CC BY
50
Б. Д. Парыгин
ОПЫТ РЕТРОСПЕКТИВНОГО ВЙДЕНИЯ СУДЬБЫ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Несмотря на успехи современной мировой и отечественной социальной психологии, все более очевидным уже со второй половины ХХ в. становится отставание в развитии общей социально-психологической теории [1, с. 211]. Это проявляется в разрыве между динамично расширяющимся полем социально-психологических проблем и все более отстающей от него способностью исследователей ответить на вопросы об их природе и путях их адекватного решения. Существенно и то, что усложняется полнота восприятия самих вызовов времени, порожденных многомерностью последних и несущих в себе колоссальный заряд непредсказуемости социальных и природных кризисов и катаклизмов, вызванных деформацией человеческих институциональных, общностных, а также межличностных отношений.
При этом, конечно, нельзя не учитывать проявлений общей тенденции, связанной с разрывом между динамикой жизни и не всегда поспевающей за ней мыслью, что особенно ощутимо в условиях ускорения перемен в современном мире. Вместе с тем, здесь же сказываются не только эффекты ускорения перемен в поле изучаемых явлений и возрастающей вследствие этого их многомерности, но и фактор степени психологической готовности или неготовности самих исследователей к адекватному восприятию, пониманию, толкованию и тем более прогнозированию этих явлений и проблем. При отсутствии такой готовности неизбежно действие альтернативного ей механизма инерции включенности в предшествующий, но уже неадекватный новому времени опыт как восприятия, так и толкования изучаемых явлений и проблем. Эта ситуация может усугубляться высокой степенью инерционности представлений прежде всего о предмете и области социальной психологии.
Так, например, произошло с доставшимся нам от 20-х годов прошлого века опытом полемики, уже в конце 1960-х годов сфокусированной на малой группе и эффектах непосредственных поведенческих реакций индивида в социальной среде. В поле обсуждения была проблема соотносительной значимости микро- и макросоставляющих в структуре общения.
В качестве главной тогда выступала сформулированная одним из первопроходцев периода возрождения отечественной социальной психологии Е. С. Кузьминым идея о том, что «центром и осью социально-психологических явлений оказываются микроусловия и непосредственные влияния» [2, с. 13]. Этим отчасти объясняется и тот факт, что до настоящего времени «социальные психологи, — по словам А. Л. Свенцицкого, — основное внимание уделяют группам малым» [3, с. 140].
Сегодня же очевидно то, что под влиянием СМИ и порожденной ими глобализации оказалась более обоснованной другая, по сути альтернативная, позиция, выраженная нами в те же годы, — о доминирующей роли социальной макросреды во всем многообразии коммуникативных процессов мира. Она состояла в утверждении и аргументации того, что «определяющим в конечном итоге фактором и фоном социального
© Б. Д. Парыгин, 2011
формирования личности является поле ее общения в условиях макросреды, которое находит свое специфическое проявление в микроусловиях» [4, с. 199].
О возрастающей роли макросреды как фактора социальной жизнедеятельности говорят результаты влияния современных СМИ и эффектов глобализации, в числе которых и такие масштабные, как кризис или даже крах европейского мультикульту-рализма. Об этом же свидетельствует и активизация экономических, политических и экологических массовых движений в разных регионах мира. Нельзя не учитывать вместе с тем и противоречивость нынешнего духа времени, ориентированного на рыночную экономику, нацеленную на безудержную эксплуатацию природных ресурсов во благо потребительского прагматизма, но в ущерб более полной реализации личностных, духовно-нравственных возможностей человека.
Следует ли из этого вывод о решающей роли объективных факторов трансформации социальной среды в качестве непосредственной причины отставания в развитии общей социально-психологической теории? Думается, что нет. Трудности на путях развития этой теории многократно опосредованы1 [5] действием прежде всего психологических механизмов и противоречий в ходе развития гуманитарного и естественнонаучного познания мира на рубеже веков. Они явились следствием разрыва между гуманитарной ориентацией, главным образом философии, обращенной к категориальной или сущностной трактовке человека, и естественнонаучной (прикладной, инструментально-прагматической) направленностью исследований его как продукта конкретной природной или социальной детерминации.
