. Так, например, В. А. Дмитриев указал, что занимается народной метрологией. Эту категорию я включил в историческую
этнографию, поскольку наряду с этнической историей она занимается изучением развития явлений культуры. В таблице есть строка «Семиотика». Однако семиотика может рассматриваться не только как область этнологии, но и в качестве исследовательского подхода. Такие же замечания можно сделать и по отношению к некоторым другим выделенным областям исследований.
Большинство информантов при перечислении областей своей специализации в первую очередь указывают изучаемый регион. Например, М. А. Родионов так перечисляет области специализации: этнография арабского мира, сравнительное религиоведение Ближнего Востока, «частично музееведение». Однако в таблицу региональную специализацию исследователей я не включаю, т. к. она коррелирует со структурой внутренней организации по отделам в МАЭ и РЭМе: большинство сотрудников этих учреждений закреплены за тем или иным региональным отделом21.
На музееведение как область своих занятий указали почти треть информантов. Вероятно, такое внимание к музееведению является особенностью именно Санкт-Петербурга, где находится два крупнейших в современном мире этнографических музея. Второе по популярности место занимает историческая этнография. Следует иметь в виду, что если бы выборка в данном исследовании была репрезентативной, то доля занимающихся исторической этнографией была бы гораздо большей. Говоря о российской этнологии в целом, В. А. Тишков отмечает: «По поводу иерархии исследовательских областей в общем пространстве этнографии/этнологии/антропологии как дисциплины можно сказать, что на первом месте была и остается историческая этнография групп...»22.
Теоретические ориентации
Главными в выявлении теоретических ориентаций исследователей были вопросы «Относите ли Вы себя к какой-либо научной школе, группе, подходу, направлению, традиции?» и «Опираетесь ли Вы в своей исследовательской деятельности на работы каких-либо отечественных и зарубежных теоретиков?» Однако ни эти вопросы, ни сопоставление их с публикациями информантов не позволяют идентифицировать каждого информанта с той или иной теоретической группой.
Значительная группа этнологов (С. В. Дмитриев, В. И. Дьяченко, В.Н. Кисляков, И. Ю. Котин, С. А. Маретина) однозначно отрицает свою связь с какими-либо школами и не опирается на работы известных теоретиков-этнологов и антропологов. В. И. Дьяченко считает себя просто полевиком. С. А. Маретина отмечает, что в русской индологии школ нет. И. И. Верняев так отвечает на вопрос о теоретических группах: «Ну, нельзя сказать, что я к какой-то определенной группе себя отношу, хотя какие-то взгляды такие общего плана, теоретического, в общем-то, есть. Я считаю, что есть. Другое дело, что наше как бы пространство особо не оформлено в виде школ. Оно немножко рыхлое». М. А. Родионов полагает, что «в советское время школ не могло быть, потому что с самого начала коммунисты начали уничтожать учеников, не трогая учителей. Вот академик Алексеев, Китай—все вокруг полегли, он вот так стоит недовырублен-ный. Крачковский. Об этом несправедливо и резко писал Шумовский, что у него не было учеников. И ученики Крачковского обижаются на это. И где-то есть в этом правда». Что касается ссылок на теоретиков, М. А. Родионов говорит: «Мне кажется, что опираются на теоретиков люди, неуверенные в себе или пишущие какую-то квалификационную работу, особенно кандидатскую. И потом, мне интереснее материал полевой. Я стараюсь не использовать—но это невозможно этого не делать, конечно—не пользоваться материалом из вторых, из третьих рук. Мало ли что. А лучше уж самому сделать ошибку, чем повторить чужую».
В. Ф. Выдрин замечает: «Ну, вот поскольку у нас идет постоянно такой, некоторые люди очень любят заниматься определением, классификацией всех по школам, то у меня некоторая (), мне уже не очень хочется этим заниматься и себя классифицировать. Конечно, если захотеть, то можно себя к чему-то в этом плане отнести. Ну, я эксплицитно — честно говоря, лень это формулировать—ну, естественно, методологические подходы, наработки чьи-то, чье-то влияние испытал и это использую. Но формулировать лень, если угодно». А. А. Панченко критически относится к существованию теоретических групп: «Я бы как-то это формализовать не хотел. И вообще я не очень люблю идею научных школ, потому что, ну, те крупные научные школы, которые мне удалось так или иначе профессионально наблюдать, они, ну, в каком-то смысле очень часто скатываются к тиражированию одних и тех же текстов, там, с разными вариациями. И понятно, так сказать, что какое-то направление нужно, и для многих людей, и руководство научное очень важно, там. У некоторых такая, научная харизма. Вот. Но при этом мне, кажется, излишняя формализация этого дела только мешает»23.
