CC BY
17УДК 821.111:1
ОНТОЛОГИЯ «ИНОГО» МИРА В КОНТЕКСТЕ ПОЭТИКИ «МАГИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА» (ПО РОМАНУ С. РУЩДИ «ДВА ГОДА, ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ И ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ НОЧЕЙ»)
Людмила Викторовна Братухина
к. филол. н., доцент кафедры мировой литературы и культуры Пермский государственный национальный исследовательский университет 614990, Россия, г. Пермь, ул. Букирева, 15. Loli28@yandex.ru
Статья представляет собой исследование одной из особенностей поэтики магического реализма романа С. Рушди «Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей» - изображение сосуществования и взаимодействия реального и фантастического миров. Особое внимание при анализе произведения автором статьи уделяется полемике исламских философов Ал-Газали и Ибн Рушда, изображаемой в романе. Делается вывод о своеобразии романа, заключающемся в «разоблачении черной магии» и изменении изображения в равной мере достоверно существующих и конкурирующих кодов художественного пространства, реального и ирреального, в пользу первого.
Ключевые слова: Рушди, магический реализм, «Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей», Ал-Газали, Ибн Рушд, онтология, нарратив.
С. Рушди - один из наиболее ярких авторов, чьё творчество принято относить к направлению «магического реализма». У. Клювик подчеркивает, что этот автор «не только один из самых выдающихся постколониальных писателей, но и общепризнанный представитель магического реализма за пределами Латинской Америки» [Kluwick 2011: 1]. Его роман, удостоенный «Букеровской премии» - Midnight's Children (1981), - С. Андерсон образно назвала «"Библией" магического реализма» [Anderson 2016: 39]. Возможно, поэтому к нему чаще всего обращаются, исследуя особенности поэтики магического реализма в творчестве писателя. В своих иных произведениях, таких, как Shame (1983), The Satanic Verses (1988), Haroun and the Sea of Stories (1990), The Moor's Last Sigh (1995), Shalimar the Clown (2005), The Enchantress of Florence (2008), Luka and the Fire of Life (2010), писатель
© Братухина Л.В., 2019
«продолжает активно развивать традиции магического реализма» [Маслова 2012: 261].
Ключевым признаком данного «типа художественного мышления», наиболее ярко проявляющимся в романах Рушди, является «изображение двух сосуществующих и взаимопроникающих художественных миров (реального и ирреального) и перспектив, одна из которых основана на "просвещенном", рационалистическом видении реальности, другая - на принятии логики сверхъестественного как части обыденной жизни» [Маслова 2012: 256]. У. Клювик отмечает «продуктивное напряжение (productive tension)» между «реалистическим и сверхъестественным кодами», создаваемое в произведениях писателя «эпистемологическими несовместимостями и столкновениями» [Kluwick 2011: 202]. А. Дж. Анантс, анализируя роман Midnight's Children, отмечает, что сочетание иллюзии и реализма у Рушди играет важную роль: фантастическое используется автором для создания «усиленных образов реальности (intensified images of reality)», поскольку реальные события, изображаемые в произведении «граничили с фантастикой» [Ananth 2017: 81-82]. Е. Г. Маслова обращает внимание на особый авторский прием изображения нереалистического, волшебного в произведениях писателя: «Слияние метафорического и прямого смыслов становится основным художественным приемом магического реализма Рушди, на котором базируется авторский замысел: представить метафору как художественную реальность» [Маслова 2012: 260]. М. Гулдажер, характеризуя магический реализм как гибридное явление, находит, что в своих произведениях Haroun and the Sea of Stories и Luka and the Fire of Life Рушди, сталкивая реальность с фантазией, имеет целью создать «третье пространство за пределами двоичной структуры колонизатора-колонизированного» [Guldager 2012: 15]. А. В. Биякаева на примере романа The Enchantress of Florence размышляет об особенности магического реализма, подчеркивающего «достоверность как реальной, так и ирреальной частей художественной реальности», и тем самым утверждающего «идею о надлежащем устройстве мироздания - разнообразном, синтетическом, многогранном» [Биякаева 2017: 42]. Дж. Шамшайюадех (G. Shamshayooadeh) определяет как существенную черту целого ряда текстов Рушди «выстраивание амбивалентности» при помощи «задействования "спектра возможностей"» [Shamshayooadeh 2018: 224] в объяснении событий, что подчеркивает несовместимость реалистического и магического. Исследователь связывает поэтику магического реализма в произведениях писателя с постколониальной проблематикой: отражением гибридности космополитического пространства.
