CC BY
44
УДК 882
Т.Ю. Колягина
Омский государственный технический университет, г. Омск Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, г. Омск
ОППОЗИЦИЯ «СВОЕ-ЧУЖОЕ» В «ГАСТРОНОМИЧЕСКОМ»
ТЕКСТЕ И.А. ГОНЧАРОВА (НА МАТЕРИАЛЕ ПИСЕМ ПИСАТЕЛЯ)
Изучение «гастрономического» текста русской литературы наряду с другими метатекстами является одним из перспективных направлений современного литературоведения и культурологии. Интерес к этой теме обусловлен тем, что пища во все времена являлась главным идентификатором культур, коллективных ценностей и вкусовых пристрастий отдельных личностей. Пищевые образы в культуре выступают и как способ реализации оппозиции «свой - чужой». Исследованием проблемы соотношения «своего и чужого» занимается има-гология, относительно новая исследовательская сфера, предоставляющая особую методику изучения феноменов повседневности, поскольку потребность в переосмыслении собственной повседневности задает именно вторжение «чужого» в «свое» пространство [3].
С этих позиций интересно рассмотреть «гастрономический» текст в наследии И.А Гончарова, известного петербургского гурмана, посвятившего немало страниц своих произведений описанию разных блюд, процессу поглощения еды, пищевых привычек и пристрастий своих героев. Однако в отличие от художественного творчества писателя, являющегося объектом пристального внимания современных литературоведов [2, 4 - 7 и др.], автодокументальное наследие Гончарова на сегодняшний день остается практически не изученным. Тем не менее, именно гончаровский эпистолярий, в котором также довольно частотны пищевые образы и мотивы, может расширить наше представление о «гастрономическом» тексте писателя.
В письмах Г ончарова (как и в очерках «Фрегат Паллада») мотив еды - привычной и непривычной - актуализируется в те моменты, когда автор сталкивается с чуждой ему культурой, чужими правилами питания (прежде всего, путешествия, жизнь заграницей). В одном из первых сохранившихся писем писателя к Майковым (от 13 июля 1849 г.) свое пребывание в Казани он описывает так: «Затерялся я совсем между чуваш, татар и черемис, сворачивая в сторону, в их жалкие гнезда, распивая с ними чай, и везде-то сливки лучше ваших...» [1, 195]. Ситуация «затерянности» адресанта среди чужих народов ассоциативно воспринимается как ситуация «одичания» европейца, привыкания к чужой еде как «норме» и как результат
- приобщение к чуждой ему культуре. Несмотря на иронию, связанную с невозможностью преодоления «азиатского» как «дикого», очевидно желание приобщения к этой культуре, хотя бы в еде. Шутливое сравнение качества сливок в «татарском царстве» и в доме Майковых актуализирует смену вкусовых ощущений автора в процессе «одичания». «Жирные сливки» становятся метафорой расточаемых хлебосольных «жирных ласк» казанцев. Восстановление прежней «гастрономической» нормы происходит, когда Гончаров сообщает, чем закончилось его желание попробовать лошадиного мяса: «да сказал один татарин, что неживую лошадку сварили: «сам умер: не станешь, бачка, ашать» (есть). И так не стал» [1, 195]. «Съедобное» превращается в «неживое» и «несъедобное», а пищевые привычки казанских хлебосолов оборачиваются «варварством» чуждой культуры. Здесь изображение «чужого» как «дикого», обладающего низменными привычками, традиционно. Так собственная культура познается на фоне чужой, становится более явной и, несомненно, более «правильной» (позитивно маркированной).
56
Мотив «дурной пищи» частотен в эпистолярном наследии Гончарова. Он связан, как мы убедились выше, с восприятием чуждой культуры. Также этот мотив может проявляться в реализации так называемой «пищевой стратегии» путешественника, пустившегося в долгий путь и лишенного возможности вкушать «свою еду». Кроме того, «дурной стол» в письмах Гончарова может маркировать «враждебное» пространство, выступая т.н. психологической интепре-
тантой «гастрономических» пристрастий автора и его окружения. Так, спустя несколько дней после своей размолвки с Тургеневым, в январе 1859 года, Гончаров словно не к месту роняет фразу в письме В.П. Боткину: «Сегодня обедали у Тургенева и наелись ужасно по обыкновению» [1, 258]. Здесь негативная оценка Гончаровым петербургского обеда у Тургенева интерпретирует «дурной стол» как в прямом значении («много невкусной еды»), так и в переносном («некомфортно от неприятного общения»). Считаем, что в данном случае хозяин ужина подсознательно воспринимается Г ончаровым как уже не-друг, а пища «врага», несомненно, характеризуется саркастично и попадает в ранг абсолютно неприемлемой.