Наконец, Н. Г. Галеткина очень эмоционально высказывается по этому поводу: «я как-то всегда боюсь вот этого ограничения и определения вот этих границ, что вот да, я конструктивист — да? — а я вот такой-то такой-то. Потому что мне кажется это, ну, не знаю, как бы человека тоже ограничивает. Вот он у себя как бы флаг такой держит в руке и говорит: „Я такой-то такой-то, я сейчас буду делать то-то то-то А я не уверена, что мой материал будет помещаться вот прямо вот строго в эту рамку. То есть, если так смотреть, то да, мне, конечно, близки не примордиальные позиции, а конструктивистские, но я тоже не уверена, что конструктивизм—это вот единственная такая вот...».
Однозначно с Ленинградской школой африканистики связывает себя В. Р. Арсеньев24. Петербургский африканист Следзевский считает особенностью этой школы прочную опору на этнографические и социолингвистические данные, что отличало ее от московской школы, которая пыталась вписать историю Африки в рамки формационного подхода. Но, по мнению Следзевского, к 1990-м гг. оба эти подхода сблизились25.
Несколько информантов связывают себя с семиотическим направлением. О. В. Лысенко использует для этого категоризацию себя другими коллегами: «как бы самая большая наша проблема современная, вот, с моей точки зрения, это отсутствие школ, конечно. Отсутствие школ как таковых, на самом деле. Ну, скажем, конечно, мы можем выделить московскую школу лингвистическую, наверно. Вот всегда, нас всегда выделяли как петербургскую. Вот сколько раз я ни выступал в Москве на Конгрессе, на конференциях, вот, скажем, например, там, у Марины, у Громыко, например, на конференции. Да. Все мои доклады всегда говорились, что вот это петербургская школа этносемиотическая, и что их сразу за версту видно, что они пользуются О-В общем, так в плане критики». Н. Е. Мазалова рассказывает, что в прошлом ее упрекали за приверженность структурно-семантическому направлению. В теоретическом плане она продолжает ориентироваться на работы В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова26. Д. А. Баранов отождествляет себя с этносемиотикой лишь частично: «у меня, может быть, что-то в семиотических как бы—да? — традициях выдержано. Но я не считаю себя семиотиком, потому что для этого нужно иметь, наверно, все-таки больше лингвистическое образование». Наконец, для С. А. Штыркова «несомненно, что то, что я делаю, это некая рефлексия, может быть, отрицание, может быть, и как бы развитие, как мне кажется, довольно громко звучит, того, что сделали, ну, все наши семиотики. Просто сейчас же, как вы знаете, ну, во всяком случае, для многих моих
и сверстников, и людей, которые помоложе, может быть, и постарше происходит ну такая депровинциализация антропологии. Вот. И в чем-то я в своих рассуждениях, скажем так, поструктуралист, в чем-то неомарксист. Ну как-то так. Я как-то об этом особо не думаю».
Несколько человек связывают себя с примордиализмом (Ю. М. Ботяков, Ю. А. Евстигнеев и И. Л. Набок). Ю. М. Ботяков пояснил, что примордиалист он «по своему воспитанию в этнографии», т. е. в соответствии с тем, как преподавались этнологические дисциплины на кафедре этнографии и антропологии СПбГУ. Каких-то аргументов в пользу примордиализма эти информанты не приводят.
Жесткими оппонентами примордиалистов выступают конструктивисты, представителями которых являются сотрудники Центра независимых социологических исследований В. М. Воронков и О. В. Карпенко. Среди теоретиков, на которых они опираются, В. М. Воронков называет В. А. Тишкова и московского философа В. С. Малахова, а О. В. Карпенко — Бергера и Лукмана, Шюца, Фуко. В работах Воронкова и Карпенко активно используется идея «конструирования» этнических общностей27.