Мы в настоящей статье обращаемся к роману С. Рушди Two Years Eight Months and Twenty-Eight Nights (2015), выделяющемуся среди иных произведений писателя. Д. Дэви отмечает как новаторство Рушди в этом романе привнесение «магических элементов» в контекст «цифровой эпохи» [Devi 2016: 22]. В целом же исследователь приходит к заключению, что автор использует «магическое в качестве основного способа представления постколониальных или репрессированных субъектов», и, таким образом, изображает «современные проблемы нетерпимости к меньшинствам, религиозного тоталитаризма, а также расовой дискриминации» [Devi 2016: 23].
Как представляется, особенность данного произведения заключается в том, что применительно к нему уже нельзя говорить только о взаимодействии «ирреального и реального кодов», когда «магия и ординарное, сходятся в извечном, неразрешимом конфликте, пытаясь доказать свою универсальность, и многочисленные осязаемые доказательства достоверности обоих кодов указывают на их сосуществование как двух локальных причинно-следственных связей одной сложной, синтетической художественной реальности» [Биякаева 2017: 53]. В романе Two Years Eight Months and Twenty-Eight Nights принципы сосуществования реалистического и фантастического, их взаимодействие получают, можно сказать, «теоретическое осмысление».
Произведение начинается главою «Дети Ибн Рушда1», в которой вполне типичным для магического реализма образом сочетаются фантастические элементы с реалистическими. Так, например, повествуя о периоде опалы в жизни арабского философа Ибн Рушда, автор упоминает реальных исторических лиц - самого философа, его предтеч -Ибн Сину и Аль-Фараби - и оппонента - Ал-Газали, калифа Абу Якуба Юсуфа ибн Абдул-Мумина; воссоздает быт («He < Ibn Rushd > set up a medical practice in Lucena and his status as the ex-physician of the Caliph himself brought him patients; in addition he used what assets he had to enter modestly into the horse trade, and also financed the making of the large earthenware vessels, tinajas, in which the Jews who were no longer Jews stored and sold olive oil and wine» [Rushdie 2015]) и обстановку эпохи («In the year 1195, the great philosopher Ibn Rushd, once the Qadi, or judge, of Seville and most recently the personal physician to the Caliph Abu Yusuf Yaqub in his hometown of Cordoba, was formally discredited and disgraced on account of his liberal ideas, which were unacceptable to the increasingly powerful Berber fanatics who were spreading like a pestilence across Arab Spain, and sent to live in internal exile in the small village of Lucena outside his native city, a village full of Jews who could no longer say they were Jews because the previous ruling dynasty of al-Andalus, the
Almoravides, had forced them to convert to Islam» [Rushdie 2015]). При этом среди вполне реалистичных персонажей внезапно появляется Дунья, принцесса из волшебной страны Перистан, и также внезапно исчезает: «One day soon after the beginning of his exile a girl of perhaps sixteen summers appeared outside his door... Nobody noticed or cared that one day she turned sideways and slipped through a slit in the world and returned to Peristan, the other reality, the world of dreams whence the jinn periodically emerge to trouble and bless mankind» [Rushdie 2015]. Большая часть глав романа - «Мистер Джеронимо», «Непоследовательность философов», «Небывалости», «Зумурруд Великий и три его спутника», «Дунья полюбила вновь», «Внутри шкатулки», «Начинается отлив», «Королева фей» - представляет собой фантастическое повествование об альтернативном настоящем (эпоха небывалостей) и будущем, отстоящем от рубежа XX-XXI вв. примерно на тысячу лет2. Мир будущего, а для повествователя - настоящего, описывается через такие его характеристики, как способность людей к метаморфизму во всех отношениях, принятие получившегося разнообразия и отсутствие конфликтов на этой почве и при этом невозможность видеть сны: «Our mastery of the human genome allows us chameleon powers unknown to our predecessors. If we wish to change sex, well then, we straightforwardly do so by a simple process of gene manipulation. If we are in danger of losing our tempers, we can use the touch pads embedded in our forearms to adjust our serotonin levels, and we cheer up. Nor is our skin color fixed at birth. We adopt our hue of choice. We take pride in saying that we have become reasonable people.The differences between us, of race, place, tongue, and custom, these differences no longer divide us. They interest and engage us. We are one. And for the most part we are content with what we have become. We might even say that we are happy.We stand by your waters amid the sea gulls and the crowds, and are glad. Men and women of our city, your costumes please us, close-fitting, colorless, fine.we accept you all. As the days lengthened into weeks, months, years, as the decades passed, and the centuries, something that once happened to us all every night, every one of us, every member of the greater "we" which we have all become, stopped happening. We no longer dreamt» [Rushdie 2015].
