CC BY
88
УДК 821.161.1.09
Т. А. Кошемчук*
Образы ангела и демона в поэтических видениях А. А. Фета
Статья посвящена одной из линий религиозно-философской поэзии А. А. Фета - теме образов ангелов и демонов, которая является сквозной в русской поэзии в целом. Эти образы отражают опыт интуитивных творческих прозрений поэта и специфику его духовной личности. В поэтических видениях Фета образы ангела (ангел-хранитель, ангелы, поющие хвалу Богу, горние существа, соприродные человеку) и демона (сила зла, образ главенствующего искушения - дух сомнения, иронии и холодного презрения к высокому) созвучны христианской традиции.
The article provides a study in one of the subjects of theo-philosophic lyrics by A. A. Fet - the poetic images of angels and daemons - which in itself makes the tenor of Russian poetry in general. These images reflect the advancement of the poet's accumulated artistic intuitive insight and the originality of his inner mind. Fet's poetic vision of angels (like guardian angels, angels giving praise to God, or celestial creatures in likeness to the man) and daemons (evil spirits, the image of the supreme temptation, i.e. doubt, irony and cold disdain for the High) remain in harmony with the tradition of the Church.
Ключевые слова: А. А. Фет, философская поэзия, христианская традиция, поэтический образ.
Хорошо известно, что А. А. Фет решительно отрицал философскую поэзию; подчас в полемическом запале борьбы он высказывал на этот счет резкие суждения. Но если противостояние духу времени, свойственное Фету, вынести за скобки, то в них можно обнаружить, что объектом его неприятия является именно рационализм, рассудочные пути мысли в стремлении к Истине. Поэт противопоставлял разум и ум, мысли и думы: первое связано с временным и тленным, второе с бесконечным. Опыт постижения сущности вещей, данный самому поэту, - это опыт чувства, опыт интуитивного проникновения в высшее. «Разум не двигатель, а контролер-бухгалтер <...>. Бог сидит в чувстве, и если Его там нет, разум Его не найдет» [4: 30]; «разум - ходячая монета всего рода человеческого.», «интуитивная сила прочнее, вернее <...>, кровнее, наследственней - индивидуальней» [5: 52-53]. Жажда горнего, врожденный запрос бесконечного [1: 17] - одна из определяющих особенностей духовного мира Фета, и реализации этой жажды истины поэт ищет не на путях рассудочного мышления, но в опыте сердца, в интуитивных и творческих прозрениях.
Кандидат филологических наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет.
В поэзии Фета складывается целый корпус стихотворений, которые можно отнести к лирике духовной и философской, в которой воплощены не просто лирические переживания (таковых стихотворений у Фета большинство), но и «думы» поэта. К ним можно отнести около сотни стихотворений из 674 его полного собрания стихов. Но их «поэтической мысли», «поэтическому содержанию» - эти понятия Фет сформулировал в статье «О стихотворениях Ф. И. Тютчева» (1859) - как ни странно, исследователями уделялось немного внимания.
В обозначенной группе стихотворений Фета можно выделить ряд тематических линий, соотносимых с важнейшими лейтмотивами русской философской поэзии в целом: мир горний, Бог, мир природный, человек, путь поэта, смысл поэтического творчества и красоты, смерть и посмертие и др. Анализ этих аспектов требует внимания именно к «поэтическому содержанию» стихотворений.
Обратимся здесь к теме ангельских и демонских видений поэта - это тоже одна из сквозных линий в русской лирике: у каждого поэта есть свой ангел и свой демон, начиная с пушкинских «Ангел» и «Мой демон», Пушкин здесь, как и во многих иных ситуациях, дал совершенное выражение темам, звучавшим ранее, и заложил традицию будущего их развития. В ней демон стал образом главенствующего искушения, подступающего к душе поэта и осознанного им, и стихи о демоне есть не что иное, как опыт самопознания поэта, опыт распознавания зла, столь значимый в православной аскетической традиции. Образ же ангела отражает горний идеал поэта, его представления о мире высшем.