A. Б. Островский в течение многих лет работает над применением теории Леви-Стросса в изучении мышления различных этнических групп. Соответственно, в интервью он ссылается на работы этого французского теоретика, а также на труды отечественного психолога Л. С. Выготского. В своей книге о верованиях нивхов А. Б. Островский указывает, что опирается на работы «в первую очередь историка религии М. Элиаде, этнолога-религиоведа В. Тернера и результаты анализа мифов и первобытного мышления у К. Леви-Строса, а также опираясь на подход к психологии мышления, разработанный российским ученым Л. С. Выготским»28. Что касается К. Леви-Строса, то А. Б. Островский посвятил его творчеству отдельную книгу29. В качестве сторонницы теорий С. М. Широкогорова и Л. Н. Гумилева позиционирует себя Л. Р. Павлинская, изучающая этногенез и этническую историю бурят. Помимо прямых отсылок на теорию Гумилева30, она использует такие термины из его учения, как кормящий ландшафт, пассионарность, надлом этноса и др.
С. Б. Клоков скептически относится к возможности использования идей Л. Н. Гумилева без их серьезной переработки. У Гумилева он берет идею кормящего ландшафта и взаимоотношения этноса с ландшафтом, идею этноценоза как единства человека с природой. Но такое единство не всегда существует. «Сейчас скорее природа становится частью общества, а не общество частью природы». Экологи обычно говорят, что человек:—часть природы. Но на самом деле человек выступает в качестве «драйвера»31. Не природа его ведет. Он разумен и является активной силой. Марксизм прав, критикуя географический детерминизм, т. к. человек не часть природы. Он больше, чем часть природы. У Гумилева есть попытка подойти к этому положению. Очевидно, что пассионарность существует: разные группы людей, разные этносы имеют разный энергетический заряд. «Но попытка объяснить это через генетическую наследуемость, да еще пассионарный толчок от каких-то космических факторов—это как-то достаточно необоснованно». Клоков полагает, что наблюдения не подтверждают циклы, описанные Гумилевым. Движение от высокого уровня пассионарности к низкому можно пронаблюдать на истории советского государства в течение двух-трех поколений, что противоречит идее Гумилева о длительных циклах этногенеза.
B. А. Козьмин считает историческую этнографию не только областью исследований, но и теоретическим подходом: «Ну, вот здесь опять же, я, вот, писал историю кафедры, когда я просто обращался к проблеме изменения научного поля, оно, в общем, остается стабильным со времен Рудольфа Фердинандовича32. Это историческая
этнография. Вот, в данном случае речь идет, то есть о исторической этнографии. Разные есть понимания этого сюжета. Речь идет об истории формирования культурных особенностей народов мира. Вот это основная установка. Речь обязательно идет о динамике исторической. Поэтому Рудольф Фердинандович, который исповедовал вот этот комплексный подход использования источников своей этногенети-ки33—да? И это то же самое как бы внедрялось в научный план кафедры. Ну, там что менялось, может быть, экология, там, скажем, народов Севера. Такая тема в любом случае доисторическая, там, работы. Все учителя, Дмитрий Глебыч, Александр Вильямович34, Рудольф Фердинандович, они все занимались этногенетикой. Двое из них археологи, один востоковед. То есть там где-то языка больше, где-то больше археологии. Но в любом случае это комплексный подход. История формирования культуры. Культурогенез—вот так это более широко. Поэтому речь идет об исторической этнографии вот в этом смысле только»35. В рассмотрении проблем культуроге-неза и изменений элементов культуры этносов В. А. Козьмин опирается на работы философов М. С. Кагана и Ю.И. Мкртумяна36.
А. Н. Кушкова в качестве своих теоретических предпочтений называет интерпретативную этнографию, а А. В. Тавровский—интерпретативную антропологию. Они оба видят в числе своих любимых авторов К. Гирца. Этносоциолог 3. В. Сикевич считает себя ученицей исследователя социологии молодежи В. Т. Лисовского и относит себя к школе социолога В. А. Ядова.
Проблема теоретических ориентаций связана с вопросом о том, может ли исследователь указать на людей, которых он считает своими учителями. 9 человек считают, что учителя у них были и в студенческое время и в первые годы самостоятельной работы или учебы в аспирантуре. Еще по 8 человек отмечают наличие у них учителей либо в студенческие годы, либо в первое время после окончания вуза. Четверо затрудняются назвать кого-либо своим учителем. М. А. Родионов поясняет: «Было много людей, которые вызывали у меня симпатию, любопытство, интерес. Но человека одного, под влиянием которого я сформировался, я не вижу. Огромную роль сыграл Крачковский, которого я никогда, естественно, не знал. Что мне повезло, может быть, в жизни, многие книги вовремя приходили ко мне».