Заметим, что, когда речь идет о обедах и ужинах среди «своих» (в семействе Майковых, например), изобилие стола не вызывает у автора писем неприятных воспоминаний. Например, 11 (23) апреля 1859 года Гончаров сообщает Ап. Майкову: «сегодня обедал у Вас, у Юсупова сада. Сегодня страстная среда, и маменька (Е.П. Майкова. - прим. мое. - Т.К.) дала постненького пирога, грибков, одной рыбки, другой рыбки, третьей рыбки, одного варенья, другого варенья, третьего варенья, одной наливки, другой наливки и третьей наливки и так без конца» [1, 267]. Закончив перечисление, Гончаров тотчас упоминает «свежее» лицо, бодрость и активность «старца» - Н.А. Майкова. Так, не лишенное доброй улыбки автора описание обильного (в страстную среду!) обеда отождествляется со здоровым питанием и хлебосольством, т.е. с «хорошим столом».
Наряду с мотивом «пищевого изобилия» в эпистолярном «гастрономическом тексте» Гончарова репрезентирован и мотив «скудного питания», «скудной еды». Последний, в свою очередь, коррелирует с мотивом «диетического питания», который связан, прежде всего, с мариенбадскими и киссингенскими страницами жизни писателя. В одном из писем Ю.Д. Ефремовой Гончаров по-немецки педантично, с едва скрываемой иронией описывает свое питание в Мариенбаде, незаметно переходя из сферы гастрономической в сферу телесности: «Обедаю я четыре блюда: пять ложек супу, баранью или телячью крошечную немецкую котлетку и полцыпленка, и самого тощего, как будто и он пил мариенбадскую воду» [1, 236 -237]. Основными характеристиками «немецкого стола» становится «неполнота», «малость», что для адресанта есть знак не столько «умеренности», сколько «ущербности», маркирующий другую, чуждую ему «немецкую» пищевую и жизненную норму.
Мариенбад и Киссинген (т.н. «немецкое пространство») воспринимаются писателем как место «ограничений», в том числе и «гастрономических»: «Я намерен выдержать курс построже, сбыть с себя жир, тяжесть - и не делать злоупотреблений...» [1, 358], «.обещал отречься, чуть ли не на всю жизнь, от всяких колбас и других подобных яств и питий и начать новую жизнь.» [1, 283].
Интересно, что в сознании автора писем именно с немецкой культурой неизменно связана т.н. «колбасная тема». Описывая из Петербурга последствия франко-прусской войны 1870 года, Гончаров со свойственным ему юмором сообщает С.А. Никитенко: «.рижские немцы ... по случаю прусских побед ... заказали огромную круглую колбасу, которая с неделю красуется в формате 12-дюймовой бомбы у Елисеева на окне, чтоб поднести Бисмарку и Мольтке - пополам.» [1, 382]. Гигантские размеры неотъемлемого атрибута пищевой немецкой культуры интерпретируется Гончаровым в военных метафорах: «12-дюймовая бомба», «напрасная «тучная» жертва». Обратим внимание, что немецкая культура противопос-
57
тавляется культуре французской: на фоне дефицита французских «вин, фруктов и устриц» описывается «отчаяние» гастрономов: «одна только вышеуказанная колбаса и лежит на окне
- это немецкая культура (выделено И.А. Гончаровым) снабдила нас ею» [1, 383].
Франция и конкретная ее локализация - Париж - выступает в письмах Гончарова как место довольства и неги, место, где «хорошо готовят еду» и «хорошо едят» [1, 303]. Франция мифологизируется, локализуя «свое» пространство - место счастья, изобилия, хороших вин, устриц и т.д. В сравнении с чуждым «немецким» миром строгих правил жизни и питания («распорядка»), Париж представляется Гончарову местом свободы, высвобождения желаний и страстей, в т.ч. и гастрономических.
