CC BY
62
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
СТАТЬИ Т.И. Вендина
ПРОБЛЕМЫ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ В СВЕТЕ НОВЫХ ДАННЫХ ОБЩЕСЛАВЯНСКОГО ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО АТЛАСА
Статья посвящена анализу крупнейшего проекта сравнительно-исторического языкознания ХХ в. — Общеславянскому лингвистическому атласу (ОЛА). Оценивая предварительные итоги этого международного проекта, автор говорит о том, какую новую лингвистическую информацию дают карты Атласа, в чем проявляется специфика состояния современного диалектного континуума Славии, характера его дифференциации, какие коррективы вносит Атлас в сложившиеся представления об эволюции некоторых праславянских единиц, о складывании дифференциации отдельных зон Славии, включая динамику этого процесса.
Ключевые слова: сравнительно-историческое языкознание, славянская лингвистическая география.
The article deals with the Slavic Linguistic Atlas (OLA) — one of the largest projects of the XX century linguistics. Assessing preliminary results of this international project, the author tells us about the new linguistic data described in the volumes of the Atlas, peculiarities of the modern dialectal continuum of Slavia, characteristic features of its differentiation, proto-Slavic evolution of some units, establishment of distinctively Slavic areas, in particular the dynamics of this process.
Key words: historical and comparative linguistics, Slavic linguistic geography.
ХХ век вошел в историю славистики двумя капитальными международными проектами — праславянской лексикографией («Пра-славянским словарем» польских ученых и «Этимологическим словарем славянских языков» — российских) и Общеславянским лингвистическим атласом (ОЛА). Эти проекты относятся к числу «долгосрочных», однако, несмотря на свою незавершенность, они позволили читателю прикоснуться к «живому» праславянскому слову, и в необозримой реализации его словообразовательных моделей почувствовать «дыхание» времени.
Давний спор академиков А.А. Шахматова и А.И. Соболевского о предпочтительности диалектных или исторических данных для изучения истории языка на картах Атласа получил принципиально новое решение: репрезентируя в мельчайших деталях синхронный
срез современных славянских диалектов, эти карты являют собой своеобразную иллюстрацию классицистического триединства — «единства времени», «единства места» и «единства действия», давая представление о процессе развития элементов праславянской системы.
Идея создания Атласа возникла в начале ХХ в., когда пришло осознание ограниченности знаний, касающихся пространственной проекции многих праславянских явлений, и стало очевидно, что эмпирические наблюдения над историей отельных славянских языков имеют атомарный характер и требуют своей систематизации и интерпретации в пространственно-временном аспекте. Именно поэтому на I Международном съезде славистов в 1929 г. в Праге крупнейший компаративист ХХ в. А. Мейе выступил с докладом "Projet d'un Atlas Linguistique Slave", в котором говорил о необходимости создания атласа с целью изучения славянских языков методами лингвогеографии. Эту идею поддержал И.А. Бодуэн де Куртенэ в докладе «Изоглоссы в славянском языковом мире», в котором он представил перечень изоглосс, свидетельствующих о дифференциации славянских языков, и изложил свое видение проблемы.
Однако в тот период «еще недостаточно ясно осознавалось различие между лингвогеографическим изучением каждого и в конечном итоге всех славянских языков, с одной стороны, и Общеславянским лингвистическим атласом как работой нового типа, охватывающим целую семью родственных языков, имеющим свой собственный объект исследования, отличный от объекта национальных атласов — с другой. Кроме того, общая политическая обстановка 30-х гг. в Европе не благоприятствовала проведению столь обширного международного начинания, поэтому оно не получило своего развития» [Аванесов, 1978: 5]. И лишь спустя десять лет после окончания Второй мировой войны этот проект вновь стал предметом обсуждения. В 1958 г. на IV Международном съезде славистов, проходившем в Москве, с докладами о создании Общеславянского лингвистического атласа выступили З. Штибер ("O pro-jekcie Ogôlnoslowianskiego atlasu dialektologicznego") и Р.И. Аванесов и С.Б. Бернштейн («Лингвистическая география и структура языка»). Признав создание Атласа одной из важнейших задач славянского языкознания, съезд принял решение развернуть работу над Общеславянским лингвистическим атласом и рассмотрел организационные формы осуществления этого проекта.
Началась разработка Вопросника Атласа, его Программы, а позже и экспедиционная работа по сбору материала в полевых условиях на всей территории Славии (в 853 населенных пунктах, расположенных во всех славянских странах, а также в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии).
Программа Атласа, насчитывающая более 3500 вопросов, предусматривает решение двух качественно разных задач: сравнительно-исторического и синхронно-типологического изучения славянских диалектов.
Первая — традиционная — область славянского языкознания «охватывает такие вопросы, как образование славянского языкового единства и последующее его диалектное членение, а в дальнейшем образование современных славянских языков. Вместе с данными историческими в широком смысле, включая этнографические и археологические, ОЛА дает материал для решения вопроса о первоначальной территории, занимаемой славянами, и их последующего распространения в разных направлениях в разные географические зоны и в разные исторические эпохи, о контактах славянских языков с языками неславянских народов на весьма обширной территории с очень разными по уровню своего развития культурами: с германцами, балтийцами, кельтами, фракийцами, иранцами, финно-уграми, тюрками, греками, романцами... Помимо проблемы реконструкции праславянского языка в его общих и диалектных чертах ОЛА дает материал и для освещения вопросов общеславянских, т.е. более поздних процессов, охватывающих в той или иной мере все славянские языки и диалекты, процессов, основанных на общности предшествующей эпохи, но протекавших в разных частях Славии в значительной мере самостоятельно и приведших к разным результатам. Наконец, ОЛА дает материал для изучения истории формирования современных славянских диалектов, внутриславян-ских контактов — процессов более позднего времени. Карты ОЛА помогают в той или иной степени выяснить сложные языковые отношения: русско-белорусские, белорусско-украинские, русско-украинские, белорусско-польские и украинско-польские и т.д. Картографирование карпатского региона на стыке словацких, чешских, польских, западноукраинских диалектов с венгерскими и румынскими позволяет углубить изучение старых языковых отношений в этом районе. На картах Атласа детальное освещение получают и польско-чешские языковые отношения ("ляшские" говоры на территории Чехии) и отношения славянских языков Балканского полуострова с неславянскими языками соседних народов» [ОЛА. Вступительный выпуск, 1994: 28—30].
Другая задача Атласа, также не менее важная и к тому же в значительной степени новая, — синхронно-типологическая, актуальная для всех уровней языка от фонетического до грамматического, включая синтаксический. Решение этой задачи предполагает создание карт принципиально нового типа, которые должны репрезентировать отдельные фрагменты языковых систем славянских языков с целью выявления типологических сходств и различий славянских языков.
Таким образом, Атлас является грандиозным лингвогеографи-ческим проектом сравнительно-исторического языкознания ХХ в., аналога которому славистика не знает. В нем обобщен опыт славянской и европейской лингвистической географии и впервые дана территориальная стратификация многих праславянских языковых явлений.
Работа над созданием ОЛА продолжается уже более 50 лет. Несмотря на то что процесс создания Атласа растянулся во времени и при этом претерпел разные коллизии, его коллективу удалось опубликовать семь томов фонетико-грамматической серии — «Рефлексы *ё» (Београд, 1988), «Рефлексы *q» (Москва, 1990), «Рефлексы *Q» (Warszawa, 1990), «Рефлексы *ьг, *ъг, *ь1, *ъ1» (War-szawa, 1994), «Рефлексы *ъ, *ь. Вторичные гласные» (Скоще, 2003), «Рефлексы *ъ, *ь» (Загреб, 2006), «Рефлексы *о» (Москва, 2008) и шесть томов лексико-словообразовательной серии («Животный мир» (Москва, 1988), «Животноводство» (Warszawa, 2000), «Растительный мир» (Мшск, 2000), «Профессии и общественная жизнь» (Warszawa, 2003), «Домашнее хозяйство и приготовление пищи» (Москва, 2007), «Человек» (Krakow, 2009), и это при том, что в 80-х гг. публикацию Атласа пришлось «заморозить», так как в процессе работы возникли сложности экстралингвистического характера, преодолеть которые удалось практически только спустя двадцать лет (подробнее об этом см. [Иванов, 1993: 315]).
В настоящее время во всех странах-участницах этого международного проекта ведется работа по подготовке к печати очередных томов Атласа — лексико-словообразовательной серии («Сельское хозяйство», «Степени родства», «Гигиена и медицина», «Народная техника и транспорт», «Народные обычаи» и др.) и фонетико-грамматической («Рефлексы *е», «Рефлексы *а», «Рефлексы *i, *y, *u», «Рефлексы *tort, *to1t, *tert, *te1t», «Местоимения», «Существительные» и др.).
В истории этого проекта важной вехой стал VIII Международный съезд славистов, на котором Р.И. Аванесов, один из основателей Атласа, говорил о том, что будет или должно быть в ОЛА. Сегодня можно говорить о том, что уже есть и что реально дают карты Атласа для изучения диалектов славянских языков в их истории и современном состоянии.
Прежде всего следует сказать о том, что работа над ОЛА со всей очевидностью доказала, что реконструкция системы праславян-ского языка, решение вопроса о локализации прародины славян невозможно без изучения современного славянского диалектного континуума методами лингвогеографии. В этом смысле Атлас содержит бесценную информацию об ареалах многочисленных явлений как фонетико-грамматических, так и лексико-словообразователь-ных, локализация которых ранее была неизвестна в славистике.
