CC BY
46
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2015. № 2 (6). С. 132-135.
УДК 93/94
М. К. Чуркин
ОПЫТ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ МАТЕРИАЛОВ ОФИЦИАЛЬНОГО ДЕЛОПРОИЗВОДСТВА В ОЦЕНКЕ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОГО ПРОЦЕССА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX - НАЧАЛА XX в.
Фиксируется низкая продуктивность позитивистского подхода к формированию источниковой базы по широкому кругу проблем, связанных с организацией и осуществлением переселенческого дела в Сибири. В данном отношении материалы официального делопроизводства в течение продолжительного временного отрезка выполняли по преимуществу иллюстративную функцию. Извлечённые из контекста суждения официальных лиц, непосредственных участников переселенческого дела, втянутых в переписку, служили надёжным доказательным материалом, подтверждавшим правильность или ошибочность правительственного курса в решении переселенческого вопроса. При этом вне поля зрения исследователей оставались настроения участников переселений, дискурс представителей официальных и неофициальных акторов переселенческого движения, содержание которого может быть осмыслено только при условии сопоставления тематически пёстрого массива делопроизводственных документов.
Ключевые слова: переселения; репрезентация; делопроизводство; историография; дискурс.
M. K. Churkin
THE EXPERIENCE OF REPRESENTATION OF OFFICIAL RECORDS IN THE EVALUATION OF THE RESETTLEMENT PROCESS OF THE SECOND HALF OF XIX - EARLY XX CENTURIES
The article is fixed low productivity positivist approach to the formation of the source base on a wide range of issues related to the organization and implementation of resettlement cases in Siberia. In this respect, official records, over an extended period of time, performed primarily illustrative function. Extracted from the context of the judgment of the officials that are directly engaged in the resettlement of the case involved in the correspondence, served as reliable evidential material, confirming the truth or falsity of the government's policy in addressing the migration issue. In this case, out of sight researchers remained sentiment relocations, the discourse of representatives of official and unofficial actors resettlement movement, the content of which can be comprehended only if the mapping thematically motley array of clerical documents.
Keywords: relocation; representation; record keeping; historiography; discourse.
Несмотря на большой объём работ по переселенческой тематике, написанных в рамках историко-экономической традиции историографии второй половины XIX и значительной части XX в., наиболее уязвимым местом в рефлексии миграционных процессов пореформенного времени следует признать существовавшую изначально и тиражируемую в дальнейшем узость проблемного поля исследования. Осмысление переселенческого процесса как наиболее существенного сегмента российской колонизации, а также его раз-
личных аспектов значительную часть времени (по сути, от пореформенной эпохи до 90-х гг. XX в.) развивалось в рамках позитивистской методологической модели, сообразно с которой во главу угла была поставлена идея установления фактов, обнаружения типологически сходных явлений в истории и разработки законов, поверяемых исторической практикой. В результате факты переселенческого движения рассматривались сквозь призму количественных показателей, когда на первый план выводилось механистическое понимание
© Чуркин М. К., 2015
132
Опыт репрезентации материалов официального делопроизводства...
миграционных процессов, в рамках которых обезличенная масса земледельцев искала спасения от голодной смерти во вновь колонизуемых районах Российской империи. В заданном методологическом формате специалисты, погружаясь в проблему и формируя источниковую базу исследования, ориентировались прежде всего на подбор доказательного материала, отражавшего в документах делопроизводственного характера содержание властного дискурса, с соответствующим ему прагматическим подходом к организации переселенческого дела при общей негативной оценке крестьянских миграций. В результате официальное делопроизводство, преимущественно «отчётной» категории, становилось «дойной коровой» исследователей аграрной и переселенческой политики второй половины XIX - начала XX в., надёжным инструментом критики мероприятий центральной и региональной власти в сфере регулирования аграрных миграций.
Однако на рубеже ХХ-ХХ1 вв. подобный подход потерял свою продуктивность. Эксплуатация однообразного круга источников и «узкое поле» их прочтения и интерпретации привели к печальным результатам. Во-первых, возникло иллюзорное ощущение исчерпанности темы. Во-вторых, такое массовое для второй половины XIX - начала XX в. явление, как переселения, в трудах историков «локализовалось». Сибиреведы оперировали материалами, относившимися к проблемам водворения и обустройства мигрантов в регионе. Историки европейской части страны были озабочены осмыслением аграрного кризиса и рассмотрением причин и следствий такового сквозь призму аграрных девиаций в Европейской России, что в принципе отменяло возможность исследования колонизационного пространства в целом, с точки зрения детерминирующих обстоятельств переселенческого процесса, адаптивных возможностей русского крестьянства.