Некоторые характеристики инфраструктуры научной жизни
В ходе интервьюирования информантам задавались также вопросы, позволяющие выяснить, насколько удачно им удается вписаться в различные инфраструктурные обстоятельства, которые могут способствовать их исследовательской работе. К ним относятся чтение специальных журналов, участие в научных семинарах и профессиональных научных организациях, получение индивидуальных и коллективных грантов.
22 информанта указали на то, что регулярно следят за «Этнографическим обозрением». 21 человек систематически просматривает другие русские научные журналы. За западными периодическими изданиями постоянно следят 15 информантов. Вообще не следят за журналами 3.
Принято считать, что участие в научных семинарах и профессиональных научных организациях способствует решению проблем, стоящих перед учеными. Поэтому можно было бы предположить, что они стремятся участвовать в таких семинарах и вступать в профессиональные организации. Исследование обнаружило иную ситуацию.
16 информантов вообще в настоящее время не посещают никакие научные семинары. 4 бывают на них, но редко. Регулярно такие мероприятия посещают 8 человек. Особенно часто посещает семинары В. Ф. Выдрин, который ведет семинар по языкам
манде на восточном факультете СПбГУ, а на филологическом факультете еженедельно посещает калмыцкий семинар и семинар по синтаксису. На мою реплику: «Ты пожалуй из всех, с кем я имел дело—человек даже больше двадцати я опросил—ты вот первый так вот активно семинаристской этой деятельностью» В. Ф. Выдрин отвечает так: «Ну, тут, в общем, мне необходимо, потому что, ну, такая линия у нас, что мы очень активно с молодежью стараемся работать, их наблюдать. То есть это даже отчасти, там, для того, чтобы быть в курсе научной жизни, а отчасти для того, чтобы студентов смотреть».
В. Р. Арсеньев с 1998 г. ведет семинар в созданном им Учебно-теоретическом объединении на базе журнала «Манифестация»: «Тематика его, значит,—методология общественных наук и конкретные проблемы изучения архаических обществ, а также обществ Востока, включая, ну, в общем, все аспекты, можно сказать. От производственной и даже демографической проблематики и кончая геополитическими и конкретно политическими проблемами сегодняшних отношений».
Не лучше обстоят дела с членством в профессиональных научных организациях. 21 человек не состоит ни в одной из них. 4 в свое время вступили в Русское географическое общество, 1 — в организацию востоковедов в Петербурге, 4 — в Санкт-петербургскую ассоциацию социологов, еще 3 — в другие российские организации и 3 являются членами иностранных профессиональных организаций. Почти все, кто состоит или состоял в этих организациях, с сожалением отмечают, что не видят пользы от них. С. В. Дмитриев свое вступление в Санкт-петербургский союз ученых объяснил возможностью получения гранта через посредство этой организации. Но после получения гранта его отношения с Союзом ученых сошли на нет.
Что касается грантов, то как коллективные, так и индивидуальные гранты получали 9 информантов. 10 человек получали только коллективные гранты и 6—только индивидуальные гранты. Многие высказывали сожаление в связи с прекращением предоставления индивидуальных грантов Сороса и Макартуров.
Заключение
Выдвинутая в начале исследования гипотеза о том, что большинство петербургских этнологов относит себя к той или иной теоретической группе, не получила подтверждения. Наиболее отчетливо идентифицируются в теоретическом плане информанты, относящие себя к семиотике (Д. А. Баранов, О. В. Лысенко, Н. Е. Мазалова, С. А. Штырков). Эти информанты в ходе беседы называли теоретиков-семиотиков, упоминали имена московских коллег, рассказывали о деталях своего подхода.
В. М. Воронков и О. В. Карпенко, называющие себя конструктивистами, указывали на теоретиков конструктивистской парадигмы. Те, кто называет себя примор-диалистами (Ю. М. Ботяков, Ю. А. Евстигнеев, И. Л. Набок), просто говорили, что убеждены в существовании этносов. Остальные информанты предпочитали идентифицировать себя с областью своих исследований, а не с какой-то конкретной теоретической концепцией.
