CC BY
67
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 2
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
О к т я б р ь с к а я О. С. Пути развития русской детской литературы ХХ века (1920-2000-е гг.). — М.: МАКС Пресс, 2012. 360 с.
Последние десять-пятнадцать лет отмечены повышенным научным интересом к такой отрасли отечественной словесности, как русская литература для детей и юношества. Наряду с соответствующими учебниками, созданными совместно Н.И. Кузнецовой и С.А. Мещеряковой, а также И.Н. Арзамасцевой и С.А. Николаевой, и коллективным учебником под редакцией Е.Е. Зубаревой в свет вышли учебные пособия Л.В. Овчинниковой, Т.Д. Полозовой, И.Г. Минераловой, О.Ю. Трыковой и других специалистов.
Минувший год обогатил их ряд объемной и, заметим сразу, на наш взгляд, во многом неординарной книгой О.С. Октябрьской, подытожившей ее предшествующие публикации на ту же тему. Исследуемый предмет рассмотрен в ней с его зарождения в русском классицизме, в бытовании в веке девятнадцатом и начале двадцатого, наконец, в наши дни. Но главным образом работа автора посвящена эпохе, ставшей для детской русской литературы самой интенсивной и яркой за всю ее историю, но столь же драматичной и трагичной. Это ее советское семидесятилетие, период, отличавшийся, по характеристике Михаила Пришвина, как небывалой дотоле заинтересованностью государства в литературе («... Все наркомы стали заниматься литературой. Даются громадные средства на литературу»), так и каким-то «садистским совокуплением» его с нею1.
Как показывает О. Октябрьская, последняя особенность большевистского руководства художественным словом отразилась на становлении и развитии детской литературы в СССР ничуть не менее пагубно, чем на судьбах литературы «взрослой». Так, провозглашая своей основной социально-воспитательной задачей формирование с ранних лет человека «нового типа» — «завтрашнего строителя преобразователя мира, культурного героя», советская власть, казалось бы, уже тем самым предоставляла мастерам детской поэзии, прозы и драматургии неограниченный простор для стилевых, жанровых и языковых поисков, экспериментов и новаций. Во всяком случае в этом духе могли истолковать обращенный к ним «государственный заказ» К. Чуковский, В. Маяковский, А. Барто, С. Маршак, Л. Кассиль, А. Гайдар, в 1920-е годы закладывавшие эстетические основы литературы, впервые обращенной не к той или иной сословной, а к многомиллионной детской аудитории с ее собственными эмоциональными и умственными запросами и возрастными нравственными идеалами. Но та же советская власть в лице своей партийно-бюрократической верхушки вскоре берет детскую литературу под тотальный контроль и мощный прессинг официальной идеологии и
1 См.: Пришвин М.М. Дневник. Т. 3. 1920-1922. М., 1995. С. 260.
классовой («пролетарской») морали. В течение 1930-х годов ее естественной внутренней эволюции активно препятствуют и теоретики-прагматики, а также выступающие от имени власти вульгаризаторы от искусства и педагогики. В итоге якобы чуждой советским детям признается (к счастью, ненадолго) волшебная сказка, в «детских» произведениях осуждается авторская фантазия и вымысел, «абстрактные» (т. е. общечеловеческие) ценности, смех, ситуативная и в особенности языковая игра, два мастера которой из группы ОБЭРИУтов (Даниил Хармс и Александр Введенский) арестовываются по обвинению «во вредительстве» и отправляются в ссылки. Вместо богатой жанрово-стилевой палитры, свойственной сочинениям первопроходцев послеоктябрьской детской литературы, ей навязывается все большее единообразие, а органичная для нее нравоучительность деформируется в узкую нормативность.