Атлас предоставил исследователям богатейший диалектный материал, который долгое время оставался в тени при изучении диалектной дифференциации Славии. И этот новый и свежий языковой материал является главным итогом международного проекта. Оценивая предварительные итоги проделанной работы, следует отметить, что этот языковой материал дает основания для нового взгляда на традиционно устанавливаемые связи не только в современной, но и праславянской Славии, так как любая лингвистическая карта, построенная по принципу «от значения к слову» и охватывающая обширную территорию, отражает и территориальное распределение лексем, и временное.
Как уже отмечалось выше, Атлас имеет прежде всего сравнительно-историческую направленность, поскольку в основе его лежит генетический принцип установления диахронического тождества слов и морфем, реконструируемых для позднего праславянского периода. Эта диахроническая направленность Атласа особенно хорошо прослеживается в его фонетико-грамматической серии, где отчетливо видна дифференциация славянских диалектов в зависимости от исторического развития картографируемых праславян-ских единиц.
Давая представление о шкале возможных и допустимых перемещений в исторической эволюции праславянских фонем, карты этой серии впервые открыли реальную возможность осмысления лингвистического ландшафта Славии в диахроническом аспекте, продемонстрировав эффективность синтеза сравнительно-исторического и лингвогеографического методов исследования.
Публикация фонетических томов Атласа позволила критически оценить высказанные ранее гипотезы о фонетической субституции некоторых праславянских единиц в позднепраславянском и современных славянских языках. Так, например, материалы первого фонетического тома «Рефлексы *ё» дали возможность ответить на два принципиально важных вопроса, а именно: 1) какова была фонетическая природа *ё, в частности его линейный характер (являлся ли он дифтонгом или был монофтонгом) и 2) что представлял собой *ё в артикуляционном отношении (если это был дифтонг, то каковы были его компоненты, если монофтонг, то каково было его качество). Как известно, эти вопросы неоднократно обсуждались в славистике и имели разные решения, поскольку фонетическая субституция *е связывалась то с долгим закрытым е:, то с долгим закрытым _, то с широким открытым гласным переднего ряда типа 'а, коррелирующим с гласным непереднего ряда нижнего подъема а, то с дифтонгами либо закрытого типа ¡в, либо открытого типа 1а, ¡а, еа, еа, еа (подробнее см.: [Вен-дина, 1998: 130]). Такое многообразие точек зрения объясняется не
только «загадочностью» самого предмета исследования (вызывавшего у некоторых ученых скептическое отношение к возможности решения проблемы реконструкции фонетического качества *е), но прежде всего недостатком материала, необходимого для всестороннего анализа.
Публикация Атласа дала возможность в деталях выявить весь спектр рефлексов *е во всем их диалектном разнообразии.
Анализ ареальной репрезентации рефлексов *е показал, что на большей части современной Славии его континуантом является е. Обширность и во многих случаях системность ареала этого рефлекса *е, а также нередко позиционная обусловленность его появления (особенно в польских и некоторых чакавских говорах) свидетельствует, как представляется, о вторичности этой фонетической субституции *е, поскольку архаизмы на картах атласа имеют, как правило, ограниченный, нередко островной ареал.
Вместе с тем интересным представляется и тот факт, что карты Атласа практически не обнаруживают диалектов, в которых в позиции максимального различения (а именно, под ударением, перед твердыми согласными) был бы последовательно представлен рефлекс типа переднего 'а или еа (как известно, именно на такой фонетической субституции *е настаивали А. Мейе, Х. Педерсен, Ф. Рамовш, Р. Бошкович, Х. Бирнбаум). Исключение составляют лишь отдельные «островные» македонские говоры в Греции (район Солуня пп. 112, 113) и Албании (район Корча п. 106), а также словенские говоры Каринтии (п. 148).
На фоне синхронных и ареальных показателей Атласа более убедительной представляется эволюционная теория *е, когда в качестве исходной для одних диалектов признается широкая открытая артикуляция типа еа (еа, еа, 'а), а для других узкая закрытая типа _ с последующим преобразованием их либо в сторону дальнейшего сужения (ср. модель еа > е > ¡в > ' (Не), характерную для многих сербских, хорватских, словенских, а также, возможно, и некоторых севернорусских говоров, или _ > ¡в > г — для украинских и некоторых севернорусских говоров, еа > в — для македонских, северо-восточных штокавских и западноболгарских), либо в сторону расширения (ср. модель еа > 'а > 'а, которая характерна для ряда восточноболгарских и македонских говоров, или модель е > в — для многих русских говоров, подробнее см. [Вендина, 1997: 209; 1998: 136]).
Таким образом, сам материал Атласа свидетельствует о том, что фонетическая система праславянского языка была чрезвычайно сложной и при этом диалектно дифференцированной. Включение в систему доказательств фактора пространства позволило не только определить фонетическую субституцию праславянской едини-
цы, но и явилось убедительным подтверждением отсутствия единого в фонетическом и лексическом отношении «праславянского наречия» [Мейе, 1951: 1], из которого традиционно выводились все славянские языки.
Карты Атласа позволили пересмотреть и некоторые древние изоглоссы, которые традиционно считались релевантными для южно- и восточнославянской языковой группы. Так, в частности, материалы тома «Рефлексы *£» внесли коррективы и в существующие представления о том, что рефлекс а на месте является исключительной принадлежностью восточнославянских языков, так как в южнославянских диалектах после праславянских шипящих и ] на месте выступает гласный более широкий, чем после других согласных (см., например, карты *2%й1о, *щйьиъ, *г^1ъ,
'^^сьшу, *]$7укь, *(-)]%1а, *1а]%еь и др., ср.: слн. агэк;[а:1эк; гаи, га:и, щэп; гауи; jaсшen; хрв. ja:zik, jazik; г?1, га1; ja:сшen, ja:с'шen; ja:сшan; ргуа:1а:; серб. zajac, za:jac^; хавка, га1о; мак. jazik^; azik; jaсшen, aсшen; zajak, zajac; гайж).
Неравномерность развития диалектных систем, помноженная на исключительное многообразие праславянских континуантов, представленных на картах Атласа, позволяет установить и последовательность различных стадий исторической эволюции праславян-ских фонем, выявить типологию их развития, что дает возможность внести коррективы в сложившиеся в славистике представления об этих процессах: см., например, материалы томов, посвященных праславянским носовым, на картах которых прослеживаются различные стадии процесса деназализации рефлексов праславянских *ё, *(( и обнаруживаются факты, ранее неизвестные в славистике. Карты обоих томов показали, что носовой резонанс этих прасла-вянских гласных характерен далеко не для всех польских диалектов: полностью, в виде вокальной назальности, он сохранился в кашубских, в отдельных мазовецких и малопольских говорах, кроме того, он наблюдается также в отдельных говорах Каринтии, хотя и только у представителей старшего поколения; в большинстве других польских диалектов, а также в южномакедонских говорах он представлен лишь в виде консонантной назальности [ТороНшка, Видоески, 1990: 110]). Таким образом, карты Атласа свидетельствуют о высокой исторической информативности диалектного ландшафта Славии, ибо разрозненная фиксация языковых фактов, представленная в отдельных сравнительно-исторических штудиях, выстраивается на его картах в логически последовательные цепи, отражающие реальную связь изучаемых явлений в пространстве и времени.
Возможность рассмотреть то или иное явление в общеславянском контексте позволило по-новому взглянуть и на факты исто-
рии фонетических систем отдельных славянских языков, так как «объектом исследования в ОЛА является не простая сумма территорий отдельных языков, а единый славянский диалектный континуум» [Калнынь, 2008: 104].
Так, в частности, материалы четвертого тома Атласа «Рефлексы *ьг, *ъг, *ь1, *ъ1» дают основания для пересмотра существующих в русистике взглядов на явление аккомодации сонанта предшествующему гласному переднего ряда, традиционно рассматривавшееся как исконно русское (ср. рус. p'er'vbij, v'er'x, 'v'er'ba, c'et'v'er'k; s'er'p, 'cer'kva, 'c'er'ksf' и др.), отражающее следы так называемого «второго полногласия». Широкое распространение этого явления не только в русских, но и во многих западнославянских говорах (ср. плс. v'esx, v'ezba, seíp, sesp, w'il'k, (<*уь1кь), w'il'gotnyj; луж. w'er'ba, w'er'x; чеш. vil'k; слц. vil'k; vil'hotni), наличие разорванных (часто неконтактных) ареалов в отдельных украинских (прежде всего юго-западных, ср. укр. ver'x, ver'x', ser'p, cyt 'vyr', cet 'ver', 'cer'kova) и белорусских (витебско-могилевских) говорах (ср. блр. v'er'x, cbic'v'er'x, cac'v'er'h) позволяет квалифицировать его как одно из диалектных праславянских явлений, которое охватило северные диалекты Славии, способствуя тем самым формированию диалектного различия, противопоставившего севернославянский ареал южнославянскому.
