CC BY
62
Вестник Челябинского государственногоуниверситета. 2016. № 1 (383). Филологические науки. Вып. 99. С. 73-79.
УДК 82:111:852
ББК 83 (2 Рос = Рус) 6
Л. А. Капитанова
«ОГЛЯНУТЬСЯ И ПОИСКАТЬ ПРЕЖНЕГО»: «МАЛЫЙ» УСАДЕБНЫЙ МИР В РОМАНЕ Ю. В. ЖАДОВСКОЙ «В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА». СТАТЬЯ ПЕРВАЯ
Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда по проекту - победителю конкурса проектов в области гуманитарных наук № 14-14-60001 «Русскаяусадъба:регионалъные и общекультурные аспекты».
Предлагается осмысление содержательной и структурной специфики образа усадебного мира и соположенного с ним усадебного хронотопа на материале романа Ю. В. Жадовской «В стороне от большого света», их сопряженность с понятиями «патриархальное», обусловливающее ценностные ориентиры усадебного миропорядка, и «идиллическое», продуцирующее в художественно воссозданной картине усадебного мира стихию «усадебного мифа», культивирующего идею усадьбы - райского сада.
Ключевые слова: усадебный роман, усадебный текст, усадебный топос, усадебный хронотоп, идиллическое мироощущение, усадебное мироощущение, патриархальность, естественное бытие.
Автору настоящей статьи ранее приходилось писать о главном и, несомненно, лучшем произведении [6] в творческом наследии Юлии Валериановны Жадовской [7], поэтессы и прозаика 40-60-х гг. XIX в. Тогда речь шла о функции мотива «большого света» в раскрытии характера главной героини названного романа - Генечки, Евгении Александровны, сироты, выросшей в усадьбе родной тетки Авдотьи Петровны и впервые покинувшей ее в шестнадцатилетнем возрасте, отправившись в гости к другой тетке по материнской линии, Татьяне Петровне, живущей в трех днях пути от «мирного уголка» Амилова в Т*** губернии. Теперь же представляется логичным, говоря словами Данарова, одного из трех основных мужских персонажей «В стороне от большого света», «оглянуться и поискать прежнего» [4. С. 159], иначе, поразмыслить над «малым» усадебным миром, который, исходя из повествования, Генечка оставляет дважды, и отсюда дважды рвется «самая главная нить», «привязывавшая» ее к «месту, где все <...> было мило и дорого» [4. С. 203], и в итоге после смерти Авдотьи Петровны, проданному «в чужие руки» [4. С. 266]. Хотя, судя по финалу, дом, «пригревавший» Генечку «столько лет под своим кровом» [4. С. 78], для нее не утрачен навеки: он как бы возрождается, возвращаясь в облике
другого «небольшого светленького чистенького домика», представляющегося героине «уютным, прочным пристанищем» [4. С. 283]: «тихой гаванью, в которой можно укрыться от несовершенства мира» [8. С. 35], «куда вошла» она «хозяйкой и любимою женой» [4. С. 283]. Именно этой в целом обнадеживающей мыслью о незыблемости усадебного «благословенного приюта», сопряженной с общим для всего творчества Жадовской изображением провинциальной усадебной жизни, подобно «оберегу» защищающей сознание героини от разрушительного воздействия «большого» мира - города, светского общества, завершается роман «В стороне от большого света». Между тем не все так однозначно, как может показаться на первый взгляд, в авторской рефлексии «прежнего» бытия Генечки в его соотнесенности с русской традицией усадебного топоса. Однако в настоящей статье исследуется картина усадебного мира в романе Жадовской в целом. Что же касается неоднозначности транскрипции писательницей усадебной идиллии, то об этом речь пойдет во второй статье, посвященной проблеме своеобразия «усадебного текста» «В стороне от большого света».
Следует отметить, что данный роман, безусловно, является каноническим «усадебным текстом» с его «усадебной» мотивной, сюжет-
ной, образной системой и доминирующим в повествовании усадебным (по М. М. Бахтину, «идиллическим») хронотопом, способствующим художественной передаче «состояния счастливой безмятежности и покоя в замкнутом пространстве обустроенной природы» [10. С. 318] и отсюда продуцирующим в «усадебном тексте» стихию «усадебного мифа», согласно которому усадьба мыслится как райский сад, Эдем [10].
