CC BY
74
Вестник Челябинского государственного университета. 2017. № 3 (399). Филологические науки. Вып. 105. С. 65—70.
УДК 821. 161.1 Трифонов + 82. 091 ББК Ш5 (2=Р) 6 — 4 Трифонов + Ш400. 19
«ОПОВСЕДНЕВНИВАНИЕ» В РОМАНЕ Ю. В. ТРИФОНОВА «ВРЕМЯ И МЕСТО»
Е. А. Новосёлова
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина, Екатеринбург, Россия
Рассматривается устойчивый для творчества Ю. В. Трифонова лейтмотив исчезновения в аспекте «оповседневнивания» (на примере романа «Время и место», 1980). Анализируется, каким образом исчезновение перестает быть «шоковым» событием и, повторяясь, воспринимается как привычное, становится частью повседневности.
Ключевые слова: Ю. В. Трифонов, «Время и место», повседневность, художественная реальность, исчезновение.
«Писать надо <.. > из такой схватки непременно что-нибудь выйдет — или шедевр, или открытие правды о самом себе» , — эту мысль в одном из интервью высказывает писатель Ю. Трифонов [9. С. 110], чья установка на понимание и объясне -ние себя самого была эксплицирована в финале рассказа «Путешествие» (1969): «<...> я подумал о том, как я мало себя знаю» [11. С. 86]. В последующих текстах, рассказывая о человеческих ошибках, страхах, страданиях, Трифонов тем самым «оперировал» на себе, отыскивал связи «все -го живого», протягивал «нити» не только в историческое прошлое, но и между людьми. Долгий творческий путь позволил прийти к выводу, что в поисках себя необходимо устремляться не только к истории, памяти, исследованию Других, но и к повседневности, которая является «хранителем» «нитей», связывающих человека с миром. Роман «Время и место» (1980) свидетельствует о возможностях в изображении повседневности, а сверхзадача («вспомнить все» и сформулировать ответы на волнующие экзистенциальные вопросы) обусловила помещение в центр романа истории главного героя — писателя Саши Антипова. Уже в названии заложена идея повествования «обо всем»: в романе Трифонов рассказывает не только о жизни главного персонажа, но и о судьбах окружающих его людей, о судьбах поколения, о времени и месте, в которое эти судьбы оказались вовлечены.
Следует пояснить, что мы имеем в виду под вынесенным в название статьи «оповседневнивани-ем». Данный термин был предложен М. Вебером в начале XX в., и его основа заключалась в следовании алгоритму «обживание — освоение — закрепление» [1. С. 45]. При исследовании
литературного произведения под «оповседнев-ниванием» мы будем понимать процесс «стягивания», интеграции смыслов в художественное пространство повседневности.
Гуманитарная мысль середины XX в., исследуя многомерное человеческое существование, выдвинула идею о возможности интерпретировать его лишь через подобное же «множество» реальностей, первичной из которых является повседневность, фиксирующая происходящее «здесь-и-сейчас»1. За повседневностью закреплено свойство «конечной области значений», поскольку «именно значение наших переживаний, а не онтологическая структура объектов, конституирует реальность» [13. С. 424]. При этом рутинное, привычное течение жизни опровергается «дуалистическими» процессами «оповседневнивания» и «преодоления повседневности», ставящими под сомнение «наличное» и накопленное знание и переносящими «акцент реальности» на другую посредством пережитого шока (А. Шюц)2.
В. Суханов, анализируя романное наследие Ю. Трифонова, выделяет несколько типов реаль-ностей3. Мы полагаем, что полиреальная модель, лежащая в основе произведений писателя, базируется на принципе иерархичного сосуществования в тексте нескольких реальностей, где за повседневностью закреплен статус «верховной»4.
1 Впервые о дифференцировании единой реальности существования упоминает У. Джеймс, называя их «подмирами», позже его идеи развивают А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман и др.
2 Об этом подробнее см.: [2; 13].
3 О типах реальностей см.: [7. С. 55-73].
