CC BY
48
ИСТОРИЯ
Вестник Омского университета, 2004. № 2. С. 77-80.
V 7ТТ<" ОЧП 1
© Омский государственный университет t ^ Jou.i
ОБРАЗ УЧЕНОГО-ИСТОРИКА В ПРЕДСТАВЛЕНИИ
С.Ф. ПЛАТОНОВА
М.А. Мамонтова
Омский государственный университет кафедра современной отечественной истории и историографии 644077, Омск, пр. Мира, 55а
Получена 28 февраля 2004 г-
In this article an attempt has been made to reconstruct the image of a historian of the end of the 19th and the beginning of the 20th centuries the image that was presented by a famous Russian historian Sergey Platonov.
Антропологизация современного гуманитарного знания значительно изменила приоритетные направления историографических исследований. В центре внимания современных историографов наряду с творческой лабораторией ученого, правилами и процедурами научного сообщества, повседневными практиками оказывается образ историка, понимаемый в «единстве идеальных, нормативных, типологических смыслов и реально-эмпирического содержания» [2, с. 14]. Многоаспектность концепта «образ историка в русской культуре Х1Х-ХХ вв.» способствует выходу за узкие рамки историографической традиции на уровень междисциплинарного исследования, когда поставленная проблема одновременно существует в предметном пространстве историографии, культуроведения, биографики, социологии знания и других дисциплин. Конечно же, данная статья не претендует на подобный синтез. Здесь сделана попытка рассмотреть образ ученого-историка, сложившийся в представлении С.Ф. Платонова и характерный для научного сообщества России рубежа Х1Х-ХХ вв.
Образ историка - это не раз и навсегда данный образец или идеальная модель, он корректируется в зависимости от общественно-политической обстановки, изменений в научном сообществе и, что немаловажно, индивидуальных качеств историков. Даже в процессе творческой деятельности одного человека иногда происходит кардинальное изменение его ориентиров. Однако историческая наука, как и любая другая, обладает системой «академических правил, которые, в своей основе определяют существо индивидуального труда» [4, с. 251] и стратегию поведения каждого члена профессионального сообщества. В
этом отношении существуют и некие общие черты ученого-историка, являющиеся ориентиром для молодых исследователей.
В процессе становления ученого-историка условно можно выделить два периода: формирующий и продуктивный. В рамках первого периода «происходит вхождение в науку и развитие творческого потенциала, т. е. овладение накопленным ранее опытом, знаниями и методами познания, нормами и ценностями отношений и поведения в сообществе» [1, с. 191]. Именно здесь в качестве образцов для подражания выступают непосредственные учителя, научные руководители и наставники, складывается собственная стратегия поведения в научном сообществе. Во втором периоде сформировавшийся ученый, получивший признание со стороны своих коллег, транслирует накопленный опыт и знания, в том числе собственную модель поведения в этом сообществе.