Таким образом, картографирование имеет уже не просто иллюстративную функцию, а становится важной теоретической составляющей сравнительно-исторического языкознания. Карты Атласа нередко свидетельствуют о том, что традиционно принятые аргументы при объяснении тех или иных фонетических явлений теряют свою объяснительную силу, как только в систему доказательств включается фактор пространства. Примером может служить интерпретация вокализации редуцированных *ъ и *ь перед слогом с гласным полного образования в формах типа*mъxa. Материалы 4б тома «Рефлексы *ъ, *ь. Вторичные гласные» показали, что это явление засвидетельствовано практически повсеместно в западно-и восточнославянских языках, а также в словенских и некоторых сербских диалектах. Этот факт доказывает возможность фонетического обоснования развития редуцированных в данной праформе и подрывает традиционную точку зрения о влиянии морфологической аналогии, ибо морфологическая аналогия, проявляющаяся, как правило, индивидуально, вряд ли могла стимулировать изменение фонетического облика слова на таком обширном языковом пространстве. В противном случае это означало бы признание морфологической аналогии таким необъяснимым феноменом, который распространяется на огромной территории и на большой временной протяженности (ибо падение редуцированных в разных
языках шло в разное время), что едва ли правомерно (подробнее см. [Калнынь, 1996: 40]).
Следует отметить также, что фонетические тома, посвященные редуцированным, заставляют по-новому взглянуть и на проблему, которая до сих пор в славистике казалась давно уже решенной, а именно на оценку их «сильной» и «слабой» позиции. Карты ОЛА показывают, что в восточнославянских диалектах «правило Гавлика» в так называемой слабой позиции перед слогом с гласным полного образования «не работает», поскольку в этой позиции прослеживается вокализация «слабых» редуцированных (см., например, карты *Ръзипа, *йтъуа, *кгъуауъ, *кгьз$епъ, *хгьЬьи, *1гьЬыха, *grьmitъ, *Ь1ъха, '*glъtalъ, *]аЬ1ъко, *з1ыа, *к1ьпеи, *и^к1о и др.). Это обстоятельство заставляет историков языка вновь вернуться к вопросу о том, чем обусловлено прояснение редуцированных в данной позиции — влиянием морфологической аналогии (выравниванием основ в парадигме), как это традиционно считалось, но против чего «восстает» фактор пространства, или собственно фонетическими условиями, признанием того, что редуцированные и в этом случае находились в «сильной» позиции. Таким образом, и это правило должно быть откорректировано, ибо «те аргументы, какие могут быть выдвинуты для объяснения определенных явлений в истории отдельных славянских языков или диалектов и какие в этом случае могут считаться достаточными, — эти аргументы теряют свою доказательную силу, когда такие явления обнаруживаются на большом языковом пространстве. Именно подобное широкое языковое пространство представлено на картах ОЛА, и историки славянских языков уже теперь не могут не учитывать отраженные на них факты при изучении и интерпретации развития тех или иных процессов и явлений в определенном славянском языке или диалекте» [Иванов, 1996: 17].
Публикация томов лексико-словообразовательной серии также дает основания для нового взгляда на ряд нерешенных вопросов славистики, в частности на проблему лексического фонда прасла-вянского языка.
Выход в свет шести томов лексико-словообразовательной серии Атласа должен изменить или, по крайней мере, серьезно поколебать представление о том, что данные лексики и словообразования нерелевантны для изучения вопроса о диалектном членении прасла-вянского языка.
Напомню, что в сравнительно-историческом языкознании еще со времен младограмматиков довольно прочно укоренилось скептическое отношение к фактам лексики и словообразования как к фактам, которые в силу своей мозаичности и повышенной языковой проницаемости не позволяют провести ареальную класси-
фикацию того или иного диалектного континуума: каждое слово, согласно этой точке зрения, живет в диалекте «своей жизнью» и «распространяется в своих собственных границах», порождая пестроту и дробность диалектного ландшафта. Отсюда и отсутствие должного внимания к изучению лексического уровня праславян-ского языка методами лингвогеографии: лексические диалектизмы традиционно считались нерелевантными для решения проблемы диалектной дифференциации праславянского языка. Поэтому праславянская «словарная коллекция» довольно долгое время создавалась, как правило, в отрыве от ее лингвогеографической проекции: «достаточно было фиксации какой-либо лексемы в двух из трех ныне существующих групп славянских языков (западной, южной или восточной), чтобы, при отсутствии показателей поздней инновации, отнести ее к общему праславянскому лексическому фонду» [Толстой, 1997: 111]. Вследствие отсутствия достоверных материалов и надежных сведений по древним лексическим изоглоссам лексический состав праславянского языка традиционно воспринимался не дифференцировано.
Между тем каждый том лексико-словообразовательной серии Атласа содержит целый ряд древних лексических диалектизмов, имеющих нередко эксклюзивные сепаратные связи, поскольку та или иная лексема «самым причудливым образом всплывает на разных концах Славии, объединяя порой неблизкие диалекты между собой и даря нам, таким образом, фрагменты древней лингвистической географии с ее проницаемостью диалектных границ» [Тру-бачев, 2003: 19]. Так, например, к числу подобных праславянских диалектизмов можно отнести такие лексемы, как koz£ (укр., плс., мак. изоглосса) карта № 30 'детеныш козы' т. 2 «Животноводство»; ^-ь (блр.-плс.-мак. изоглосса) карта № 8 'хорек'; ¿ьП-ш, ¿ьП-шу-ш (укр.-плс.-слц.-слн.-серб. изоглосса) карта № 20 'дятел'; уогЬ-ъ-'-ь (рус.-чеш.-слц.-слн. изоглосса) карта № 25 'воробей' т. 1 «Животный мир»;Ьог-ъ (слц.-чеш.-юж.-сл. изоглосса) карта №17 'сосна' т. 3 «Растительный мир»; tel-^t-in-a (слн.-хрв.-серб.-плс.-вост.-сл. изоглосса) карта № 23 'мясо теленка' или gov-^d-j-e (блг.-чеш. изоглосса) карта № 22 'мясо коровы или вола' т. 6 «Домашнее хозяйство и приготовление пищи» и т.д.
Публикация лексических томов ОЛА позволила отвести и другой упрек компаративистов относительно пестроты и калейдоско-пичности лексических изоглосс. Карты Атласа реально доказали, что эта хаотичность лексических изоглосс не является сущностным атрибутом любой лексической карты, ибо в Атласе имеется немало карт (и их, надо сказать, абсолютное большинство), в которых этой калейдоскопичности не наблюдается, а напротив, прослеживается довольно четкое противопоставление отдельных ареа-
лов (см., например, следующие карты, на которых выявляется разделение Славии по линии север ~ юг: т. 1 карта № 30 'ящерица': север //asc-er- (//asc-er-ъ, //asc-er-ic-a, //asc-er-ък-а) ~ юг gusc-er- (gusc-er-ъ, gusc-er-ic-a, gusc-er^k-a); т. 2 карта № 4 'некастрированный самец овцы': север baran-ъ ~ юг ov-ьп-ъ; карта № 10 'самец кошки': север kot- (kot-ъ, kot-j-ur-ъ) ~ юг mac- (mac-ьк-ъ, mac-or-ъ, mac-or-ък-ъ); т. 3 карта № 6 'тень под деревом': север ten-ь ~ юг xold-ъ; карта № 11 'лес': север les-ъ ~ юг sum-a и т.д.). Даже в том случае, когда эта мозаичность диалектного ландшафта действительно имеет место (см., например, т. 1 карты № 33 'головастик', № 44 'божья коровка' или т. 2 карты № 74—76, посвященные подзывным словам), следует признать, что это на первый взгляд отрицательное явление на самом деле является позитивным, так как именно благодаря многообразию изоглосс мы можем в деталях представить всю сложнейшую картину (а не упрощенную схему) реальных отношений славянских языков и диалектов. Ведь один из постулатов лингвистической географии гласит — «чем больше число рефлексов одной прасистемы, одной праформы или одного праявления в диалектах, тем более достоверной или полной может быть реконструкция» [Толстой, 1983: 187]. Именно эти мелкие, как будто бы частные изоглоссы, дают особо ценный материал для постижения процесса исторического развития славянских языков, а «некоторая мозаичность лексики повышает степень неравномерности ее развития и способствует консервации отдельных ячеек лексической мозаики и в формальном, и в содержательном плане» [там же: 186].
Наличие всех этих изоглосс придает Атласу статус особо ценного источника сравнительно-исторических и этимологических штудий, так как, в отличие от праславянских этимологических словарей, он позволяет выявить пространственную локализацию межъязыковых схождений и, что самое главное, оценить их с ареальной точки зрения, так как эти схождения могут иметь разный характер — точечный (см., например, ситуацию на карте 'ель' (т. 3 «Растительный мир»), где распространение лексемы //edl-a в хорватских (п. 146а), словацких (п. 156) и македонских (п. 93) говорах имеет ярко выраженный точечный характер) или системный, т.е. они могут охватывать значительные ареалы, отражая сложные отношения между двумя и более диалектами (см., например, на той же карте украинско-западно-южнославянскую изоглоссу лексем smerk-ъ, smerk-a). Совершенно очевидно, что классификационный вес этих изоглосс будет разным, так же как и изоглосс, связывающих пограничные диалекты разных языков и диалекты, не имеющие точек соприкосновения. Поэтому ценность материалов Атласа определяется еще и тем, что его карты дают возможность визуально
оценить «значимость» (valeur) каждой изоглоссы в общеславянском масштабе, так как география и характер ареала многое проясняют в природе возникновения этих схождений. Так, например, лексико-словообразовательные корреспонденции между восточнославянскими (а также частично западнославянскими) диалектами и говорами северо-западной части южной Славии могут квалифицироваться как северные черты в южнославянских диалектах, см., например, распространение лексем melz-iv-o, melz-iv-a (вост.-сл., чеш., слц., слн., хрв. диалекты) на карте 'молоко коровы сразу после отела' (т. 6 «Домашнее хозяйство и приготовление пищи»), и, наоборот, соответствующие явления, характерные для центральной части южнославянского диалектного континуума и карпатоу-краинских говоров, могут расцениваться как южные черты в этих говорах [ИвиЙ, 1991: 98, 194], см., например, распространение лексемы soln-in-a (серб., мак., частично хрв., карпатоукр., слц., плс. диалекты) в том же томе на карте 'подкожный слой жира в свинине'.