4 Необходимо отметить, что в связи с этим критическая мысль 1970-х гг. (В. Кожинов, Л. Аннинский,
При исследовании художественного текста принято выделять два типа реальностей — внетекстовую и художественную. Так, вслед за В. Сухановым мы будем понимать под «внетекстовой» «реальность, переводимую в текст», а под «художественной» — реальность, «переведенную в текст» [7. С. 55]. Применительно к художественному миру романа «Время и место» внетекстовыми реальностями являются историческая, вмещающая события Большой Истории, менявшие облик страны на протяжении 1930-1970-х гг., и индивидуально-повседневная, то есть те события, которые составили жизнь Ю. Трифонова, нашедшие художественное воплощение в романе, а именно: арест и возвращение матери, работа на авиационном заводе во время войны, период обучения в Литературном институте, похороны Сталина, начало любви и ее конец и так далее.
Две базовые внетекстовые реальности легитимизируют свое присутствие в романе посредством переработки их в художественное пространство автобиографической реальности, явившей собой основу (низшую ступень) иерархии.
Принцип текстостроения Ю. Трифонова в «раннем» творчестве способствовал определению границ реальностей, а именно: в зачин и основную часть текста вмещалось происходящее «здесь-и-сейчас», а финал сосредоточивал универсальные смыслы, извлеченные из повседневности, открывал реальность онтологическую, где проявлялись «вечные законы бытия (жизнь, смерть, время, пространство, дискретность, пограничность, текучесть)» [7. С. 55-56]. Принадлежностью к финальному произведению1 обусловлено включение в роман «Время и место» выводов, ранее находящихся в пространстве онтологической реальности, в пространство повседневного, то есть — смысл становится частью повседневности и в самой повседневности заключен.
Повседневная реальность в романе «Время и ме-
2
сто» становится интеграционным полем, в рам-
Ю. Андреев и др.) закрепила за Трифоновым репутацию «бытописателя», что опровергли «новые» трифоноведы 1980-х гг. (Б. Панкин, Н. Иванова, А. Бочаров и др.).
1 Роман «Время и место» был закончен Трифоновым к концу 1980 г. за несколько месяцев до смерти и стал предпоследним произведением писателя. Под «финальной» книгой имеются в виду произведения, «отличающиеся типологическим сходством проблематики и поэтики» [5. С. 2].
2 Интеграция двух реальностей способствовала развитию «плотного» письма, чем обусловлен несколь-
ках которого намеченные ранее «предварительные итоги» функционируют в качестве «формул экзистенции»3. Под «оповседневниваем» в литературном произведении, таким образом, мы будем понимать процесс «стягивания», интеграции смыслов в пространство повседневной реальности.
В данной статье мы предпринимаем попытку проанализировать процесс «оповседневнивания» в романе «Время и место» на примере устойчивого в художественном мире Ю. Трифонова лейтмотива «исчезновение»4.
Интерес к исследованию исчезновения как внезапного, разрушающего привычный уклад жизни события, обусловлен биографией писателя: его отец, Валентин Трифонов, «профессиональный революционер», сделавший успешную военную карьеру в начале XX столетия, был арестован во время «чисток» 1937-1938-х гг. [12]. Впервые открыто об этом Ю. Трифонов напишет в документальной повести «Отблеск костра» (1965): «Мне было одиннадцать лет, когда ночью приехали люди в военном и на той же даче, где мы запускали змеев, арестовали отца и увезли. Мы с сестрой спали, отец не захотел будить нас. Так мы и не попрощались. Это было в ночь на 22 июня 1937 года» [10. С. 5].
В романе «Время и место» сцена последнего не-прощания с отцом помещается в первую главу: неожиданное исчезновение становится «точкой-источником» (Э. Гуссерль), с которого начинается история Саши Антипова.
Конструирующая повествование авторская установка «Надо ли вспоминать?» выявляет два противоборствующих начала: исчезновение, проникающее во все сферы человеческого существо-
ко «нагроможденный» стиль романа. «Спаянность» повседневного и онтологического определило специ-
фический способ текстостроения, в основе которого лежит принцип минимального деления на абзацы значительных кусков текста.
3 В работе «От "советского писателя" к писателю советской эпохи» Н. Лейдерман и М. Липовецкий пишут: «<...> быт становится у Трифонова универсальной формой экзистенции» [курсив наш. — Е. Н.] [6. С. 30]. Мы подразумеваем под «формулами экзистенции» некий конечный смысл, экзистенциальный закон, эксплицированный в тексте, например: «<...> человек должен любить и быть любимым. Все остальное не имеет значения» [8. С. 538].
4 На лейтмотив исчезновения в прозе Ю. Трифонова как на один из устойчивых и повторяющихся указывают А. Бочаров, Ю. Оклянский, Н. Иванова, А. Шитов и др.