Эта тенденция наметилась на рубеже Х1Х-ХХ веков и обернулась в 20-е годы ХХ в. уже полным размежеванием в методах исследования между философией, обращенной к анализу фундаментальных категорий, и прикладными разделами социологии и социальной психологии, нацеленными на обязательную верификацию теоретических постулатов по результатам эмпирических исследований. Известный драматизм этой ситуации противопоставления философии опыту эмпирических исследований в области психологии в качестве главного мотива имел стремление к достижению достоверности полученных знаний, возможности их сопоставления с объективными фактами, и тем самым застрахованности от субъективизма самого исследователя. Это была совершенно новая ситуация в отношениях между философией и психологией, равно как и социологией. На рубеже XVII и XVIII веков еще не было такого противопоставления философского и опытного, эмпирического, подходов к исследованию.
Стоит обратиться для примера к личности такого ученого, как Исаак Ньютон, — английский физик, создатель классической механики, сформулировавший закон всемирного тяготения. Он был философом и одновременно инициатором эмпиризма в науке XVIII в., автором книги «Математические начала натуральной философии» (1687) и вместе с тем одержимым алхимиком в поисках методов искусственного создания золота, стоявшим на позициях объективной реальности. Выдающийся творческий потенциал Ньютона тогда еще позволял в одном лице плодотворно соединять богатство возможностей философского и естественнонаучного направлений в едином процессе познания мира и человека. Однако все сказанное не могло изменить сложившейся ситуации, которая питалась взаимным неприятием направленности позиций и способов исследования у ряда представителей названных выше дисциплин.
1 «Вопрос о социальной опосредованности познавательных процессов рассматривался многими психологическими школами...» Подробнее об этом см.: [5, с. 191].
Еще в знаменитой книге Гегеля «Феноменология духа» (1807) в какой-то мере имплицитно, а столетие спустя и в работе его последователя Гуссерля «Философия как строгая наука» (1911) уже вполне однозначно просматривалось критическое отношение к «психологизму» как отступлению от подлинной научности, не сводимой к описанию фактов и наблюдений.
Здесь же можно было найти и мотив предостережения об опасности «психологизма» в качестве фактора влияния личностных особенностей самих исследователей на восприятие и толкование ими результатов своих изысканий.
Возможен был и третий мотив алармистских настроений по поводу перспектив и последствий обозначенного выше разрыва между потенциалами философского и естественнонаучного подходов к исследованию человека в контексте социальных отношений. Его суть сводилась к вопросу о том, гарантирует ли разнонаправленность и одновременно несогласованность результатов теоретических и эмпирических исследований возможность достижения полноты видения и понимания многомерности человека. Чем, в частности, можно объяснить не только расхождение (что допустимо и естественно), но и принципиальную конфронтацию классиков мировой социальной психологии по поводу трактовки ими таких фундаментальных категорий, лежащих в основании всей пирамиды научного знания о человеке, как «психологическая защита», «социально-психологический барьер», «психическая саморегуляция личности» и др. [6, с. 13]. Стоят ли за этим издержки «психологизма» как следствия влияния индивидуальности ученого на ход его творческой деятельности? Или же здесь сказывается неготовность научного сообщества к обеспечению эффективности диалога между его участниками?