Подобные поэтические образы характерны для всего творческого пути Фета. Это не случайно, ведь Фет с детства был глубоко при-частен православному строю бытия, о чем свидетельствуют его мемуары. Так, он вспоминает о том, как была расписана крепостным живописцем каменная церковь в их приходе: «Еще теперь помню двух ангелов в северном и южном углах церкви: один с новозаветным крестом в руках, а другой с ветхозаветными скрижалями. Как удачно живописец накинул полупрозрачное покрывало на лик ветхозаветного ангела, намекая тем на учение прообразования» [6: 4849]. Это созерцание ангелов, умение читать символизм изображений и хорошее богословское образование, полученное в семье, позднее будет отзываться в стихах поэта, в его чуткости к образам Предания.
Первый, ангельский ряд открывается в поэзии Фета стихотворением «Ночь тиха. По тверди зыбкой...» (1843), первым, в котором поэт обращается к евангельскому сюжету - к теме Рождества Христова, центральный образ - Божья Матерь. Оно начинается с описания ночного звездного неба - взгляд к горнему, затем - к земле, к
яслям и юной Матери: «Ясли тихо светят взору, // Озарен Марии лик.» - рядом с Ней пастухи, радующиеся вместе с Ангелами, которые «в вышних // Славят Бога.» (цитата из Евангелия - Лк. 2: 14). Образ ангелов рождается у Фета в связи с ангельским славословием, хвалебной молитвой, с которой в единстве звучит и звездный хор: «Звездный хор к иному хору // Слухом трепетным приник». Духовный слух поэта, источник переживания, сменяется в стихотворении «Серенада» (1844) духовным зрением: звезды созерцаются как ангельские очи («Блещут ангельские очи, // Трепетно светя.»). Далее («Тихо ночью на степи.», 1847) разворачивается тот же образ - звезды как часть горнего, не затронутого грехом мира: «Звезды ж крупные в лучах // Говорят на небесах: // Вечный Свят, Свят, Свят!» - славословие звезд, звездный хор этого стихотворения есть Трисвятое песнопение Входа, звучащее на Литургии, восходящее к видению Исайи (6: 1-3), в котором серафимы взывали: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!», - и к Апокалипсису: «Свят, Свят, Свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. 4: 8). Надмирная хвала горних духов, воспринимаемая поэтом в звездном хоре, отражается в его душе состоянием мира и особенной, тонкой одухотворенности, которая выражена в образе молчащего крыла (крыло есть символ полета, устремленности к горнему, и эта интенция души дана в тональности благоговейной тишины), и в тишине поэт слышит, как пушкинский пророк, «горний ангелов полет», точнее, его созерцает в падающей звезде: «.Нет движенья; лишь порой // Бриллиантовой слезой // Ангел пролетит».
Образ ангела в фетовских стихах неизменно будет изысканным и утонченно-духовным. Фрагментарный в названных выше стихах, в стихотворении - «Видение» (1843) образ будет развернут в ангельское видение: «Не ночью, не лживо // Во сне пролетало виденье; // Свершилося диво: // Земле подобает смиренье». Лаконична и точна мысль поэта: произошедшее есть чудо (не лживое сновиденье), диво, то есть то, чего земля недостойна, земное должно признать себя таковым, ведь, согласно безупречно точной в православном контексте формуле поэта, земле подобает смиренье: чудо произошло не по заслуге, а по милости.
Чудесное виденье связано с Киево-Печерской Лаврой, с преданием о построении церкви, и видение строителей Лавры описано так, как будто его переживает сам поэт: это его взгляд устремлен к безлюдным пока еще Киевским горам: «Прозрачные тучи // Над дикой Печерской горою.», выше них - в небо, к тучам, на фоне которых он, как и строители храма, перевоплощаясь, проникая в их видение, созерцает ангелов:
И юноши в белом Летели от края до края,
Прославленным телом Очам умиленным сияя.
А над тучами «все выше, в сиянии славы, // Заметно для ока // Вставали Печерские главы.». Так реальные храмы напомнили поэту о видении, открывшемся когда-то умиленным очам строителей Лавры (эта катехреза соединяет представление о сердечном умилении и благоговейном созерцании). Поэт видит своим умственным взором то, что пребывает - что когда-то созерцали они: ангелы по-прежнему парят над церковными главами в небесах. Глядя на храмы, он видит их сияющий в небе первообраз. Так отразилось в мистически чуткой душе поэта известное предание.