Фабула произведения строится на преображении привычной обыденной действительности, известной человечеству из прошлого и настоящего, в иную, отмеченную в целом реалистическими, но настолько трудно достижимыми в современном разобщенном мире особенностями, действительность будущего: «This is the question we ask ourselves as we explore and narrate our history: how did we get here from there?» [Рушди 2015] В произведении мы видим уже не отдельные, пусть и
весьма значимые проявления чего-то сверхъестественного, но и изображение целой волшебной страны - Перистана, обиталища джиннов. Совершившиеся изменения привычной действительности прошлого и настоящего связаны с проникновением в человеческий мир существ иной реальности - джиннов, - их активностью в разрушении привычных законов бытия. Важным также становится философское осмысление происходящего, артикулированное в тексте романа в виде спора двух арабских мыслителей - Ал-Газали и Ибн Рушда.
Эта полемика, в действительности имевшая место в исламском мире, становится своеобразным теоретическим основанием онтологии «иного» мира в романе Рушди. Так, опираясь на прославившие арабских мыслителей сочинения «Опровержение философов (или Непоследовательность философов)» Ал-Газали и «Опровержение опровержения» Ибн Рушда, автор выводит их взгляды как крайние позиции в понимании мироздания: рационалистическую - Ибн Рушда (связанную с признанием бесконечности и безначальности мира и материи, а также - с признанием жестких причинно-следственных связей) и противостоящую ей иррациональную (основанную на следующем принципе «in God's universe the only law is what God wills» [Rushdie 2015]) - Ал-Газали. Идеи рационализма, очень осторожно полемизируя с «истинной верой» Ал-Газали высказывает опальный философ Ибн Рушд в беседах с джиннией Дуньей3: «He used words many of his contemporaries found shocking, including "reason", "logic" and "science", which were the three pillars of his occultist arcana... "The law of nature," he said, "causes have their effects". "A miracle," said Ibn Rushd, "is just God changing the rules by which he chooses to play, and if we don't comprehend it, it is because God is ultimately ineffable, which is to say, beyond our comprehension"» [Rushdie 2015]. Опасения за собственную жизнь заставляют его занять примирительную позицию: «In all his writing he had tried to reconcile the words "reason", "logic" and "science" with the words "God", "faith" and "Qur'an"» [Rushdie 2015]. Однако автор романа позволяет герою пойти до конца во снах: «.into his dreams, where he argued with Ghazali in the language of irreconcilables, the language of wholeheartedness, of going all the way, which would have doomed him to the executioner if he had used it in waking life» [Rushdie 2015]. Таким образом, закономерным итогом становится вывод Дуньи в одной из ночных бесед со своим возлюбленным: «"Suppose I suppose, " she said at length, "that God may not exist. Suppose you make me suppose that 'reason,' 'logic' and 'science' possess a magic that makes God unnecessary"» [Rushdie 2015]. Именно такой мир, лишенный Бога как необходимой причины своего возникновения и существования и описывает Рушди в
финале романа: «That is the world in which we now live, in which we have disproved the assertion made by Ghazali to Zumurrud the Great. Fear did not, finally, drive people into the arms of God. Instead, fear was overcome, and with its defeat men and women were able to set God aside, as boys and girls put down their childhood toys, or as young men and women leave their parents' home to make new homes for themselves, elsewhere, in the sun» [Rushdie 2015].