Вместе с тем образ усадьбы в «усадебном тексте» представал и в непосредственной соотнесенности с ценностно-смысловой основой дворянской усадьбы как одного из ключевых феноменов общерусской культуры, воплощающего не только особую социокультурную реальность, но и «самостоятельную жизненную стихию, обладающую собственной внутренней энергией, своими имманентными законами развития» [9. С. 11]. Подобное восприятие усадьбы и усадебной жизни в целом выступает содержательным и структурным стержнем авторской модели «малого» усадебного мира в романе «В стороне от большого света». Тем более что Жадовской, в силу ее физической обреченности на сельское затворничество, на существование в домашнем круге, жизнь в усадьбе действительно представлялась некоей зиждительной основой, равновеликой материнскому лону с его благодатными лелеющими токами, пребывающей в положенных пределах и отведенных возможностях.
Но, главное, как известно, миру усадьбы свойственна единая система ценностей, патриархальных по своей сути, которая делает этот мир незыблемым и тем самым способствует сохранению его первозданности и которую в романе Жадовской, как и в любом другом «усадебном тексте», например, в «Детских годах Багрова внука» С. Т. Аксакова, воплощает идиллический хронотоп, отражающий особую взаимосвязь пространства и времени. Выражением последней в данном случае является «органическая прикрепленность, приращенность жизни и ее событий к месту»: «к родным полям, реке, лесу, к родному дому» [1. С. 258], в чьих стенах всегда соседствуют поколения людей, - как в усадьбе Амилово, где рядом со своей тетушкой Авдотьей Петровной счастливо подрастает Генечка - единые и нераздельные, несмотря на, казалось бы, протянувшиеся между ними годы. Хотя, как отмечает М. М. Бахтин, идиллическое (усадебное) «единство места» заметно смягчает все грани времени, что
«существенно содействует и созданию характерной для идиллии циклической ритмичности времени» [1. С. 258-259], отчетливо проступающей в «усадебном тексте» в картинах сменяющихся времен года, мерном жизненном круге родин, свадеб и похорон. Безусловно, все это находит место и в романе Жадовской «В стороне от большого света», развивающем мысль о связи человеческой жизни с жизнью природы [1] как одним из главных ценностных ориентиров мира усадьбы, сопряженным с представлением о естественном бытии на лоне природы.
Именно отсюда проистекает стремление авторов «усадебных текстов» подчеркнуть простоту и незатейливость и самой сельской усадьбы, и жизни в ней. Непосредственным подтверждением этому служит панорама родных мест, «считываемая» взором истосковавшейся по дому Генечки («Все ближе и ближе подвигалась я к Амилову. Уже замелькали в вечернем сумраке знакомые деревни; вот повернули в сторону и поехали по косогору над замерзшею речкой; миновали мостик, ведущий на мельницу; нырнули в огромнейший ухаб под ближайшею деревушкой; окна изб светились огнем, бросая розовый блеск на снег; в воздухе потянуло чем-то родным; какая-то особенная тишина веяла над этой уединенною стороной. Еще четверть версты - и Амилово, осененное высоким садом своим, открылось моим глазам» [4. С. 111]), в которой все предстает обыденным, заземленным (косогор, замерзшая речка, мостик, мельница, огромнейший ухаб, избы), являет собой типичное деревенское пространство. Но одновременно исходящие от этой панорамы свет («окна светились <...>, бросая розовый блеск на снег»), покой («какая-то особенная тишина веяла над этой уединенною стороной»), ощущение близкого счастья («в воздухе потянуло чем-то родным») способны вызвать в читательском сознании образ возвращенного Рая, к тому же как бы «материализовавшийся» в открывшемся глазам героине Амилове, «осененном высоким садом».