Материалы карт позволяют выявить роль конвергентных процессов в формировании статистической близости языков, особенно пограничных диалектов (при отсутствии подобных схождений в других языках), и сделать выводы о языковых «предпочтениях» тех или иных диалектов более строгими и убедительными. Так, например, картина ареального распределения русско- (украинско-белорусско-)польских лексических соответствий, эксплицированная в шестом томе ОЛА «Домашнее хозяйство и приготовление пищи» свидетельствует о том, что в большинстве своем они образовались довольно поздно, и во многом стимулированы межзональными диалектными связями с украинскими и особенно с белорусскими диалектами. Не случайно именно в этих диалектах корреспондирующие лексемы имеют нередко обширные ареалы, тогда как в русских диалектах они ареально ограничены, причем локализуются обычно либо в южнорусских говорах (как правило, в смоленских или брянских), либо в западной группе среднерусских, особенно в псковских и тверских (подробнее см. [Вендина, 2009]).
Более того, эта возможность пространственной визуализации межъязыковых схождений делает реальной временную стратификацию картографируемых лексем подобно той, которой располагает славистика, предлагая относительную и даже абсолютную хронологию для многих фонетических и грамматических явлений праславянского языка (так, например, классификационный вес изоглоссы os-ik-a (т. 3 карта № 34 'осина'), связывающей украинские диалекты с западно- и южнославянскими в хронологическом плане будет, несомненно, выше любой, даже эксклюзивной, украинско-польской или украинско-словацкой изоглоссы, так как в ней отражено отсутствие «бодуэновской» палатализации).
В этом смысле Атлас обогатил славистику не только новым, четко стратифицированным материалом, позволяющим с высокой степенью достоверности создать фонд праславянских лексических единиц, но и предоставил исследователям еще одну уникальную возможность, ранее совершенно нереальную — рассмотреть те или иные диалекты в общеславянском контексте, став бесценным источником для изучения истории формирования современных славянских языков и диалектов, и в частности вопроса о диалектной основе праславянского языка и о праславянском элементе в словарном составе того или иного славянского языка.
Таким образом, ОЛА наглядно показал возможность использования данных лексики и словообразования для членения микро- и макроязыковых территорий. Его карты явились великолепным дополнением к праславянским этимологическим словарям, иллюстрацией реальной пространственной стратификации огромного пласта праславянской лексики.
ОЛА внес существенный вклад и в осмысление проблем сопоставительного языкознания. Материалы Атласа реально доказали, что межславянские связи невозможно рассматривать только в одной плоскости — статистических соответствий, ибо они не укладываются в какой-либо один ареальный сценарий, кроме того, происходит отождествление разных по времени изоглосс, которые отличаются друг от друга и по своей древности, и по устойчивости, и по количеству и употребительности охватываемых ими слов, и по своему значению для разных уровней языка. Для понимания истинного характера ареальных связей славянских языков большое значение имеет общеславянская перспектива, так как она дает возможность выяснить, какие из выявленных параллелей отражают и продолжают отношения исходной системы, а какие свидетельствуют о неодинаковой реализации системы связей и отношений, унаследованных из праславянской эпохи.
Совпадение же на многих картах Атласа ареалов лексико-словообразовательных и фонетических явлений (ОЛА, как известно, имеет две серии выпусков — лексико-словообразовательную и фонетическую) позволило по-новому осмыслить вопрос о наличии/отсутствии связи между фонетическими и лексическими ареалами (вопрос, который еще со времен Ж. Жильерона решался, как правило, отрицательно, подробнее см. [Вендина, 1998: 130]).
Не менее важен и другой аспект Атласа — синхронно-типологический, так как ОЛА охватывает целую семью хотя и близкородственных языков, но существенно отличающихся по своему строю. Этот аспект Атласа реализуется как в фонетико-грамма-тической, так и в лексико-словообразовательной серии.
Так, в частности, во всех томах фонетико-грамматической серии ОЛА содержатся типологические карты, репрезентирующие целые фрагменты языковой системы, на которых в обобщенном виде представлена информация, содержащаяся на отдельных картах, посвященных континуантам той или иной праславянской фонемы.
Синтезируя и упорядочивая огромный материал целого тома, эти обобщающие карты являются по своей сути интерпретационными, поскольку на них репрезентируются результаты сопоставления современных континуантов с более ранними, причем факты, не являющиеся продолжением развития собственно праславянских единиц, авторами элиминируются. При этом на картах фонетической серии получают отражение не только рефлексы картографируемых праславянских фонем, но и их позиционное поведение (отношение к ударению, вокальному количеству и консонантному окружению). После тщательного, скрупулезного сравнительно-исторического и лингвогеографического анализа авторами карт материалов всего тома (анализа, который можно сравнить, пожалуй, с работой археологов, последовательно снимающих более поздние напластования) искомая информация предстает на обобщающих картах в «чистом виде», что делает эти карты бесценным вкладом в сравнительно-историческое языкознание и лингвистическую географию.
Обобщающие карты посвящены исследованию такого, например, вопроса, как влияние консонантного окружения на рефлекса-цию праславянских вокалов. В большинстве сравнительно-исторических исследований эта информация, как правило, отсутствует или носит эпизодический характер. Между тем карты Атласа продемонстрировали, как важен учет консонантного окружения при изучении рефлексации праславянских гласных, поскольку наличие или отсутствие влияния фонетического контекста может являться причиной возникновения древнейших диалектных различий. Так, например, изучение связи рефлексации с консонантным окружением позволило сделать следующий вывод: «развитие гласного
в масштабах славянского диалектного континуума определялось двумя главными тенденциями, а именно: а) регрессивным ассимилятивным воздействием следующего за мягкого согласного, ведущим к повышению тоновой характеристики гласного (почти все западнославянские, северо-восточные русские диалекты, и б) прогрессивным диссимилятивным влиянием предшествующих небных согласных, проявляющимся в понижении тоновой характеристики гласного (оно охватывает значительно меньшую, но более компактную территорию — словацкие, западноукраинские, некоторые южнославянские диалекты)» [Пожарицкая, Попова, 1990: 174].
Новой и принципиально важной для сравнительно-исторического языкознания является и информация о влиянии вокального количества на рефлексацию праславянских гласных. На обобщающих картах Атласа, посвященных рефлексации *ё, *Q и *£, впервые четко обозначен ареал влияния вокального количества (польские, чешские, словацкие, словенские, сербские и хорватские диалекты) и определен тип влияния — непосредственное (что чаще всего наблюдается в словенских диалектах) и опосредованное (примером такого влияния являются, как правило, польские диалекты). Судьба этих праславянских гласных складывалась по-разному в зависимости от их вокального количества и качества: рефлексы, например, носового *Q менее зависимы от вокального количества [Ivic, Logar, 1990: 112] — непосредственное влияние наблюдается лишь в отдельных словенских диалектах, чем рефлексы где эта зависимость наблюдается уже в более широком ареале [Ивич, Ло-гар, 1990: 170] — практически все словацкие диалекты и отдельные словенские; ср. также рефлексы *ё, развитие которого практически во всех этих диалектах зависит от влияния вокального количества [Ивич, Логар, 1988: 154].
Предметом картографирования в Атласе стал также вопрос о влиянии ударения на рефлексацию праславянских гласных, так как они могут сохранять свое специфическое качество под ударением и без ударения или растворяться в рефлексах других прасла-вянских гласных, ср., например, обобщающую карту «Отношение рефлексации *ё к ударению» [Вендина, Калнынь, 1988: 152]. На карте отчетливо выделяются две группы говоров:
1) говоры, в которых рефлексация *ё зависит от ударения, так как в них *ё сохранил свою специфику лишь под ударением, поскольку без ударения он утратил свою индивидуальность, совпав либо с более широким низким гласным (серболужицкие, значительная часть севернорусских говоров — архангельских, вологодских, костромских, отдельные пункты в среднерусских — новгородских, селигеро-торжковских, владимирско-поволжских и южнорусских — верхне-днепровских говорах, тульских и восточных; большинство белорусских и украинских севернополесских говоров; из южнославянских — часть словенских — приморских, горенских, белокраин-ских и штаерских говоров и отдельные пункты в говорах Эгейской Македонии), либо с более узким высоким гласным (что наблюдается значительно реже и встречается в основном в отдельных русских, словенских, сербских и македонских говорах);
2) говоры, в которых ударение не влияет на рефлексацию *ё, так как в них он либо утратил свою специфику (большинство русских, сербских, хорватских и македонских диалектов, частично белорусских и словенских), либо сохранил ее независимо от ударения
(большинство украинских диалектов и отдельные пункты в сербских штокавских говорах).