Впрочем, в настоящий момент, по-видимому, такое отсутствие привлекательных теоретических ядер в пространстве этнологии характерно не только для петербургской социологии. В недавно опубликованном тексте американский социокультурный антрополог констатирует: «В целом можно отметить, что текущий момент в США опять характеризуется появлением интереса к теоретическим макронарративам и крупным объяснительным схемам в сфере наук о человеке, но, за исключением той же
эволюционной психологии, выделить какие-либо другие схемы, приближающиеся по значению к структурализму, марксизму или, скажем, парсоновской социологической теории в прошлом, пока что трудно»37.
Однако вряд ли можно полагать, что в настоящее время вся этнологическая наука насквозь нетеоретична. Даже когда этнологи говорят, что не используют теорий, следует иметь в виду высказывание X. Ф. Уолкотта: «Несмотря на то насколько удовлетворительным с научной точки зрения может казаться доказательство чистоты наших усилий по описанию, мы должны признать, что описательные данные всегда „теоретически нагружены14. Я использую [термин] теория со строчной буквы „т44, а не с заглавной „Т“ [как] в Большой Теории (Grand Theory)38». Возможно, на отрицание своей связи с теорией отечественные исследователи ссылаются благодаря специфическому пониманию ими самого термина «теория»: «Под теорией у нас, как правило, понимались не столько выявление и изучение каких-либо закономерностей или причинно-следственных связей, не столько объяснение процессов, сколько создание классификаций, терминологические изыскания и сводки данных, преподнесенные нередко в эволюционистской упаковке...»39.
Между тем некоторые высказывания в работах «нетеоретиков» позволяют обнаружить связь этих исследователей с теорией этноса. Так В. И. Дьяченко использует термин этнос: «Менее, чем за столетие долганы из одного из подразделений тунгусов стали самостоятельным этносом, молодым и активным, который создал своеобразную и неповторимую культуру на Крайнем Севере Центральной Сибири и распространил свое влияние на огромной территории от Енисея на западе до р. Анабар в Якутии»40, а также подчеркивает момент формирования долганского этнического самосознания41. Как хорошо известно, этническое самосознание выступает в качестве центрального элемента этноса в теории Ю. В. Бромлея и его коллег.
Влияние этой же теории можно проследить в работе М. А. Родионова о ливанских маронитах, в которой он определяет их в качестве этноконфессиональной группы в составе арабского этноса42, ссылаясь на совместную статью С. И. Брука, Н. Н. Чебок-сарова и Я. В. Чеснова43. В свою очередь, двое из трех авторов концепции этноконфессиональной группы (С. И. Брук и Н. Н. Чебоксаров) в значительной степени повлияли на формирование теории этноса.
Приложение Список информантов44
1. Арсеньев Владимир Романович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра политической и социальной антропологии МАЭ РАН.
2. Баранов Дмитрий Александрович, кандидат исторических наук, заведующий отделом этнографии русского народа РЭМ.
3. Ботяков Юрий Михайлович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела этнографии Кавказа МАЭ.
4. Верняев Игорь Иванович, кандидат исторических наук, доцент кафедры этнографии и антропологии исторического факультета СПбГУ.
5. Воронков Виктор Михайлович, директор Центра независимых социологических исследований.
6. Выдрин Валентин Феодосиевич, доктор филологических наук, заведующий отделом этнографии народов Африки МАЭ.
7. Галеткина Наталья Геннадьевна, магистр Европейского Университета, аспирант факультета этнологии Европейского университета в Санкт-Петербурге.
8. Дмитриев Владимир Александрович, кандидат исторических наук, главный научный сотрудник отдела современной этнографии, межнациональных отношений и этнографического музееведения РЭМ.
9. Дмитриев Сергей Васильевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела народов Средней Азии, Казахстана, Кавказа и Крыма РЭМ.
10. Дьяченко Владимир Иванович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела этнографии Сибири МАЭ РАН.
11. Евстигнеев Юрий Андреевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры культурной антропологии и этносоциологии факультета социологии СПбГУ.
12. Карпенко Оксана Владиславовна, магистр Европейского Университета, заместитель директора Центра независимых социологических исследований.
13. Кисляков Владимир Николаевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела Восточной и Юго-Восточной Азии МАЭ РАН.
14. Клоков Константин Борисович, доктор географических наук, заведующий лабораторией географии общества и региональной политики НИИ Географии СПбГУ.
15. Козьмин Валериан Александрович, кандидат исторических наук, заведующий кафедрой этнографии и антропологии исторического факультета СПбГУ.
16. Корсун Сергей Александрович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела этнографии народов Америки МАЭ РАН.
