CC BY
31
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (112) 2012
нимах, перенесенных на предметы материальной действительности.
Научная новизна данной работы определяется тем, что проведенный в ней лексико-семантический анализ терминов-мифонимов позволил прояснить связь английского языка с культурой и установить место термина-мифонима в английской лингвокультуре.
Библиографический список
1. Суперанская, А. В. Общая теория имени собственного /
А. В. Суперанская. — М. : Наука, 1973. — 372 с.
2. Кассирер, Э. Сила метафоры / Э. Кассирер // Теория метафоры. — М. : Прогресс, 1990. — 75 с.
КУЧЕШЕВА Ирина Львовна, преподаватель английского языка.
Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 13.07.2012 г.
© И. Л. Кучешева
УДК 821.161.1 К. А. ОЖЕРЕЛЬЕВ
Омский государственный педагогический университет
ОБРАЗНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
ОБ УНИВЕРСУМЕ В ЛИРИКЕ
К. С. АКСАКОВА________________________________
Статья посвящена изучению художественной онтологии, метафизики и мифопоэтики лирики К. С. Аксакова. В статье рассматриваются образные представления о Вселенной как универсуме в лирике К. С. Аксакова. Работа может быть интересна с точки зрения контекстуального рассмотрения образных представлений об универсуме в лирике XIX в.
Ключевые слова: универсум, славянофильство, художественная картина мира, натурфилософия, лирика, поэтическая традиция.
Многогранное творческое наследие К. С. Аксакова, рассматриваемое в общем контексте развития русской литературы, в последнее время стало объектом пристального внимания исследователей в области литературоведения и историософии. Это связано, в первую очередь, с широким интересом к феномену славянофильства в целом. В большей степени для ученых разных направлений выбор предмета анализа и интерпретации сводится к публицистической, философской, эстетической и лингвистической составляющим творчества видного представителя русской культуры XIX в. Такое предпочтение имеет свои закономерные причины, поскольку именно в данных сферах талант и энциклопедизм К. С. Аксакова проявился наиболее ярко и самобытно. В этом исследовательском ряду стоит отметить работы Б. Ф. Егорова [1], С. И. Машинского [2, 3], В. В. Кожинова [4], В. И. Кулешова [5], В. А. Кошелева [6], созданные в советское время. Научной значимостью обладают и современные труды, посвященные семье Аксаковых, которые посредством биографического метода с опорой на эпистолярный материал и воспоминания раскрывают особенности миросозерцания К. С. Аксакова. Здесь особо стоит выделить исследования Е. И. Анненковой [7] и М. П. Лобанова [8].
Но и сегодня наименее исследованной остается лирика К. С. Аксакова, вне всякого сомнения, являющаяся органичной составляющей целостного культурного фонда всей эпохи и художественного наследия мыслителя в частности. Собственно лирическое творчество К. С. Аксакова одним из первых рассмотрел В. Н. Кораблёв [9] в небольшой работе «Константин Аксаков» (1911). Позже возникали новые дополнения к характеристике стихотворного собра-
ния текстов, но анализ лирики носил, скорее, вспомогательный характер, как вторичная манифестация более солидных эстетико-философских положений писателя. В этом также можно увидеть вполне объяснимую причину — лирика К. С. Аксакова может показаться довольно однообразной и даже подражательной, эпигонской в художественном отношении. Тем не менее ее метафизические основания, на наш взгляд, служат особым индикатором творческого наследия мыслителя в целом. Такой подход особенно ярко иллюстрируют стихотворения, написанные до «рубежного» 1840 г., когда в творчестве К. С. Аксакова, по замечанию С. И. Машинского, «темы лирические и философские почти иссякают, и в его творчестве начинает преобладать политическая струя» [3, с. 283]. Мы попытаемся показать, как в лирике К. С. Аксакова развивается образ Вселенной как универсума, как преломляются собственно философские концептуальные категории в художественном целом его лирических текстов.
В раннем поэтическом творчестве К. С. Аксакова сильно влияние «гегельянского» и «шеллингиан-ского» начал. В первом случае для художника особо значимой выступает формула сущности поэтического созидания как самопознания Абсолютного духа, равно как и троичная модель единства противоположностей (тезис — антитезис — синтез). А в отношении Ф. В. Шеллинга и его натурфилософской концепции природы как единого и развивающегося организма налицо почти полное приятие К. С. Аксаковым основных постулатов теории немецкого философа. На данные концептуальные понятия, заимствованные у немецких учителей, поэт накладывает православное понимание мироздания как Царствия
Божиего. В художественном мире лирики К. С. Аксакова возникают следующие магистральные представления об универсуме:
1. Природа как единый организм в шеллингиан-ском понимании (наиболее частое истолкование).