«Мой ангел» (1847), второе стихотворение в жанровой форме видения, - это духовное созерцание ангела-хранителя: «Как он прекрасен, // Гость-небожитель! // Он не состарился // С первой улыбки моей в колыбели.». Далее оно сменятся воспоминанием о детском видении, когда ангел предстал, «.играя // Златыми плодами // Под вечною райскою пальмою.». Но идиллически-детский образ неожиданно меняет тональность: ангел показывает ребенку совсем не детскую картину: указывает
...На Матерь-Деву Страдальца Голгофы - и подле Двенадцать престолов во славе.
В стихотворении с его обрамляющей мыслью о неизменности ангела (в конце: «Он тот же, все тот же - // Кудрявый, с улыбкой, // В одежде блистательно-белой, // С любовью во взоре - // Мой ангел-хранитель»), изумительно именно центральное видение: Богоматерь показана ангелом-хранителем не как Мать божественного Младенца, но в страдающем Своем лике, как Мать Христа Распятого, Страдальца Голгофы, и рядом с Ней - двенадцать апостолов во славе, с образами которых связана идея Суда («.когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» - Мф. 19: 28), -как будто страдание Богоматери и Голгофа Христа влечет за собой немедленно, в логике грозного и столь недетского видения, Суд и воздаяние. Переживание, которое стало основой для этого одновременно и ангельски-светлого и мучительного видения, останется тайной поэта, о подобных событиях своей жизни Фет иначе как в стихах, не поведал никому, в силу того качества, которое Д. Дарский назвал утонченной духовной стыдливостью поэта [2: 18].
Ангельские образы часто у Фета соотносятся с темой рая: поэт обладал особенным даром созерцания райской, утраченной красоты в земных явлениях, отголосков ее и отзвуков. С темой изгнания из рая связан образ ангелов в стихотворении «Когда у райских врат изгнанник.» (1856), в нем звучит мотив униженности и немоты Адама перед
закрытыми вратами, а далее рождается яркая и самобытная мысль: Творец снисходит к его мольбам: «Крылатых стражей легионы // Адама внукам он послал». И ангелы-хранители порой в земной битве «улыбаются» нам «с родного неба». Эти небесные духи-утешители различны, соответственно различны и земные судьбы людей, и следующим ходом мысли стихотворения Фет, обращаясь к адресату стихотворения, описывает его Ангела: «Твой Ангел - перьев лебединых // Не распускает за спиной: // Он на крылах летит орлиных, // Поникнув грустно головой. // В руке пророческая лира, // В другой - горящий Божий гром; // Так на твоем в пустыне мира // Он камне станет гробовом». Так поэт созерцает не только своего ангела-хранителя, но и воплощенный жребий другого человека.
Демон Фета впервые проявляет себя в стихотворении с ироническим названием «Добрый день» (1847) - демонские видения разворачиваются в тот же период 1840-х годов, что и ангельские. Образ демона, в полном согласии с русской поэтической традицией изображать своего демона как свой главенствующий соблазн, может приоткрыть тайну личности поэта, которую он ревниво оберегал от окружающих. Как и у многих русских поэтов, демон Фета - это дух зла, отрицания, иронии. Он связан со стихией дня: «Вот снова ночь с своей тоской бессонной // Дрожит при блеске дня. // С улыбкою мой демон искушенный // Взирает на меня». Основная черта демона - опытность во зле, искушенность, умение читать в душе человека: «он знает все» - «улыбку, вздох и слезы», «бессонницу и грезы», знает слова, которые будут сказаны поэтом, знает, «чем дума занята», и ему смешно все то, что он читает, как по книге.
Мой мраморный, блестящий и холодный,
Мой прорицатель дня, С улыбкой злой и гордо-благородной Он смотрит на меня.
Стихия дня - обыденной жизни и здравого смысла - противостоит в лирике Фета стихии ночи - подлинной жизни сердца, интуиции и поэзии. Демон - здравый смысл и холодная блестящая логика в маске благородства - злобно насмехается над возвышенными грезами поэта. Это искушение в духовной сфере осознает здесь поэт - осмеять в собственной душе то, что в ней первостепенно для жизни, взглянуть на себя с отстраненной, внешней и иронической позиции дневного сознания. Для внутреннего мира поэта это будет весьма значительное искушение - Фет выговаривает здесь нечто существенное: стыдиться высокого в себе, бояться осмеяния есть не что иное, как демоническое воздействие.