Новым перспективным направлением в лингвистической географии является и создание в ОЛА обобщающих фонетико-фо-нологических карт, репрезентирующих факт сохранения или утраты фонологической индивидуальности праславянской фонемы в ее отношении к другим функциональным единицам фонологической системы праславянского языка независимо от ее современной фонетической реализации. Авторы этой серии карт (Б. Видоески и З. Тополиньска) вскрывают сложные отношения континуантов картографируемой фонемы с другими единицами системы вокализма, которые во многих славянских диалектах возникли вследствие частичного позиционного или факультативного ее совпадения с другими фонемами. Используя специальную систему картографических средств, они показывают развитие взаимодетермини-рованных рефлексов, передавая хронологически самые ранние совпадения праславянской фонемы с другими единицами частной диалектной системы, дифференцируя объединения с двумя, тремя и даже четырьмя фонемами (см., например, такие карты этих авторов, как «Фонологический статус рефлексов *е/*е:» в томе «Рефлексы *е» или «Фонологический статус рефлексов *ç/*ç:» в томе «Рефлексы *ç» и др.).
Сопоставительный анализ этих структурно-типологических карт ОЛА позволит в будущем «нащупать» механизм развития многих праславянских фонем и выявить внутренние связи сходных по своим результатам рефлексаций (например, *е и *ç), что в конечном итоге позволит создать типологию фонетико-фонологических систем славянских диалектов. Первые шаги к созданию диахронической типологии были сделаны в докладе сербского ученого П. Ивича «Факторы, которые влияют на развитие гласных в славянских языках» на IX съезде славистов. В своем докладе он поднял вопрос о причинах, вызывающих изменения в системе вокализма славянских языков. Одной из таких причин является тенденция к ее упрощению. И хотя этот процесс в разных славянских языках протекал по-разному, однако определенные закономерности все же прослеживаются. Они связаны с действием главным образом двух факторов — просодических (ударение, количество, тон) и позиционных (граница слова — начало или конец, качество предшествующего и последующего согласного, а также качество гласного следующего слога). Главными из них, по мнению П. Ивича, являются ударение (а точнее, безударность), количество и мягкость соседнего согласного. Причем территориальная дистрибуция этих факторов разная: в восточнославянских языках, как и на восточной окраине южнославянских языков, на-
блюдается комбинация двух факторов — ударения и мягкости согласного. В западнославянских диалектах наибольшую силу имели количество и мягкость согласного. В словенском языке и ближайших к нему хорватских диалектах существенным было влияние количества и ударения. В кайкавских и чакавских говорах особенно значимо было количество, а ударение оказало небольшое влияние. В штокавских говорах, а также в большинстве македонских и некоторых западноболгарских говорах действия этих факторов практически не наблюдается [Ivic, 1983: 1].
Таким образом, материалы фонетико-грамматической серии Атласа являются ярким свидетельством того, что ОЛА дает возможность не только для сравнительно-исторического, но и для типологического изучения современных славянских диалектов, выявления типологических особенностей их исторического развития.
Не менее значимой является структурно-типологическая информация и лексико-словообразовательной серии карт. Это относится прежде всего к мотивационным картам как к новому типу лингвистической интерпретации картографируемого материала. Пока удельный вес этих карт в Атласе сравнительно невелик, однако число их в каждом томе увеличивается. Ценность их определяется тем, что, эксплицируя внутреннюю форму того или иного названия, они позволяют не только выявить принципы номинации реалии, но и, в отличие от этимологических исследований, прояснить причины или мотивы их возникновения. А возможность рассмотреть их в общеславянском контексте позволяет выявить некоторые типологические универсалии. Более того, публикация Лингвистического атласа Европы (ЛАЕ) и Общекарпатского диалектологического атласа (ОКДА) дает возможность «встроить» эти карты в более широкие рамки, спроецировав их данные на материал европейских языков (ср., например, карту, посвященную названию одуванчика (Leontodon Taraxacum) в третьем томе ОЛА «Растительный мир»: если в славянских диалектах в его названиях чаще всего актуализируется качественно-характеризующий признак (по выделяемой на изломе стебля жидкости, ср. плс., луж., чеш., слц., слн., серб. melc-ь, мак. melc-ьк-а, блр., укр., плс. melc-aj-ь), а также акторный (название как результат действия, ср. рус., блр. ob-duv-an-bc-ik-ъ), то в английском и немецком языках чаще всего используется реляционный признак с семой 'подобия' (ср. англ. dandelion, нем. Löwenzahn (оба названия мотивированы формой листьев этого цветка: франц. dent-de-lion 'львиный зуб' > англ. dandelion), а во французском (pissenlit) — функциональный, связанный с медицинским воздействием этого растения («стандартный французский термин был заимствован в соседних немецких и нидерландских диалектах как Bettpisser и Bettseicher 'мочащийся в постель'») [Фи-рек, 2003: 31].
Отражение на карте всех зафиксированных в славянских диалектах названий (за исключением единичных или случайных) позволяет увидеть реальную картину фрагмента славянского языкового мира. В этом смысле материалы Атласа имеют еще одну чрезвычайно важную ценность — лингвокультурологическую. Несмотря на то что культурно-историческая направленность Атласа в опубликованных томах пока еще ясно не эксплицирована, однако в дальнейшем она может быть достаточно четко представлена на его этнолингвистических картах, соединяющих в себе принципы собственно лингвистического и культурологического анализа картографируемого материала (опыт составления таких карт имеется уже в ЛАЕ, см., например [Гак, 1996: 105; Alinei, 1997: 3]).
Анализ мотивационных признаков является чрезвычайно важным и для хронологической стратификации представленных на карте названий, ибо, согласно культурной морфологии, в истории языка любой культуры существуют довольно устойчивые «прозрачные модели мотивации», в соответствии с которыми условно можно выделить «три отдельных слоя: слой, поддающийся самой легкой идентификации и датировке, принадлежит истории, а именно христианству и исламу.. В доисторическую эпоху можно различить два слоя: один характеризуется «сверхъестественными, сверхчеловеческими» языческими персонажами, а второй уже без антропоморфизма, еще более ранними зооморфными образами и представлениями о родстве» [Фирек, 2003: 32]. В отличие от «немой» археологической стратификации эта культурно-историческая стратификация является «говорящей», ибо на лингвистических картах Атласа все эти культурные слои до сих пор остаются «живыми», см., например, карту 'божья коровка' в т. 1 «Животный мир», на которой «сосуществуют» во времени и пространстве названия, относящиеся ко всем культурно-историческим слоям:
1) христианскому (ср.: boz-bj-a korv^k-a, boz-bj-ь vol^k-ъ или по именам святых: katarin^k-a, marget-ic-a, an^c-ica, elen^k-a boz-bj-a, ivan-bc-ikb, petr-ik-ъ и т.д.); следует отметить, что этот мо-тивационный признак является чрезвычайно значимым для представителей разных культур, ибо он встречается и в других европейских языках, ср. англ. lady-cow или cow-lady 'корова Богородицы', lady-bug 'жук Богородицы', франц. vache a Dieu 'божья коровка', итал. vacheta de la Madyna 'коровка Мадонны', исп. buey de Dios 'божий вол', нем. Marienkäfer 'жук Марии', бретон. elik doue 'божий ангелок', швед. Jesu valflicka 'пастух Иесуса' и т.д. (подробнее см. [Фирек, 2003: 33; Донадзе, 2004: 108];
2) языческому — антропоморфному, ср.: ne-vest-a, ne-vest-ica, pan-ъn-a, pan-bn^ka, sir-ot^ka, rod-in^k-a, mat-in^k-a, bab-a, malzen-
ък-а, god-un-ъk-a, уотг-ьк-а и др., и зооморфному, ср. оу-ьс-к-а, оу-ьс-ьк-а, уо1-ъ, уо1-1к-ъ, Ьагап-ъ, ко1-аг-ък-а и др.
Создание таких карт в ОЛА — дело, несомненно, будущего. Однако и сегодня соединение лингвистического, этнолингвистического и лингвогеографического подходов в интерпретации материалов Атласа позволяет не только выявить много интересного, но и внести коррективы в саму «идеологию» картографической концепции.
Так, в частности, осмысление опубликованных материалов лек-сико-словообразовательной серии Атласа приводит к мысли о необходимости включения данных этнолингвистических исследований в лингвистический комментарий лексической, лексико-словооб-разовательной и мотивационной карты, поскольку этнолингвистика помогает многое прояснить в мотивационных признаках картографируемых лексем, мимо которых часто «проходит» автор карты. Например, внимательное прочтение карт первого тома ОЛА «Животный мир» обнаруживает сходство в морфемной структуре лексем 1аи1-ък-а и ¡ан^ъс-ьк-а на картах, посвященных названию ласки и ласточки (карта № 9 'ласка' и карта № 24 'ласточка'), причем сходство не только формальное, но и ареальное: обе лексемы имеют приблизительно одинаковую географию (восточнославянские диалекты, а точнее — южнорусские, восточноукраинские и восточнобелорусские). Объяснение этому странному совпадению дает этнолингвистика, указывающая на то, что «в народной традиции ласточка обнаруживает сходство с лаской (обеим свойственная женская символика, обе они благоприятствуют скоту, обе наделяются функцией щекотания («лоскотания»)» и т.д. (подробнее см. [Гура, 1997: 631-632]).
