CC BY
380
УДК 812
И. С. Юхнова
ОБРАЗ ШВАБРИНА: ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ
В статье характеризуется речевое поведение Швабрина, что позволяет показать, как в «Капитанской дочке» создается система психологических мотивировок, а также осмыслить причины перехода героя на сторону Пугачёва.
The article is devoted to analysing Shvabrin's talking manner and his reasons of supporting Pougachev's movement. Also the researcher paid attention to the system of phsychological motivation in "The Capitain's Daughter".
Ключевые слова: Пушкин, «Капитанская дочка», Швабрин, речевое поведение, диалог, общение, коммуникация.
Keywords: Pushkin, "The Capitain's Daughter", Shvabrin, talking manner, dialogue, communication.
Исследователями справедливо замечено, что «из всех героев "Капитанской дочки" Швабрину, кажется, уделялось меньше всего внимания» [1]. Однако в последние десятилетия появился ряд работ, отчасти восполняющих данный пробел [2]. В. Я. Малкина обосновала литературную природу образа, который, по ее мнению, строится с учетом эстетики готического романа. Е. Е. Прощин соотнес его происхождение с другой - авантюрной традицией. Н. А. Ермакова показала, как воспринят образ Швабрина Лермонтовым, и сопоставила этого героя с Печориным [3].
Основные наблюдения можно суммировать следующим образом. Все исследователи говорят о литературной природе образа. При этом в тени остается тот факт, что для Пушкина Швабрин -герой, произведенный самой жизнью, реальной историей пугачевского восстания; для него первична естественная, жизненная, а не литературная природа образа.
Другой повторяющийся мотив в исследованиях - мысль о схематичности, фрагментарности в прорисовке характера, что порождает психологическую неопределенность, отсутствие мотивировок предательства.
Отличительной чертой героя называют его бездомность, неустроенность. Свидетельством этому является тот факт, что Швабрин, в противовес всем другим персонажам, существует в произведении вне родства, вне семейных отношений [4]. А Н. А. Ермакова высказывает мысль о том, что Швабрин не укладывается в социальные границы - его черта «социальная неукорененность» [5], и спорит с Ю. М. Лотманом, по мне-
© Юхнова И. С., 2011
нию которого, Швабрин «без остатка умещается в игре социальных сил своего времени» [6]. Аналогичную с Н. А. Ермаковой точку зрения высказывает Э. Г. Бабаев: «В романе Пушкина нет социологической предопределенности, Швабрин тоже был «природный дворянин», но его судьба не похожа на судьбу Гринёва. Пушкин видел перед собой великое множество исторических лиц и судеб» [7]. Исследователь находит такое определение для героя - «смутный человек смутного времени», и считает, что «его появление в стане Пугачева романически хорошо обосновано» [8].
Прототипическую основу образа Швабрина вскрыла Н. В. Смирнова [9]. Судьба отца и сына Шванвичей прояснила «родовые» черты Швабрина, и главную из них - авантюрно-разрушительную основу характера, способность, оказавшись в гуще событий, действовать, не задумываясь об этической стороне совершаемых поступков. Наследственной чертой Шванвичей становится предательство. Н. В. Смирнова так и характеризует Шванвича-сына: «предатель, сын предателя»; при этом исследовательница показывает, что его роль в событиях пугачевского восстания неоднозначна - он «стал чем-то вроде посредника», «необходимым медиатором между двумя культурами/мирами». В «Капитанской дочке» функция посредника перейдет к Гринёву, в Швабрине же окончательно «победит» своеволие, стремление к хаосу, к разрушению устоявшегося порядка.
Все наблюдения крайне ценны, а потому стимулируют новые размышления. Многое в образе Швабрина уточняется, если проследить, как выстраивается его речевое поведение.
Тип общения, который естественен для Шваб-рина, подчеркнуто контрастен тому, который установился в крепости. Герой общителен, но эта общительность иного рода, чем подобное же свойство у Василисы Егоровны или попадьи Акули-ны Памфиловны. Содержание его разговоров -это не отражение бытовых происшествий, не погружение в мир собеседника, мир привычных и естественных забот и отношений. Швабрину необходимо занять ум, утолить потребность интеллектуального и светского общения. Он злословит, высмеивает, при этом никогда не говорит о том, что по-настоящему волнует его, не открывается собеседнику. Гринёву, как и другим обитателям крепости, остаются неизвестны его истинные чувства, цели, прошлое.