вания, и память, не позволяющая исчезнувшему исчезнуть. В главе «Пляжи тридцатых годов», открывающей роман, выстраивается система устойчивых для Трифонова категорий, подвергающихся исчезновению: Место («о солнечном, шумном, воняющем веселой паровозной гарью перроне, где мальчик <.. > держал за палец отца и спрашивал: "Ты вернешься к восемнадцатому?"»; Время («об августе, который давно истаял как след самолета в синеве?»; Повседневность («о том, как мать шлепнула его по щеке <...>; о том, как мальчик мечтал пойти с отцом на авиационный парад <...>; о том, как блестела до белизны металлическая ручка на спинке трамвайного сиденья»); мир Других («о людях, испарившихся, как облака?»).
В финале первой главы констатируется «ответ» на вопрос «Надо ли вспоминать?»: «<...> вспоминать и жить — это цельно, слитно, не уничтожаемо одно без другого и составляет вместе некий глагол, которому названия нет» [8. С. 293]. Данный тезис определил авторскую сверхзадачу: устремиться к началу своей истории, чтобы объяснить и понять то, что знаешь «лучше всего» (Трифонов): самого себя1.
В первой главе появляется символ исчезновения — перрон. Как теннисный корт («Игры в сумерках»), бумажные змеи («Отблеск костра»), внезапно разбившееся накануне нового 1937 г. зеркало («Исчезновение»), перрон, откуда уезжает «навсегда» отец Саши Антипова, в контексте романа «Время и место» становится «эскизом будущего бездомья»2, границей между счастливым детством и страданием, между «домом» и «бездо-мьем». Исчезновением провоцируется мое воспо-минание, встроенное в судьбу поколения; исчезновением же обусловлена и моя повседневность, которая позднее преодолевается писательством.
В сюжет первой главы включается игра мальчиков, происходящая в середине реки. Река в контексте художественного мира писателя является символом жизни, а местонахождение мальчиков свидетельствует об осознании Трифоновым ареста отца как центрального жизненного события: «<...> все четверо были на середине реки, где волна прозрачна, оглушает, слепит, где нет ни-
1 После путешествий по Туркмении с середины 1950-х до начала 1960-х гг. Ю. Трифонов понимает, что лучше всего исследовать то, что знаешь непосредственно [9].
2 В повести «Другая жизнь» Ольга Васильевна, вспоминая о первом лете, когда «не сняли дачу», говорит: «Это был эскиз будущего бездомья».
чего, кроме стука в ушах и густого, забивающего нос запаха речной воды и ощущения бездны под ногами, страшной, холодящей живот» [курсив наш. — Е. Н.] [8. С. 289].
Имманентная природа исчезновения имеет семантику конца, что в романе «Время и место» воплощается в признаке холода и его модификаций — появляются предвестники исчезновения. Таковыми становятся «холодящая живот» бездна, предваряющая потерю отца; «холодная ночь», описанная накануне прощания с Наташей; «розовая мгла» над морем, фиксирующая смерть Киянова; «ледяной» воздух, «ледяной» ветер, «обледенелый» тротуар, а также человеческие проявления «озноба», «дрожи», «душераздирающих криков», «нечеловеческого воя», свидетельствующие о медленном уходе эпохи Сталина [8].
В первой главе, подчеркивая постоянство памяти, выраженное в символах «вечности»: облака, реки, горы, — Трифонов отбирает глаголы, переда -ющие состояние статики: «река <...> блестит»; «стоит <...> облако»; «гора <...> возвышается» [8. С. 293]. Этой «монументальности» противопоставлена повседневность, таящая идею движения: «машины внизу <...> выскакивают, <...> ныряют, <.. > летят» [курсив наш. — Е. Н.] [8. С. 293]. Прорастание исчезновения в ткань повседневного также конкретизируется глаголами — от динамики к статике, от подвижности — к несомненному присутствию. Так, накануне прощания с Наташей навсегда, Антипов чувствует, как «холодая ночь течет в дом»; после смерти Киянова исчезновение «укрепляется» в повседневности, что эксплицируется в образе мглы, стоящей над морем (вода=жизнь). В финале романа исчезновение как бы окутывает, всецело пронизывает повседневность; герой, пережив множество потерь, констатирует: «Мы стоим в темном дворе. Снег стекает с деревьев. Великая сырость обнимает нас» [курсив наш. — Е. Н.] [8. С. 550].