Однако подобное снижено-опрощенное попадание в «райское место»: по косогору и мостику, а дальше через ухаб - только на первый взгляд выглядит парадоксальным, ибо традиционно в «усадебных текстах» сочетались бытовая конкретика, достоверность и идеализация усадебной жизни [5]. Данному сочетанию сполна соответствует авторское внимание к вещественным мелочам, составляющим каждодневное бытие обитателей усадьбы и одно-
временно отражающих благоденствие этого бытия. В этом отношении симптоматично описание комнаты тетушки Генечки, пространство которой, заполненное незатейливыми обиходными предметами («кровать, ширмы, столик с ее кружкой и табакеркой, любимый темный капот, висевший на ширмах, кресло с истертым сафьяном на ручках и спинке», «освещало» «безмятежным светом» «ясное февральское утро» [4. С. 205]). И кажется, сошлись воедино простая материя жизни и льющаяся с небес светоносная сень, теплом своим сберегающая заповедное земное место, на радость и счастье дарованное людям.
Замечание об осененном небесным светом усадебном «месте» отнюдь не надумано. В романе Жадовской отчетливо просматривается мотив солнечного света: «солнце сквозь промытые стекла еще ярче озаряло вечерними лучами комнаты» [4. С. 114], Генечка глядит на зелень сада, «облитую таким чудесным солнечным светом», небо «сияет такою чистою, безоблачною лазурью» [4. С. 138].
Также зачастую в связке с мотивом света в повествовании присутствует мотив ветра (ветерка), превращающего усадебное пространство в истинный райский уголок, напоенный сладчайшими ароматами: «ветер, врывавшийся в открытые окна, доносил благоухание цветущих лип <...> и тонкий запах резеды», приводил в легкое движение «разросшиеся кусты сирени», ветки которых «касались рамы окошка и будто просились в комнату» [4. С. 138]. И все это чарующее запахами царство как бы заключала собою в магический круг «струя благовонного воздуха», что «неслась» из «цветников» сада [4].
Но одновременно автор допускает и иную тональность в изображении усадебной бытовой конкретики, позволяя себе открыто улыбнуться относительно увиденных в доме тетушки Генечки «портретов Суворова и Цицерона», которые «красовались над диванами в гостиной» [4. С. 112], совсем как портрет Суворова в домике родителей Базарова. Но там присутствие последнего было вполне оправдано военным прошлым Василия Ивановича, полкового лекаря. И что могло послужить причиной появления этого портрета, не говоря уже о портрете Цицерона, в доме Авдотьи Петровны, девицы шестидесяти лет, которая до старости «заливалась слезами над произведениями Августа Ла-фонтена и других чувствительных писателей и с трепетом следила за ужасами «Удольфских
таинств» [4. С. 6]? Однако лучше Суворов и Цицерон на стене сельской усадьбы в соседстве со скворцом, спавшим в своей клетке, «завернув головку под крылышко», и дымчатой кошкой на стуле у печки, чем портреты в городском особняке Татьяны Петровны: «большей частью мужчины в екатерининских и павловских мундирах», «лишенные малейшего выражения жизни» и «угрюмо глядевшие из темного фона», от которых портретная комната принимала «довольно мрачный характер» [4. С. 83]. Все лучше простой тетушкин дом «с худым забором, колодцем с двумя покривившимися столбами» [4. С. 173], чем «пустые и мрачные парадные комнаты дома» городской тетки, «вся жизнь которого сосредоточилась в тепличной девичьей, где при сальной нагоревшей свече слышались смех и громкие голоса горничных» [4. С. 99].
Но не только добротой, теплотой и светом, и даже своими запахами (как говорит Аркадий Кирсанов, оказавшись в родительской усадьбе Базарова: «А я люблю такие домики <...> старенькие да тепленькие; и запах в них какой-то особенный») противостоит усадьба Авдотьи Петровны холоду и чопорной замкнутости дома ее городской сестры.