Формирующий период в творчестве С.Ф. Платонова являлся небольшим, но достаточно интенсивным и насыщенным. В студенческие годы (1878-1882), размышляя о своем будущем предназначении, историк отдавал предпочтение науке и научному знанию: «От многих гадостей спасаешь ты, наука! Я через тебя стал нравственнее, в тебе нахожу и теперь утешение и приют от гнетущей скорби!» [6, Л. 14]. Но о карьере ученого он всерьез задумался, лишь работая над темой своей магистерской диссертации. В письме К.Н. Бестужеву-Рюмину от 30 ноября 1883 г. он делится сомнениями о пользе своих научных поисков: «Я чувствую, что с моей плохой подготовкой - не мне двигать науку; и стремлюсь я не к этому: быть полезным преподавателем - это единственная моя цель» [8, Л. 8 об]. Однако эти
сомнения не помешали его быстрому карьерному росту. В феврале 1888 г. С.Ф. Платонов становится приват-доцентом Санкт-Петербургского университета, осенью этого же года получает степень магистра русской истории, а уже спустя два года назначается исполняющим обязанности профессора по кафедре русской истории. Одновременно его приглашают в состав Ученого комитета Министерства народного просвещения и привлекают в качестве помощника редактора в журнал этого министерства. За достаточно короткий промежуток времени С.Ф. Платонов становится одной из центральных фигур столичного сообщества русских историков, что, естественно, во многом определяет его стиль поведения. Такое стремительное продвижение по служебной лестнице отягощает ученого, выводит из обычного равновесия. Письма С.Ф. Платонова П.Н. Милюкову свидетельствуют об усталости петербуржца: «Живется суетливо, но не весело, несмотря на профессуру и по поводу ее обмена визитов. Хочется отдохнуть, не в смысле безделья, а в смысле отвычки от привычек. .. Дурное состояние духа складывается у меня особенно сильно как раз с получения профессуры. Глядя на себя «со стороны», могу поставить диагноз, но лечение установить не могу» [3, Л. 28]. Как мы видим, формирование представлений С.Ф. Платонова об образе ученого-историка относится в основном к 80-м гг. XIX в., о чем неоднократно пишет и сам историк [10; 11; 14]. Именно тогда определился круг его наставников, и сложилось собственное видение (которое во многом перекликается и с мнением его коллег) места и роли профессионального историка в мире науки.
Одним из важных источников для реконструкции представлений С.Ф. Платонова об образе историка являются некрологи и памятные статьи, написанные по случаю смерти его учителей и наставников: К.Н. Бестужева-Рюмина [15], В.Г. Васильевского [13] и В.О. Ключевского [12]. Конечно же, некрологи содержат в себе некий идеализированный образ человека, однако именно здесь С.Ф. Платонов рефлексирует по поводу своей профессии, места и роли историка в науке и обществе. Картину, созданную этими источниками, дополняет переписка С.Ф. Платонова с К.Н. Бестужевым-Рюминым, В.О. Ключевским, П.Н. Милюковым, М.А. Дьяконовым, В.Г. Дружининым, содержащая не только личные характеристики, но и свое отношение к ремеслу историка.
В своих воспоминаниях С.Ф. Платонов как непосредственных учителей выделял К.Н. Бестужева-Рюмина, В.Г. Васильевского и В.О. Ключевского, которые во многом способствовали становлению молодого историка и выбору направ-
ления его исследований. Для С.Ф. Платонова ученый в первую очередь был интересен как носитель определенной исторической традиции. Поэтому первую часть своих некрологов он посвящал процессу становления ученого-историка. Так, В.Г. Васильевский, по мнению С.Ф. Платонова, продолжил традицию, начатую A.A. Ку-ником в области византиеведения [13, с. 192], К.Н. Бестужев-Рюмин в своем творчестве сумел воспринять и органично соединить два совершенно противоположных направления, персонифицированных, с одной стороны, Т.Н. Грановским, И.А. Кудрявцевым и отчасти С.М. Соловьевым, а с другой - М.П. Погодиным: «Константин Николаевич остался между двумя влияниями на средней дороге и брал от каждой стороны то, что считал ее правдой. Два миросозерцания, делившие людей 40-х гг. на кружки и лагеря, разумеется, очень знакомы были Константину Николаевичу, но можно думать, что они отражались в его сознании в виде научных направлений, чем в качестве практических программ... » [15, с. 168]. Не избежал этого влияния и В.О. Ключевский, являвшийся «счастливым наследником своих талантливых учителей и предшественников, до него подготовивших исторический материал и давших образцовые примеры не только исследования этого материала, но и его синтеза» [12, с. 36]. Вероятно, С.Ф. Платонов имел здесь в виду С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина.