Но и при всей жесткости идеологического давления на «детских» писателей, с которым они не могли не считаться и которое ослабло в СССР только с 1960-х годов, творческая природа создаваемой ими литературы, убедительно показывает О. Октябрьская, подорвана не была. Более того, уже в первую половину ХХ в., высокоталантливые детские поэты, прозаики и драматурги, не отвергая, а лишь в духе времени корректируя традиционные гуманистические постулаты, создали «золотой фонд детской классики», востребованный, как свидетельствуют «и высокий процент переизданий, и большие тиражи книг», и живой интерес к ним «у самых разных читательских категорий», до сих пор (с. 354).
Сколько бы ни стремились ее самозваные советские пестуны превратить детскую литературу всего лишь в удобное средство («колесик и винтик») официальной агитации, пропаганды и педагогических стандартов, она, вслед за синхронными ей выдающимися явлениями литературы «взрослой», в целом не изменила своей идентичности, определенной сочетанием в ее произведениях образов и фольклорных, и письменных, занимательности и наставления, познания и развлечения, читательского труда и игры. Однако непременно и всегда при доминирующей роли начала эстетического в виде художественности, ориентирующей юного читателя на высокие человеческие образцы и ими его воспитывающей.
Раскрытие этих образцов в их индивидуальном писательском своеобразии происходит в монографических главках книги Октябрьской о важнейших произведениях соответствующего поэта, прозаика или драматурга. И достигается не в результате раздельного анализа «содержания» и «формы» каждого из них, потому что в художественном организме они как раз нераздельны, а фиксацией всех его формальных компонентов в их совокупной значимости (произведенном на читателя впечатлении, навеянном ему настроении и т. п.), которой-то и равнозначна, в отличие от идеи (мысли, понятия, логических выводов) умозрительной, «идея» творческая. Таковы главки о восходящих по преимуществу к народной образности сказках, баснях, скороговорках, считалках, дразнилках и других стихотворных созданиях Корнея Чуковского и, напротив, большей частью политизированных детских стихах Владимира Маяковского, о разножанровой, но в немалой части построенной на злободневных жизненных реалиях поэзии Самуила Маршака, об овеянных
революционной романтикой, но вовсе не чуждых и общечеловеческих ценностей повестях Аркадия Гайдара и о предпочитающем «вечные темы» лирическом творчестве Елены Благининой, и т. д.
Выделить какую-то одну из этих главок довольно затруднительно, поскольку уровень литературоведческой трактовки каждого из названных авторов, как и множества неназванных, в них одинаково высок. Но не упустим возможности отдать должное замечательной легкости, с которой О.С. Октябрьская «заражается» (Л. Толстой) и проникается тем многоликим детским миром с его разной возрастной психологией и несхожими мировосприятиями, куда вводит ее, взрослого человека, очередной «персонаж» предпринятого исследования. Возникает впечатление, что автор рецензируемой книги не меньше самих детских писателей сохранил в своей душе все, что успевает перечувствовать человек с годов почти младенческих до подростковых и юношеских.
Обозревая движение русской детской литературы за семь десятилетий, Октябрьская отнюдь не игнорирует воздействие на нее внешних исторических перемен, особо сказавшихся, например, на детских повестях эпохи Великой Отечественной войны. Вполне внятны ей и проблемные различия между драматургией С. Маршака раннего и позднего, как и известная ина-кость гайдаровских героев начала 1940-х годов на фоне его же героев годов 1920-х. Четкий качественный отпечаток зафиксирован исследовательницей в детской литературе последних двадцати лет, когда она освободилась от партийно-государственного надзора и контроля.
Тем не менее прежде всего Октябрьская стремится проанализировать рассматриваемые ею произведения (или все творчество писателя) в собственно литературном контексте — родовом, жанровом, стилевом. Занимая в книге ее основную часть, этот анализ стал, на наш взгляд, особенной удачей автора. Ведь художественное своеобразие творческого создания и становится по-настоящему зримым лишь при сопоставлении и сравнении его с однородными ему созданиями других авторов, предшествующих и синхронных с ним.
