CC BY
45
Е.Н. БЕКАСОВА, L. GAJARSKY
(Оренбургский государственный педагогический университет, г. Оренбург, Россия; Univerzita sv. Cyrila a Metoda v Trnave, г. Трнава, Словацкая Республика)
УДК 811.16'37 ББК Ш141-3
«ОБЩЕСЛАВЯНСКИЙ ЭЛЕМЕНТ» КАК ФАКТОР РАЗВИТИЯ СЛАВЯНСКИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ
Аннотация: В статье рассматриваются особенности использования пра-славянского лексического фонда в системах современных славянских литературных языков - словацкого и русского. В ходе анализа лексики русского и словацкого литературных языков были выявлены основные тенденции в использовании потенциальных возможностей праславянского фонда. Указываются сходства и различия в представлении «общеславянского элемента» (Н.С. Трубецкой), которые обусловлены, прежде всего, спецификой отношения словацкого и русского литературных языков к древнейшему литературно-письменному языку славян, а также условиями формирования и развития в зависимости от нового или архаического типа и связи с другой литературной традицией по преемству или влиянию. Естественный и многовековый процесс использования общеславянского наследия в русском литературном языке в определённой степени отразился на многообразии и богатстве словарного строя, в то время как сознательная кодификация словацкого языка в «штуров-щине» потребовала логически выверенного его отражения и чёткой организации, преломлённой через исконную систему словацкого языка. Однако при этом лексический строй русского и словацкого литературных языков показывает, что в них неизменными остаются практически неисчерпаемые возможности расщепления многозначности синкретичного средневекового слова в бесконечности его формо- и словообразовательных трансформаций.
Ключевые слова: праславянский лексический фонд, литературный язык, словацкий литературный язык, русский литературный язык, семантический синкретизм.
Единство «славянского мира и славянского племени», рассеянного на значительной территории, в течении многих веков поддерживалось не только генетически, но и самой мыслью о родственности и близости отдельных славянских народов и литературной взаимности между ними.
Ещё летописец Нестор на гране XI-XII вв. передаёт твёрдую убеждённость древнерусских книжников в общности славянского языка-племени и их языка, начиная от времени, когда был
«родъ единъ и языкъ единъ», а Бог «съмеси языкы и расъсея по всей земли»: «от сихъ же 70 и 2 языку бысть языкъ словенескъ» [Лаврентьевская летопись 1377, 2 об.], «бе един языкъ словенескъ» (л. 9), «мурома языкъ свои, и черемиси свои языкъ, мордъва свои язык. Се бо / токмо словенескъ языкъ в Руси» (л. 4-4 об.).
С созданием азбуки и переводов библейских текстов для всех славянских народов единство славян укрепляется верой - <Ле-тить бо ныне и Словеньско племя / Къ крьщению обратишася вьси» [Лавров 1930: 255] - и поддерживается старославянским языком, который вошёл в «ранг культурных международных языков Восточной Европы» [Виноградов 1978: 17], в результате чего «в течение трёх веков славяне пользовались в принципе единым книжно-литературным языком с рядом локальных вариантов» [Толстой 1988: 143].
В «Повести временных лет» отчётливо передаётся осознание этнической общности и единства культурно-письменной традиции славян эпохи Кирилла и Мефодия: «Бе едъ языкъ словенескъ... прозвася грамота словеньская, яже грамота есть в Руси и в болгарах дунайских ... А словеньский язык и русский одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое беша словене; аще и поляне звахуся, но словеньскаа речь бе. Полями же прозвании быши, зане в поли седяху, а язык словенски един» [Повесть ... 1996: 16].
По утверждению Н.С. Трубецкого, возникший в результате переводческой деятельности Кирилла и Мефодия язык можно рассматривать «как литературный язык конца праславян-ской эпохи» [Трубецкой 1990а: 127] и именно он становится неисчерпаемым источником общеславянского единства и «составляет главное преимущество русского литературного языка, преимущество, отказ от которого был бы равносилен добровольному самооскоплению» [Трубецкой 1990б: 117].
Память о великой общности, усиленной священными текстами на понятном славянам языке, сохраняется и в непрерывно развивающейся кирилло-мефодиевской традиции у восточных и южных славян, и в почитании просветителей и учителей славянских у западных славян, где «ослепительная культурная вспышка зарождения оригинального славянского письма» [Трубачёв
2005: 24] - это символ собственной аутентичности в меняющихся условиях государственных объединений, новых религиозных, экономических и идеологических условиях.