Отметим, что ни одно из двух пониманий устройства мироздания -ни сформулированное Ал-Газали, ни Ибн Рушдом - не оказывается в конечном итоге истиной в последней инстанции. Автор романа демонстрирует это, например, в посмертной судьбе обоих философов. В принципе, оба персонажа после смерти оказываются примерно в сходном обличье разумного праха, всего лишь повторяющего свои прижизненные идеи. При этом Ибн Рушд принципиально не признает существования души без тела: «.it was hard for him, he whispered blasphemously in her ear, to believe that consciousness survived the body, for the mind was of the body and had no meaning without it» [Rushdie 2015]. Когда же ему приходится столкнуться с объективной реальностью своего интеллектуального, но бестелесного посмертного существования, то он высказывает свое недовольство: «"The disembodied life," he said, "is not worth living"» [Rushdie 2015]. Однако именно за пределом земного бытия философу открывается истинная сущность его возлюбленной джиннии Дуньи (которую при жизни он считал обычной женщиной) и возможность спасения мира, заключенная в его потомках, в которых соединяется человеческое и сверхчеловеческое (которое у Рушди в своей противопоставленности обычной рационально интерпретируемой логике действительности равнозначно иррациональному началу) от праматери джиннии. Среди потомков джиннии и опального философа выделяются Джеронимо Манесес, преодолевший изменившиеся законы гравитации и спасший поднявшихся в воздух обитателей Земли, Тереза Сакка, молниями поражавшая мужчин, проявлявших агрессию по отношению к женщинам, Джинендра Капур, научившийся преображать, изменять все, что угодно, подкидыш Буря, превращающая моральное разложение в физическое. Необычные способности персонажей объясняются их родством с представительницей волшебной страны, но, как показывает автор на примере одного из этих «супергероев», они раскрывают и нечто глубоко скрытое в их собственной природе, что объединяет человека и джинна: «Guess that inner goblin is awake inside him and can handle this stuff. This must be what it feels like when people say, I feel like another person, or, I feel like a new man. So now he's another person who has no other name, just his own.
And that other person is him» [Rushdie 2015]. В образах этих героев, которые в эпоху начавшихся небывалостей, нарушивших постоянство законов обыденной реальности, противостоят вторжениям джиннов из волшебной страны, находит воплощение мысль, некогда высказанная Дуньей, о присутствии в «разуме», «логике», «науке» некоей магии, «благодаря которой необходимость в Боге отпадает» [Рушди 2017: 23].
Исторический Ал-Газали, безусловно, был бы более, нежели Ибн Рушд, подготовлен к той посмертной реальности, в которой, по воле автора романа, оказался. Так, утверждая ценность знания, мыслитель рассуждает о том, что именно оно остается с человеком в загробной жизни: «Одного из мудрецов спросили: "что лучше всего приберечь?" Он ответил: "То, что, если утонет твой корабль, выплывет с тобой", то есть знание. Говорят, что под затоплением корабля он имел в виду смерть тела» [Газали 2011: 51]. И на каверзный вопрос своего оппонента о том, почему он томится в могиле, а не вкусил всех радостей вечной жизни, с готовностью отвечает, что все в воле Божьей: «God's ways are mysterious, and if he asks patience of me, I will give him as much as he desires. Ghazali has no desires of his own anymore» [Rushdie 2015]. Однако и Ал-Газали обманывается в своих чаяниях: он ожидает конца мира как возможности перейти из земной реальности к подлинному бытию, вечности: «Ghazali thinks the world is ending.He believes that God has set out to destroy his creation, slowly, enigmatically, without explanation; to confuse Man into destroying himself. Ghazali faces that prospect with equanimity, and not only because he himself is already dead. For him, life on earth is just an anteroom, or a doorway. Eternity is the real world» [Rushdie 2015]. С учетом взглядов Ал-Газали, можно предположить, что здесь может иметься в виду «прорыв к трансцендентному миру "божественных истин", подразумевающий подлинную цель созерцание Бога и растворение в единобожии путем видения бытия в единстве» [Насыров 2017: 103]. С гносеологическими представлениями Ал-Газали тесно связано его онтологическое учение о трех мирах: феноменальном мире, сверхэмпирическом мире (Царстве Божьем) и находящемся между ними мире Могущества: «Реализация познания трансцендентного (божественного) мира, или Богопознания, зависит от проникновения в опосредующий мир (корабль) и движения посредством его» [Насыров 2009: 252].