Добрым словом следует отметить и ту дотошность, с какой в работе Октябрьской выявлена и аналитически описана, вслед за огромным количеством жанров, родов и стилей детской литературы, ее тематика. Ибо она далеко не ограничивается такими разновидностями, как литература (книга, проза) «научно-художественная», «условно-фантастическая», «природоведческая», «историческая», «юмористическая» и т. п. Дело в том, что во многих из них вычленены и в свой черед основательно изучены относительно обособленные подтемы. Например, глава «Научно-художественная книга» (1920-1950-х годов) подразделяется на параграфы «Рассказы о вещах и профессиях», «Литература о животных», «Человек и природа», «Художественно-исторический жанр». И каждая из этих рубрик предметно представлена творчеством от трех до шести авторов.
Всего же в книге Октябрьской их свыше 125-ти. Тут и знаменитые, почитаемые многими поколениями россиян, как Корней Чуковский, Агния Барто, Аркадий Гайдар и Эдуард Успенский, и известные широко, как Василий Бианки, Юрий Нагибин, Николай Носов, и не очень, а также и те (как Елена Благинина, Геннадий Цыферов, Тамара Крюкова), творчество которых по
каким-то причинам не получило большого распространения и, по-видимому, впервые по достоинству оценено именно в настоящей работе.
Взятый в своей целостности, этот огромный ряд персоналий, созданный Ольгой Октябрьской, придает ее книге дополнительный смысл энциклопедического справочника по избранной теме.
Из частных достижений обозреваемого исследования хочется особо указать на страницы, посвященные текстам, построенным на языковой и словесной игре. Гонимые догматической и утилитарной критикой 19201930-х годов, они в действительности вызывают у «гениального лингвиста» (К. Чуковский) — ребенка самый живой отклик: благодаря им «малыш активно участвует в познании языкового строя родного языка, порой предлагая собственные варианты обозначения новых или уже знакомых ему объектов» (с. 61-62). Пристальное внимание к этой стихотворной форме для детей побудило О. Октябрьскую проследить ее развитие от автора «Мойдодыра» и «Бармалея», В. Маяковского, ОБЭРИУтов до таких современных поэтов, как В. Лунин, А. Усачев, Р. Муха и др. И можно лишь посочувствовать родителям и педагогам, никогда не игравшим со своими детьми или учениками в языковые игры, стимулирующими в детях вместе с потребностью в лингвистическом творчестве и то особое эстетическое наслаждение от него, которое неведомо сегодня множеству наших подростков с их словесно убогой, полужаргонной, а то и вовсе приблатненной речью. Увы, такая речь чуть не ежедневно звучит по каналам российского ТВ, да и в других органах СМИ.
Литературоведам, анализирующим особенно яркие в лексическом отношении произведения, свойственно поддаваться их речевому обаянию и частично оснащать языковой красочностью исследуемого мира свой научный язык. Точен, ясен, логичен он, а вместе с тем словарно и семантически богат, выразителен, порой и лиричен и в книге О. Октябрьской, читающейся с увлечением, нередко захватывающим.
Есть у нас, впрочем, и несколько пожеланий автору, правда, весьма частного характера. Стоило бы прояснить, что имеется в виду под «синкретизмом литературы ХХ века» (с. 4) и почему И.-В. Гёте назван романтиком (с. 7). На с. 6 говорится о «высоком уровне художественности», якобы отличающем «мифологию разных народов». Однако художественность в значении и эстетического качества, и теоретического понятия относится все-таки к произведениям собственно искусства, в том числе словесного, и возникает не ранее его. Иное дело образность, действительно органичная для мифа.
В целом исследование О.С. Октябрьской, скромно названное «учебным пособием», но соединившее монографический угол зрения на избранный предмет с его тематическим разнообразием и персональной писательской многоликостью, обрело полифункциональный вид и будет полезно не одним коллегам автора по литературоведческому цеху (в частности, как отличная основа для соответствующих лекционных курсов), но и учителям-словесникам, воспитателям и родителям.
В.А. Недзвецкий
Сведения об авторе: Недзвецкий Валентин Александрович, докт. филол. наук, профессор кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