Этот ряд суждений по поводу «психологизма» как препятствия на пути к строгой научности можно завершить альтернативной позицией О. Шпенглера, который отрицал за наукой функции объективного познания действительности и видел ее задачу, как и форм культуры, в смысловой организации действительности. Вряд ли есть необходимость столь же подробно останавливаться на аргументах представителей естественнонаучного знания, которые сводят свое видение природы и функций науки к психологическим факторам и влияниям как на их личностные особенности, так и тем более на полученные ими объективные результаты исследований. Всемирно известный астрофизик Стивен Хокинг так писал об этом применительно к личности Ньютона: «Рассказ о том, что Ньютона вдохновило яблоко, упавшее ему на голову, почти наверняка недостоверен. Сам Ньютон сказал об этом лишь то, что мысль о тяготении пришла ему в голову, когда он сидел в „созерцательном настроении", и „поводом было падение яблока"» [7, с. 17]. Применительно же к ситуации трудностей достижения согласия между социальными психологами в их толковании сущности названных выше фундаментальных категорий причина, вероятнее всего, состоит в их преимущественной ориентации на постижение уникальности изучаемых явлений, а не абстрагированных от них суррогатных стереотипов и шаблонов. Для них более предпочтительны не столько вербализованные категориально, сколько инструментально выверенные аппарат и технологии обеспечения репрезентативности результатов исследования. Здесь и сказался результат разрыва между философскими и естественнонаучными традициями в построении стратегии и методов обеспечения достоверности результатов исследования. Из этого следует вывод о необходимости новой интеграции способов гуманитарного и естественнонаучного постижения человека, ориентированных на их взаимопроникновение.
В пользу такой интеграции говорил и предшествующий опыт возможности успешного сотрудничества как философов с социологами, так и психологов с теми и другими.
В первой половине XIX в. многие ученые (преимущественно социологи) считали психологию простой конкретизацией философии, поскольку тогда она была представлена преимущественно или даже исключительно психологией индивида, который еще не рассматривался в контексте социальных отношений.
Это не помешало однако тому, что в конце XIX в. психологизм как общая тенденция к психологическому обоснованию научного знания и объяснению самых разнородных явлений приобретает широкое распространение... Психологическое обоснование гносеологии, логики, эстетики, лингвистики, истории, литературоведения и других дисциплин стало научной модой [8, с. 56].
Аналогичная (в смысле уподобления статусу моды) ситуация наблюдалась и в начале XX в., когда в 20-е годы «психологизм», понимаемый теперь уже как результат саморефлексии, а тем самым и знак субъективности, был отвергнут в пользу социально-психологического исследования эмпирически и экспериментально верифицируемого, а значит, и объективно очевидного поведения индивида в группе.
В результате ради «строгой научности» в пользу бихевиоризма (Уотсон, Торндайк и др.) был отторгнут весь предшествующий опыт философской и психологической обращенности к феноменологии: сознания, духа, духовности, рефлексии и души (М. Троицкий, С. Л. Франк, К. Г. Юнг, Г. В. Плеханов, Г. И. Челпанов и др.).
Но, как и в предшествующем этому XIX в., былой психологизм начал трансформироваться или возрождаться в новом, несомненно более полнокровном облике социальной психологии, первоначально в 20-е годы XX века в США, Западной Европе и России, а затем в конце 50-х — начале 60-х годов, теперь уже повторно, в Советском Союзе.
Не только на своем старте, но и сейчас социальная психология несла и несет на себе груз доминирующей приверженности идеям поведенческой концепции, уходящей своими корнями в традиции и опыт естественнонаучной направленности и парадигмы. Известными отклонениями от этого были: психоанализ, гуманистическое, экзистенциальное, футурологическое и трансперсональное направления зарубежной социальной психологии. Однако в России очевидны свои и притом достаточно глубокие основания для видения альтернативных бихевиоризму новых тенденций и перспектив развития современной социальной психологии.
Более всего это связано с целенаправленными эмпирическими исследованиями психических состояний различных общностей (общественное настроение, социально-психологический климат коллектива, диагностика состояния психологической готовности к эффективному действию социальных организаций и территориальных систем), руководства и лидерства, структуры и многомерности человеческого общения на уровнях как микро, так и макросреды [9, с. 496-500].