Ценность Атласа определяется еще и тем, что он может служить важным источником информации и для самой этнолингвистики. И хотя эта информация существует на картах ОЛА чаще всего в латентном, непроявленном состоянии, а потому нуждается в своей экспликации, однако выявить ее можно с помощью методов лингвистического и лингвогеографического анализа.
Этнолингвистическая информация может быть извлечена прежде всего из лексических и лексико-словообразовательных карт, посвященных лингвогеографической репрезентации тех или иных реалий внешнего мира. При этом ключом к декодированию культурно-исторических смыслов могут служить метафорические номинации, в которых нередко сохраняются следы мифо-поэтических воззрений славян на природу (в этом отношении чрезвычайно ценный материал содержат первые три тома Атласа «Животный мир», «Животноводство» и «Растительный мир»).
Так, например, если обратиться к лексико-словообразователь-ному тому Атласа «Животный мир», то этнолингвистическую информацию можно извлечь из таких карт Атласа, как 'белка' (см., например, лексемы kat-er-ic-a, kat-er-ic-bk-a, в которых отразилась женская символика белки), 'ласка' (лексема nevest-a и ее производные, в которых сохранилась брачная символика ласки), 'головастик' (лексемы с корнем kaluger- и pop-, отражающие метафорическую антропоморфизацию, поскольку в языковом сознании носителей диалектов подвижные объекты внешнего мира очень легко персонифицируются), то же можно отнести к карте 'светлячок' (лексемы ioan-ic-ькъ, ioan-os-ikh), к картам 'кузнечик' и 'стрекоза' (лексемы с корнем konj-, kobyl-, отражающие существующую во многих славянских фольклорных традициях символическую связь насекомых со скотом [Гура, 1997: 501] и ко многим другим лексическим картам Атласа.
Однако самым надежным источником этнолингвистической информации, как представляется, являются мотивационные карты, поскольку они позволяют увидеть мотивационный признак в пространстве языка той или иной культуры и поэтому являются, по сути дела, лингвогеографической проекцией языка этой культуры.
Так, например, в т. 6 Атласа «Домашнее хозяйство и приготовление пищи» находится мотивационная карта, посвященная названию 'первого куска хлеба, отрезанного от буханки, горбушки'. На этой карте наряду с пространственным и процессуальным мо-тивационным признаком (ср. kraj-ьс-ь, kraj-ьс-q, kraj-isc-e, kraj-bk-a, kraj-ik-ъ, kraj-ik-a, kraj-bc-ik-ъ или kroj-ь, sh-kroj-bk-ъ; pri-lMp-ъk-a, sb-lep-hk-ъ; rqb-ъ, щЬ-ьс-q; na-cqt-hk-ъ, na-cin-hk-ъ, ob-ber-bk-a) представлен антропоморфный признак (ср. лексемы ghrb-ux-a, ghrb-us-a, ghrb-us-bk-a, ghrb-us-bk-ъ, ghrb-hk-ъ и др., распространенные главным образом в русских и частично украинских и белорусских диалектах; или лексемы pqt-hk-a, pqt-ic-bk-a и др., характерные в основном для периферийных македонских, южнопольских и чешских диалектов; лексема lhb-hk-ъ, отмеченная только в украинских диалектах; лексемы jan-hk-ъ, jan-hk-o и др., встречающиеся в словацких и изредка в чешских диалектах). Все эти названия говорят о том, что хлеб в языках этих культурных традиций воспринимается как живое существо, имеющее свои «части тела». На это косвенно указывает и другая карта Атласа — 'подходит, растет (о тесте)', которая свидетельствует о том, что тесто практически во всех славянских диалектах уподобляется живому существу. Это существо живет (ср. лексемы zi-v-e-tb, za-zi-v-e-tb, vy-zi-v-e-tb — севернорусские диалекты), движется (ср. лексемы xod-e-tb, xod-i-tb, podh-xod-i-tb, vhzh-xod-i-tb, vy-xod-i-tb do-xod-i-tb, vhzh-xod-j-e-tb, vhzh-xad-j-i-tb, podh-xod-j-i-tb, vy-xad-j-i-va-je-tb и др. — вос-
точнославянские, словенские и частично чешские диалекты; или уъъ^-в-ь podъ-jьd-e-tь, nadъ-jьd-e-tь и др. — македонские, частично южнорусские, болгарские и сербские диалекты; dуig-a-je-tь
orz-dуig-ne-tь dуiz-e-tь na-dуiz-e-tь и др. — лужицкие, хорватские и словенские диалекты), растет (ср. лексемы orst-e-
о^-ж^ь, na-orst-a-je-tь, pod-orst-a-je-tь и др. — польские, запад-ноукраинские, сербские и македонские диалекты) и даже работает (ср. orЬ-i-tь и др. — кашубские диалекты). Наконец, об этом же говорит и распространенное практически во всех славянских диалектах название зернового хлеба — Шо, в котором реализуется идея жизни.
Карты Атласа позволяют не только увидеть разные мотиваци-онные признаки в пространстве языка той или иной культуры, но и провести глубинную смысловую реконструкцию метафорических образов, лежащих в основе этих мотивационных признаков (см., например, реконструкцию метафорических образов божьей коровки в [Топоров, 1999: 491; Вендина, 2000: 193]. Этнолингвистический подход к репрезентации материала на карте, предполагающий объясняющую интерпретацию лингвистической карты, открывает, таким образом, большие перспективы перед ОЛА в картографической проекции духовной культуры славян. Расширение практики мотивационной картографии «позволит отвлечься от формальных различий между языками и сосредоточиться на сходных или одинаковых идеологических и культурных представлениях для исследования "мотивационного метаязыка", общего для всех языков мира» [Донадзе, 2004: 107]. Следует отметить, что именно на этом направлении международный коллектив ЛАЕ достиг наиболее заметных результатов.
Говоря о синхронно-типологической направленности лексико-словообразовательной серии Атласа, следует особо подчеркнуть тот факт, что карты этой серии имеют существенное предпочтение перед любым диалектным или сравнительно-историческим исследованием монографического характера, поскольку они позволяют увидеть пространственную стратификацию всей лексико-семан-тической группы на территории Славии. А наличие разных моти-вационных признаков, четко выявляемых в легенде к каждой карте, дает возможность реально ощутить своеобразие национального языкового сознания в сложном процессе восприятия мира человеком, его познавательной и классифицирующей деятельности.
Синхронно-типологический аспект Атласа проявляется и в том, что его материалы дают исследователю возможность «реально представить» общую картину механизма эволюции славянских языков. Сравнение материалов карт лексико-словообразовательной и фонетико-грамматической серии Атласа свидетельствует о том, что
в лексических и фонетических системах славянских языков процессы их дивергенции носили разный характер: если на фонетических картах мы можем довольно часто наблюдать четкое диалектное размежевание, своеобразные «разломы» на диалектном ландшафте terra Slavia (см., например, карты фонетических томов ОЛА, посвященных рефлексам носовых), то на лексических картах таких резких обрывов изоглосс не прослеживается, скорее, здесь отражен процесс медленного разрушения праславянского единства, при котором следы прежней близости языков не только не утрачиваются, а, напротив, довольно долго сохраняются (хотя нередко и лишь в виде осколков). И эта разная картина эволюции славянских языков на фонетическом и лексическом уровнях порождена кумулятивным принципом развития лексического состава каждого языка, когда новое не устраняет старое, а прекрасно «сосуществует» с ним, усложняя эту систему во времени и в пространстве.
Именно поэтому Атлас дает исследователю реальную возможность увидеть «в действии» принцип отражения диахронии в синхронии. На его лексических картах этот принцип прослеживается особенно четко, так как лексика и особенно словообразование — это системы, постепенно развертывающиеся во времени. Несмотря на все изменения, пережитые языками в процессе развития, их словообразовательные системы (в силу своей консервативности), как правило, сохраняли модели, которые в большинстве своем обладали высокой степенью устойчивости. В связи с этим образование нового слова происходило по готовому образцу, унаследованному от предшествующей языковой эпохи и закрепившемуся в сознании носителей языка (ср., например, карты, посвященные названиям детенышей животных и птиц во втором томе «Животноводство», на которых представлены целые вереницы слов, образованных в разное время, но по одной и той же модели, а также обобщающую карту № 79 'названия молодых животных и птиц', репрезентирующую территориальную дистрибуцию этих словообразовательных моделей). Генерализуя информацию, которая содержится на каждой отдельной карте, обобщающая карта эксплицирует не только ареалы разных моделей, но и выявляет степень их продуктивности, так как чем активнее в прошлом была та или иная словообразовательная модель, тем шире ее ареал в настоящем, подтверждением чему служит ареал суф. -q, охватывающий практически все западно- и южнославянские диалекты, а также частично белорусские и украинские.
Атлас позволяет выявить и некоторые тенденции, которые прослеживаются на диалектном ландшафте Славии. Это прежде всего тенденция к сужению ареалов праславянских лексем за счет широкого распространения региональных диалектизмов. И это обстоя-
тельство чрезвычайно повышает ценность лингвогеографического критерия при определении диалектов, отличающихся наибольшей концентрацией лексической архаики.