Важной чертой профессионального ученого, по мнению С.Ф. Платонова, являлась его политическая индифферентность, способность полностью погрузиться в науку, избегая политических пристрастий и симпатий. В этом отношении С.Ф. Платонов отводит особое место В.Г. Васильевскому, который «всеми силами служил... тому, что считал справедливым, и... не признавал ни партий, ни сторон», отдавая себя науке и просвещению [13, с. 194]. У К.Н. Бестужева-Рюмина, по мнению С.Ф. Платонова, путь к «ученому беспристрастию» лежал через тяжелые годы гонений в отношении науки, когда закрывались кафедры философии, увеличивалась плата за слушание лекций. «При таких условиях жизни между университетской молодежью интерес к современности становился действительно "запретным плодом", и те, кто не имел к нему особого увлечения, с тем большим усердием уходили в кабинетную жизнь, привыкали к созерцанию и спокойному анализу того, что для других составляло боевую программу» [15, с. 169].
Высоким нравственным критерием в оценках С.Ф. Платонова являлась «спокойная терпимость», которая ассоциировалась с объективностью ученого, с независимостью его мировоззрения, с четкой жизненной позицией, открытой
Образ ученого-историка в представлении С. Ф. Платонова
79
в то же время для взаимного диалога. «Спокойствие объективного историка, - как вспоминал С.Ф. Платонов, - в высшей степени было присуще трудам В.О. Ключевского», который, впрочем, нередко оценивал события прошлого «посредством мимолетного сарказма или же благодушного, но меткого юмора» [12, с. 34-35]. Более мягкие характеристики присутствовали в произведениях К.Н. Бестужева-Рюмина, больше расположенного к обмену мнениями, диалогу. «Всю жизнь отличала его широта понимания, умение уразуметь и истолковать самые разнообразные точки зрения, умение найти зерно истины даже в том, что, казалось бы, ему совершенно чуждо, даже враждебно» [15, с. 168].
Объективность исследователя благоприятным образом сказывалась, как считал С.Ф. Платонов, на мастерстве ученой критики, сочетавшей в себе сознательно выработанный метод с непосредственной чуткостью и тончайшей наблюдательностью [13, с. 192-193]. В качестве «тонкого наблюдателя» исторических фактов и непревзойденного критика исторических источников С.Ф. Платонов указывал на В.Г. Васильевского, у которого «эта сторона ученого таланта ... сверкала, как грань алмаза» [13, с. 193].
Образ ученого-историка в представлении С.Ф. Платонова был многогранным и отнюдь не сводился к его кабинетной деятельности. Хотя в 1924 г. С.Ф. Платонов и шутил по поводу своей биографии, что «за учеными трудами сухой и вялый принял вид» [7, Л. 24], на самом деле он важное значение придавал литературности языка историка. Сила лекторского искусства, по его мнению, могла не только заворожить аудиторию, но и приобщить студенческую молодежь к процессу «народного самосознания», укрепить ее патриотические чувства, привить любовь к науке, научному знанию. Важным условием лекторского искусства был отнюдь не хорошо поставленный голос, а личные качества ученого, его манера поведения. Например, К.Н. Бестужев-Рюмин, несмотря на свой «слабый голос», приковывал все внимание студентов живым рассказом, наполненным «яркими характеристиками и воспоминаниями», к В.О. Ключевскому влекла необычная сила и острота его ума, яркая красота его языка и речи. «Когда он говорил свои обдуманные и даже, казалось, заученные лекции и доклады, невозможно бывало оторвать внимания от его фразы и отвести глаз от его сосредоточенного лица. Властная мощь его неторопливо действовавшей логики подчиняла ему ваш ум, художественная картинность изложения пленяла душу, а неожиданные вспышки едкого и оригинального юмора, вызывая неудержимую улыбку, надолго западали в вашу память...»
[12, с. 33]. «Обаяние личности» В.Г. Васильевского, его «бесподобный юмор», «своеобразная красота языка, как будто умевшего переносить в современность достоинства архаического красноречия» [13, с. 193-194], собирали большую аудиторию на семинариях этого ученого.