Тот же дух злобы являет себя в стихотворении Фета «В пору любви, мечты, свободы.» (1855) - в счастливую пору детства и юности поэт не знал «душевной непогоды», то есть воздействия зла
на душу, не верил, «.что будто по душе иной // Проходит злоба полосами, // Как тень от тучи громовой». Зло в человеке, как тень от громовой тучи, - этот точный фетовский образ выражает мысль о природе зла: туча есть сам дух зла, а его тень - тень от тучи, падающая вниз, в человеческие души, есть проникшее в человека зло, которое полосами захватывает его внутренний мир. В пору жизненных испытаний (так развивается мысль стихотворения) пришлось «отрезвиться» - увидеть зло, зло в себе самом (в соответствии с важнейшим требованием аскетики), увидеть ту самую тень от тучи в своей душе. И это есть опыт познания собственной природы, обретаемый на христианских путях. Всю глубину зла и его внутренней неодолимости оценить сразу невозможно, оно раскрывается постепенно: «.В душе сокрыта, // Беда спала. Но знал ли я, // Как живу-ща, как ядовита // Эдема старая змея!». Зло предстает в образе библейского змия, который искушал Адама в Раю, и его «тяжкое крыло», его присутствие, «слышит» порой поэт духовным слухом:
Находят дни: с самим собою Бороться сердцу тяжело. И духа злобы над собою Я слышу тяжкое крыло.
Победить зло в себе оказалось несравненно труднее иных «побед» над собой («горе подавлять в себе», «улыбаться» людям): «знал ли я.!» - восклицает поэт. Зло внутреннее распознается им как воздействие внешней силы зла - в соответствии со святоотеческим учением.
Отметим здесь попутно еще одно стихотворение, в котором появляется образ зла, - «Прекрасная, она стояла тихо.» (1847). Молящаяся прекрасная девушка и ее брат-младенец - эта «прекрасная» (эпитет повторен трижды) картина воспринята глазами героя, вероятно, Фауста, рядом с которым - дух зла, тот же древний змий, «допотопный», всю чистоту картины и смирение молитвы старающийся снизить своей иронией, которая, однако, явно неубедительна и недейственна, как и само стремление духа зла опустошить одухотворенную картину:
Со мною рядом тут же допотопный И умный франт, незримый для людей, Хотя б из дружбы придал он сарказму Бесчувственной иронии своей.
Действительно, у Фета совсем нет поэтизации зла, здесь дух зла, дух иронии сам вызывает ироническое отношение к себе. В поэзии Фета, как писал Н. Н. Страхов, нет увлечения демонизмом [3: 16], свет есть свет, зло есть зло, и дух зла опознан как источник скепсиса и всеотрицающей иронии.
В «Вечерних огнях», в поздних стихах, в круг «дум» поэта по-прежнему входят существа мира высшего. Но если в 40-е и 50-е годы, эти думы воплощали глубинный опыт души, ее интуитивные прозрения, то в 80-е годы, когда внутренний мир поэта оказался под существенным воздействием немецкой философии, не только думы, но и мысли включаются в круг «поэтического содержания» фетовских стихотворений. Размышления об ангелах (исповедаль-ность темы демона не возвращается в эти годы) звучат не в тональности личного признания, а в философско-религиозных размышлениях общего, даже отвлеченного характера.
«Не тем, Господь, могуч, непостижим.» (1879) - своего рода «рассуждение о Божием величестве». Не земные чудеса вызывают здесь восхищенную мысль о величии Творца, не созерцание здешнего солнца, зажженного Его Серафимом для вселенной, но сама человеческая душа:
.я сам, бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный Серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной.
Здесь поэт в осмыслении вечной сущности человеческой души как пылающего ярче солнц огня уподобляет человека Серафиму, даже Богу. Бог непостижим прежде всего тем, что создал свой образ и свое подобие - в бренном человеке - такова христианская идея этого стихотворения, со всей подлинностью восхищения пережитая поэтом. Так созерцали святые отцы сущность человеческих душ - в виде вечного пламени, которое невозможно видеть земными очами, иначе человек почувствовал бы себя вверженным в пещь огненную. Так увидел Мотовилов духовными очами святого Серафима - сияющим ярче Солнца. Нечто подобное постигает в своем опыте и поэт.