Последнее десятилетие XX и первые годы XXI столетия отмечены уже принципиальной реабилитацией и самого феномена духа или духовной и душевной субстанции человека как важнейшей, если не самой главной, составляющей предмета общей и социальной психологии [10].
Очерченная выше флуктуация альтернативных парадигм социально-психологического видения человека была в конечном итоге продуктом не только чистой логики научного познания, но и влияния духа времени.
То, что именно в первой половине 20-х годов XX в. доминантной идеей, адекватной направленности внимания исследователей на трезвое отношение к действительности, и соответствующим этому критерием верификации получаемых данных по результатам научных разработок оказались именно «объективизм» или «объективность», было совсем не случайно. За этим стояло нечто гораздо большее, чем только уже обозначенное нами выше расхождение в направленности профессиональных гуманитарных и естественнонаучных особенностей мировосприятия и методов исследования.
Н. А. Бердяев увидел здесь мощную печать психологического и идеологического прессинга, идущего от неотвратимой силы доминировавшего тогда в Западной Европе «Духа времени», «одухотворенного», по его словам «Гегелем» [11, с. 269].
Суть же влияния этого «Духа времени» состояла в его категорической направленности, по словам Н. А. Бердяева, «.против романтизма и против XIX века вообще» [11, с. 271].
Позволю себе привести соответствующий отрывок из названной нами выше книги Н. А. Бердяева в более полном виде:
«Когда я оказался в изгнании на Западе, — писал Бердяев, — то застал интеллектуальную Европу, в преобладающих ее течениях, в состоянии реакции против романтизма и против XIX века вообще. Классицизм, объективизм, вражда к эмоциональной жизни, организованность и порядок, подчинение человека авторитарным началам. Боялись больше всего анархии в душах и анархии в обществе. искание всюду объективного порядка, отталкивание от субъективности, создающей беспорядок» [11, с. 270-271].
Не из этого ли обозначенного «Духа времени», который отдавал бы предпочтение «объективизму» как символу гарантированной стабильности и «порядка», проистекла на рубеже XIX и XX веков и «конфронтация» гуманитарной и технологически-прикладной ориентаций в науках о человеке? Не отсюда ли родилось и противопоставление «психологизма» как «субъективизма» и объективности или «объективизма» в качестве способа ухода от постижения внутреннего мира человека, его духовной жизни? Не из этого ли поля противостояния «Духа времени» XIX и XX веков вырос и последующий разрыв между гуманитарной и естественнонаучной направленностью в методологии и технологиях науки и практики?
Или, может быть, наоборот: конфронтация «Духа времени» XIX и XX веков сама по себе оказалась неизбежным результатом доминирования разнотипных социокультурных и социальных настроений, порожденных столкновением гуманитарных и естественнонаучно направленных тенденций в жизнедеятельности людей разных эпох?
При такой постановке вопроса актуальным становится выяснение рангового распределения весомости между тенденциями и силой влияния друг на друга феноменологии «Духа науки», с одной стороны, и «Духа времени» — с другой.
Возможны, на наш взгляд, три гипотезы применительно к характеру взаимовлияния друг на друга названных выше феноменов.
1. • «Дух времени» сильнее во все времена.
• «Дух времени» сильнее в периоды доминирования творческих исканий, особенно в науке.
• «Дух времени» сильнее, когда он диктует консолидацию и даже унификацию гражданских и нравственных позиций людей в критических, кризисных ситуациях.
2. • «Дух науки» сильнее в предкризисные ситуации, чреватые радикальными переменами.
• «Дух науки» способен доминировать в ситуации ставки на духовно-нравственные ценности.
• «Дух науки» сильнее, когда есть или создаются предпосылки для полнокровной и многомерной коммуникации, обеспеченной технологически надежными средствами диалогического общения в социуме.