Деревенская усадьба с ее «жизнью тихой, как пустыня, и светлой, как ручей в ясную погоду» [4. С. 112], несуетной, размеренной, свернутой, сосредоточенной на самой себе, одновременно пронизана глубокими токами: нет, не большой жизни города, но жизни вселенской, что уводит, прежде всего, взгляд, душу в открытые пространства - по дороге, вдаль, к горизонту, в бесконечность земли и неба, отчего душа неожиданно делается объемной, пронизанной мечтами, идеалами, наконец, высшими смыслами бытия, что, собственно, и произошло с усадебной барышней Генечкой, которая однажды увидела «сквозь забор» «таинственную синеву дали», «ленту дороги» [4. С. 20] и потянулась в этот природный и одновременно душевный простор. И Жадовская, сполна сознавая, что высокими мечтаниями героини она, по сути, решается на художественное преодоление идиллического топоса, не отказалась от авторского решения переступить границы «малого» усадебного мира, а с ними и «усадебного текста», чтобы вместе с Генечкой читатель очутился в «большом» свете, на деле оказавшемся не более чем большой обман, иллюзия огромности, великости [6], к которой была устремлена душа мечтательницы, не на-
шедшая здесь того, что ясно представлялось ей, виделось ее «внутренним зрением» в малых пределах усадебного мира.
Возвращение в прежнее усадебное существование для героини стало возможным благодаря тому, что Генечка, переступив пространство «малого» усадебного мира, не перестала жить его временем. Важнейшей же особенностью усадебного «хроноса» является постоянная память о прошлом. Отсюда объяснима неразлучность Генечки, несмотря на долгое отсутствие, с любой мелочью усадебного бытия, а потому ее трогательная встреча со всем по-прежнему родным, будь то старая мебель («Потом прошла в гостиную <...> Полосатые диваны и стулья с прорезными спинками стояли в чинном порядке <...>» [4. С. 205]), знакомые с детства портреты («портреты Цицерона и Суворова безжизненно красовались по боковым сторонам, а на средней - как-то особенно улыбалась напудренная головка хорошенькой молодой женщины, - это был портрет тетушкиной подруги, умершей в молодости» [4. С. 205]), старые липы в саду, наконец, ушедшие дорогие сердцу люди («все было на своем месте, все веяло таким свежим воспоминанием, все было еще так полно ее (тетушки Авдотьи Петровны. - Л. К.) недавним присутствием, что становилось почти страшно, почти невероятно подумать, что она зарыта в темной, холодной могиле. Мне казалось, что она со мной, что мысль ее говорила со мной... <.. .> я горько и безутешно зарыдала» [4. С. 205]).
Авдотья Петровна, наряду с Генечкой, является заглавной героиней романа «В стороне от большого света» в силу его принадлежности к «усадебному тексту», в котором усадьба в соответствии с патриархальными традициями воплощала характер и дух ее хозяина [5. С. 58-71], а в особенности хозяйки, женщины - издревле хранительницы дома. В этом отношении показательно, что хотя тетушка имела чувствительную натуру и по этой причине, например, «была влюблена однажды, на всю жизнь» [4. С. 6], однако ее «чувствительность не распространялась у нее на все без разбора, кстати и некстати» [4. С. 6-7]. Так, в повседневной усадебной жизни Авдотья Петровна «во многих случаях обнаруживала ум ясный и практический» [4. С. 7], что помогало ей счастливо избегать тщеславия («Она не любила задавать тон, то есть казаться выше того, что есть <...>» [4. С. 7]), а главное, внешней парадности, о чем свидетельствует ее нелюбовь
к чепцам: «они закрывали ей уши и усиливали глухоту, и оттого чепец являлся на ее голове только по воскресеньям или по случаю какого-нибудь редкого визита <...> богатой соседки» [4. С. 7]), чего нельзя сказать о Татьяне Петровне: «Дома, одна, она была всегда, как при гостях, разодета, надушена» [4. С. 49]. Это подтверждает и Марья Ивановна, соседка Авдотьи Петровны, мать Лизы, подруги Генечки, отзываясь о порядках в доме Татьяны Петровны: «Всем бы хорошо, да церемонно больно <...>» [4. С. 89]). Действительно, «церемония» здесь царит во всем, даже когда встречают близкую родственницу: городская тетка «поцеловала» Генечку «холодно и чопорно» [4. С. 83].
Что же касается усадьбы в Амилово, то в ней, как и заведено в патриархальном доме, господствует атмосфера радушия, гостеприимства, хлебосольства, причем в равной степени распространяющегося и на родного человека, и на прислугу, и на соседа.
