CC BY
57
С. М. Пронченко
ОНОМАСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ТЕКСТОВ О. МАНДЕЛЬШТАМА: ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ КОММЕНТАРИЙ
Работа представлена кафедрой русского языка. Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор К. П. Сидоренко
Имена собственные являются важной характеристикой идиостиля О. Мандельштама и своеобразно преломляют централь-
нуютему его творчества -тему всемирной, общечеловеческой культуры: «Мандельштаму было предназначено судьбой запечат-
64
Ономастический аспект лексической структуры художественных текстов О. Мандельштама...
леть с наибольшей полнотой культурную традицию своей эпохи и создать парадигму ее последующего воскрешения в духовной памяти будущих поколений...» . Ниже
при описании типологии онимов использу-
2
ется словарь Н. В. Подольской .
Антропонимы в мандельштамовских текстах нередко занимают инициальные позиции, выступая в функции названий стихотворений: «Бах» (1913), «Ахматова» (1914), «Ариост» (1933) и др., а также глав прозаических произведений: «Ашот Оване-съян», «Чаадаев», «Франсуа Виллон» и др.
Заглавия отражают «внутренние характе-
3
ристики всего номинируемого текста» , создают прагматические условия восприятия интертекстуальности. В целом антропонимы выполняют в литературной коммуникации «функцию индивидуализиции субъекта» , их денотат способен пробуждать читательские фоновые знания не только о самом ониме, но и о ситуациях, в которые он был вовлечен. Таким образом, в зоне дено-тации какого-либо эксплицитного онима возникают устойчивые ассоциации с имплицитным онимом, обладающим семиотическим потенциалом. Вследствие этого образуются ментальные сгущения (ономастические цепочки, в начале которых находятся эксплицитные онимы, а затем - имплицитные онимы, пробуждение которых обусловлено читательским тезаурусом и факультативными лексемами-намеками), развертывающиеся в рамках общего семантического континуума. Онимы способны «иметь предельно редуцированный (или индивидуализированный) экстенсионал и очень широкий импликационал, несущий прагматическую, коннотативную информацию, значимую в структуре имени собственного для этнической языковой личности, аккумулирующую ее знания о мире и опирающуюся на область бессознательного» . Так, эксплицитный антропоним Дантес актуализирует в сознании реципиента имплицитный антропоним А. С. Пушкин через прецедентную ситуацию, связанную с гибелью поэта. Приведем в качестве примера следую-
щий текстовый фрагмент: «К числу убийц русских поэтов или кандидатов в эти убийцы прибавилось тусклое имя Горнфельда. Этот паралитический Дантес, этот дядя Моня с Бассейной... выполнил социальный заказ совершенно чуждого ему режима. («Феодосия»).
Для ряда мандельштамовских антропонимов характерна орфографическая неустойчивость в написании иноязычных имен и фамилий: Ариост (вместо Ариосто),Дант (вместо Данте), Фирдусси (вместо Фирдоуси) и др. Однако такие особенности могут служить воплощению стратегии: лексемы Бравич (вместо Баранович), Исай Петрович Вейнберг (вместо Петр Исаевич Вейнберг), Парнок (вместо Парнах) имеют амбивалентную природу, так как, с одной стороны, устраняют ассоциации с прототипами в силу экстралингвистических причин, с другой стороны, частичное совпадение звуковых оболочек фамилий прототипов и ман-дельштамовских персонажей ведет к появлению таких ассоциаций. В отдельных случаях писатель употребляет синкопированную форму отчества (Сергей Иваныч, Юлий Матвеич), указывающую на близкие отношения с номинированными лицами. Антропонимы-аббревиатуры рассчитаны на культурную компетенцию читателя. Так, под аббревиатурой В. В. Г. подразумевается В. В. Гиппиус (1876-1941) - поэт, литературовед; 77. Я. - это Петр Филиппович Якубович (1860-1911)- поэт-народник. Немногочисленны случаи двойной референции: Сталин и Джугашвили, В. В. Г. и В. В. Гиппиус, Франсуа Виллон и Франсуа Монкор-бъе (де Лож). Диада Сталин - Джугашвили отражает положительные обертоны в оценке автором Сталина. Однако Мандельштам должен был причинить себе при работе над хвалебным образом Сталина «немалое насилие», его «поэтическая система... дошла до такой степени строгости и последовательности, что она как бы срабатывает сама, отстраняя от себя ложь, создавая между ложью и собой дистанцию.. .» : «Ия хочу благодарить холмы, / Что эту кость и эту
кисть развили: / Он родился в горах и горечь знал тюрьмы. /Хочу его назвать - не Сталин, -Джугашвили!» («Когда б я уголь взял для высшей похвалы...»). В стихотворении «Жил Александр Герцевич...» сгусток звуковых соответствий лежит в основе синонимических замен исходного двучленного антропонима Александр Герцевич (второй компонент которого образован посредством транслитерации немецкого слова herz - «сердце» + -евич) на Александр Сердцевин и Александр Скерцевич. В мандель-штамовских произведениях функционируют антропонимы со значением собирательности, способные вызывать устойчивые ассоциации с несколькими референтами. Ср.: Аксаковы, Гонкуры, Стюарты, Толстые, Шенье.