Швабрин, пожалуй, единственный герой, у которого не совпадает то, что он говорит, с тем, что он по-настоящему думает. В основе стратегии его речевого поведения лежит использование «речи лукавой» [10]. Чтобы сделать это очевидным, Пушкин включает диалог, «разоблачающий» Швабрина, и, как правило, это разговор
сторонних людей: Маша рассказывает Гринёву о сватовстве Швабрина, а «даме» в Царскосельском саду раскроет истинную причину контактов Гринёва с Пугачевым - и уже ро$1ГасШш станут понятными мотивы его злословия, по-новому зазвучат его высказывания и о Маше, и о Василисе Егоровне...
В главе «Сирота» Швабрин, пожалуй, единственный раз окажется в ситуации, когда его интрига раскрыта, речь лукавая разоблачена, и герою приходится мотивировать свой поступок, оправдываться. Мы увидим, как он ведет себя в ситуации правдивого диалога.
Инициатива в завязывании общения с Гринёвым исходит от Швабрина. И тема первого разговора, и способ его ведения (Швабрин изъясняется по-французски, сетует на невозможность полноценного общения в крепости, а свой визит мотивирует следующим образом: «. желание увидеть наконец человеческое лицо так овладело мною, что я не вытерпел. Вы это поймете, когда проживете здесь еще несколько времени» [11]) иллюстрируют его светскость, принадлежность к столичному гвардейскому кругу. Однако стоит вспомнить комментарий, который делает к ситуации знакомства В. С. Листов: «.заметим маленькое неправдоподобие всей сцены знакомства новоприбывшего Гринёва и старожила Швабрина. Войдя в комнату, Алексей Иванович мгновенно заговаривает по-французски. В историческое время, когда происходит диалог, - а это самое начало 70-х гг. XVIII в. - французский язык далеко не так широко распространен в российском благородном сословии, как среди дворян -современников Пушкина. Великая революция и массовая эмиграция из Франции в Россию еще впереди. В том, что Швабрин, в прошлом блестящий петербургский гвардеец, владеет языком Корнеля и Расина, ничего удивительного нет. Но многолетний опыт жизни в провинции должен был его убедить, что возможность беседовать по-французски с вчерашним недорослем из глухого уезда ничтожно мала. Даже и сам автор романа намекает нам на случайность появления мсье Бопре в симбирской деревне. И еще усиливает сомнения в знаниях Петруши: "ои1сЬке1" выучился у ученика "кое-как болтать по-русски" и после уж не прибегал к родной своей речи.
В сцене знакомства Швабрина и Гринёва громко звучит следующий, XIX в. Столичный дворянин в глуши, оторванный от франкоязычного салона, чуть пренебрегает светскими условностями и знакомится с приезжим, справедливо полагая, что язык общения служит достаточной рекомендацией» [12].
Разговор Швабрина, его живость, остроумие увлекают Гринёва. Он так характеризует речевую манеру Швабрина: «Разговор его был остер
и занимателен. Он с большой весёлостию описал мне семейство коменданта, его общество и край, куда завела меня судьба. Я смеялся от чистого сердца.» [13].
Швабрин воспринимает Гринёва как человека своего круга, единого с ним по потребностям в общении, по отношению к людям. Но постепенно Гринёву открывается, что остроумие Швабри-на - это злоречие, основанное на лжи, искажении реальности, что Швабрин - интриган, так как действует скрытно, тайно. А его «шутки» обусловлены затаенной обидой, затянувшейся опалой (к моменту приезда Гринёва он провел в крепости уже 5 лет), тем, что он почитает себя выше обитателей крепости. А потому Гринёв начинает испытывать дискомфорт от общения со Швабриным, тяготится им, отдаляется от него. В главе «Поединок» он записывает: «С А. И. Шваб-риным, разумеется, виделся я каждый день; но час от часу беседа его становилась для меня менее приятною. Всегдашние шутки его насчет семьи коменданта мне очень не нравились, особенно колкие замечания о Марье Ивановне» [14].