При этом степень сохранности праславянских диалектизмов во многом определяется их принадлежностью к той или иной семантической группе, поскольку она, как правило, выше в лексике, принадлежащей миру «дикой» природы, нежели в доместикатах, относящихся к миру «второй» природы, созданной самим человеком: именно в этой лексике чаще всего прослеживается яркое своеобразие в видении и назывании предметов и явлений, отсюда богатство как корневых морфем, так и цельнолексемных номинаций, имеющих эксклюзивный характер (см., например, карты, посвященные звукоподражательным глаголам в томе «Животноводство»: 'блеет (овца)', 'лает', 'мяукает', 'поет (о петухе)' и др., которые свидетельствуют о том, что каждый славянский народ слышит эти звуки по-своему).
Ценность лексико-словообразовательной серии карт Атласа проявляется и в том, что они позволяют внести коррективы в картину сходств и различий славянских языков, которая традиционно устанавливалась на базе данных исторической фонетики. Оперирование многочисленными лексическими изоглоссами, в количественном отношении во много раз превосходящими фонетические, дает исследователю возможность быть более объективным в восстановлении сложной картины схождений и расхождений диалектов праславянского языка, нежели при использовании фонетических данных.
Материалы Атласа являются наглядной иллюстрацией пространственной стратификации совокупности лексико-словообразова-тельных явлений, соотносимых с теми или иными диалектами. При внимательном изучении карт Атласа можно обнаружить определенную повторяемость и устойчивость ряда изоглосс, связывающих разные языковые группы или отдельные диалекты. Она наблюдается не только в отдельных морфемах (корневых или аффиксальных), но и, что особенно важно, в цельнолексемных номинациях, что придает выявленным схождениям высокий классификационный вес и соответственно особую строгость и ценность, делая их надежными ориентирами при реконструкции системы славянского языкового родства.
В этом отношении чрезвычайно ценным является выход в свет шестого тома ОЛА «Домашнее хозяйство и приготовление пищи», в котором содержится полный свод материалов по всем славянским диалектам (включая болгарские), что позволяет впервые увидеть истинную картину междиалектных схождений и расхождений (подробнее о схождении каждого из славянских языков и его диа-
лектов см. [Вендина, 1996: 18; Falinska, 2001; Клепикова, 2005: 51]). Общий ареалогический анализ лексических материалов, содержащихся в опубликованных томах лексико-словообразовательной серии Атласа, свидетельствует о том, что восточнославянские языки на фоне западно- и южнославянских демонстрируют удивительное лексическое единство, что свидетельствует о высокой степени гомогенности восточнославянского диалектного континуума, в отличие от южно- и западнославянских языков, отличающихся гетерогенностью. Так, например, в материалах шестого тома ОЛА «Домашнее хозяйство и приготовление пищи» обнаружено лишь по одной лексеме, выделяющей западно- и южнославянские диалекты в общем контексте Славии, тогда как в восточнославянских диалектах их представлено множество.
Этот факт не может остаться без внимания при рассмотрении вопроса о лингвистическом этногенезе южных и западных славян. Даже если предположить, что в ходе истории славянских языков их былое единство было разрушено временем, наличие такого количества общезападнославянских и общеюжнославянских изоглосс является серьезным аргументом против существования в прошлом их языкового единства.
Материалы Атласа, а также исследования, ведущиеся в этом направлении, говорят о «сложных и длительных процессах дивергентного и конвергентного развития славянской языковой семьи начиная с праславянской эпохи, инициированных, в частности, интенсивными миграциями древних славян (а позднее — отдельных славянских этносов). Отсюда — существование, с одной стороны, диалектной дифференциации уже в праславянском, а с другой — "вторичных" сближений как на уровне прадиалектов, так и в дальнейшем — между отдельными славянскими языками в целом или некоторыми диалектами различных языков» [Клепикова, 2005: 62].
Иллюстрацией этих сложных исторических процессов является картина, отраженная на картах, представляющих распространение заимствований в славянских языках. В этом отношении ОЛА дает уникальный материал для решения вопроса о контактах славянских языков с языками неславянских народов (см., например, сводные карты заимствований в шестом томе ОЛА «Домашнее хозяйство и приготовление пищи», посвященные заимствованиям из тюркских, романских, германских, латинского, греческого, а также из албанского и венгерского языков). На картах Атласа отчетливо видно, что география этих заимствований, а также их объем разный: наиболее распространенными и частотными являются заимствования из немецкого языка (они покрывают практически всю территорию Славии за исключением болгарских и македонских диалектов), за ними следуют заимствования из тюркских
языков, характерные в основном для восточно- и южнославянских диалектов, далее идут заимствования из итальянского языка (они распространены в основном в словенских диалектах в Италии и в хорватских на побережье Адриатического моря), из греческого (они локализуются в основном в южнославянском ареале, причем главным образом в болгарских и македонских диалектах), а также из латинского (они характерны преимущественно для западнославянских диалектов, и прежде всего польских, а также частично южнославянских — словенских и хорватских), из венгерского (они отмечены главным образом в словацких диалектах, а также в юго-западных украинских и частично на юго-востоке чешских), из румынского языка (в юго-восточном ареале южнославянских языков, а также в юго-восточных словацких и украинских закарпатских говорах), наконец, самая немногочисленная группа заимствований из албанского языка (они свойственны в основном македонским диалектам). Интересно, что и в восьмом томе ОЛА «Профессии и общественная жизнь» эта картина в принципе повторяется, хотя число заимствований здесь значительно выше — 750 названий от 300 заимствованных корней (для сравнения в шестом томе всего 118 заимствований от 105 корней), однако и здесь лидируют заимствования из немецкого языка, за которыми следуют тюркские заимствования (подробнее см. [Siatkowski, 2003: 174—184]).
Карты Атласа позволяют провести исследование и в обратном направлении и изучить заимствования славизмов в пограничные неславянские диалекты (например, румынские или немецкие), поскольку они содержат информацию об ареальной характеристике отдельных лексем такой высокой точности и детализации, что они позволяют выявить зоны активных иррадиационных процессов и не только провести каталогизацию таких славизмов, но и установить их относительную хронологию. Так, например, карта № 30 'ящерица' т. 1 «Животный мир» позволяет сделать «вывод о том, что ю.-рум. gutter, gu^tari 'ящерица' является южнославянским заимствованием, причем достаточно старым, на что «указывает, с одной стороны, наличие мегл. gu§teri... а с другой — представленность в ОЛА, в соседних с Румынией областях, более частотных несуффиксальных форм (gusc-er-ъ и под.), при «периферийном» (= южном) gusc-er-ic-a, редко (мак.), gusc-er-ък-а, часты варианты» (подробнее см.: [Бернштейн, Клепикова, 1998: 52; Siatkowski, 2004]).
Лингвогеографическое изучение славянских диалектов позволило обратиться и к рассмотрению типологии ареалов, их величины, конфигурации, иерархии и задуматься над закономерностями, действующими в лингвистическом пространстве, а именно над такими лингвоареальными явлениями, как системность ареала (когда на огромном географическом пространстве наблюдается последо-
вательное распространение одного и того же рефлекса или одной и той же лексемы, см., например, карты первого лексико-словооб-разовательного тома «Животный мир»: карта № 1 'зверь', карта № 9 'ласка', карта № 10 'еж', карта № 11 'заяц' или карты, посвященные рефлексам носовых и редуцированных, в частности, в восточнославянских диалектах, демонстрирующих удивительную монолитность диалектного ландшафта и однотипность рефлексов) и противоположная ей асистемность, размытость ареала (когда на сравнительно небольшой территории наблюдается огромное разнообразие рефлексов или высокая концентрация разнолексемых номинаций (ср., например, словенские диалекты, где чаще всего наблюдается такая ситуация, которую можно сравнить, пожалуй, с эффектом «прибрежных волн»).
Таким образом, материалы Атласа позволяют определить специфику современного состояния диалектного ландшафта Славии. Лингвистическое картографирование свидетельствует о том, что ареалы, выявляющиеся на картах Атласа, отличаются не только своей конфигурацией и местоположением (островной, центральный, маргинальный, контактный, дистантный), но и своими сущностными характеристиками. Даже так называемые чистые ареалы (в которых отсутствуют существенные диалектные различия), а тем более «мозаичные» (степень дифференциации которых так высока, что изоглоссы также не выявляются) свидетельствуют о тех сложных внутридиалектных процессах, которые и определили специфику этих ареалов. В этом отношении чрезвычайно существенным является пространственно-статистический комментарий к картам Атласа (первый опыт которого был предложен Б. Фалинской в томе «Животноводство» [Falinska, 2001]), позволяющий проследить пути формирования ареала, этапы исторической эволюции картографируемой единицы языка. «Фиксация единиц в отдельных диалектных системах или незначительных по величине ареалах может свидетельствовать о различных процессах в диалектах: сигнализировать о пространственной или функциональной редукции некогда более распространенного явления; об экспансии инноваций, заимствований; о нерегулярном развитии языковой единицы в небольшом ареале и других процессах» [Гриценко, 2004: 99].