Геортонимы представлены единицами, обозначающими религиозные праздники: Благовещенье, Иом-Кипур, Рождество, Рош-Гашана, Успенье и др. В стихотворении «Люблю под сводами седыя тишины...» (1921) намеренная стилизация лексики на старокнижный манер обеспечивает функциональное размежевание при описании «актуального настоящего», накладывающегося на время историческое, маркируемое такими лексемами, как седыя, сирый, зоне, плащаница, генисаретский, геортонимом великопостный седмицы: разным актуальным денотативным пространствам соответствует разный словарь . Особенности подачи времени укладываются в авторскую концепцию культуры: «время в поэтической картине мира Мандельштама уготовано не всему земному миру, а исключительно куль-туре)А . Противопоставление временных масштабов описываемого ведет к тому, что пространство и время расступаются, как бы размыкаются в Вечность : «Люблю под сводами седыя тишины / Молебнов, панихид блужданье /И трогательный чин - ему же все должны - / У Исаака отпеванье. //Люблю священника неторопливый шаг, /Широкий вынос плащаницы /Ив ветхом неводе генисаретский мрак/Великопостныя седмицы».
Интерес представляет единственный мандельштамовский зооним - Марь Иван-на. Так называли ручных обезьянок уличных гадателей, которые вытаскивали листок с «судьбой» из «кассы» (Н. Я. Мандельштам): «Я говорю с эпохою, но разве /Душа у ней пеньковая, и разве /Она у нас постыдно прижилась, /Как сморщенный зверек в тибетском храме: /Почешется -ив цинковую ванну, -/Изобрази еще нам, Марь Ивапна!» («Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето...», 1931). Функциональные особенности зоонима состоят, во-первых, в том, что он является вокативом, поэтому обеспечивает привлечение внимания читателя. Во-вторых, зооним персонифицирует животное, называя его словосочетанием имя + отчество, характерным в узусе для вежливого обращения к человеку. Употребление антропонимической модели номинации по отношению к животному является приемом, усиливающим пародийность, которая вызывается расхождением между образом животного и человеческим именем. В-третьих, данный оним подвергся синкопированию вследствие нарушения фонетических закономерностей вокативных структур, образуемых по модели имя+отчество.
По нашим наблюдениям, мифонимы у Мандельштама немногочисленны: Иван-дурак, Садко. На представлении языковой личности о мифониме Иван-дурак (ср.: об очень глупом1,1несообразительном и покорном человеке ) основано описание неприглядного внешнего облика, чудаковатости, неприспособленности медвежонка: «Сквозь платок кусались розы, визжал ручной медвежонок с серой древнерусской мордочкой околпаченного Ивана-дурака, и визг его резал стекло» («Путешествие в Армению»).
Некоторые из прагматонимов имеют орфографические размежевания: употребляются со строчной буквы без кавычек или с заглавной буквы без кавычек. Ср.: жил-лет - «Пластинкой тоненькой жиллета / Легко щетину спячки снять -/Полуукраинское лето /Давай с тобою вспоминать» («Пластинкой тоненькой жиллета...», 1936);
Ономастический аспект лексической структуры художественных текстов О. Мандельштама.