В романе С. Рушди, если обратиться к представлениям Ал-Газали, изображен мир феноменологический в двух своих ипостасях: земная реальность и Перистан, волшебная страна джиннов. Джинны, и прежде всего Дунья, являются своеобразными пришельцами из иного мира, само их существование и волшебные способности нарушают физиче-
ские законы привычной реальности. Их появление в мире людей ознаменовалось эпохой небывалых фантастических событий: появлялись чудовищные монстры, свирепствовали природные стихии, люди, словно не подчиняясь более гравитации, взмывали вверх. Однако, Рушди подчеркивает глубинные связи между этими двумя мирами, представляющими множественность бытия в реальности «дунйа»4: «.the human world was always so attractive to the jinn. It was human beings who allowed the jinn to express themselves. Looking back, we tell ourselves this: the craziness unleashed upon our ancestors by the jinn was the crazi-ness that also waited inside every human heart» [Rushdie 2015]. В противопоставлении трансцендентному подлинно «иному» миру, «Божественному бытию» равным образом противопоставлены и Перистан и земная реальность: джинны так же, как и люди могут не знать о существовании Бога, быть атеистами или религиозными фанатиками. В романе Рушди изображается ситуация, напоминающая попытку прорыва к миру сверэмпирическому (предполагаемой вечности Бога, как её представляет Ал-Газали) через опосредующий мир (каковым предстает эпоха небывалостей, представляющая собой взаимопроникновение двух миров - Земли и Перистана). Однако результат этой «попытки прорыва» оказывается отличным от замысла Ал-Газали, поскольку прорываться, как оказывается, некуда.
Нужно отметить, что Рушди в создании образа Ал-Газали опирается на его сочинения, но при этом творчески их переосмысливает. Так, из рассуждений философа о страхе Божьем писатель делает вывод о допустимости для него террора. Ср.: «Страх Божий - это кнут, с помощью которого Господь заставляет своих рабов приобретать знания и исполнять благие дела, дабы таким образом достигнуть степени приближения к Богу. Польза богобоязненности заключается в следующем: осторожность, благочестие, набожность, зикр и другие дела, которые ведут человека к Богу. Наивысшая степень богобоязненности возвышает человека до степени праведника, что является высшей ступенью достохвального страха Божьего. Конечно, при условии, что это не нанесёт ущерба телесному и умственному здоровью человека. Ведь в таком случае, это будет уже не желаемый страх. Это будет вид болезни, подлежащей лечению» [Газали 2011]. У Рушди Газали произносит следующие слова: "Only fear will move sinful Man towards God. Fear is a part of God, in the sense that it is that feeble creature Man's appropriate response to the infinite power and punitive nature of the Almighty. One may say that fear is the echo of God, and wherever that echo is heard men fall to their knees and cry mercy» [Rushdie 2015].
Усилиями темных джиннов, Великих Ифритов, мыслитель предполагает разрушить мир якобы от лица Бога, на них возлагает обязанность сеять страх, долженствующий привести людей к религии. Один из Ифритов, Забардаст, довольно цинично раскрывает сущность их деятельности: «We are in the process of instituting a reign of terror on earth, and there's only one word that justifies that as far as these savages are concerned: the word of this or that god. In name of a divine entity we can do whatever the hell we like and most of those fools down there will swallow it like a bitter pill» [Rushdie 2015]. А вот более амбициозный джинн, Зумурруд Великий, искренне проникся идеями Аль-Газали: «The transformation of the skeptical giant Zumurrud into a soldier for a higher power was the last achievement of the dead philosopher of Tus» [Rushdie 2015]. Таким образом Рушди, в очередной раз обращаясь к проблеме терроризма на основе религиозных убеждений (Ср. The Satanic Verses, Midnight's Children, Shalimar the Clown), показывает огромную и опасную силу их воздействия. В романе Two Years Eight Months and Twenty-Eight Nights религиозные представления о существовании иного мира являются единственным его онтологическим основанием, постепенно развенчиваемым автором. Агрессивное поведение джиннов в эпоху небывалостей, даже прикрываемое религиозными догматами, только на первых порах привела к чаемому Газали результату: «The places of worship are full of terrified men and women seeking the protection of the Almighty.Just as I expected. Fear drives men to God» [Rushdie 2015]. Затем же потомки Ибн Рушда под руководством Дуньи искореняют последствия вторжения темных джиннов и их самих.