Важный гастрономический мотив писем Гончарова - «совместное с друзьями погло-
щение пищи и напитков». Невозможное в реальном пространстве и времени нахождение близких людей вместе, за одним столом, становится возможным в пространстве памяти Гончарова. Тоскуя в мариенбадском одиночестве по своим милым приятельницам-сестрам Никитенко, писатель сообщает им: «Завтра, в мои именины, буду думать, что Вы у меня обедаете, и так как Вы, Екатерина Александровна, любите шампанское, то велю подать и шампанского, а Вам, Софья Александровна, поставлю вишен и земляники и украшу стол букетом белых роз» [1, 293]. В «гастрономическом коде» письма просто «съедобное» превращается в «любимое кушанье», «еда» - в натюрморт, выписанный в фламандской стилистике. Парадокс, но именно натюрморт здесь обращает неживое в ожившее. Гончаров выступает как гурман, эстет, взгляду которого доступно увидеть в пище - произведение искусства, в просто «съедобном» - объект эстетического любования. Символика начинает пронизывать быт, превращая реальное существование в текст. Воспоминание о любимой еде близких людей адресанта, географически от него далеких, и созерцание этой пищи создает эффект живого соприсутствия, являя процесс воссоединения друзей за единым столом, преобразование «чуждого» в «свое».
Мотив «внесословного объединения за обеденным столом» звучит в письме И.И. Льховскому от 2/14 августа, где Гончаров напоминает о своей привычке обедать в 4 часа, в то время как весь Мариенбад обедает в час (тоже в письме Ю.Д. Ефремовой 29 июля/9 августа того же года: «не могу следовать общему правилу: кусок в горло нейдет» [1, 237]). Соблюдение законов физиологии для него стоит выше сословных принципов. Гончаров как нечто само собой разумеющееся, как поведенческую и пищевую норму, описывает процесс совместной трапезы с прислугой отеля: «они за большим столом, а я рядом за маленьким. Едим одно и то же. Кто-нибудь из них вскочит, подаст мне блюдо, потом сядет на свое место и продолжает обедать» [1, 246]. Таким образом, «чуждость» Гончарова немецкому миру по национальному признаку и его физиологическая «инаковость» («кусок в горло нейдет»), с одной стороны, и социальная «чуждость» лакеев гостям отеля - с другой, организуют процесс общения, объединения за совместным поглощением пищи.
Итак, в письмах Гончарова еда является культурной интерпретантой, маркирует свое и чужое пространство, становится способом идентификации человека в мире. Функциональное содержание мотива еды в эпистолярном наследии Гончарова варьируется от «дурной» и «скудной» пищи до «изобильного» «объедания» в кругу друзей. «Гастрономической» метафорикой и символикой зачастую измеряются этические и эстетические ценности автора. Посредством пищевых мотивов общие представления о жизни, друзьях и путешествиях Гончарова-автора писем встраиваются в так называемую общую гастрономическую модель культуры.
58
Библиографический список
1. Гончаров, И. А. Собрание сочинений : в 8 т. / под общ. ред. В. А Недзвецкого,
К. И. Тюнькина. - Т. 8. : Статьи, заметки, рецензии. Письма. / подгот. текста и коммент.
Е. А Краснощековой, В. А Недзвецкого / И. А. Гончаров. - М. : Художественная литература, 1980.
2. Гузь, Н. А. Художественная система романов И. А. Гончарова : дис. ... д-ра филол. наук / Н. А. Гузь. - М., 2011.
3. Загидуллина, М. В. Международная конференция «Пищевой код в славянских куль-
турах» (Москва, 2-4 декабря 2008 г.) [Электронный ресурс] / М. В. Загидуллина // Новое литературное обозрение. - 2009. - № 95. - Режим доступа:
http://magazines.russ.ru/nlo/2009/95/za34-pr.html. Дата обращения: 05.06.2012.
4. Козубовская, Г. П. Мифологический архетип сюжета // Козубовская Г. П. // Середина века : миф и мифопоэтика: монография / Г. П. Козубовская. - Барнаул : БГПУ, 2008. -С. 204-209.
5. Кочетова, В. Г. Художественная деталь в прозе И. А. Гончарова : дис. ... канд. фи-лол. наук / В. Г. Кочетова. - М., 2002.
6. Краснова, Е. В. Специфика повествовательной структуры романа И. А. Гончарова «Обломов» : дис. ... канд. филол. наук / Е. В. Краснова. - Псков, 2003.
7. Ларин, А. И. Семантическая структура романа «Обломов» в контексте творчества И. А. Гончарова : дисс. ... канд. филол. наук / А. И. Ларин. - Воронеж, 2008.