Душа Гринёва отвергает разрушительное начало в Швабрине, которое проявляется не только в поступках, но также обозначается и в некоторых особенностях коммуникации: в ряде диалогов героев (прежде всего тех, которые происходят накануне падения крепости) остается что-то недосказанное Швабриным. Он будто останавливается на пороге какой-то новой идеи - и тогда диалог либо обрывается, либо вовсе не происходит. Таков, например, оборванный разговор Гринёва со Швабриным после «военного совета» у капитана Миронова: «Как ты думаешь, чем это кончится? - спросил я его. «Бог знает -отвечал он; - «посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же.» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию»
[15]. А также наблюдение Гринёва во время приступа: «Швабрин стоял подле меня и пристально глядел на неприятеля (выделено нами.- И. Ю.)»
[16].
В первом и во втором случае налицо факт выпадения Швабрина из коммуникации, погружения в какую-то важную, сжигающую душу и сознание идею. Но если первый диалог обрывается французской арией (так неожиданно в стихию зарождающегося мятежа диссонансом врывается оперный мотивчик, а сюжеты опер как раз и строятся на столкновении страстей), то второй диалог даже не завязывается, не возникает. Однако само молчание в данном случае содержательно, говорит о многом и «рифмуется» с рядом аналогичных ситуаций как в других в произведениях Пушкина (вспомним знаменитые финалы «Бориса Годунова» и «Маленьких трагедий»), так и в самой «Капитанской дочке».
Подобное погружение в себя, молчание, выпадение из коммуникации неожиданно перекликается с тем, как реагирует Пугачев на реплику Гринёва о калмыцкой сказке.
Подобные акценты в общении позволяют подспудно сформировать мысль о неслучайности столь быстрого перехода Швабрина на сторону пугачевцев. Детали, отмеченные Гринёвым в этих диалогах, свидетельствуют, что предательство Шваб-рина обусловлено не страхом смерти, не желанием самоутверждения или принципом реванша. Через них проступает то, что В. Н. Катасонов отнес ко второму уровню общения и назвал «свободой произвола» [17]. Тем самым подчеркивается то авантюрно-разрушительное начало, которое уже почувствовал в Швабрине Гринёв и которое в данных исторических обстоятельствах вырывается наружу, обретает свободу. Это та ситуация, к которой можно применить пушкинское определение «у бездны на краю».
В общении со Швабриным Гринёв приобретает новый и очень разнообразный коммуникативный опыт.
Именно от Швабрина он получает уроки светского общения, основанного на игре слов, злоязычии, подтекстовом диалоге. Достаточно вспомнить разговор в доме Мироновых перед дуэлью. Он строится на двусмысленности, которая понятна только Гринёву и не улавливается другими собеседниками. Однако Гринёв не поддерживает этот разговор, а, напротив, с досадой вспоминает: «Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не понял грубых его обиняков; по крайней мере, никто не обратил на них внимания» [18]. И в этом замечании этическая, нравственная оценка Гринёвым не только поведения Швабрина в конкретной ситуации, но и светского общения в целом.
Именно Швабрин пристрастит Гринёва к чтению, а затем вступит с ним в жесткий литературный спор. Швабрин вовлечет его и в дуэльную ситуацию. Из-за его показаний герой предстанет перед судом.
Почти каждый раз, вступая в контакт со Шваб-риным, Гринёв оказывается в новых для него коммуникативных обстоятельствах. И всегда действия, слова Швабрина встречают внутреннее сопротивление, противостояние Гринёва, зачастую плохо осознаваемое им самим.
В общении со Швабриным герой находится в ситуации внутреннего выбора, когда ему необходимо сформировать свою позицию, а потом отстоять ее. В этом отношении контакты Гринёва со Швабриным в чем-то аналогичны его общению с Пугачевым. Однако есть принципиальное отличие. Между Гринёвым и Пугачевым устанавливаются поистине диалогические отношения: они воспринимают позицию и аргументы
собеседника. При несовпадении склада личности, социального статуса, жизненного опыта они способны понять и услышать друг друга. Это равноправный диалог двух равноценных сознаний, это диалоги-созвучия при разнице жизненных позиций. Есть еще один сквозной мотив в общении героев: как бы испытывая Гринёва, Пугачев провоцирует его «на выбор между прямотой и лукавством» [19]. И Гринёв всегда выбирает «прямоту».