17. Котин Игорь Юрьевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела народов Южной и Юго-Западной Азии МАЭ.
18. Кушкова Анна Николаевна, кандидат исторических наук, ассоциированный научный сотрудник Европейского Университета в Санкт-Петербурге.
19. Лысенко Олег Викторович, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела Белоруссии, Украины, Молдавии РЭМ.
20. Львов Александр Леонидович, магистр Европейского Университета, куратор образовательной программы Межфакультетского центра «Петербургская иудаика» при Европейском Университете в Санкт-Петербурге.
21. Мазалова Наталья Евгеньевна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела этнографии восточных славян и народов европейской России
22. Маретина София Александровна, доктор исторических наук, главный научный сотрудник отдела Южной и Юго-Западной Азии МАЭ.
23. Островский Александр Борисович, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела этнографии русского народа МАЭ РАН.
24. Набок Игорь Леонтьевич, доктор философских наук, заведующий кафедрой этнокультурологии Института народов Севера Российского государственного педагогического университета им. Герцена.
25. Панченко Александр Александрович, доктор филологических наук, руководитель группы теоретико-литературных и междисциплинарных исследований отдела русской литературы нового времени ИРЛИ.
26. Павлинская Лариса Романовна, кандидат исторических наук, заведующий отделом народов Сибири МАЭ.
27. Родионов Михаил Анатольевич, доктор исторических наук, заведующий отделом Южной и Юго-Западной Азии МАЭ.
28. Сем Татьяна Юрьевна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела этнографии народов Сибири и Дальнего Востока РЭМ.
29. Сикевич Зинаида Васильевна, доктор социологических наук, профессор кафедры культурной антропологии и этносоциологии факультета социологии СПбГУ.
30. Снисаренко Анатолий Николаевич, кандидат социологических наук, доцент факультета экономики инвестиций Ленинградского областного государственного университета.
31. Тавровский Александр Владимирович, ассистент кафедры культурной антропологии и этносоциологии факультета социологии СПбГУ.
32. Штырков Сергей Анатольевич, кандидат исторических наук, младший научный сотрудник отдела этнографии народов Кавказа МАЭ РАН.
1 Клейн JI. С. Феномен советской археологии. СПб., 1993.
2 Mullins N. С. Theory and theory groups in contemporary American sociology. New York, 1973.
3 Ibid. P. 13.
4 Ibid. P. VII.
5 Ibid. P. 5.
6 Ibid.
7 Концепт, согласно Маллинзу, состоит «из (1) идеи (например, разделение людей на основе расы) и (2) слова ассоциируемого с этой идеей (например, сегрегация)» (Ibid. Р. 4). Переменная «описывает ситуацию и часто является компактным резюме в форме числа, выбранного из набора чисел (например, одна оценка из всех оценок за [учебный] курс) или слово, выбранное из набора слов (например, „сердечный*1 из набора „сердечный", „приятный", „корректный", „прохладный" и „враждебный" при описании дипломатической встречи)» (Ibid.).
8 Ortner S. В. Theory in anthropology since the sixties // Culture/Power/History: A Reader in Contemporary Social History/Ed. by N. B. Dirks, G. Eley, S. B. Ortner. Princeton, NJ, 1994. P. 373-374.
9 Ibid. P. 374.
10 Ibid. P. 377-379.
11 Ibid. P. 383-388.
12 Словом «этнология» в данной работе для краткости обозначена область исследований как
тех, кто называет себя этнологами, так и тех исследователей, которые предпочитают называть себя
социо-кулыурными антропологами, а также представителей некоторых смежных областей, например, этносоциологии.
13 Байбурин А. От редактора//Антропологический форум, 2005. Специальный выпуск. С. 211.
14 Размышления о судьбах науки // Этнографическое обозрение. 1996. № 5. С. 4.
15 Там же. С. 13.
16 Там же. С. 18.
17 Mullins N.C. Theory... P. 316-320.
18 Страус А., Корбин Д. Основы качественного исследования: обоснованная теория, процедуры и техники. М., 2001. С. 146-160.
19 Mullins N. С. The development of specialties in social science: the case of ethnomethodolo-gy// Science Studies. 1973. Vol. 3. № 3. P. 246.
20 Список информантов дан в Приложении к данной статье.