Характерно, что ближайшие соседки Авдотьи Петровны были «все бедные, у самой богатой считалось не более пяти душ» [4. С. 7], она же чувствовала себя «между ними, как в своей семье», что имело, по сути, единственное объяснение: «Они искренне любили ее, и тетушка платила им тем же» [4. С. 7]. Аналогичные отношения сложились у хозяйки амиловской усадьбы и с прислугой, в особенности с ключницей Федосьей Петровной, сполна разделяющей горести и радости Авдотьи Петровны, искренне заботящейся о старой барыне.
На этом фоне совсем иной выглядит обстановка в доме Татьяны Петровны, «где самые привязанности были холодны и странны и выражались с какою-то боязнью и принужденностью» [4. С. 89]. Чего только стоит компаньонка госпожи Анфиса Павловна, о которой предупреждает Лиза Генечку: «Ты <...> будь с ней осторожна <...> - это такая змея, сейчас насплетничает» [4. С. 86]. Кроме сплетен и доносов в окружении Татьяны Петровны властвуют непреходящие хандра и скука, родственные «антиидиллии», которые порождают «однообразие <.. .> дней, вечера, посвященные картам», а главное, «вечно одни и те же Нил Иваныч и Антон Силыч» [4. С. 266].
Но тогда почему не приходится говорить о хандре и скуке усадебной идиллии, ведь занятия «ближнего круга» Авдотьи Петровны в принципе ничем не отличаются от времяпрепровождения в доме ее сестры: то же «однообразие дней», те же «вечера, посвященные кар-
там» и «вечно одни и те же Марья Ивановна и Катерина Никитишна»? В данной ситуации все дело в безусловных ценностях, которыми живет патриархальный усадебный мир, в первую очередь поверяя себя мерой естественного бытия с присущим ему течением, тихим и неспешным. Как говорит о подобном существовании Федор Лаврецкий, герой другого «усадебного текста», вступивший в жизненный «круг» «деревенской глуши»: «жизнь текла неслышно, как трава по болотным травам». Отсюда «козыри» да «ремизы» Катерины Ни-китишны и Марьи Ивановны [4], их «вечный разговор» с тетушкой «о хозяйстве и других близких к нему предметах», например, о сенокосе («Экая благодать! - сказала Катерина Никитишна, - что за погодка стоит! С сенокосом без горя управимся». - «Не худа бы дождичка», - промолвила Марья Ивановна. - «Не худо бы, конечно, да ведь росы большие, - травку-то и поправляют. У вас где косят, родная?» -спросила она тетушку» [4. С. 145), неиссякаемая «разнообразнейшая закуска» и «чай со сливками» - все это «в силу какого-то непреложного внутреннего закона» [2. С. 132], твердо установившегося склада, верные приметы незамысловатого [3], но при этом исполненного величавого покоя земного существования в близком соседстве с жизнью природы. Однако примечательным является и то, что в подоб-
ном подчеркнуто простом проживании дней и лет неизменно присутствует невероятная энергия доброты, участия, жизнелюбия, любви и тепла. И воплощают ее в «усадебном тексте» Жадовской, небезызвестные читателю Катерина Никитишна, которая «имела удивительную способность плакать о чужом горе больше, чем сами огорченные» [4. С. 80], и поистине «эпикурейская натура» Марья Ивановна, что «любила», но главное, умела «пропускать свет во все мрачные уголки существования» [4. С. 204], отчего «когда она являлась к тетушке <...> казалось, <...> все в комнате оживало и веселело» [4. С. 55].
Собственно, «на глазах» «этих добрых людей» [4. С. 79] и подрастает Генечка, во всех отношениях усадебная барышня и, стало быть, «прямой» персонаж «усадебного текста». Между тем именно образ Генечки во многом обусловит специфику авторской проекции усадебной «Аркадии» и, прежде всего, отношение Жадовской к возможности обретения идиллического «прежнего» бытия, возвращения в него. Или же, как писал Майкл Ондатже, «прошлое бездверно» («Дивисадеро»)? Но тогда какими смысловыми обертонами обрастает счастливый финал романа и насколько можно считать его таковым? Размышления над этими вопросами составят содержание второй статьи по заявленной проблематике.
Список литературы
1. Бахтин, М. М. Формы времени и хронотопа в романе / М. М. Бахтин // Бахтин, М. М. Литературно-критические статьи / М. М. Бахтин. - М., 1986. - 543 с.