Кроме того, в романе Two Years Eight Months and Twenty Eight Nights уничтожаются онтологические основания трансцендентной реальности «божественных истин». Анализируя сложившуюся обстановку в момент якобы открывающейся в виде «опосредующего мира» возможности проникнуть в трансцендентную реальность, один из потомков Ибн Рушда, Хьюго Кастербридж, обосновывает «постатеистическую позицию»: «Our position is that god is a creation of human beings, who only exists because of the clap-hands-if-you-believe-in-fairies principle. If enough people were sensible enough not to clap hands, then this Tinker Bell god would die.On the day that Adam and Eve invented god, the article continued, they at once lost control of him. That is the beginning of the secret history of the world. Man and Woman invented god, who at once eluded their grasp and became more powerful than his creators, and also more malevolent. Like the supercomputer in the film Terminator: "Skynet", sky-god, same thing. Adam and Eve were filled with fear, because it was plain that for the rest of time god would come after them to
punish them for the crime of having created him» [Rushdie 2015]. Эта позиция, с одной стороны, лишает идею Бога самостоятельного существования, а с другой, - не отрицает ее объективности. В итоге в пространстве художественного мира романа «выдуманные» сверхъестественные существа обретают вполне реальные очертания, влияют на мир людей, но и зависят от него. Согласно логике автора, человек содержит в себе иррациональное начало, оно может приобретать магический характер, если сам человек его таковым признает. Однако вне человеческого восприятия иррациональное отнологических оснований не имеет. Таким образом, можно сказать, что конкурирование реалистического и иррационального кодов прочтения действительности разрешаются в романе в пользу первого. В воле человека как принять иррациональное и дать ему объективное бытие, так и отвергнуть его.
Проблема онтологических оснований описываемых миров в романе в конечном итоге сводится к реальности «нарратива», который может быть изменен. Так, в тексте присутствует ряд указаний на понимание действительности как реальности, создаваемой и существующей посредством слова. Сам Ал-Газали в беседе с джинном Зумуррудом, обсуждая философские проблемы, такие как существование Бога, причина мира, сущность живых существ в феноменологическом мире, говорит: «Everything boils down to words» [Rushdie 2015]. Хьюго Кас-тербридж в своей, как оказалось, предсмертной речи, характеризуя агрессивное поведение одного из темных джиннов - Забардаста, - остроумно замечает: «It' s a terrible thing when one speaks metaphorically and the metaphor turns into a literal truth. When I said that the gods men invented had arisen to destroy them, I was being largely figurative. It is unexpected, and almost gratifying, to discover I was being more accurate than I thought» [Rushdie 2015]. Может быть, наиболее убеждают в нарративном характере изображаемой реальности слова повествователя о «дивном новом мире»: «We are aware that conflict was for a long time the defining narrative of our species, but we have shown that the narrative can be changed. The differences between us, of race, place, tongue, and custom, these differences no longer divide us. They interest and engage us. We are one» [Rushdie 2015]. Онтологическими основаниями нового мира становится корпус текстов, сменяющий корпус текстов старого мира: «The failed graphic novelist became the hero of one of the longest-running series of graphic novels, and novels made of words as well, a corpus which we now number among the great classics, the mythos from which our present pleasures derive, our "Iliad", let us say, using an antique comparison, or our "Odyssey". Present-day visitors to the Library look wide-eyed at these relics as once their ancestors would have gawped at a Gutenberg Bible