Достаточно чётко об этом пишет Людовит Штур, который в поисках национального определения своего родного словацкого народа обращается к идее славянского единства и считает, что «возможно спасение лишь в общеславянской жизни» [Штур 1909: 147]. Подчёркивая «узы родства и братского единения», Л. Штур указывает на то, что живёт ещё «память о некогда общей всем нашим племенам Греко-Славянской Церкви» [Штур 1909: 4] и звучат «голоса, вспоминающие распавшимся славянским племенам об общем происхождении и об утраченном единстве», которые «подавались в славянском мире Св. Кириллом и Мефо-дием, Нестором, св. Прокопом, Далимилом, Пасецким и т.д., и с ними, как и со всеми преданиями, связано сознание общего происхождения у всех племен, которое проходит целые столетия и никогда вполне не вымирало» [Штур 1909: 3-4]. Это подтверждает и современную точку зрения известного слависта академика О.Н. Трубачёва: «сознание единства входит в самосознание самих славян. В нём никто никогда не сомневался, его не надо было доказывать, не требовалось насаждать путем просвещения» [Трубачёв 2005: 24].
В таких условиях генетическая общность славянских языков преумножалась значимостью «общеславянского элемента» (Н.С. Трубецкой) в древнейшем литературно-письменном языке славян и его межславянским значением в их культурно-историческом и языковом развитии. В связи с этим праславян-ское наследие становится не столько языковым, сколько ментальным достоянием славянства, которое в своём расхождении и усложнении постоянно обращалось к тем истокам, о которых писал Нестор - «се бо суть реки, напояюще вселеную всю, се суть исходища мудрости» [Повесть ... 1996: 66].
Как утверждают слависты, в современных славянских языках «четверть активного запаса унаследовано от праславянской эпохи» [Кондрашов 1977: 189], при этом общеславянский лексический фонд, обладая неисчерпаемой продуктивностью и выразительными потенциями, «изменялся, оставаясь самим собой» [Трубачёв 1994: 3], а словарный состав славянских языков «рас-
ширялся прежде всего за счёт собственных ресурсов путём суффиксального словообразования для имен и префиксального наряду с суффиксальным для глаголов и наречий» [Супрун 2005: 26].
В плане сохранения «общеславянского элемента» особенно интересно сопоставить русский и словацкий языки, литературные страты которых имеют весьма существенные различия.
Судьба русского литературного языка в самом начале своего существования, как точно определяет А.С. Пушкин, «была чрезвычайно счастлива»: через посредство старославянского языка «древнегреческий язык открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени» [Пушкин 1994: 136-137]. Это определяет отнесение русского литературного языка к «группе церковнославянской традиции» по преемству [Трубецкой 1990б: 119] с непрерывным развитием и сохранением давней традиции [Толстой 1988: 23].
Словацкий литературный язык относится к группе польско-чешской традиции по влиянию [Трубецкой 1990б: 119]. В отличие от русского литературного языка, относящегося к языкам «архаического типа» и старописьменным, словацкий литературный язык не только является языком «нового типа», но и приобретшим «современную литературную форму лишь в середине XIX в.» [Толстой 1988: 19].
Естественный процесс постепенного складывания русского литературного языка обусловливал его многослойность в переплетении восточнославянских и южнославянских языковых стихий, различных этапов эволюции и отмирания элементов, которые обогащали его систему своей многовековой жизнью. У словацкого литературного языка не было возможности веками отрабатывать литературные нормы и формы - он изначально был порождением сознательной кодификации и шлифовки одной (среднесловацкой) диалектной базы под тщательным надзором Л. Штура и его последователей. Пережив период первой кодификации на основе трнавского койнэ А. Бернолаком - бернола-ковщину, словацкий литературный язык «второй волны» выстоял и закрепился исключительно благодаря деятельности шту-
ровцев. С одной стороны, собственная диалектная база словацкого языка, во многом сохранившего архаичные черты, характерные для праславянского периода (в частности, тоническое ударение, долгие гласные, слогообразующие сонорные и др.), определила его специфику на лексико-семантическом и словообразовательном уровне, а с другой стороны, заполнение лакун происходило за счёт сознательной ориентации на латинскую, греческую и чаще всего близкую словакам чешскую литературную лексику, которой требовалось придать соответствующую фонетическую огласовку и морфологическую форму (подробнее см.: [Pauliny 1966]).
Следует признать, что такое соединение способствовало не только сохранению, но и «оживлению» праславянского наследия. Весьма показательно в этом плане указание Ф.П. Филина на то, что «исконный перст 'палец', очи 'глаза', чело 'лоб', тать 'вор' и многие другие им подобные ещё в XVIII в. стали определяться не как русские, а как церковнославянские, поскольку они вышли или выходили из русского речевого обихода (хотя многие из них до сих пор прямо или в своих производных сохраняются в русских говорах)» [Филин 1981: 11]. В современном словацком литературном языке наблюдается практически полное сохранение указанных слов (ср.: prst 'палец', oko 'глаз', celo 'лоб'), кроме слова тать, которое, однако, связано с общеславянским лексическим фондом - zlodej 'вор' (здесь и далее примеры из [Коллар, Григорянова 2011]).