Однако исчезновение не столько констатирует конец чего-то, сколько стимулирует к новому началу. В рамках концепции «оповседневнивания» конец (шок) означает смещение «зоны досягаемости» (Шюц), «сдвиг» по направлению к «новой» повседневности, куда уже встроен предыдущий опыт. В романе ключевые моменты всеобщей и личной биографии конструируются в соответствии с этим признаком: отказ от аборта Таня и Антипов принимают в день похорон Сталина; Антипов начинает творческий путь вопреки собственным «мукам»: «Сквозь сон томило: все уже
написано» [8. С. 311]; отношения Тани и Антипова начинаются с отказа последнего сотрудничать с Саясовым: «Я тебя полюбила в тот день, когда ты послал его к черту» [8. С. 445]. Стык начала и конца порождает ощущение текучести, непрерывности жизни: «Миньона не ответила. Начался дождь. Была осень. Пахло лекарствами. Все кончилось на больничном дворе, и здесь же, под дождем, начиналось что-то другое» [8. С. 304]; «Розовая мгла стояла над морем. Дул ветер, что-то менялось»1 [8. С. 479].
В финалах глав романа исчезновение перестает быть «шоком», вырывающим героев из их привычной «обыденности», но — «оповсед-невнивается», становится обычной частью «невидимого», того, что «называют сором жизни» [8. С. 505]. «Привычные» исчезновения эксплицируются в тексте в форме прямых констата-ций: «Почти никого не осталось в старой орбите. Володя Гусельщиков ушел в непонятную область, в индийскую философию <...>, Квашнин стал начальством, это было так же далеко, как индийская философия. <.. > Мирон уже пять лет обретался в Болгарии. <...> А сын Степан работал врачом в Алжире. <...> Мать умерла. <...> Умер Левочка Марафет, сгинули Пат, Барин» [8. С. 534-535]. «Отец Саши не вернулся из Киева никогда» [8. С. 287], «И в этом ветре унеслись многие, среди них три женщины, кого я не успел проводить» [8. С. 362], «И все мы скоро разлетелись кто куда. Война сводила людей и рассыпала навек» [8. С. 390].
По крупицам исчезает и единый «организм»2 жизни Антипова и Тани: «Все должно было двигаться куда-то, оно и двигалось, по-видимому. <...> медленно отъезжали друг от друга две половинки треснувшего плота, на одной половине стоял Антипов, на другой Таня, и никакого ужаса не было в их глазах, они разговаривали, шутили, принимали лекарства, раздражались, ходили в кино, и бревенчатые половины тихо расплывались своими путями, ибо нельзя ничего остановить, все плывет, двигается, отдаляется от чего-то и приближается к чему-то» [курсив наш. — Е. Н.] [8. С. 515]. Отсутствие «ужаса в глазах», ранее сопровождавшее любое исчезновение, свидетельствует о принятии исчезно-
1 Возможно именно поэтому действие каждой главы начинается в феврале — в конце зимы, но на пороге новой жизни.
2 В «Другой жизни» Ольга Васильевна называет брак с Сергеем «их жизнью», «живым организмом».
вения как привычного свойства повседневности, а также — подтверждает тезис о непрерывности, текучести жизни: «громоздится» дом, но уходит любовь; вместе с Таней уплывает прежний жизненный уклад, но на место этого непременно приходит нечто другое.
Исчезновение провоцирует и обратный процесс: «невидимая» жизнь становится очевидной и видимой: «Не читалось, не думалось, не спалось, не смотрелся телевизор. Все это привычное, каждодневное, на что прежде не требовалось усилий и было незаметною рутиной жизни, теперь достигалось только ценой напряжения» [8. С. 533-534]. Очевидными становятся и прожигающие ткань повседневности исчезновения, забирающие «части» жизни: «<...> было объявление о смерти Виктора Котова. Хотя за последние лет двенадцать особой дружбы не было, но известие о том, что Виктуара нет, ударило нестерпимо — так много было связано с ним радости, чепухи, надежд! — <...> он был частью жизни, и с его исчезновением омертвела и укоротилась какою-то долей его, Антипова, жизнь» [8. С. 534].
