Онегин как первый совершенный тип "лишнего человека" в русской художественной литературе ХIХ века Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

PHILOLOGICAL SCIENCES

ОНЕГИН КАК ПЕРВЫЙ СОВЕРШЕННЫЙ ТИП «ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА» В РУССКОЙ

ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХТХ ВЕКА

Кривцов А. С.

студент 4 курса филологического факультета ФГБОУ ВО «Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского», Брянск, Россия

ONEGIN AS THE FIRST PERFECT TYPE OF THE «SUPERFLUOUS MAN» IN THE RUSSIAN LITERATURE OF THE NINETEENTH CENTURY

Krivtsov A.

4th-year student, Faculty of Philology Federal State-Funded Educational Institution of Higher Education «Bryansk State Academician I. G. Pe-

trovski University», Bryansk, Russia

АННОТАЦИЯ

В данной статье исследованы проблемы эволюции литературного типа «лишнего человека» в контексте изучения одной из центральных тем русской словесности на примере образа Онегина как совершенного представителя «лишнего человека» в русской литературе XIX века. В работе отмечены отличительные признаки «лишнего человека», впервые целостно воплощённые в образе Онегина, выявлены заслуги Пушкина в новаторском изображении противоречивой сущности данного литературного типа, определена связь феномена «лишний человек» с общественно-политическим и культурным устройством страны, намечены предпосылки дальнейшего развития анализируемого литературного типа.

ABSTRACT

This article explores the problems of the evolution of the literary type of the «superfluous man» in the context of studying of one of the central themes of Russian literature on the example of the literary figure as Onegin as the perfect representative of the «superfluous man» in the Russian literature of the nineteenth century. The work notes the distinctive features of an the «superfluous man», first fully embodied in the literary figure of Onegin, the Pushkin's merits in the innovative image of the contradictory essence of this literary type, the connection of the «superfluous man» phenomenon with the socio-political and cultural structure of the country, the preconditions for the further development of the analyzed literary type.

Ключевые слова: «лишний человек», Пушкин, Онегин, литературный тип, личность, общество, образ, новаторство, противоречие.

Keywords: the «superfluous man», Pushkin, Onegin, literary type, personality, society, image, innovation, contradiction.

В контексте проблемы становления и развития литературного типа «лишнего человека» особую значимость приобретает вопрос о том, каких персонажей русской художественной литературы можно действительно назвать лишними. Традиционно в исследованиях, посвященных данной теме, к таковым относят Онегина, Печорина, Базарова, Рудина, Ромашова [4, 5, 6]. Исключённым из этого ряда, как кажется, является Чацкий, герой комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», лишний для общества, но ещё лишённый внутренних противоречий. Чацкий - лишь причина, преддверие разочарований, ставших в дальнейшем ключевой чертой-характеристикой «лишнего человека».

Между тем большая часть исследователей-филологов склонна выделять типичные черты «лишнего человека» в образе одноимённого романа А. С. Пушкина Евгения Онегина. Именно в нем, по мнению литературоведов, заключены главные признаки данного типа: «протест-отчуждение, обострённое сознание своей бесплодности, отсутствие ясно представляемой цели в жизни» [5, 6].

Рассмотрим, как происходит становление «совершенного» «лишнего человека» онегинского типа в творчестве поэтов пушкинской эпохи и отметим предпосылки для создания оригинального представителя данного литературного типа, воплощенного в известном романе в стихах.

Безусловно, проблема становления типа «лишнего человека» - историко-культурная проблема, связанная с социальным мироустройством. В формировании характера «лишнего человека» и развитии его внутреннего конфликта определённую роль играли историко-социальные факторы.

Так, поражение Наполеона - излюбленного образа романтиков - первая социально-культурная причина утраченных надежд. Заключается это в том, что мечтания героя-одиночки, способного противостоять чему-либо, разрушаются. Подавляется восстание декабристов - целая эпоха подвергается казням на гильотинах. Товарно-денежные отношения ни на йоту не уступили и ещё больше подорвали интересы романтизма. Герой мировой скорби

сменяется несовершенным человеком в несовершенном мире. «Охлаждённый» герой-романтик предпринимает попытку, не принося физического зла (не повторяя ошибок декабристов), вжиться в несовершенный мир.