2. Головин (Орловский), К. Ф. Русский роман и русское общество / К. Ф. Головин (Орловский) // Цит по: Савина, Л. Н. Идиллический хронотоп дворянской усадьбы и его отражение в автобиографических произведениях С. Т. Аксакова «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова внука» / Л. Н. Савина // Изв. Волгоград, гос. пед. ун-та. - 2012. - Вып. 4, т. 68. - С. 132-136. - URL: http://cyberleninka.ru/article/n/idillicheskiy-hronotop-dvoryanskoy-usadby-i-ego-otrazhenie-v-avtobiograficheskih-proizvedeniyah-s-t-aksakova-semeynaya-hronika-i-detskie.html.
3. Домников, С. Д. Мать-Земля и Царь-Город. Россия как традиционное общество / С. Д. До-мников. - М., 2002. - 672 с. - URL: http://www.twirpx.eom/file/242408/.html.
4. Жадовская, Ю. В. В стороне от большого света / Ю. В. Жадовская II Жадовская, Ю. В. В стороне от большого света. Отсталая / Ю. В. Жадовская. - М., 1993. - 368 с.
5. Зыкова, Е. П. Поэма о сельской усадьбе в русской идиллической традиции / Е. П. Зыкова II Миф. Пастораль. Утопия. Литература в системе культуры. - М., 1998. - С. 58-71. - URL: http:// www.philology.ru/literature2/zykova-98.htmL_
6. Капитанова, Л. А. Контрапункт «чувство-рассудок» как авторская стратегия в романе Ю. В. Жадовской «В стороне от большого света» / Л. А. Капитанова II «Забытое» и «второстепенное» в жанре романа XVIII-XX вв. : монография. - Псков, 2010. - С. 123-162.
7. Капитанова, Л. А. Юлия Валериановна Жадовская / Л. А. Капитанова II Жанр романа в литературном процессе XIX-XX вв.: «забытое» и «второстепенное». - Псков, 2011. - С. 45-67.
8. Панофски, Э. «Et in Arcadia ego»: Пуссен и элегическая традиция / Э. Панофски // Новое литературное обозрение. - М., 1998. - № 33. - С. 30-50.
9. Стернин, Г. Ю. Об изучении культурного наследия русской усадьбы / Г. Ю. Стернин // Русская усадьба. - 1996. - Вып. 2 (18). - С. 10-15.
Ю.Щукин, В. Г. Российский гений просвещения / В. Г. Щукин. - М., 2007. - 608 с.
Сведения об авторе
Капитанова Людмила Анатольевна - доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой связей с общественностью и журналистики Псковского государственного университета. kapitanovala@rambler.ru
Bulletin ofChelyabinskState University. 2016. No. 1 (383). Philology Sciences. Issue 99. Pp. 73-79.
«LOOKING BACK AND SEARCHING FOR THE PREVIOUS»: «SMALL» COUNTRY ESTATE WORLD IN Y. V. ZHADOVSKAYA'S NOVEL
«AWAY FROM SOCIETY». PAPER ONE
L. A. Kapitanova
Pskov State University, kapitanovala@rambler.ru
The article deals with text representation of estate world and estate chronotopos in the novel "Clear of the Big World" by Y. V. Zhadovskaya. The above notions are analyzed in their contingence with such notions as "patriarchal" and "idyllic". Estate world values stem from patriarchal society systems and the estate world is represented in the book as the Eden, as an ideal garden which reproduces a traditional myth of Aidenn. The scholar pays special attention to the means employed by the author to strengthen the aesthetic value of the estate world, as well as to convey and emphasize the thought that ideal and patriarchal components of estate everyday routine have got a lot in common. The embodiment of this "peaceful and quiet location" is the estate where the main character lives. Her name is Genechka, she is an orphan who is raised by a warm-hearted auntie.
The scholar analyzes by-motives of sun (sky) light and wind (gale) which model the "paradise" space of Amilov, the estate described in the novel. The space which is depicted in the book is full of everyday concrete objects. On the one hand, such details as a small river, a bridge, a mill, a shabby fence, poorly decorated rooms, etc. turn the Paradise into a material location. On the other hand, they confirm the idea of simple and natural life deep in the country which, in its turn is treated, as the main value of the estate world of the book. The image of the idyllic world is further developed by the description of everyday routine in the house Avdotia Petrovna, the description of the hostess and people next to her.