Непрерывность жизни эксплицируется в романе в символах «вечности», каковыми становятся облако, которое «не исчезло в синеве до сих пор», блестящая «в искрящемся плеске» река, тень, отбрасываемая облаками на землю («и машины внизу то ныряют в эту прозрачность, то выскакивают на солнцепек»). Символы «неисчезающе-го» присутствуют и на протяжении всего романа: розовая мгла, море, влага и др. — молчаливые свидетели «блеска» общечеловеческой и частной истории, противостоящие идее тотального исчезновения. Эти символы скрепляют Время и Место, вбирают в себя исчезновение; в них кроется идея перманентного движения жизни, в котором и кроется «залог нашего бедного бессмертия» (Трифонов): «Блестит в искрящемся плеске река, белым сахарным куполом стоит над лугом <...> круглобокое кучевое облако. Оно не испарилось, не исчезло в синеве до сих пор» [8. С. 293].
В незавершенном романе «Исчезновение» беспокойство отца, эксплицированное в глаголах «маяться», «метаться», «объясняется» в финале романа «Время и место». Тезис: «Люди мечутся от того, что не понимают. Вот и случаются эти смерти без времени» [8. С. 536] — выявляет дихотомию «смерть во времени — смерть без времени», где «смерть во времени» возможна лишь в абсолютной идентификации Себя со временем и местом, знанием Своего времени и места.
Исчезновение, по Трифонову, потому и есть самое страшное: оно случается внезапно и не оставляет жизненного времени для понимания и узнавания «самого главного».
В финале романа «Время и место» констатируется несомненная ценность идентификации Себя во времени и месте — противоположная «исчезновению» мысль: мир — это целое, одно неотделимо от другого, «все на свете связано друг с другом», мир замкнут в своей идентичности. «Когда несли на носилках по лестнице, Антипов думал сквозь боль: не было времени лучше, чем то, которое он прожил. И нет места лучше, чем эта лестница с растрескавшейся краской на стенах, с водяными разводами наверху, с какими-то над -писями карандашом, с голосами и запахами жизни, с распахнутым окном, за которым шевелился огненный ночной город» [курсив наш. — Е. Н.]
[8. С. 543]. В предложенном отрывке эксплицированы несколько реальностей: экзистенциальная, связанная с конечным осознанием индивидуального пути («Не было времени лучше, чем он прожил»), повседневная («Не было места лучше, чем эта лестница <...>, надписями карандашом <...>»); констатация разомкнутости «вечного» пространства, которое «было, есть и будет, когда нас не станет» (А. Чехов), выраженная в образе «распахнутого окна», а также — свидетельство того, что неизменно присутствует «другая жизнь <...> вокруг» («за которым шевелился огненный ночной город»).
Анализ, предложенный в статье, продемонстрировал, как исчезновение переходило из области «внеповседневного» и в конечном итоге стало имманентно присущим свойством повседневности.
Список литературы
1. Вальденфельс, Б. Повседневность как плавильный тигль рациональности / Б. Вальденфельс // СО-ЦИО-ЛОГОС. — М., 1991. — С. 39-50.
2. Вахштайн, В. В. Дело о повседневности / В. В. Вахштайн. — М., 2015.
3. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии / Э. Гуссерль. — М., 1994.
4. Иванова, Н. Б. Проза Ю. Трифонова / Н. Б. Иванова. — М., 1984.
5. Кириллова, И. В. Феномен финальной книги в русской прозе XX века : автореф. дис. ... канд. филол. наук / И. В. Кириллова. — Екатеринбург, 2006.
6. Лейдерман, Н. Л. От «советского писателя» к писателю советской эпохи: путь Юрия Трифонова / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. — Екатеринбург, 2001.
7. Суханов, В. А. Романы Ю. В. Трифонова как художественное единство / В. А. Суханов. — Томск, 2001.
8. Трифонов, Ю. В. Дом на набережной. Исчезновение. Время и место / Ю. В. Трифонов. — М., 1988. — 576 с.
9. Трифонов, Ю. В. Как слово наше отзовется. / Ю. В. Трифонов. — М., 1985.
10. Трифонов, Ю. В. Отблеск костра. Исчезновение / Ю. В. Трифонов. — М., 1988. — 593 с.
11. Трифонов, Ю. В. Рассказы и повести / Ю. В. Трифонов. — М., 1971.
12. Шитов, А. П. Трифонов Юрий: хроника жизни и творчества (1925-1981) / А. П. Шитов. — Екатеринбург, 1997.