Нестле - «Это быч старик румяный, как ребенок с банки Нестле» («Шум времени», гл. «Тенишевское училище»).
Творчество писателя пронизано элементами античного эпоса: Мандельштама захватывала «не красочная живописная поверхность Античности, а ее трагедийная глу-12
бина» . В произведениях Мандельштама параллельно функционируют синонимичные теонимы: Бахус и Дионис, Киприда и Афродита, Нике и Афина, Юпитер и Зевс. Для игры слов писатель использует теоним Цейс, представляющий собой транслитерированный вариант слова Зевс: «Он глядит в бинокль прекрасный Цейса-/Дорогой подарок царь-Давида - / Замечает все морщины гнейсовые, /Где сосна иль деревушка-гнида» («Канцона»).
Пространство в произведениях писателя формируется лексемами с пространственной семантикой, среди которых доминирующее положение занимают топонимы. Их категориальная выделительная семантика позволяет распознавать акценты автора в видении окружающего пространства. Целый пласт ойконимов связан с петербургской топикой, обладает биографическим и культурным фоном: Выборг, Гатчина, Колпино, Луга, Любанъ, Павловск, Средняя Рогатка, Териоки и др. Имеются случаи двойной референции: Илион и Троя, Петербург и Петрополь. Такая особенность служит раскрытию авторской концепции культуры. Так, в Тг1811а Мандельштам все чаще писал не о смерти человека, а о смерти государства, потому что этим рвется преем-
13
ственность культурного единства . В стихотворении «В Петрополе прозрачном мы умрем...» (1916) смерть Петербурга (разрыв культурного единства) подчеркивается антично-пушкинским ойконимом Петрополь: «В Петрополе прозрачном мы умрем, / Где властвует над нами Прозерпина. /Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем, /И каждый час нам смертная година». Псевдоойко-ним Малинов, обозначая вымышленный город, город-призрак, выражает мечту писателя в то, что существует город-рай, где,
по определению Мандельштама, «не жизнь, а малина» (см. «Феодосия»).
Урбанонимы связывают фрагменты городской архитектуры и репрезентируют целостный городской образ. Пространственный образ Петербурга имеет четкие контуры, поддерживаемые лексемами Адмиралтейство, Большая Морская, Васильевский остров, Гостиный двор и многими другими. Тема Петербурга «как центра культуры и ее ступеней» развертывается и в стихах, и в прозе. «Продолжая петербургские образы Пушкина, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Мандельштам намечает новый тип городского пейзажа в стихах, насыщенного конкретно-предметным, "очерковым" и в то же время философско-историческим содержанием» . Пространственный образ Москвы формируется лексемами Арбат, Берсеневская набережная, Большая Якиманка и др., которых значительно меньше по сравнению с лексемами, репрезентирующими образ Петербурга. Урбанонимы College de Navarre, Лувр, Сорбонна, улица Saint Jacques и др. формируют в сознании читателя пространственный образ Парижа. Отдельные лексемы способны переносить читателя в Древнюю Грецию (Акрополь, Пи-рей), в Древний Рим (Капитолий, Колизей, Форум), в Италию (Palazzo Pitti, Пизанская башня). Синтез мировой и русской культуры и, как следствие, ее универсальность отражается в эклектичной природе городских объектов. Ср.: «И пятиглавые московские соборы/С их итальянскою и русскою душой /Напоминают мне явление Авроры, /Но с русским именем и в шубке меховой» («В разноголосице девического хора...»). Исторически сложившиеся образы городов оказывают структурообразующее влияние на элементы ландшафта, представленного в текстах Мандельштама. Это проявляется в цен-тростремительности и, как следствие, увеличении в лексической структуре текстов ур-банонимов, обозначающих объекты, расположенные» центральной части городов (см. главу «Ребяческий империализм» «Шума • времени», в которой можно наблюдать цент-
ростремитеяьность в описании Петербурга). Отличительной функциональной особенностью урбанонимов является эллиптическая субстантивация по ключевому слову' , которая свидетельствует о вторжении разговорной стихии в художественные тексты. Система флексий субстантивата соответствует роду эллиптированного существительного, поэтому можно выделить эллиптические субстантиваты мужского рода: Загородный (*проспект), Калинкин (*мост), Кшенноост-ровский (*проспект) и др.; 2) эллиптические субстантиваты женского рода: (*улица) Бас-сейная, (*улица) Большая Морская, Военно-медицинская (*академия) и др.