2. Природа и мироздание как особое Священное Писание, предначертанное на небесах, непостижимая скрижаль, во всем многообразии противоречивых начал, ее составляющих. Здесь приложима известная шеллингианская максима: «В универсуме заключено то, что заключено в Боге» [10, с. 77].
3. Природа как дивный Божий храм, в котором совершается литургия (православное толкование).
Представленное выше общее описание системы образов Вселенной в лирике К. С. Аксакова опровергает устоявшееся еще при жизни многих деятелей славянофильского движения мнение критиков об их сугубо «консервативном», подчас «сектантском» положении в литературе, в истории и в культуре. Налицо же — глубокое взаимодействие славянофилов с передовыми западными философскими идеями первой половины XIX в. Это уже в начале XX в. заметил Н. Л. Бродский: «Литературные взгляды славянофилов не расходились с эстетическими принципами западников» [11, с. 130]. В. В. Кожинов, подчеркивая целостность и единство эстетической платформы славянофилов, указывал: «Никакого «староверства» нет, по существу, и в основных философских исканиях славянофилов — это искания людей, стоящих на уровне современной мировой философ-ско-научной мысли» [4, с. 124]. Однако к лирическому наследию К. С. Аксакова применимо в равной мере и замечание В. А. Кошелева, характеризующее явление славянофильства в целом: «Идя от философских систем немецкой школы, славянофилы очень рано сознали их узость и неприменимость к русской национальной жизни» [6, с. 58], поэтому так живо славянофилами (особенно А. С. Хомяковым и И. В. Киреевским) были приняты идеи философского «синтеза», заимствованные у Гегеля, и соответствующий приоритет над «анализом». Данный аспект составляет одну из характерных черт и в поэтике К. С. Аксакова.
Интересный опыт «синтеза» в пределах одного лирического текста разных поэтических и философских традиций представляет собой стихотворное послание К. С. Аксакова 1832 года «К Ы.Ы.» («Что лучше может быть природы!»). Лирический субъект, воспринимая и переживая единство мироздания и всего прекрасного, чередует восклицания с вопросительной интонацией:
Взгляни, как чисты небеса!..
Как на цветах блестит роса!..
Кто учит языку богов? [12, с. 290].
Стихи данного лирического текста тяготеют по форме к тезису: «Природа, все она — природа!» [12, с. 290]. Мысль о единстве мироздания неразрывно связана с пониманием природы в русле идей Ф. В. Шеллинга как о бесконечно развивающемся организме универсума, в котором происходит постоянное разветвление разных частей и их взаимопроникновение, перетекание элементов сущего друг в друга: «Характер природы есть нерасчлененное единство бесконечного и конечного: конечное преобладает, но в нем как в общей оболочке заложено зерно абсолюта, полного единства конечного и бесконечного» [10, с. 129]. Хронотоп стихотворения построен как двойная проекция. Строки в первой и во второй строфах («как на цветах блестит роса!», «когда рассвет туманный ...» отсылают нас к утру (шире — к утру Вселен-
ной), в то время как в последней строфе изображено угасание дня:
Или когда в сияньи чистом
Луна всплывет на небеса. [12, с. 290].
Это «горизонтальный» пространственно-временной срез: утро (природы и мира) — вечер — ночь. Особая роль отведена образу соловья (соловьев), чья характеристика (во множественном числе), как «неподкупных лесных певцов» [12, с. 290] текстуально повторяется в первой и последней строфах, тем самым знаменуя идею вечного возвращения и бессмертной силы природы. Стоит вспомнить также и о том, что соловей в разные эпохи являлся аллегорическим символом поэтического вдохновения. Древнеиранская мифологическая традиция, например, изображала соловья («хазаран блбул» — «поющего соловья») как чудесную птицу, от пения которой «расцветают засохшие сады, горы и долины покрываются растительностью» [13, с. 576]. В контексте данного лирического сюжета представляется наиболее адекватным соотнесение образа соловья с поэтическим творением самой природы, в духе истолкования этого образа Кольриджем и Вордсвортом. Согласно данной трактовке соловей выступает творческим голосом Космоса. Есть и другая пространственная проекция — «вертикальная». Риторические восклицания лирического субъекта в начале стихотворения представляют собой стилистическую градацию нисхождения природных явлений с небес на землю (дождь, роса) и дальнейшего течения жизни от рассвета к закату:
Или когда рассвет туманный,
Играя в водяной пыли,
Им возвестит приход желанный Светила неба и земли. [12, с. 290].