Яков Толстой первый попытался рассмотреть черты такого типа в современных на тот момент условиях русской действительности. Поэт ещё до Пушкина увидел отщепенца без романтического облачения. Так, «Послание к петербургскому жителю» во многом предвосхищает первую главу «Евгения Онегина». Житель, как Онегин, кончает день «с восходом солнца»; поспав кое-как, долго занимается туалетом, потом, просмотрев пригласительные билеты, спешит отдать визиты. Он наслаждается изысканными блюдами и винами на «званом завтраке» (похожем на обед Онегина), смотрит балет, лорнирует дам в театре и обнаруживает «свои таланты» на бале, где окружающие «дивятся» его остротам. Но молодого человека ожидают «усталость, скука, лень».

Социально-психологические черты «лишнего человека» отражаются и в поэзии К. Н. Батюшкова. В стихотворении «К И. А. Петину» он пишет: «Счастлив ты шалун любезный... //...// Я же всюду бесполезный - //Ив любви, и на войне// Время жизни в скуке трачу...» [1, с. 19]. Настроением тоски и скуки проникнуты и другие стихотворения («К Н. И. Гнедичу», «Совет друзьям»). Причина всему этому наблюдается в стихотворении «Мои пенаты», где кроется протест «богачам», «развратным счастливцам», «придворным друзьям». В нём развита тема обособленности от общества. Лирический герой поэта «Для света равнодушен, // Для славы и честей» [1, с. 58]. Всему этому он предпочитает «хижину простую» («Таврида»). Но уход из чужого окружения малоутешителен для него. Ему суждено влачить дни «печальным странником», c «унынием в очах». Ум его погибает «посреди сомнений» («К другу»).

Тема разлада личности с обществом, её отчуждённости, воспринятая через посредство Байрона, лирики Батюшкова, Баратынского, мотивов Я. Тол-стова, заставляет Пушкина задуматься о чувствах, переживаниях «лишних людей». Поэта начинает волновать вопрос, как будет чувствовать себя человек как дитя последекабрьского времени. Так как процесс обособления прогрессивной личности оставался необратимым (особенно после подавления восстания на Сенатской площади), то мысль об уходе из света с его «спектаклями, балами» встречается у Пушкина очень часто (в «Посланиях» к Юдину, Галичу, в стихотворении «Когда твои младые лета...»). Возрастают мотивы печали и хандры, которые встречаются в стихотворениях «26 мая 1828», «Дорожные жалобы», «2 ноября», «Румяный критик мой», в элегии «Безумных лет угасшее веселье». Затем «проклятая хандра» сменяется состоянием безразличия, и поэт пишет в «Предчувствии»: «Бурной жизнью утомлённый // Равнодушно бури жду... » [7, т. 2, с. 219]. Мысль об уходе из света с его «спектаклями, балами» встре-

чается в «Посланиях» к Юдину, Галичу, в стихотворении «Когда твои младые лета...». И только оставшись в деревне, лирический герой чувствует себя «от суетных оков освобождённым» («Деревня»).

Социальная основа психологической переклички Пушкина с «лишними людьми» обострилась в период южной ссылки, когда поэт испытывал идейный кризис. Как раз в 1823 году Пушкин начал писать первую главу «Евгения Онегина». Сплошной царизм, отверженность, вопросы о тайном обществе декабристов рождали у поэта чувство одиночества и стёртости. Затем и мысль о бесплодности жизни очень сильно тревожила его. В стихотворении «Сон» он пишет: «Мне страшен свет, проходит век мой тёмный //В безвестности, заглохшею тропой» [7, т. 1, с. 359]. «Яслёзы лью, я трачу век напрасно», - читаем мы в послании «Князю А. М. Горчакову» [7, т. 1, с. 429]. Как отмечает Д. Д. Благой, Пушкин жаждал перейти к «делу», но отвращение к казённой службе, иллюзорной во всех смыслах («Прощание»), заставляет поэта спросить, какого это носить «мучительное бремя // Пустых иль тяжких должностей» («Тургеневу») [7, т. 1, с. 39]. Отсюда в своей лирике Пушкин часто бравирует ленью (ленивец молодой, ленивец мой, лени сын, томная лень). Не видя после себя содеянного, лирический герой стихотворения «26 мая 1828» размышляет сродни «лишнему человеку: «Цели нет передо мною: // Сердце пусто, празден ум, // И томи меня тоскую // Однозвучно жизни шум» [7, т. 2, с. 208]. Представляя настоящее и будущее человека, запутавшегося «в сетях судьбы суровой», поэт взволнованно прорицает: «Несчастный друг! Средь новых поколений // Докучный гость, и лишний, и чужой, Он вспомнит нас... » [7, т. 2, с. 102]. Пушкин, таким образом, гениально прозрел новый характер «лишности» положения своего современника [5, с. 37-38].