Подобная же мысль о соприродности души вечному духу в ее первоначальном переживании была выражена и в стихотворении 1865 г. «Как нежишь ты, серебряная ночь.»: звездная ночь дарит поэту возможность пережить высокое откровение: «Мой дух, о ночь, как падший Серафим, // Признал родство с нетленной жизнью звездной.». Здесь человеческий дух соотносится с духом падшего ангела, тоже утратившего горний мир и осмысляется как изначально родственный со звездами - с миром до грехопадения. Как и падшие духи, человек когда-то был соприроден миру звезд, еще не будучи подверженным греху, и это переживание родства с нетленной жизнью есть переживание бессмертия.
Тема человека и Бога продолжает свое развитие в стихотворении «Я потрясен, когда кругом.» (1785). Потрясенность души величием и силой стихий Божьего мира несоизмерима с возможностью пережить дарованное Богом соприкосновение с неземным: «Но просветленный и немой, // Овеян властью неземной, // Стою не
в этот миг тяжелый, // А в час, когда, как бы во сне, // Твой светлый ангел шепчет мне // Неизреченные глаголы». Здесь легко узнаваема весьма ответственная цитата из ап. Павла, говорящего о человеке, который «был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4). Речь у поэта идет о глубинном просветляющем опыте встречи с высшим бытием, и источник «неизреченных глаголов» - «светлый ангел».
Стоит отметить, что фрагментарные образы ангелов в поздней поэзии Фета даже более многочисленны, чем в ранней: Пушкин назван «зрителем ангелов»; в стихотворении о Христе «.ангелы пришли // В пустыне ждать Его велений», о Божьей Матери - «Как ангелов, младенцев окрыленных, // Узришь и нас, о Дева!.»; в стихотворении о нежданных дождевых тучах в засуху поэт вопрошает: «Какой Архангел их крылом // Ко мне на нивы навевает?»; в стихах о любви звучит: «Из-под ресниц твоих шелковых // Заглянет ангел голубой», «Мне ангел кротости и грусти отзовется // На имя нежное твое», «Дохнул я струею и чистой, и страстной // У пленного ангела с веющих крыл..». Ряд ангельских образов появляется в стихотворных поздравлениях разным адресатам ко дню ангела - в стихотворениях на случай. В поздних ангельских образах звучат отголоски ранних возвышенных видений, с прежней изысканностью и утонченностью, хотя и без прежней глубинной исповедальности, порой с большей строгостью мысли о Боге, порой с душевной тонкостью лирической эмоции.
Характерно, что тема ангельских и демонских видений звучит чаще всего в стихотворениях Фета, им самим не опубликованных или же опубликованных единожды (тогда как стихотворения не духовной, но душевной тематики переходили из сборника в сборник). Как будто для поэта духовная тема как «содержание» стихотворения была не вполне признана, или же чересчур откровенна, глубинно интимна.
И если порой в стихах позднего Фета сталкиваются скептические рассуждения и высокая христианская религиозность (что есть проявления разных сфер единого сознания - рассудочной логики и духовной интуиции, пробуждаемой в творчестве), то тема ангельских и демонских видений остается всецело в контексте веры, интуиции, сердечного знания. Эти стихотворения в поток душевной жизни, отраженной в лирике, вносят особенные, глубинно, религиозно звучащие ноты. Здесь не рациональная философия, не голос разума, но это подлинный опыт души, ее творческих прозрений, разворачивающийся в русле христианской традиции.
Список литературы
1. Благой, Д.Д. Мир как красота / Фет, А.А. //Вечерние огни. - М.: Наука, 1971.
2. Дарский, Д.С. Радость земли. Исследование лирики Фета. - М.: Издательство К.Ф. Некрасова, 1916.
3. Страхов, Н.Н. А.А. Фет. Биографический очерк / Фет, А.А. // Полн. собр. соч. - СПб., 1912.
4. Фет, А.А. Письмо Л.Н.Толстому от 15 сентября 1878 г. / Толстой, Л.Н. Переписка с русскими писателями: в 2 т.- М.: Худ. лит., 1978. - Т. 2.
5. Фет, А.А. Письмо Л.Н.Толстому от 19 февраля 1879 г. / Толстой, Л.Н. Переписка с русскими писателями: в 2 т.- М.: Худ. лит., 1978. - Т. 2.
6. Фет, А.А. Воспоминания. - М.: Правда, 1983.