or First Folio» [Rushdie 2015]. Также новая реальность опирается на книгу, которая словно бы подводит итог спорам мусульманских философов Аль-Газали и Ибн Рушда: вместо сеющих раскол и ожесточение «Опровержения философов (или «Непоследовательности философов») и «Опровержения опровержения» в совместном творчестве Джерони-мо Манесеса и Алессандры Блисс Фариньи появляется «Последовательность»: «In Coherence, a plea for a world ruled by reason, tolerance, magnanimity, knowledge, and restraint» [Rushdie 2015]. О новом мире повествователь высказывается так: «For hundreds of years now, this has been our good fortune, to inhabit the possibility for which Mr. Geronimo and Miss Alexandra yearned: a peaceful, civilized world, of hard work and respect for the land. A gardener's world, in which we all must cultivate our garden, understanding that to do so is not a defeat, as it was for foolish Dr. Pangloss, but the victory of our better natures over the darkness within» [Rushdie 2015]. Несмотря на целый ряд преимуществ и достижений, новый мир не лишен недостатков. Таковым является невозможность видеть сны. В романе о значимости для человечества сновидений, вбирающих в себя иррациональное, говорит Аль-Газали в очередном споре с Ибн Рушдом: «The world men dream of.is the world they try to make» [Rushdie 2015]. Невозможность видеть сны оценивается как изъян нового мира: «.but the dream factories are closed. This is the price we pay for peace, prosperity, tolerance, understanding, wisdom, goodness, and truth: that the wildness in us, which sleep unleashed, has been tamed, and the darkness in us, which drove the theater of the night, is soothed. Mostly we are glad. Our lives are good. But sometimes we wish for the dreams to return. Sometimes, for we have not wholly rid ourselves of perversity, we long for nightmares» [Rushdie 2015]. Природа человека, как оказывается, требует иррационального, он ощущает пустоту при его отсутствии.
Ни один из мыслителей, предлагающих крайние точки зрения, ни Ал-Газали, ни Ибн Рушд, не может претендовать на истину в последней инстанции. Более точно проблема представлена на предшествующей тексту романа гравюре Гойи «El sueño de la razón produce monstruos», подпись на которой расставляет нужные акценты в понимании соотношения рационального и иррационального: «Фантазия, оставленная разумом, порождает немыслимых чудовищ, а в соединении с ним становится матерью искусств и источником их чудес» [Рушди 2017: 9].
Подводя итог излагаемой повествователем хронике перехода человечества из привычного нам мира в иной, фантастически измененный, следует отметить, что основывается сюжет повествования на идее по-
знания-проникновения в трансцендентный мир, предложенной Газали. Однако эта идея сущностно переосмысляется: конечный результат изменений нарративной реальности (отказ от идеи Бога и иррациональности в целом) осуществляется согласно идеям Ибн Рушда, а источник и причина изменений реальности находится в ней самой.
Таким образом, в романе С. Рушди Two Years Eight Months and Twenty-Eight Nights вместе с «разоблачением черной магии» по-особому раскрывается важнейший принцип магического реализма: изображение в равной мере достоверно существующих и конкурирующих кодов художественного пространства, реального и ирреального, нарушено в пользу первого.
Примечания
1 Здесь и далее используется перевод Л. Сумм по изданию, указанному в Списке литературы.
2 Повествователь так высказывается об эпохе небывалостей: «This is how it has come down to us, a millennium later, as history infused with and perhaps overwhelmed by legend. This is how we think of it now, as if it were a fallible memory, or a dream of the remote past» [Rushdie 2015].
3 Имя одного из ключевых персонажей романа - джиннии Дуньи - символично: сам автор истолковывает его как «мир» [Рушди 2017: 18] («the world» [Rushdie 2015]), однако в исламской суфийской традиции подобным образом -«дунйа» - называют «здешний мир», противопоставленный «тамошнему миру», сверхэмпирическому, или «божественному бытию», обозначаемому словом «ахира» [Насыров 2009: 78]. Таким образом, уже имя героини актуализирует онтологическую проблематику.
4 Не случайно джинния с именем Дунья объединяет оба этих мира: является принцессой, а затем и правительницей в Перистане, а также прародительницей рода героев, установивших в мире людей новую реальность после изгнания джиннов.
Список литературы
АбуХамид Мухаммад Ал-Газали аТ-Туси Возрождение религиозных наук: в 10 т. / пер. с араб. И. Р. Насырова, А. С. Ацаева Махачкала: Нуруль иршад, 2011. Т.1. 424 с.