13. Шюц, А. О множественных реальностях / А. Шюц // Шюц, А. Мир, светящийся смыслом / А. Шюц. — М., 2004. — С. 401-456.
Сведения об авторе
Новосёлова Екатерина Алексеевна — аспирант кафедры русского языка для иностранных учащихся, Институт гуманитарных наук и искусств, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина. Екатеринбург, Россия. [email protected]
70
E. A. HoBocenoBa
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2017. No. 3 (399). Philology Sciences. Iss. 105. Pp. 65—70.
MAKING EVERYTHING ROUTINE IN Y. V. TRIFONOV'S NOVEL "TIME AND PLACE"
E. A. Novosyolova
Ural federal university named after the first President of Russia B. N. Yeltsin, Ekaterinburg, Russia. [email protected]
The paper considers the leitmotif of the disappearance in the aspect of making everything routing sustainable for the works by Y. V. Trifonov (on the example of the novel "Time and Place", 1980). Appeal to the phenomenon of disappearance is determined by the biographical facts of the writer himself. "Shock" event such as disappearance changes the former way of life, but when repeating it is perceived as habitual, it becomes a part of everyday life. The article analyzes how in the last novel of the writer the disappearance ceases to be a "shock" and gradually grows into the everyday life. The analysis demonstrates that the disappearance becomes a "point source" (E. Husserl), on which the subsequent daily life is built. Semantics of the end inherent in the disappearance causes the appearance of symbols (platform) and precursors (cold, ice, darkness, etc.) of the loss. The disappearance promotes "the nudity" of the living space, makes previously "invisible" in obvious. Suddenness and unexpectedness of the disappearance, breaking the old life, leads to the formation of a dichotomy "timeless death — death in time" in the end of the novel, the analysis of which reveals the substantial-semantic component of disappearance.
Keywords: Yu.V. Trifonov, "Time and Place", everyday life, literary reality, disappearance.
References
1. Valdenfels B. Povsednevnost kak plavilnij tigl racionalnosti [Everyday life as a melting crucible of rationality]. SOCIO-LOGOS [SOCIO LOGO], 1991, pp. 39-50. (In Russ.).
2. Vahshtajn V.V. Delo opovsednevnosti [To matter about the daily practices]. Moscow, 2015. 144 p. (In Russ.).
3. Gusserl E. Idei k chistoj fenomenologii i fenomenologicheskoj filosofii [Ideas to a pure phenomenology and to a phenomenological philosophy]. Moscow, 1994. 110 p. (In Russ.).
4. Ivanova N.B. Proza U. Trifonova [The prose by U. Trufonov]. Moscow, 1984. 296 p. (In Russ.).
5. Kirillova I.V. Fenomen finalnoj knigi v russkojprozeXXveka [The phenomenon of a final book in Russian prose of the 20th century]. Ekaterinburg, 2006. (In Russ.).
6. Leyderman N.L., Lipoveckij M.N. Ot "sovetskogo pisatelja" kpisatelju sovetskoj epochi: put' U. Trifonova [From "a soviet writer" to a writer of soviet epoch: the way of U. Trifonov]. Ekaterinburg, 2001. 42 p. (In Russ.).
7. Suchanov V.A. Romani U. Trifonova kak hudozhestvennoe edinstvo [The novels by U. Trifonov as a artistic unity]. Tomsk, 2001. 322 p. (In Russ.).
8. Trifonov U.V. Dom na naberezhnoy. Ischeznovenie. Vremay i mesto [The House on the embankment. Disappearance. Time and place]. Moscow, 1988. 576 p. (In Russ.).
9. Trifonov U.V. Kak slovo nashe otzovetsja... [How our words will respond...]. Moscow, 1985. 384 p. (In Russ.).
10. Trifonov U.V. Otblesk kostra. Ischeznovenie [Gleam of fire. Disappearance]. Moscow, 1988. 593 p. (In Russ.).
11. Trifonov U.V. Rasskazi ipovesti [Short stories and tales]. Moscow, 1971. (In Russ.).
12. Shitov A.P. Trifonov U.: hronika zhizni i tvorchestva (1925-1981) [Trifonov U.: chronicle of a life and a creativity]. Ekaterinburg, 1997. 798 p. (In Russ.).
13. Shjuts A. O mnozhestvennih realjnostyah [About multiple realities]. Shjuts A. Mir svetjajshuysya smis-lom [World which glows sense]. Moscow, 2004. Pp. 401-455. (In Russ.).