Если Вертер, отчаявшись в отстающем классе, ушёл в себя, в свою неудачную личную жизнь, и погиб, а Крейслер Гофмана «задохнулся», то Онегин, надев на себя «гарольдовый плащ», только выходит в свет. Но если первые представляли романтический тип бунтарей, желающих что-то сделать, то последний представляет результат, выраженный последекабрьским явлением. А. И. Герцен в своё время метко определил тип «лишности» Онегина, увидев в нём «.человека, осуждённого на праздность, бесполезного, сбитого с пути, - человека чужого в своей семье, не желающего делать зла и бессильного сделать добро, он не делает в конце концов ничего, хотя и пробует всё.» [Цит по: 5, с. 45]. Если Гарольд начинал и делал (за что был обречён), то Онегин «всё начинал, но ничего не доводил до конца, он тем больше размышлял, чем меньше делал, в двадцать лет он старик, а к старости он холодеет, благодаря любви.» [Цит. по: 5, с. 45].

Выйдя в свет, Онегин становится «лишним» не только в той среде, где находится, но и он сам лично чувствует «свою колоссальную ненужность». И эта ненужность обусловлена не только односторонне (например, для старого поколения), но и двусто-ронне - невозможностью реализоваться здесь и

сейчас (в новом поколении). В этом заключается основное новаторство образа Онегина. В нём заключены все черты «лишнего» человека, который вобрал в себя главные признаки «протеста-отчуждения» и одновременно обострённое сознание своей бесплодности, отсутствие ясно представляемой цели в жизни. Онегин, возможно, тем самым и мешал деятельности некоторых декабристов. Пушкин в первоначальных набросках к «Евгению Онегину» открыто подтверждает все эти черты: «Ни с кем он, мнится, не в сношеньи, //Почти ни с кем не говорит. // Один, затерян и забыт, //Меж молодых аристократов, // Между полезных дипломатов, // Для всех он кажется чужим...» и там же на полях: «Кто там меж ними в отдаленье, // Как нечто лишнее стоит» [8, с. 135].

Кстати, благодаря этому можно говорить, что именно Пушкин впервые в русской литературе создает образ «лишнего человека», хоть и выражение «лишней человек» вошло в оборот только с выхода произведений Тургенева «Рудин», «Дворянское гнездо», с публикации «Дневник лишнего человека» в 1850 г. [3, URL]. Д. Д. Благой писал, что Онегин является «родоначальником» всех «лишних людей в русской литературе. После романа в стихах Пушкина мы наблюдаем не возникновение типа, а изменение уже возникшего. Тем самым, мы можем сказать, что Онегин не противостоит своей узкой среде, а является выразителем начала зарождения тех людей, которые впоследствии задумаются над известным вопросом «что делать?». Гениальность поэта определяется не только глобальным виденьем изменения образа в истории, но и его развитием в своём детище, никак не его убийством.

Итак, первое типическое противоречие, явившееся в образе Онегина, - социальное: он разобщён не только с отсталыми элементами своей среды, скучает из-за них, остыл, но и не смог ужиться с действительно прогрессивными элементами нового поколения. «Ввиду полной безнадежности положения им и остается только гарольдов плащ, байроническая поза» [3, URL].