Как уже отмечалось, одной из важнейших задач Атласа является задача определения «первоначальной территории, занимаемой славянами, и их последующего распространения в разных направлениях в разные географические зоны и в разные исторические эпохи» [ОЛА Вступительный выпуск, 1994: 28], иными словами, задача определения прародины славян. Следует, однако, признать, что Атлас пока не может решить этого вопроса. Решение его затруднено прежде всего тем обстоятельством, что практически все вышедшие
тома Атласа (за исключением последних) имеют лакуну в виде болгарского материала, что делает какие-либо предположения и выводы по этой проблеме не вполне корректными. Думается, что устранение этой лакуны в последующих томах Атласа (а также в виде дополнительной публикации болгарских материалов по сетке ОЛА) поможет найти ее решение.
Однако уже сейчас можно с уверенностью сказать, что если раньше при решении проблемы этногенеза славян привлекались разрозненные факты (а иногда лишь интуиция ученого), то с созданием ОЛА она получает твердые основы и достаточно убедительную аргументацию.
Пока же можно сказать, что Атлас не подтверждает традиционной точки зрения о существовании единого в лексическом отношении праславянского языка. Благодаря его материалам «на смену представлению о первоначально бездиалектном праславянском языке приходит учение о диалектно сложном древнем языке славян с сильно развитым диалектным словарем» [Трубачев, 1983: 236]. Поэтому механизм его развития сегодня переосмысляется: «прямолинейные схематичные построения в духе теории родословного древа уступают место более сложным представлениям о процессе развития, вытекающим из положения о динамичности праславян-ского языка, незамкнутости, проницаемости занимаемой им территории» [Куркина, 1985: 61].
Материалы Атласа не подтверждают и гипотезы о том, что распад праславянского языка происходил сначала на юго-восточную и западную группы, а потом первая из них разделилась на южную и восточную группы, что привело к образовании трех славянских языковых групп — южной, восточной и западной. Напротив, они недвусмысленно говорят о том, что этот процесс был намного сложнее. Прерывистые изоглоссы, связывающие разные славянские диалекты на всем пространстве terra Slavia, являются отражением более сложных и многомерных диалектных отношений, чем существующее сегодня в славистике представление о разделении праславянского языка сначала по вертикали на запад и восток, а затем по горизонтали с вычленением северного и южного ареалов.
Атлас является собранием уникальных материалов, которые еще только начинают изучаться, но которые уже сейчас помогают расширить и уточнить существующие гипотезы о характере тех или иных праславянских феноменов. Привлечение данных истории славянских языков позволит внести коррективы в показания лингвистических карт (и прежде всего в плане прояснения рефлексов, перекрытых более поздними изменениями).
Однако уже сегодня можно сказать, что информация, содержащаяся на картах Общеславянского лингвистического атласа, опро-
вергает скептическое отношение ряда ученых к возможностям лингвистической географии (ср., например, высказывание Н.С. Трубецкого о том, что «всякое отдельно взятое слово, которое обнаруживает какое-то звуковое изменение, распространяется в своих собственных границах и поэтому границы географического распространения звуковых изменений никогда не могут быть установлены надежно и точно» [Трубецкой, 1987: 32]). Более того, Атлас, бесспорно, явится прочным фундаментом для новых сравнительно-исторических и синхронно-типологических штудий, которые в будущем будут иметь своим итогом полноценную реконструкцию той языковой модели, с преобразованием которой связано существование семьи славянских языков.
Создание Общеславянского лингвистического атласа, накопление изоглосс самого разного характера поможет со временем выработать надежные лингвистические критерии для хронологического расслоения языкового материала. А это в свою очередь даст возможность ответить на вопрос, ЧТО в диалектной структуре современных славянских языков является продолжением праславян-ского наследия, а ЧТО сложилось позднее, в эпоху миграций, под влиянием факторов культурно-исторического характера.
Список литературы
Аванесов Р.И. Общеславянский лингвистический атлас (1958—1978). Итоги и перспективы // VIII Международный съезд славистов. Славянское языкознание. Доклады советской делегации. М., 1978. Бенвенист Э. Классификация языков // Новое в лингвистике. Вып. III. М., 1963.
Бернштейн С.Б., Клепикова Г.П. Славяно-румынские языковые контакты в свете новых данных славянской лингвистической географии // XII Международный съезд славистов. Славянское языкознание. Доклады российской делегации. М., 1998. Вендина Т.И., Калнынь Л.Э. Отношение рефлексации *е к ударению // Общеславянский лингвистический атлас, серия фонетико-граммати-ческая. Вып. I. Рефлексы *е. Белград, 1988. Вендина Т.И. Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-словообразовательная. Вып. I. «Животный мир». М., 1988. Ареалоги-ческий комментарий // ОЛА. Материалы и исследования. М., 1996. Вендина Т.И. Общеславянский лингвистический атлас и сравнительно-
историческое языкознание // Славянский альманах. М.,1997. Вендина Т.И. Общеславянский лингвистический атлас и лингвистическая география // XII Международный съезд славистов. Славянское языкознание. Доклады российской делегации. М., 1998. Вендина Т.И. Мотивационный признак в лингвогеографическом пространстве Общеславянского лингвистического атласа// Jужнословен-ски филолог 1М/1. Београд, 2000.
Вендина Т.И. Русские диалекты в общеславянском контексте. М., 2009.
Гак В.Г. Сноха (по материалам Atlas Linguarum Europae) // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 1991—1993. М., 1996.
Гриценко П.Е. Об интерпретации лингвистических карт // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 2001—2002. М., 2004.
Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
Донадзе Н.З. Новые перспективы в лингвогеографии — Лингвистический атлас Европы // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 2001-2002. М., 2004.
Иванов В.В. История и современное состояние диалектов славянских языков на картах Общеславянского лингвистического атласа // XI Международный съезд славистов. Славянское языкознание. Доклады российской делегации. М., 1993.
Иванов В.В. Общеславянский лингвистический атлас (1978-1993). Итоги и перспективы // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 1991-1993. М., 1996.
ИвиН П. Избрани огледи. Ниш, 1991.
Ивич П., Логар Т. Влияние вокального количества на рефлексы *е // Общеславянский лингвистический атлас. Серия фонетико-грамматиче-ская. Вып. I. Рефлексы *е. Белград, 1988.
Ивич П., Логар Т. Влияние вокального количества на рефлексы *ç // Общеславянский лингвистический атлас. Серия фонетико-граммати-ческая. Вып. 2а. Рефлексы *ç. М., 1990.
Калнынь Л.Э. Рефлексация *ъ,*ь перед слогом с гласным полного образования по материалам ОЛА // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 1991-1993. М., 1996.
Калнынь Л.Э. О диахронической интерпретации фонетических карт ОЛА // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования 2006-2008. М., 2008.
Клепикова Г.П. Типы ареалов, репрезентирующих македонско-северно-славянские параллели // Ареална лингвистика. Теории и методи. Скоще, 2005.
Куркина Л.В. Праславянские диалектные истоки южнославянской языковой группы // Вопросы языкознания. 1985. № 4.
Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951.
Общеславянский лингвистический атлас. Вступительный выпуск. 2-е изд. М., 1994.
Пожарицкая С.К., Попова Т.В. Влияние консонантного окружения на рефлексы *ç // Общеславянский лингвистический атлас. Серия фоне-тико-грамматическая. Вып.2а. Рефлексы *ç. М., 1990.
Толстой Н.И. О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л., 1983.
Толстой Н.И. О некоторых возможностях лексико-семантической реконструкции праславянских диалектов // Избранные труды. Т. I. М., 1997.
Топоров В.Н. Об одной мифоритуальной «коровье-бычьей» конструкции у восточных славян в сравнительно-историческом и типологическом контекстах // Славянские этюды. Сборник к юбилею С.М. Толстой. М., 1999.
Трубачев О.Н. Опыт ЭССЯ: к 30-летию с начала публикации (1974—2003) // XIII Международный съезд славистов в Любляне. Доклад пленарного заседания. М., 2003.
Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по данным этимологии и ономастики // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1983.
Трубецкой Н.С. Фонология и лингвистическая география // Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987.
Фирек В. Лингвистический атлас Европы и его вклад в европейскую историю культуры // ВЯ. 2003. № 5.
Alinei M. Magico-religious Motivations in European Dialects: A Contribution to Archaeolinguistics // Dialectologia et Geolinguistica. 1997. № 5.
Faliñska B. Leksika dotyczaca hodowli na mapach Ogólnoslowianskiego atlasu jezykowego. Bialystok, 2001. Т. 1—2.
Ivic P. Faktori koji uticu na razvoj vokala u slovenskim jezicima // j^to-словенски филолог. XXXVIII. Београд, 1983.
Ivic P., Logar T. Влияние вокального количества на рефлексы *Q // Общеславянский лингвистический атлас. Серия фонетико-грамматическая. Вып. 2б. Рефлексы *Q. Warszawa, 1990.
Siatkowski J. Заимствования // ОЛА. Т. 8: Профессии и общественная жизнь. Warszawa, 2003.
Siatkowski J. Studia nad wplywami obcymi w ogólnoslowianskim atlasie j^zykowym. Warszawa, 2004.
Topolinska Z., Видоески Б. Сохранившаяся назальная артикуляция *Q и *q: // Общеславянский лингвистический атлас. Серия фонетико-грамма-тическая. Вып. 2б. Рефлексы *Q. Warszawa, 1990.
Сведения об авторе: Вендина Татьяна Ивановна, докт. филол. наук, профессор, руководитель исследовательского центра ареальной лингвистики Института славяноведения РАН. E-mail: [email protected]