Убедительно также сопоставление «так называемых безусловно общеславянских слов» [Львов 1975, с. 31] c их представленностью в русском и словацком литературных языках, ср.: небо - nebo, море - more, облако - oblak, земля - zem, человек -clovek, люди - lud, народ - národ, смех - smiech, плачь - plac, мясо - mäso, рыба - ryba, мёд - med, вода - voda, суша - sús, лес
- les и др.
Однако прослеживаются и различия в использовании общеславянского наследия в русском и словацком языках, ср.: толпа
- dav, горе - zial, язва - vred, болезнь - choroba, бессонница -nespavost', жар - horúcka, одышка - záduch, грудь - prsia, hrud-ník, ладонь - dlañ, рука - rameno, жизнь - zivot и под. При этом семантическое развитие «общеславянского элемента» может
привести к энантиосемии типа запах - vöna, свежий - cerstvy, свежесть - cerstvosf и под. Однако следует подчеркнуть безусловность использования того семантического синкретизма, который был свойственен праславянскому слову. В частности, многозначность значения древнерусского слова чьрствъ 'твердый; сухой, черствый; безупречный; ясный; значительный' в русском литературном языке распалась, оставив только значения 'твёрдый, сухой' и переносное 'бездушный'. В западнославянских языках развёртываются другие, метонимически связанные с древнерусскими значения, -'свежий, бодрый', ср.: cerstvy - 1 (nie stary) свежий; ~ chlieb свежий хлеб; ~a zelenina свежие овощи; ~е vajcia свежие яйца; ~е mäso свежее мясо ~a stopa свежий след; ~ dojem свежее впечатление; ~ vzduch свежий воздух. 2 (nie unaveny) живой, бодрый; ~a туsеl'живая мысль.
Следует отметить, что сознательная направленность Л. Шту-ра и его последователей на исконную основу в штуровщине отражается на особенностях обогащения словарного состава литературного языка. С одной стороны, штуровцы «смело вводили местную диалектную лексику» [Смирнов 1978: 147], с другой стороны, не отрицали необходимости заимствований. Как свидетельствует Л.Н. Смирнов, Л. Штур, «как кодификатор, занимал в целом трезвую, свободную от крайностей пуризма позицию» [Смирнов 1998: 268], однако такой подход в условиях установления собственного литературного языка как символа национального самосознания был далёк от многовековых процессов «претворения в свою собственность» русским литературным языком иноплеменных слов (Ф.И. Буслаев).
На первом этапе становления штуровщины практиковалась так называемая «скобочная практика», где при новом слове в скобках пояснялось его значение, нередко за счёт окказиональных слов, построение которых во многом напоминает феномен народной этимологии в русском языке, например: телескоп -d'alekohl'ad, стенография - tesnopis, акция - ucastina, философия - mudroslovja, хирургия - ranarstvo, лингвистика - jazikoslovia, jazikospit, jazikoznanstvo и под. Ряд подобных слов сохранился и в современном словацком языке: история - dejepis, тротуар -chodnik, суфлёр - sepkar, естествознание - prirodopis и др.
Тенденция предпочтения «своего» «чужому» в определённой степени чётко прослеживается на всех этапах развития словацкого литературного языка и присутствует даже в современных условиях активного заимствования из английского языка [Григорянова 2014], при этом в словацком языке активно используется «общеславянский элемент», ср.: вокзал - stanica, платформа - nástupiste, киоск - stánok, газон - trávnik, театр -divadlo, артист - umelec, билет - lístok, туфли - topánky, флакон (одеколона) - oblievacka, партер - prízemie, сцена -javisko, стюардесса - letuska, иллюминатор - okno, фрукт -ovocie, компьютер - рocítac, принтер - tlaciareñ, дрель -vrtacka, браслет - náramok, поэт - básnik, бинокль, подзорная труба, телескоп - d'alekohl'ad, касса -pokladña и под.
Следует обратить внимание на бесконечные возможности праславянского достояния, которое по-разному используется русским и словацким литературными языками, ср.: самолёт -lietadlo, густой - husty, жидкий мёд - tekuty med, овощи -zelenina, дичь - divina, гвоздь - klinec, гвоздика (цветок) -klincek, приглашение - pozvánka, кишка - crevo, вонь - smrad, духи - voñavka, продукт - potraviny, зритель - divák, одеяло -prikryvka, налог - dañ, доза, норма, рацион - dávka, пирожное -zákusok, занято - obsadené и др.