Полнота типа «лишнего человека» невозможна без моральной составляющей, поэтому нужно рассмотреть следующее явление - испытание охлаждённого, скучающего ума любовью. «Ну, что ж, Онегин? ты зеваешь. - // "Привычка, Ленский». -Но скучаешь // Ты как-то больше». Маскируя свою заинтересованность, Онегин всё же вспомнил «Татьяны милой //И бледный цвет, и вид унылый//И в сладостный, безгрешный сон // Душою погрузился он... » [8, с. 173]. После чего наш Евгений ведётся на доверчивую, чистую, пламенную душу, искренность, простоту и даже ум Татьяны. Это привязывает любого человека, который заблудился, ведь это возможность спастись. И всё бы просто, если бы Онегин знал, что он хочет. Как пишет Г. П. Мако-гоненко, «Онегин не способен был ответить на любовь Татьяны, потому что чувства его были безжалостно искалечены обществом» [4, с. 69-70]. Это так. К сожалению, чувства Онегина к Татьяне зависят от случайности, стихии чувства. В данном случае, Онегин не ответил взаимностью незамужней

Татьяне только из-за того (по мнению Г. Поспелова [6, с. 125]), что скука и скепсис «были результатом не вырождения и не пресыщения, а той общественно-политической атмосферы, которая существовала тогда в столичном обществе, и красавица жена, как это показал в дальнейшем пример самого Пушкина, могла только сгустить подобную атмосферу вокруг скучающего в обществе мужа. «Как и все мы, - писал Герцен об Онегине, - он постоянно ждёт чего-то...». Смутное ожидание отчасти и не позволяет Онегину сблизиться с Татьяной. Таким образом, второе противоречие - любовное - это детерминированный объективный процесс, независимый от личности человека. Практически, наверное, громко сказано, но Пушкин, сам того не осознавая, показал изнутри диалектику души.

Поскольку в литературоведении давно принято проводить параллель между линиями «Онегин-Татьяна/Ленский-Ольга», то в соотношении «лишности» Онегина с Ленским сегодня не возникает вопросов. Д. Д. Благой писал: «Ленский, как и Онегин, выделяется из окружающей среды и также для неё чужероден и неприемлем.» [9, с. 67]. Затем К. Ф. Головин, утрировавший верное замечание

A. И. Герцена, считал Ленского не только «лишним», но и прообразом «лишних людей» [2]. И совершенно верно. Данные образы не противоположны и не контрастны, а скорее Онегин является причинно-следственным итогом Ленского. Только один стал «лишним» просто для общества и не перешёл в стадию скуки, а второй «лишний» уже лишён напрочь всякой мечтательности и цели. Разумеется, что Онегина Ленский будет раздражать, как раздражает знающего правду неверие того, кто эту правду отрицает. С Ольгой Ленский ведёт себя вовсе не как «лишний», в манерах его нет ни холодной сдержанности, ни угрюмой замкнутости. У него не высохла половина души, как выразится Печорин; напротив: эмоциональная интенсивность и полнота душевной жизни. Ленский вывез из Германии «вольнолюбивые мечты». Любви к Ольге достаточно, чтобы забыть о скуке и тоске. Для него идеал не «модное слово», как для полурусского соседа, «а ценность, оставшаяся в прошлом («прежний идеал»)»; в настоящем же он наделён «озлобленным умом, // Кипящим в действии пустом». Если Ленского характеризует оторванность от действительности, то Онегина - неопределённость социальной позиции в ней.

Подводя итоги романтическим противоречиям Онегина, отметим меткое пояснение Погорельцева

B. Ф. по этому поводу: «Для того чтобы стать «лишним», романтику типа Ленского не хватало враждебности, оппозиции существующему строю, трагического сознания своей бесполезности. Романтик - это предтеча изучаемого типа с психологической стороны; «лишний», так сказать, не вполне. Иными словами, если мы назовём Ленского «лишним человеком», мы употребим это словосочетание произвольно, неточно, а не как историко-литературный термин, обозначающий тип с присущим только ему комплексом социально-психологических принципов. <...> «Лишним» человек обнаруживает себя

тогда, когда он понимает возможность быть деятельным участником общественной жизни, стремится к действию и по ряду причин не может осуществить свое стремление» [5, с. 45-59].