21 А. Аппардураи прослеживает корреляцию между географическим районом специализации антропологов и их предпочитаемыми теоретическими ориентациями (Appadurai А. Theory in anthropology: center and periphery // Comparative studies in society and history. 1986. Vol. 28. № 2. P. 356-361). Однако в нашем исследовании в целом такая корреляция не выявлена.
22 Тишков В. А. Об антропологии как дисциплине в российской традиции // Этнографическое обозрение. 2005. № 2. С. 7.
23 Сам А. А. Панченко в своем методе сочетает функциональный и структурно-типологический анализ, принципы синхронного подхода русских исследователей Д. К. Зеленина и П. Г. Богатырева и другие подходы (Панченко А. А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998. С. 25-35; Он же. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. М., 2002. С. 10).
24 Дискуссию об этой школе см. в журнале: Манифестация. 2003. № 4. Характерной чертой этого течения в африканистике является использование наработок марксистской теории. См., например: Арсеньев В. Р. Бамбара: люди в переходной экономике. Очерк традиционной организации хозяйственной деятельности. СПб.: [Б. м.], 1997. С. 19-36. Н. М. Гиренко часто в беседах со студентами и коллегами называл себя в теоретическом отношении марксистом.
25 Следзевский И. В. Ускользающий объект исследования: познавательный кризис в африканистике?//Манифестация. 2003. № 4. С. 11.
26 В монографии Н. Е. Мазаловой (Состав человеческий: Человек в традиционных соматических представлениях русских. СПб., 2001) присутствуют ссылки на В. Я. Проппа и Я. В. Чеснова. Этих авторов С. В. Соколовский однозначно связывает с петербургской семиотической, или символической антропологией и ее московским аналогом (Соколовский С. В. Стигматы архаизации: анализ праздника и анализ текста // Этнографическое обозрение. 2002. № 2. С. 50).
27 См., например: Воронков В., Освальд И. Введение. Постсоветские этничности // Конструирование этничности: Этнические общины Санкт-Петербурга. СПб., 1998. С. 14; Карпенко О. Быть «национальным»: страх потерять и страх потеряться. На примере татар Санкт-Петербурга//Там же. С. 37-96.
28 Островский А. Б. Мифология и верования нивхов. СПб., 1997. С. 264.
29 Островский А. Б. Парадигма мифологического мышления: очерк вклада К. Леви-Стросса.
СПб., 2004.
30 ПавлинскаяЛ.Р. Народы Сибири в составе Государства Российского (очерки этнической истории), СПб., 1999. С. 177.
31 Этим термином С. Б. Клоков обозначает активное, ведущее начало, воплощенное в человеке.
32 Имеется в виду создатель современной кафедры этнографии и антропологии в Санкт-
Петербургском (Ленинградском) университете Р. Ф. Итс.
33 В. А. Козьмин для краткости называет этногенетикой изучение этногенеза и этнической истории.
34 Имеются в виду бывшие преподаватели кафедры Д. Г. Савинов и А. В. Гадло.
35 Методологические ориентации исторической этнографии, пожалуй, лучше всего изложены в статье: Итс Р. Ф. Этногенетические исследования (О значении различных источников в рамках комплексного подхода)//Расы и народы. 1987. Вып. 17. С. 11-28.
36 Каган М. С. Системный подход и гуманитарное знание. Л., 1991; МкртумянЮ.И. Выражение специфики этнической культуры в ее различных компонентах // Методологические проблемы исследования этнических культур: Материалы симпозиума. Ереван, 1978. С. 42-46.
37 Маркус Д. О социокультурной антропологии США, ее проблемах и перспективах//Этнографическое обозрение. 2005. № 2. С. 47-48.
38 Термином «Большая Теория» (Grand Theory) в англоязычной литературе принято называть масштабные теоретические построения, такие как теории К. Маркса и Т. Парсонса.
39 Шнирельман В. А. Наука в условиях тоталитаризма//Этнографическое обозрение. 1992. № 5. С. 13.
40 Дьяченко В. И. Охотники высоких широт: долганы и северные якуты. СПб., 2005. С. 63.
41 Там же. 62.
42 Родионов М. А. Марониты. Из этноконфессиональной истории Восточного Средиземноморья. М., 1982. С. 6.
43 Брук С. И., Чебоксаров Н.Н., ЧесновЯ.В. Проблемы этнического развития стран зарубежной Азии//Вопросы истории. 1969. № 1. С. 89-107.
44 У каждого информанта указано лишь основное место его работы.