В условиях методологического кризиса исторической науки, охватившего и область источников, постепенно формировались новые подходы, в частности, методология рефлексивного крестьяноведения и научноисследовательские практики «новой истории империи» (см. об этом: [1]). Утвердился тезис о множественности акторов историческо-
го процесса, в числе которых свою нишу занимало собственно крестьянство, долгие годы воспринимаемое историками в качестве пассивной в социальном отношении категории [2]. Актуализировался вопрос и об определении территориальных границ крестьянских миграций, что материализовалось в появлении специфического термина - «колонизационное пространство», подразумевавшего наличие общей логики в переселенческом процессе, без традиционной демаркации по линии Россия - Сибирь [3].
Вполне естественно, что следующим этапом в исследовании переселенческого движения с привлечением материалов делопроизводственного характера становится расширение географии крестьянских переселений и включение в эту канву регионов, отмеченных максимальной миграционной турбулентностью сельского населения (Орловская, Курская, Воронежская, Тамбовская губернии). Кроме того, эффективным представляется и своеобразное расщепление спектра источников официального делопроизводства, включавшего в свой состав помимо отчётов крупных ведомств и сибирских губернаторов материалы, сформированные в местах выхода переселенцев, собственно переселенческих чиновников, сведения, фиксируемые представителями церковной администрации, а также крестьянские прошения, ходатайства и жалобы.
Так, значительная масса крестьянских прошений, ходатайств и жалоб, представленная в архивных фондах, отражает не только проблемы выхода, водворения и обустройства переселенцев, но и фиксирует некий общий знаменатель колонизационного процесса, являясь «мостом», связывающим этапы переселения: принятие экстраординарного
решения, переезд, обнаружение участка, водворение, обустройство. Это прежде всего индивидуальные и коллективные прошения, жалобы и ходатайства крестьян чернозёмных губерний, в которых содержались прямые и опосредованные указания на упадок сельскохозяйственного производства в регионе и снижение уровня жизни сельского населения. Показательно, что в подавляющем большинстве случаев подобные документы составляло всё общество или значительная его часть, что свидетельствовало не только
133
М. К. Чуркин
о системности кризиса в аграрном секторе региона, но и являлось выражением «коллективного мнения» крестьянства, детерминированного общинной организацией.
Обширный пласт документов, инициированных крестьянством, составляют прошения о переселении их с семействами в Сибирь, в которых отчётливо отображались причины не только экономического, но и психологического свойства, побудившие земледельцев на совершение этого шага. Ценность этого материала увеличивается в связи с тем, что крестьянские прошения о переселении подлежали рассмотрению в государственных учреждениях всех уровней: как центрального, так и местного значения, в результате чего эти сведения «обрастали» дополнительными данными о состоянии крестьянских посевов, наличии скота, сельскохозяйственного инвентаря, численности семейств и годных работников в них [4].
К указанной группе источников вплотную примыкают апелляции крестьянства к губернской власти и переселенческим учреждениям, компетентным в вопросах оказания финансовой помощи мигрантам, ответственным за предоставление крестьянам, принявшим решение о переселении, льгот по переезду и доставке имущества в избранные районы водворения. Анализ документов указанного ряда свидетельствует об отсутствии чётких универсальных критериев в подходах к оценке имущественного положения крестьян, ходатайствующих о переселении, и, соответственно, их финансовой поддержке. В периоды резкого увеличения переселенческого движения объективная потребность в принятии оперативных решений по тому или иному прецеденту далеко не всегда соответствовала реальным хозяйственным запросам переселенцев. В результате очень часто ссуды получали имущественно обеспеченные семьи вместо малообеспеченных, действительно нуждавшихся в материальной поддержке [5]. Массированный сегмент документации «низового» происхождения представлен крестьянскими обращениями в государственные учреждения различных рангов в связи с трудностями обустройства в регионе водворения, а также прошениями крестьян о пере-водворении или обратном перечислении на родину [6]. Эта часть крестьянских проше-
ний наиболее интересна и информативна с точки зрения психологических аспектов поведения земледельческого населения в начальный период адаптации в сибирском регионе. Удовлетворяя большее число крестьянских ходатайств, чиновники переселенческого ведомства обращали особое внимание на то обстоятельство, что в части прошений основания для обратного перечисления на родину или внутрирегионального переводво-рения являлись неубедительными [7].
В документах подобного рода содержится также бесценная информация об условиях сельского быта потенциальных переселенцев в губерниях выхода и их изменении в местах водворения. Несомненную самостоятельную ценность представляют собой крестьянские формулировки обстоятельств дела, причин его возникновения и понимание самим ходатаем путей к его урегулированию.
Масштабы крестьянских переселений, деятельностная активность переселенческого элемента, отражённая в прошениях и ходатайствах, естественным образом стимулировали реакцию административных органов власти на ход переселенческого дела, заставляли втягиваться представителей всех звеньев государственного организма в обсуждение и регулирование разнообразных вопросов деревенской жизни.