Между тем компенсация потерь времени, средств и результативности в развитии фундаментальных наук и их многочисленных приложений предполагает преодоление ошибок прошлого опыта. Это означает обращение к более полной реализации потенциала социальной психологии в ее направленности на постижение и реализацию новых глубин духовного мира человека и человечества. «По настоящему новый мир, — говорил Н. А. Бердяев, — может быть создан из глубины субъективного» [11, с. 272]. Разделяя предпочтение Н. А. Бердяевым того «Духа времени», который должен быть обращен к «глубинам субъективного» (в смысле безграничных возможностей совершенствования духовно-нравственных качеств человека), нельзя вместе с тем не видеть и огромной силы психологического прессинга, унификации, роста напряженности и агрессивности, которые способна нести в себе и атмосфера нынешнего «Духа времени», как уже было сказано ранее.
А это, в свою очередь, может невольно провоцировать ностальгию по прошлому опыту непосредственности и открытости людей («Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя»).
Последнее невольно наводит на мысль: нет ли здесь возможности возврата к тому началу в социальной психологии, когда именно микро-, а не глобальная макросреда была в центре внимания не только в качестве основной ценности, но и как главный фактор жизни?
К сожалению или нет, но масштабные перемены столь же неповторимы и необратимы, как и наше бытие в рамках того «жизненного мира»2, который представлен микросредой нашего повседневного бытия. А потому для ответа на вызовы и испытания нового времени нужен уже совсем другой, несравнимо более высокий уровень социально-психологической готовности человека к испытанию экстремальностью изменяющегося мира.
Вот почему в последнее время все большие ожидания перемен к лучшему психологи связывают с «революцией сознания» или, что то же самое, с реализацией возможностей «трансперсональной психологии», которая, по их убеждению, способна «изменять мир» [13].
литература
1. Шихирев П. Н. Современная социальная психология. М.: ИП и др., 1999. 447 с.
2. Кузьмин Е. С. Основы социальной психологии. Л.: Изд. ЛГУ, 1967. 173 с.
3. Свенцицкий А.Л. Социальная психология. М.: Просп.: Велби, 2003. 332 с.
2 Немецкий философ и социолог Юрген Xабермас в разработанной им в начале 1980-х годов теории коммуникативного поведения предложил его две альтернативные структуры: с одной стороны, стратегически ориентированной «системы» и, с другой, — «жизненного мира», нацеленного на достижение взаимопонимания между людьми. См.: [12].
4. Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. М.: Мысль, 1971. 351 с.
5. Мироненко И. А. Отечественная психологическая наука и вызов современности. СПб.: Институт социальной политики и инклюзивного образования: Тускакора, 2007. 223 с.
6. Парыгин Б.Д. Проблема толкования субординации категорий социальной психологии // Социальная психология сегодня: наука и практика. Материалы VI Межвузовской научно-практической конференции. 18 марта 2011 г. СПб.: СПбГУП, 2011. С. 13-15.
7. Хокинг С. Краткая история времени: от большого взрыва до черных дыр. СПб.: Амфора, 2009. 230 с.
8. История социологии в Западной Европе и США / отв. ред. Г. В. Осипов. М.: Изд. группа Норма-Инфра-М, 1999. 563 с.
9. Парыгин Б. Д. Социальная психология: истоки и перспективы. СПб.: СПбГУП, 2010. 532 с.
10. Труды Ярославского методологического семинара: в 3 т. Ярославль, 2003. Т. 1. Методология психологии. 384 с.; 2004. Т. 2. Предмет психологии. 336 с.
11. Бердяев Н. А. Самопознание. Л.: Лениздат, 1991. 395 с.
12. Theorie des Kommunikativen Handelus. Frankfurt am Main, 1981. Bd 1-2.
13. 17-я Международная трансперсональная конференция «Революция сознания: трансперсональные открытия, которые меняют мир». Москва. 23-27 июля 2010 г. URL: http://www.atpp.ru/ association/projects/17-MTK.php (дата обращения: 20.12.2011).
Статья поступила в редакцию 16 декабря 2011 г.