Личные качества ученого играли особую роль и в коммуникативном пространстве научного сообщества России. Благодаря им в исторической памяти создавался живой неповторимый образ, который получал окончательное оформление в траурных речах и передавался следующему поколению в памятных статьях и некрологах. Именно такой образ попытался нарисовать С.Ф. Платонов в некрологе В.Г. Васильевскому. «Мое о нем слово не имеет» намерения «охватить в минутной характеристике весь круг ученых работ и умственных интересов почившего... оно должно служить лишь тому, чтобы в самых общих чертах восстановить... знакомый образ покойного товарища, сотрудника и учителя» [13, с. 189]. Особое обаяние его личности С.Ф. Платонов видел в отзывчивости и мягкости, миролюбивом и доброжелательном отношении к окружающим его людям, «спокойной терпимости» и благодушии. «Это была одна из самых благородных, чистых и возвышенных натур» [13, с. 194]. Отмечая названные черты характера, Платонов обращается к мысли неизвестного поэта, которая как нельзя лучше обрисовывает его представление о высоком нравственном значении ученого в жизни общества: «Там, где высоко стоит наука, стоит высоко человек» [13, с. 194].
Индивидуальные черты характера ученого-историка влияли на его взаимоотношения с учениками. Так, несмотря на глубокое уважение и признательность, которую испытывал С.Ф. Платонов по отношению к К.Н. Бестужеву-Рюмину, тесной духовной близости между ними не было. По воспоминаниям самого Сергея Федоровича, к Бестужеву тянулись и «за него цеплялись люди, резко окрашенные славянофильскими и националистическими цветами, я же для него был "западником" и "юристом", а не своим человеком; таким, т. е. "не своим", остался я для него навсегда» [14, с. 123-124.]. Сдержанный тон писем С.Ф. Платонова своему учителю - дополнительное свидетельство существующего барьера: «Я не сжился еще с Вами и не могу приблизиться мысленно к Вам, чтобы решиться писать все, чем занята голова и болеет сердце» [8, Л. 6]. В этом же письме впервые упоминается имя
B.О. Ключевского, к которому С.Ф. Платонов всегда относился с большим уважением. В своих немногочисленных письмах московскому коллеге
C.Ф. Платонов подчеркивает высокий авторитет этого ученого: «Как бы мало ни было у меня
прав обращаться к Вам со своим ... письмом, после того, как в течение более чем шести лет я не имел удовольствия беседовать с Вами, тем не менее, я решаюсь не просто переслать Вам свое издание памятников, но вместе с тем выразить и чувство глубочайшего уважения моего к Вам, воспитанное на изучении Ваших лекций и монографий по предмету, которому я и сам посвящаю свои слабые силы. Знакомство с Вашими трудами, как и Ваши беседы, составляют одно из лучших приобретений моего ума, за которое не могу не поблагодарить Вас хотя бы письмом» [9, Л. 3].
Несмотря на особое тяготение к московскому историку и стремление заручиться его советом и поддержкой, близких, дружественных отношений между ними не сложилось. На взаимоотношения В.О. Ключевского и С.Ф. Платонова, особенно в 1890-х гг., определенное влияние оказывала позиция П.Н. Милюкова, с которым С.Ф. Платонов активно переписывался в эти годы. Сюжет, связанный с особенностями межличностных коммуникаций названных ученых, достаточно подробно изучен современной исследовательницей
B.П. Корзун [5, с. 67-84].