Образ звездного покрова («И небо пышно уберется в блестящий звездами покров» [12, с. 291]) созвучен религиозному символу Покрова Пресвятой Богородицы, православной традиции, которая единственная из всех остальных направлений христианства отмечает праздник Покрова Пресвятой Богородицы (1 октября по ст. ст. и 14 октября по нов. ст.). Согласно данному толкованию, Богородица расстилает свой Покров над молящимся народом, что символизирует охранительное начало. В общехристианской иконографической традиции голова Богоматери (Марии) «всегда закрыта платом (мафорием), на котором сияют три звезды (на лбу и на плечах) как знак троякого девства Марии — до рождения, в рождении и по рождении» [13, с. 116]. Таким образом, в данном тексте происходит совмещение разных культурных пластов и поэтических традиций, которые, тем не менее, слиты в органичное художественное единство.
Оригинальное натурфилософское толкование образа Вселенной мы находим в «Элегии» (1832), где пространственно-временные координаты уже теряют определенность, и лирический субъект, чувствуя свою сопричастность микро- и макрокосмосу: «И все обниму я, везде разольюсь» [12, с. 292], обретает счастливую возможность бессмертной жизни, которая предстает как безграничный океан:
И в сем океане Я плавать начну,
Проникну веками Сотканную тьму [12, с. 293].
Образ океана имеет и другие художественные коннотации в поэтическом мире К. С. Аксакова, наряду с аналогичными частотными образами грозы, моря, покрова, венца, ручья, булата, алтаря, росы,
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (112) 2012 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (112) 2012
цветов, храма, орла, челна, скалы и др. Все вместе они составляют сложный семантический ряд, который формирует особую картину мира в лирическом наследии К. С. Аксакова. В контексте «Элегии» океан предстает глобальной метафорой: сугубо земной образ переносится на отображение небесного, дольнего и вечного. Мир земной оказывается как бы «опрокинут» в божественную стихию. В указанном лирическом тексте характерно использование неопределенных количественных и экспрессивных качественных характеристик при описании универсума: «безбрежное небо», «неба равнины», «сотканная тьма», «всего бесконечность», «страшная вечность», «ничтожная земля», «свободная душа». Лирический субъект, расставаясь с телом, входит в мир запредельного, в органично устроенный Космос, который представляется ему огромным океаном. Однако наряду с гармонией заоблачного мира, который видится герою вполне упорядоченным («Я неба равнины измерю тогда» [12, с. 292]), в образе мироздания присутствует и темное, хаотическое начало. Так, оно выражено поэтической лексемой «тьма», что сближает художественное видение Вселенной у К. С. Аксакова и Ф. И. Тютчева и вновь отсылает к Ф. В. Шеллингу, согласно философской концепции которого: «Абсолютный хаос как общее пра-зерно богов и людей есть ночь, тьма» [10, с. 94]. А вышеупомянутая поэтическая сентенция («И все обниму я, везде разольюсь» [12, с. 292]) семантически соотносится с тютчевским образным представлением («Все во мне, и я во всем») и подтверждает натурфилософскую и пантеистическую направленность лирики К. С. Аксакова в первый период его творчества. Верным представляется и замечание С. И. Машинского о том, что в ранних поэтических творениях К. С. Аксакова «проходит мысль о нерасторжимом единстве человека и природы» [2, с. 59].
Преимущество природного макрокосмоса не подавляет в лирике К. С. Аксакова и малой частицы этого безграничного целого — человеческой души, индивидуального начала. Напротив, мир душевных грез способен принять в себя всю огромность вселенской жизни. Характерным примером такого сотворчества целого и единичного может служить стихотворение «Фантазия», которое представляет собой элегическое размышление о единстве сопредельных и взаимоотдаленных начал, природного и человеческого. Выбор заголовка не случаен. Одна из максим Ф. В. Шеллинга утверждает: «Мир богов не есть объект ни одного лишь рассудка, ни разума и должен постигаться единственно фантазией» [10, с. 94 — 95]. Для русского поэта немецкий мыслитель был одним из самых авторитетных учителей, и данная формула постижения универсума представлялась К. С. Аксакову очень важной. Поэтический синтаксис, не осложненный развернутыми вводными конструкциями, создает медитативную и неторопливую тональность. Лирический субъект с первых строк оказывается стесненным между двух стихий — воды и неба:
Один я на бреге высоком сидел.