Keywords: country estate novel, country estate text, country estate topos, country estate chronotope, idyllic worldperception, patriarchal character, natural being.
References
1. Bakhtin M.M. Formy vremeni i khronotopa v romane [Forms of time and chronotope in the novel]. Bakhtin M.M. Literaturno-kriticheskie stat'i [Literary criticism], Moscow, 1986. 258 p. (In Russ).
2. Golovin (Orlovskii) K.F. Russkii roman i russkoe obshchestvo [Russian novel and Russian society]. SavinaL.N. Idillicheskii khronotop dvoryanskoi usad'by i ego otrazhenie v avtobiograficheskikh proizvedeniyakh S.T. Aksakova «Semeinaya khronika» i «Detskie gody Bagrova vnuka» [Idyllic chronotope of family estate and its representation in autobiographic books «Family chronicle» and «Childhood years of Bagrov's grandson» by S.T. Aksakov]. Izvestiya Volgogradskogogosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta [Proceedings of Volgograd State Pedagogical University], 2012, iss. 4, vol. 68, p. 132. Available at: http://cyberleninka.ru/article/n/idillicheskiy-hronotop-dvoryanskoy-
usadby-i-ego-otrazhenie-v-avtobiograficheskih-proizvedeniyah-s-t-aksakova-semeynaya-hronika-i-detskie.html. (In Russ.).
3. Domnikov S.D. Mat'-Zemlya i Tsar'-Gorod. Rossiya kak traditsionnoe obshchestvo [Mother-Earth and Tsar-City. Russia as a traditional society]. Moscow, 2002. 672 p. Available at: http://www. twirpx.eom/file/242408/.html. (In Russ.).
4. Zhadovskaya Yu.V. V storone ot bol'shogo sveta [Away from the Society]. Zhadovskaya Yu.V. Vstorone ot bol'shogo sveta. Otstalaya [Away from the Society. A retrograde girl], Moscow, 1993. (In Russ).
5. Zykova E.P. Poema o sel'skoi usad'be v russkoi idillicheskoi traditsii [A poem about a country estate in idyllic Russian tradition], Mif. Pastoral'. Utopiya. Literatura v sisteme kul'tury [Myth. Pastoral. Utopia. Literature in the system of culture]. Moscow, 1998. Pp. 58-71. Available at: http:// www.philology.ru/literature2/zykova-98.html. (In Russ.).
6. Kapitanova L.A. Kontrapunkt «chuvstvo-rassudok» kak avtorskaya strategiya v romane Yu.V. Zhadovskoi «V storone ot bol'shogo sveta» [The counterpoint of «sense and sensibility» as the author's strategy in the novel «Away from the Society» by J.V. Zhadovskaya]. «Zabytoe» i «vtorostepennoe» v zhanre romana VIII-XX vv. [«Forgotten» and «minor» in the genre of novel in VIII-XXcenturies. Pskov], Pskov, 2010. Pp. 123-162. (In Russ.).
7. Kapitanova L.A. Yuliya Valerianovna Zhadovskaya. Zhanr romana v literaturnomprotsesse VIII-XX w.: «zabytoe» i «vtorostepennoe» [The genre of novel in the literary process in VIII-XX centuries: «Forgotten» and «minor». Teaching manual]. Pskov, 2011. Pp. 45-67. (In Russ.).
8. Panofski E. «Et in Arcadia ego»: Pussen i elegicheskaya traditsiya [«Et in Arcadia ego»: Poussin and elegian tradition], Novoe literaturnoe obozrenie [New literary review], 1998, no. 33, p. 35. (In Russ).
9. Sternin G.Yu. Ob izuchenii kul'turnogo naslediya russkoi usad'by [About studying of the cultural heritage ofRussian Estate]. Russkaya usad'ba [Russian estate], 1996, iss. 2 (18), p. 11. (In Russ.).
lO.Shchukin V.G. Rossiiskii genii prosveshcheniya [The Genius of the Russian Enlightenment]. Moscow, 2007. 608 p. (In Russ.).