Не справедливым будет оставить образ Татьяны. Она, исходя из последнего утверждения о «лишнем человеке», своего рода тоже «лишняя». Но «лишняя» в плане того, что в 20-е гг. XIX в. женщина ещё не думала о своей общественной значимости. Онегин тот тип, который попытается сделать её «лишней», использовав в своём поиске неизвестного (как это и заложено в литературном типе). Но упадёт ли эта женщина? Так, в Онегине она видела своё спасение, любовь, свой романтический идеал, который она искала в книгах настоящего русского фольклора, во французских романах. Сила и индивидуализм Татьяны представляется в этом плане максимально, потому что она до всего этого даже не знала русского языка (пишет Онегину письмо на французском). Татьяна олицетворяет яркий тип русской женщины (Прекрасной дамы). Если она и была «лишняя», то только своей вечной женственностью, которая до Пушкина не была выставлена на такую общенародную ценность. Как и всем в России, Татьяне свойственны искания тревожной мысли, но чувства морального долга, прямота, чистота, доброта и сердечность никогда не угасали в ней, как и положено всей России (если брать Россию как образ вечной женственности, как силу женского пола). Русская чистота побуждений и желаний, ведущая сила внятно высказана в Тать-янином целомудренном послании Онегину: «Была бы верная супруга и добродетельная мать!» [8, с. 183]. Можно сказать, что с Онегиным наступает убийственная моральная эпоха, но Пушкин никогда не сведёт всё к плохому (как и любой гений никогда не пророчит зла). Всегда будет «но». И вот даже когда Татьяна меняется местами с Онегиным, когда, казалось бы, она стала «лишней» в своём типе и также будет переносить свою тоску в общество, она сохраняет верность своему мужу. Сохраняет силу духа, силу женственности. Татьяна отстаивает свою чистоту и гордость перед ненавистным ей аристократическим обществом. Это говорит о настоящей вере Пушкина в свою страну (Татьяну), в её силу и непоколебимое достоинство.

Таким образом, Пушкин дал в романе «Евгений Онегин» совершенное отображение «лишнего человека» с его мучительными думами, «змиями воспоминаний». Образ этот не европейский, а русский, национальный, так как пропитан весь печальной самоиронией (а ирония к окружающим вызывает уже лишь тоску). Обогатив общеевропейскую

тему молодого человека национальным содержанием, Пушкин исчерпывающе доработал «симптомы» «лишних людей», соединив их воедино: от экономических, литературных, культурно-бытовых и политических истоков до внешнего и внутреннего облика героя (отзывы окружающих, самооценка, отношение к людям, делу, времяпрепровождение, детерминированность (от беспечного детства до «двадцати шести годов»)).

Одной из заслуг Пушкина является раскрытие противоречивой сущности «лишнего человека», противоположных задатков натуры, предопределяющих уже эволюцию развитого типа. От нерешительности и малодушия, опустошённости и неверия, самолюбования и самоуверенности до отрицательного пути: снижения протеста, постепенное оттеснение добра злом, энтузиазма ленью.

Капризное, эгоистичное и малодушное вторжение Онегина в любовь приятеля заканчивается дуэлью. Ложное вдохновение делает трещину в душе Татьяны. Всё это пушкинское открытие, все эти результаты напряжённости душевной жизни «лишнего человека» разовьют Лермонтов, Герцен, Тургенев, Куприн, всё это перейдёт к Печорину, Бельтову, «лишним людям» Тургенева и даже к диалектике Ромашова.

Литература

1. Батюшков К. Н. Сочинения. - СПб., 1887.

2. Головин К. Ф. Русский роман и русское общество. Изд-е 2-е. - СПб.: Издательство Товарищества А. Ф. Маркса, 1904. - 520 с.

3. Лаврецкий А. "Лишние люди" // Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939. Т. 6. - М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во "Сов. Энцикл.", 1932. - Стб. 514-540. [Электронный ресурс]. URL: http://feb-web.ru/FEB/LITENC/ENCYCLOP/le6/le6-5143 .htm (дата обращения: 03.06.19).

4. Макогоненко Г. П. Роман Пушкина «Евгений Онегин». - М.: ГИХЛ, 1963.

5. Погорельцев В. Ф. Проблема «лишних людей» в русской литературе XIX века. Т. 1. М.: «Прометей», МПГУ, 1997.

6. Поспелов Г. «Евгений Онегин» как реалистический роман // Пушкин. Сборник статей / Под ред. проф. А. Еголина. - М.: ГИХЛ, 1941.

7. Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1959-1962.

8. Пушкин А. С. Избранное / Сост., авт. по-слесл. и коммент. Е. А. Маймин. - М.: Просвещение, 1983. - 368 с.

9. Русская классическая литература. - М.: Просвещение, 1963.