Абу Хамид Мухаммад Ал-Газали аТ-Туси // Салих Ахмад аш-Шами. Слово мудрости имама ал-Газали / пер. Д. Бибаева 2011. URL: https://www.e-reading.mobi/bookreader.php/1034307/Ash-Shami_-_Slovo_mudrosti_imama_al-Gazali.html (дата обращения: 11.01.2019).
Биякаева А. В. Роман М. Петросян «Дом, в котором.» в контексте современной магической прозы: дис. ... канд. филол. наук. Омск, 2017. 186 с.
Маслова Е. Г. Магический реализм как парадигма культурно-художественного сознания современного общества // Вестник Челя-
бинского государственного педагогического университета. Филология и искусствоведение. 2012. № 10. С. 254-269.
Насыров И. Р. Основания исламского мистицизма (генезис и эволюция). М.: Языки славянских культур, 2009. 552 с.
Насыров И. Р. Ал-Газали о прорыве к трансцендентному миру // Философия религии: аналитические исследования 2017. Т. 1. № 1. С. 100-105.
Рушди С. Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей / пер. с англ. Л. Сумм. М.: Corpus, 2017. 368 с.
Ananth A.G. Traits of Magic Realism in Salman Rushdie's Midnight's Children // International Journal of Computer Techniques. 2017, May-June. Vol. 4. Issue 3. P. 79-83.
Anderson S. A New Definition of Magic Realism: An Analysis of Three Novels as Examples of Magic Realism in a Postcolonial Diaspora// Honors Program Projects, 2016. URL: https://digitalcommons.olivet.edu /honr_proj/82/?utm_source=digitalcommons.olivet.edu%2Fhonr_proj%2F8 2&utm_medium=PDF&utm_campaign=PDFCoverPages (дата обращения: 02.02.2019).
Devi D. Inventive Style in Salman Rushdie's Novel Two Years Eight Months and Twenty Eight Nights // English Studies International Research. 2016. Vol. 4. Issue 2. P. 21-24.
Guldager M. Magical Realism and Hybridity: Salman Rushdie's Haroun and the Sea of Stories & Luka and the Fire of Life // University of Copenhagen May, 2012. URL: https://www.academia.edu/29393274 /Magical_Realism_and_Hybridity_Salman_Rushdies_Haroun_and_the_Sea _of_Stories_and_Luka_and_the_Fire_of_Life (дата обращения: 20.01.2019).
Kluwick U. Exploring Magic Realism in Salman Rushdie's Fiction. New York: Routledge, 2011. 234 p.
Rushdie S. Two Years Eight Months and Twenty Eight Nights. New York. 2015. 304 p. URL: https://royallib.com/book/Rushdie_ Sal-man/two_years_eight_months_and_twentyeight_nights.html (дата обращения: 15. 06. 2018).
Shamshayooadeh G. An Examination of the Key Features of Salman Rushdie's Historiographic Metafiction: A Possible Worlds Theory Approach: Dissertation of Doctor of Philosophy (PhD) - Old Dominion University. Norfolk, 2018. 246 p.
THE ONTOLOGY OF THE "OTHER" WORLD IN THE CONTEXT OF THE POETICS OF "MAGIC REALISM" (BASED ON "TWO YEARS, EIGHT MONTHS AND TWENTY-EIGHT NIGHTS" BY S. RUSHDI)
Ludmila V. Bratukhina
Associate Professor in the Department of World Literature and Culture Perm State University
614990, Russia, Perm, Bukirev str., 15. Loli28@yandex.ru
The article is the exploration of one of the features of the magical realism poetic in the novel S. Rushdie Two years, eight months and twenty-eight nights - the representation of the coexistence and interaction of real and fantastic worlds. Particular attention in the analysis of the novel is paid to the controversy of the Islamic philosophers Al-Ghazali and Ibn Rushd, that portrayed in this Rushdie's work. The conclusion is made about the peculiarity of the novel, which consists in "exposing black magic" and changing the image of equally reliably existing and competing codes of artistic space, real and surreal, in favor of the first.
Key words: S. Rushdie, magical realism, "Two years, eight months and twenty-eight nights", Al-Ghazali, Ibn Rushd, ontology, narrative.