Мандельштам любил обряд и церковность, ему дороги церкви и соборы, символизирующие великолепие, округлость линий, разумную строгость: Айя-София, Казанский собор, Notre Dame, Saint-Benoit le Bestourne, собор Святого Петра, Страсбур-гский собор, Успенский собор и др. Некоторые экклезионимы подвержены эллиптической субстантивации: Архангельский (*собор), Благовещенский (*собор), (*собор) Воскресения и др., эллиптической субстантивации и усечению: Исаак <- Исаакиевский *собор.
Фиктонимы князь Андрей, Вальсингам, Дон-Кихот, Журден, Люсъен де Рюбампре, Маугли, Неточка Незванова, Печорин, Пик-квик, Плюшкин, Серафита, Тарас Бульба, Тряпичкин, Швейк и многие другие уводят в подтекст единой мировой художественной культуры, указывая на межтекстовые связи. В произведениях писателя необходимо различать омонимичные фиктонимы: Елена(персонаж «Одиссеи») и Елена (2) (персонаж «Илиады»), Ипполит (1) (герой мифа о Федре) и Ипполит (2) (персонаж «Идиота» Ф. М. Достоевского), Лия (1) (персонаж «Божественной комедии») и Лия (2) (персонаж рассказа Н. Гумилева) и др. Фиктонимы Мандельштама имеют и интермедиальную природу, апеллируя к читательским знаниям в нелитературных видах искусства: Жизелъ (персонаж балета А. Адана), Кармен (персонаж оперы Ж. Бизе), Юдифь (персонаж картины Джорджоне) и др.
Итак, «точечные» погружения в лексическую структуру произведений писателя позволяют установить мотивацию использования имен собственных, частично рассмотреть их типологию, семантику и функциональные особенности.
ПРИМЕЧАНИЯ
7
^ Ронен О. Осип Мандельштам //Лит. обозрение. 1991. № 3. С. 4. Подольская Н. В. Словарь русской ономастической терминологии. М., 1988. Фатеева Н. А. Заглавие и текст в русской поэзии конца XX века: параллельная динамика // Текст. Интертекст. Культура: Сб. докл. междунар. науч. конференции / РАН; Ред.-сост. В. П. Григорьев, Н. А. Фатеева. М., 2001. С. 395. 4
Степанова В. В. Слово в тексте: Из лекций по функциональной лексикологии. СПб., 2006. С. 253. 6 СулименкоН. Е. Современный русский язык: (слово в курсе лексикологии). СПб., 2004. С. 88-89. Цитирование в настоящей статье осуществляется по: Мандельштам О. Собр. соч. В 4 т. М., 1993. Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Мандельштам О. Э. Стихотворения. Проза. Статьи. М., 2002. С. 527.
Кузьмина Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. М., 2004. С. 235. Панова Л. Г. Модели времени в поэзии Мандельштама 1908-1937 гг. // Текст. Интертекст. Культура: Сб. докл. междунар. науч. конференции / РАН; Ред.-сост. В. П. Григорьев, Н.А. Фатеева. М., 2001. С. 80.
11 Кузьмина Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. М., 2004. С. 235. Бирих А. К, Мокиенко В. М., Степанова Л. И. Словарь русской фразеологии: Историко-этимол. справочник. СПб., 1998.
11 Бушман И. Поэтическое искусство Мандельштама (http://www.classic-book.ru/lib/sb/book /578). Гаспаров М. Л. Поэт и культура. Три поэтики Осипа Мандельштама // М. Л. Гаспаров Избранные статьи. - М., 1995.
Проблема ритма в дирижерском исполнительстве
14
Македонов А. В. Пути Осипа Мандельштама и его посох свободы // Рус. литература. 1991. № 1С. 45. 16 Там же.
См. об этом: Богданов С. И., Смирнов Ю. Б. Переходность в системе частей речи. Субстантивация. СПб., 2004. С. 36-37; Русская грамматика. Т. 1: Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Словообразование. Морфология. М., 1980. С. 241.