Из всех учителей С.Ф. Платонова теплые и искренние отношения сложились только с В.Г. Васильевским. С момента их первого знакомства и до тесного сотрудничества в Ученом комитете и журнале Министерства народного просвещения прошло несколько лет, в течение которых
C.Ф. Платонов сумел сделать блестящую карьеру и встать во главе кафедры русской истории столичного университета. Такому стремительному взлету способствовали не только обстоятельства (болезнь К.Н. Бестужева-Рюмина, а затем Е.Е. Замысловского, которые видели на этом месте иных кандидатов), но и близкие отношения С.Ф. Платонова с В.Г. Васильевским. После смерти учителя С.Ф. Платонов, вероятно, не раз бывал на его могиле во Флоренции, потому как позднее, в 1912 г., отправил В.Г. Дружинину подробный чертеж кладбища Allori, а заодно и поддержал его «намерение отвезти крест на могилу Васильевского» [17, Л. 101]. Теплые отношения с В.Г. Васильевским сложились и у других русских историков-сверстников С.Ф. Платонова. По воспоминаниям В .Г. Дружинина, в последние месяцы жизни своего учителя они «заказали такое удобное кресло», в котором В.Г. Васильевский мог «спокойно полулежа читать и отдыхать», чем значительно облегчили его страдания [16, Л. 53].
Таким образом, создание образа ученого-историка, который нес в себе и черты эпохи, и особенности индивидуального творчества, в представлении С.Ф. Платонова происходило одновременно с оформлением его научно-исторических
взглядов. Размышляя об образе историка, он одновременно решал проблему собственной самоидентификации, определял стратегию поведения в научном сообществе историков России. В изображении С.Ф. Платонова историк-профессионал выступал прежде всего как ученый, прекрасно знавший предмет своего исследования, владевший приемами исторической критики, объективным подходом к оценке прошлого. В созданном им образе ученого политическая беспристрастность не противоречила активной общественной позиции, направленной на популяризацию исторических знаний, приобщение к историко-культурному наследию России. Наряду с общими чертами каждый образ имел неповторимость и уникальность, которая проявлялась благодаря личным качествам ученого. Под пером С.Ф. Платонова возникали живые образы его учителей - К.Н. Бестужева-Рюмина, В.Г. Васильевского, В.О. Ключевского, которые сохранились не только в российской историографической традиции, но и в русской культуре XX века.
[1] Аллахвердян А.Г., Мошкова Г.Ю., Юревич A.B., Ярошевский М.Г. Психология науки. М., 1998.
[2] Беленький И. Л. Образ историка в русской культуре XIX-XX вв.// Историк во времени. Третьи Зиминские чтения: Доклады и сообщения научной конференции. М., 2000.
[3] ГАРФ. Ф. 579. Он. 1. Д. 5388.
[4] Зверева, Г. И. Обращаясь к себе: самопознание профессиональной историографии в конце XX века // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. Вып. 1. 1999.
[5] Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX-XX вв. (анализ отечественных историографических концепций). Омск; Екатеринбург, 2000.
[6] ОР РНБ. Ф. 585. Он. 1. Д. 1221.
[7] ОР РНБ. Ф. 585. Он. 1. Д. 1558.
[8] ОР РНБ. Ф. 585. Он. 1. Д. 1716.
[9] ОР РНБ. Ф. 585. Он. 1. Д. 1802.
[10] Платонов С.Ф. Автобиографическая записка // Академическое дело. 1929-1931 гг. Вып. 1. СПб., 1993. С. 256-288.
[11] Платонов С.Ф. Автобиография // Огонек. 1927. № 35. С. 10-11.
[12] Платонов С.Ф. В.О. Ключевский (1839-1911) // Журнал Министерства народного просвещения. 1911. № 11.
[13] Платонов С.Ф. Василий Григорьевич Васильевский // Статьи по русской истории (1883-1912). СПб., 1912.
[14] Платонов С. Ф. Несколько воспоминаний о студенческих годах // Дела и дни. 1921. Кн. 2.
[15] Платонов С.Ф. Памяти К.Н. Бестужева-Рюмина // Журнал Министерства народного просвещения. 1897. № 2.
[16] РГАЛИ. Ф. 167. Он. 1. Д. 7.
[17] РГАЛИ. Ф. 167. Он. 1. Д. 394.