И долго на небо и воды глядел [12, с. 302].
Похожий прием в единстве с важным для поэтики К. С. Аксакова мотивом зеркальности мы можем встретить и в другом его пейзажном стихотворении «Я видел Волгу, как она.»:
Казалось, небеса слились,
И мир глазам моим являлся:
С двух солнцев в нем лучи лились,
Я посредине колебался [12, с. 293].
Мир реальный вытесняется миром мечты и фантазии, который в то же время не противоречит ему. Для К. С. Аксакова равно важны прошлое и будущее, а настоящее представляет собой лишь некий отрезок в пространстве Вечности, поэтому излишнее преклонение перед настоящим и страх перед Вечностью чужды поэту. Лирический субъект достигает в стихотворении полного единства с мирозданием:
И весь перелился в природу.
И всю наполняя природу собой,
Я с нею летел в бесконечность —
И таинств завеса редела пред мной,
Доступной казалась мне вечность [12, с. 302 — 303]. Уже в поздний период творчества для К. С. Аксакова станет очевидной невозможность всеобъемлющего познания скрытой тайны природного Космоса. Понимание полной истины для поэта предполагает изначальную сверхсилу и посвященность, которыми может обладать лишь Творец Вселенной. А для лирического субъекта в самый сладостный миг (в момент снятия с природы таинственного покрова) все заканчивается пробуждением:
Уж истины луч предо мной заблестел.
Но вдруг я вздрогнул и очнулся [12, с. 303].
В лирической миниатюре «Да, я певал, когда меня манило.» земное бытие воплощено сразу в двух планах: как дивное произведение Творца («прелестное, земное бытие» [12, с. 305]), задуманное и «написанное» на небесах, и как вместилище всего живого и недоступного глазу — мир как Храм, где в едином молитвенном порыве человек и природа сливаются в нерасторжимое целое:
Когда луна молилась и любила И целый мир был храмом для нее [12, с. 305]. Для К. С. Аксакова, помимо других интерпретаций Вселенной как универсума, была характерна и следующая: «Природа — это волшебный «храм», общение с ней — источник радости, душевного покоя и здоровья» [2, с. 59]. Восприятие бытийного универсума как Храма Божиего также можно условно рассмотреть на трехуровневом примере по степени нарастания значимости: душа как храм — родной дом (усадьба) как храм, Вселенная-храм. Однако вполне возможна и обратная перспектива отсчета, так как «поэтическая реальность», если использовать обозначение литературоведа В. В. Федорова, у К. С. Аксакова довольно стройна и взаимодополняема.
Итак, образные представления об универсуме в лирике К. С. Аксакова носят следующий характер. Природа и Бог в художественном мире К. С. Аксакова предстают как единая субстанция. Вариантами такого единства выступают модификации: природа как организм (в духе философии Ф. В. Шеллинга), природа как Священное Писание, предначертанное на небесах, природа как Храм Божий (оригинальная трактовка гегелевского «синтеза» на стыке пантеистических учений и специфически русского — православного религиозного опыта). Использование «синтеза» в авторской поэтике позволяет гармонично совмещать разные поэтические традиции и философские категории.
Библиографический список
1. Егоров, Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века / Б. Ф. Егоров. — Л. : Искусство, 1982. — 269 с.
2. Машинский, С. И. Кружок Н. В. Станкевича и его поэты / С. И. Машинский // Поэты кружка Н. В. Станкевича. — М.-Л. : Советский писатель, 1964. — С. 5 — 82.
3. Машинский, С. И. К. С. Аксаков / С. И. Машинский // Поэты кружка Н. В. Станкевича. — М.-Л. : Советский писатель, 1964. - С. 281-288.
4. Кожинов, В. В. О главном в наследии славянофилов / В. В. Кожинов // О русском национальном сознании. — М. : Алгоритм, 2002. — С. 100—124.
5. Кулешов, В. И. Славянофилы и русская литература /
В. И. Кулешов. — М. : Художественная литература, 1976. — 288 с.