При этом в словацком литературном языке наблюдается логически оправданное использование различного типа образований на базе общеславянского элемента, например: zem - земля, zemepán - помещик, zemepis - география, zemepisár -учитель географии, zemepiseс - географ, zemiak -картофель, zemiakárstvo - картофелеводство, zemina - грунт, zemegula -Земной шар; zivotopis - биография, zivotospráva - режим питания, zivotnost' -срок эксплуатации, zivnost' - (малое) предпринимательство, zivnostník - (мелкий) предприниматель; byt - быть, byvat - жить, bytost' - существо, byt - квартира, bytovka - жилой дом, bytovy dom - жилой (квартирный) дом, byvanie - жилище, квартира, жильё и под.
Являясь по сути вселенной, где происходит сгущение смысла, праславянское слово обретает множественность в беспредельном прирастании и расщеплении исходного своего значения, которое естественно используется в диалектах и шлифуется
в литературном языке. И при всём несходстве исторических судеб славянские литературные языки в своём развитии обращаются к заложенному и накопленному в общеславянском фонде содержанию, позволяющему по-разному раскрывать и использовать его возможности в соответствии с потребностями и традициями литературной страты.
ЛИТЕРАТУРА
Виноградов В.В. Избранные труды. История русского литературного языка. - M.: Наука, 1978. - 319 с.
Григорянова Т. Английские заимствования в русском и словацком языках // Acta rossica tyrnaviensis. - Brno: Tribun EU, 2014 - С. 40-48.
Коллар Д., Григорянова Т. Словацко-русский словарь в двух томах. - Братислава: «ASAP-translation. Com, S. R. O.», 2011.
Кондрашов H.A. Русский язык глазами слависта // M. Кубик, Н.А. Кондра-шов. Русский язык глазами слависта-лингвиста. - Praha:Státni hedagogické nakladatelstvi, 1977. - С. 157-250.
Лаврентьевская летопись 1377 г. Электронное представление памятника. Режим доступа: http://expositions.nlr.ru/LaurentianCodex/_Project/page_Show.php (дата обращения: 12.02. 2016).
Лавров П.А. Mатериалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности. - Л.: АН СССР, 1930. - 256.
Львов А.С. Изучение праславянского слоя старославянской лексики // Проблемы славянской исторической лексикологии и лексикографии. Тезисы конференции. Октябрь 1975 г. Mосква. - Выпуск 1. Славянская историческая лексикология (книжная и народная лексика в истории славянских литературных языков). - M., 1975. - С. 30-34.
Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку 1377 г. / Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С. Лихачёва. / изд-е 2-е, испр. доп. -СПб.: Наука, 1996. - 669 с.
Пушкин А.С. Собрание сочинений в пяти томах. Т. IV. Санкт-Петербург: Библиополис, 1994.
Смирнов Л.Н. Заметки по словацкой исторической лексикологии // Слово и культура. - Т. 1. - M.: Индрик, 1998. - С. 264-272.
Смирнов Л.Н. Формирование словацкого литературного языка в эпоху национального возрождения (1780-1848) // Национальное возрождение и формирование славянских литературных языков. M.: Наука, 1978. - С. 86-157.
Супрун А.Е., Скорвид С.С. Славянские языки // Языки мира: Славянские языки. - M.: Academia, 2005. - С. 12-28.
Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. - M.: Наука, 1988.
Трубачёв О.Н. В поисках единства: взгляд филолога на проблему истоков Руси. - 3-е изд., доп. - M.: Наука, 2005.
Трубачёв О.Н. Праславянское лексическое наследие и древнерусская лексика до-письменного периода // Этимология. 1991-1993. - M., 1994. - С. 3-23.
Трубецкой Н.С. а) Общеславянский элемент в русской культуре // Вопросы
языкознания. 1990. - № 2. - С. 122-139.
Трубецкой Н.С. б) Общеславянский элемент в русской культуре // Вопросы языкознания. 1990. - № 3. - С. 114-134.
Филин Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. - М., 1981.
Штур Л. Славянство и мир будущаго. Послание славянам с берегов Дуная Людовита Штура / Перевод неизданной немецкой рукописи с примечаниями В.И. Ламанскаго. Второе издание / Под ред. К.Я. Грота и Т.Д. Флоринскаго. -СПб.: Типография Министерства Путей Сообщения, 1909.
Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenciny. I. Bratislava, 1966. - S. 68-98.
© Бекасова Е.Н., 2016 © Gajarsky Lukas, 2016