Делопроизводство светской администрации в районах выхода и водворения мигрантов было тесным образом связано с рассмотрением документов, исходящих от крестьянства, на основании которых выносились те или иные решения. Круг вопросов, обсуждаемых в светском делопроизводстве, был чрезвычайно широк. Сюда входили проблемы оказания помощи крестьянству, пострадавшему от неурожаев, выяснения региональных причин кризисных явлений в сельском хозяйстве и роста переселенческой активности земледельческого населения, рассмотрение прошений о переселении, водворении и первоначальном обустройстве, пере-водворении, разрешении поземельных и бытовых конфликтов в крестьянской среде [8]. Данный материал учитывался при составлении отчётов крупных правительственных чиновников, выезжавших в местности, где голодали, и районы наибольшего сосредоточения мигрантов.
134
Опыт репрезентации материалов официального делопроизводства...
Наконец, делопроизводственная документация церковной администрации содержит в себе важные сведения о религиозных настроениях и предпочтениях в крестьянской среде Европейской и Азиатской России, отражая авторитет православной церкви в обществе, роль епархиального ведомства в организации крестьянского быта в регионе колонизационного освоения и наиболее отдалённых местностях концентрации переселенцев. В компетенцию церковной администрации входили вопросы, проливающие свет на некоторые черты крестьянской психологии, в том числе те, которые были связаны с эластичностью их религиозного мировоззрения, предопределившего частые случаи уклонения в раскол и стремление к уходу от влияния государственной и церковной юрисдикции. В связи с этим большая часть делопроизводственных материалов, исходящих от церковной администрации центрально-чернозёмного региона, а также Сибири была посвящена выявлению раскольничьего элемента, противодействию укоренённым в сознании населения языческим предрассудкам, разбору дел, связанных с уклонением от выполнения религиозных обязанностей. Разбор документов подобного рода показал, что эпизоды выхода из православия были достаточно типичными уже в местах исхода мигрантов, а в регионах водворения, отдалённых от светской и церковной администраций, приобретали систематический характер [9].
Подводя итог, необходимо отметить, что репрезентация массива официального делопроизводства, по природе своей тематически разнообразного, с учётом методологического «поворота» в исторической науке открывает реальные перспективы в привлечении данного вида источников к дальнейшему изучению крестьянских миграций. Всё это предопределяет высокую вероятность выявления истинных мотивов миграционной активности крестьянства, не ограничивая их исключительно хозяйственными нуждами дворов; формирует новые параметры осмысления правительственных мероприятий
с учётом региональной специфики и «имперской ситуации». Наконец, сопоставление чиновничьих дискурсов, а также реакции клира в местах выхода и водворения мигрантов позволяет составить представление о масштабности переселенческой проблематики, равнозначной вовлечённости в миграционный процесс центра и периферии.
ЛИТЕРАТУРА
1. Миллер А. И. Империя и нация в воображении русского национализма // Российская империя в сравнительной перспективе. - М. : Новое издательство, 2004. - 384 с. ; Ремнёв А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX - начала XX века. -Омск : ОмГУ, 1997. - 253 с. ; Шанин Т. Понятие крестьянства // Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире / под ред. А. В. Гордона. - М., 1992. - 432 с.
2. Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России. 1861-1914. - М. : Новое литературное обозрение, 2006. - 313 с.
3. Чуркин М. К. Переселения крестьян черноземного центра Европейской России в Западную Сибирь во второй половине XIX - начале XX вв.: детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации. - Омск : ОмГПУ, 2006. - 376 с.
4. Государственный архив Воронежской области (далее - ГАВО). Ф. 26. Оп. 30. Д. 66, 68 ; Государственный архив Курской области. Ф. 1. Оп. 1. Д. 3384 ; Государственный архив Орловской области (далее - ГАОО). Ф. 35. Оп. 1. Д. 53, 163 ; Государственный архив Тамбовской области (далее - ГАТО). Ф. 26. Оп. 2. Д. 191, 503, 678 ; Государственный архив Томской области. Ф. 3. Оп. 44. Д. 290, 436.
5. Государственное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске» (далее - ГУТО ГАТ). Ф. 345. Оп. 1. Д. 71 ; Государственный архив Томской области. Ф. 3. Оп. 44. Д. 128.
6. ГУТО ГАТ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 128, 227, 231, 232 ; Государственный архив Томской области. Ф. 3. Оп. 44. Д. 482, 3063, 3065.
7. Там же. Оп. 45. Д. 965 ; Оп. 44. Д. 2, 322 ; Ф. 315. Оп. 1. Д. 1 ; ГУТО ГАТ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 94.
8. ГАВО. Ф. 6. Оп. 1. Д. 72 ; ГАТО. Ф. 26. Оп. 2. Д. 846, 892 ; Государственный архив Томской области. Ф. 3. Оп. 44. Д. 428, 561, 3089.
9. ГАОО. Ф. 4. Оп. 1. Д. 3288 ; Ф. 580. Оп. 3. Д. 4328 ; ГАТО. Ф. 63. Оп. 1. Д. 5 ; Ф. 30. Оп. 48. Д. 17 ; Государственный архив Томской области. Ф. 3. Оп. 44. Д. 483, 3180.
135