Со Швабриным понимание оказывается невозможным, так как он человек «произвола», для него существует только его «правда», что проявляется и в его поступках, и в избираемой им речевой стратегии. Речь Швабрина всегда лукава, ложна, даже когда правдива по излагаемым фактам. Однако сама «правда» в его устах превращается в ложь, утрачивает истинность, так как он искусно «вплавляет» ложь в реальность, искажает смысл событий, смещает акценты, не открывает всех обстоятельств, дает неверные мотивировки своим и чужим поступкам. Так, например, в письме отцу Гринёва, донесении властям вроде бы речь идет о свершившихся и достоверных фактах: Гринёв, действительно, влюблен в Машу и мечтает на ней жениться, он, действительно, покидал Оренбургскую крепость, встречался с Пугачевым и воспользовался его заступничеством. Но сама правда в изложении Шваб-рина оказывается неполной, а, помещенная в ложный контекст, утрачивает истинность. Речь Швабрина лукава не потому, что он говорит неправду, а потому, что укрывает истину. По этой причине разговоры Гринёва и Швабрина - это всегда диалоги-противостояние, и конфликт проистекает из-за своеволия Швабрина.
Гринёв, вступая в большую жизнь, стремясь найти свой путь, прислушивается к ее многоголосию. Именно в этом видит особенность характера и жизненное предназначение В. А. Гринёва Грехнёв: «.с доверительной безоглядностью отдаваясь взвихренному течению жизни, в трагический узор истории он (Гринёв. - И. Ю.) как-то незаметно вписывает узор своего «я», своей человечности, чести и доброты, повинуясь, в сущности, только одному - зову сердца и еще, быть может, той готовности слушать пульс самой реальности, <...> которой в избытке наделено его сознание. Только сознание, прислушивающееся ко всем голосам жизни, способно, по Пушкину, очеловечить историю, ибо оно лишено рокового соблазна творить его по собственному произволу» [20]. Швабрин этого дара лишен. Он различает только свой голос, или хаос, в который в итоге и уходит.
Примечания
1. Малкина В. Я. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина и «готическая» традиция (образ Швабрина) //
Болдинские чтения. Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2001. С. 59.
2. Малкина В. Я. Указ. работа; Прощин Е. Е. Жанровый генезис «Капитанской дочки»: образ Швабрина в контексте авантюрной поэтики // Болдинские чтения. Н. Новгород: Изд-во «Вектор-ТиС», 2003; Ермакова Н. А. «Капитанская дочка» в сфере творческих рефлексий М. Ю. Лермонтова // Бол-динские чтения. Н. Новгород: Изд-во «Вектор-ТиС», 2008.
3. Ранее о Швабрине писали: Вацуро В. Э. А. С. Пушкин. Капитанская дочка. Л., 1984. (Сер. «Литературные памятники»); Удодов Б. Т. О двух героях века (Швабрин и Печорин) // Сборник материалов 2-й научной сессии вузов Центрально-Черноземной зоны. Литературоведение. Воронеж, 1967.
4. Прощин Е. Е. Указ. раб. С. 213.
5. Ермакова Н. А. Указ. раб. С. 69.
6. Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 124.
7. Бабаев Э. Г. Творчество А. С. Пушкина. М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 93.
8. Там же. С. 93.
9. Смирнова Н. В. Человек из государства Пугачева. Шванвич и Швабрин // Доклад был прочитан 25 января 20011 г. на научном заседании в Гос. музее А. С. Пушкина.
10. Савинков С. В. Речь прямая и речь лукавая: стратегии поведения в творчестве Пушкина // Болдинские чтения. Н. Новгород: Вектор-ТиС, 2009. С. 98-109.
11. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 8(1). М.: Воскресенье, 1995. С. 296.
12. Листов В. С. «Голос музы темной...» К истолкованию творчества и биографии А. С. Пушкина. М.: Жираф, 2005. С. 289-290.
13. Пушкин А. С. С. 296.
14. Пушкин А. С. С. 299-300.
15. Пушкин А. С. С. 314.
16. Пушкин А. С. С. 322.
17. Катасонов В. Н. Хождение по водам (Религиозно-нравственный смысл «Капитанской дочки» А. С. Пушкина). Пермь: Редакция газеты «Православная Пермь», 1998. С. 8.
18. Пушкин А. С. С. 303.
19. Савинков С. В. С. 102.
20. Грехнёв В. А. Мир пушкинской лирики. Н. Новгород: Изд-во «Нижний Новгород», 1994. С. 22.