6. Кошелев, В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840 — 1850-е годы) / В. А. Кошелев. — Л. : Наука, 1984. — 196 с.
7. Анненкова, Е. И. Аксаковы / Е. И. Анненкова. — СПб. : Наука, 1998. — 366 с.
8. Лобанов, М. П. Аксаков / М. П. Лобанов. — М. : Молодая гвардия, 2005. — С. 210 — 240.
9. Кораблёв, В. Н. Константин Аксаков / В. Н. Кораблёв. — СПб. : Типография В. Д. Смирнова, 1911. — 18 с.
10. Шеллинг, Ф. Философия искусства / Ф. Шеллинг. — М. : Мысль, 1966. — 496 с.
11. Бродский, Н. Л. Ранние славянофилы. А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. и И. С. Аксаковы / Н. Л. Бродский. — М. : Типография Т-ва И. Д. Сытина, 1910. — 206 с.
12. Поэты кружка Н. В. Станкевича / гл. ред. В. Н.Орлов. — М.-Л. : Советский писатель, 1964. — 616 с.
13. Мифы народов мира: В 2 т. Т. 2. К — Я / гл. ред. С. А. Токарев. — М. : Советская энциклопедия, 1988. — 719 с.
ОЖЕРЕЛЬЕВ Константин Анатольевич, аспирант кафедры литературы.
Адрес для переписки: Ыие_еуе8_Ьа~№к@таП. т
Статья поступила в редакцию 19.06.2012 г.
© К. А. Ожерельев
УДК 811.111:620.3 Г. П. ТЕРЕНТЬЕВА
Омский государственный технический университет
ПОНЯТИЙНЫЙ АСПЕКТ ТЕРМИНОВ НАНОТЕХНОЛОГИЙ В ЛИНГВИСТИКЕ________________________________________
Данная статья рассматривает проблему функционирования терминов нанотехнологий в лингвистике. Автор отмечает тесное взаимодействие специалистов нанотехнологий и языковедов и выделяет задачи, которые должны быть решены языковедами: разработка терминологической базы данных, глоссариев, различных видов электронных словарей, обучающих компьютерных программ. Нанотехнология связана с моделированием нанокомпьютеров и созданием нанороботов. Основной целью этой работы является представление понятий терминов нанотехнологий и их сфер применения. В заключение автор отмечает, что словари по нанотехнологиям с описанием данных терминов облегчают работу специалистов.
Ключевые слова: наноробот, наночастица, нанотрубка, нанообъект, наноэлектроника, термины и терминосочетания нанотехнологий, лингвистика и нанотехнология.
Для системного развития всей инфраструктуры наноиндустрии необходимо, прежде всего, упорядочение терминологии. С нашей точки зрения, необходимо определить в первую очередь лексические единицы семантического поля — «нанотехнологии». В данном случае целесообразно теснейшее взаимодействие специалистов в области нанотехнологий и лингвистов. Для успешного развития проекта следует уделить первостепенное внимание терминологии профессионального языка в области нанотехнологий и наноиндустрии.
В специальной литературе имеется целый ряд в какой-то степени варьирующих интерпретаций данного термина. Для успешной профессиональной коммуникации именно лингвисты должны помочь специалистам по нанотехнологиям в создании:
— терминологической базы данных;
— терминологического метаязыка (на базе русского языка);
— глоссария (одно-, дву- и многоязычного);
— толкового научно-технического словаря с контекстным сопровождением для русского языка с ука-
занием на иноязычные эквиваленты (на бумажном и электронном носителях);
— различных типов электронных словарей: одноязычных толковых словарей и тезаурусов, двуязычных и многоязычных переводных отраслевых словарей по данному подъязыку;
— системы автоматизированного перевода (с разной степенью автоматизированности);
— экспертной системы;
— обучающих программ, сориентированных на приобретение иноязычных вербальных компетенций в области профессиональной коммуникации по направлению «нанотехнологии», «наноиндустрия».
Все вышеперечисленные лексикографические и терминографические источники помогут снять эффект неоднозначного толкования терминов в процессе работы над проектами, а также лягут в основу лингвистики обучения будущих специалистов в области наноиндустрии с ориентацией на профессиональную коммуникацию.
Если принять во внимание такие первостепенные задачи наноиндустрии, как конструирование нано-
ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК № 5 (112) 2012 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
