CC BY
349
ДИАЛОГ КУЛЬТУР
А. Ненилин Самара
ОБРАЗ РЕБЕНКА В АМЕРИКАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
В отличие от Англии, в Америке - «стране бесконечных возможностей» - «ребенок был свободен развивать и даже контролировать свою судьбу; было только необходимо, чтобы существовали подходящие условия для его самовыражения. Некоторые американские писатели видели в ребенке... символ девственной территории, где преобладает демократия и где есть неограниченные возможности для роста» [1]. С другой же стороны, нельзя было забывать, что «американская невинность всегда была амбивалентной. Это не просто состояние детской невежественности, но и идеал зрелости, который обновляется с каждым поколением» [2].
Таким образом, ребенок в контексте знаменитой «американской мечты» становится фигурой знаковой. Если Америка воплощала собой своеобразный Эдем для человечества, то он, ребенок, служил прекрасным символом для нового «американского Адама» [3], идеальной моделью существа, не вкусившего яблока от древа познания добра и зла.
Романтическая идея о непосредственном, интуитивном познании ребенком мира приобрела в истории американской литературы особую значимость. Именно этот взгляд симпатичен многим американским писателям, ибо основная проблема, стоявшая перед американской литературой, была проблема «необходимости осознать и вместить новый континент. Удивленный взгляд служил основным методом включения и усвоения его» [4]. И этот взгляд, по мнению Тони Таннерса, был предпочтительным для многих американских писателей как XIX, так и XX веков [5].
С другой же стороны, ведущей темой американской литературы была тема инициации [6], причем часто, поскольку в контексте американской литературы она нередко воспринимается как своего рода синоним потери невинности, инициация предстает и в авторском освещении, и в читательском восприятии как акт приобщения к злу.
Начало этой традиции положил еще Натанаель Готорн, и в этом отношении заслуживает внимания его рассказ «Юный Браун», где инициация толкуется как «познание зла, как приобщение к злу, нечто вроде грехопадения» [7]. Американская исследовательница М.Д.Харст также считает, что ключевыми американскими темами является тема невинности и ее потери [8]. «Конец невинности, - пишет Харст, - стал, по крайней мере, со времени готорнского «Нежного мальчика», главной темой в нашей литературе» [9].
Другой американский исследователь, Дэвид В.Ноубл, следующим образом высказался по поводу значимости противопоставления идей невинности и опыта в контексте американской литературы: «Наши важнейшие литераторы, от Джеймса Фенимора Купера до Сола Беллоу, являются в то же время публичными философами и теологами, постоянно проверяющие национальную веру в Адама, обитающего в Эдеме, - веру, противостоящую опыту с человеческой сущностью; они должны проверять действенность невинности как американское состояние» [10].
Особая роль, отведенная в американской литературе ребенку, теоретически была подготовлена деятельностью трансценденталистов. Для них «взгляд, освобожденный от груза культурно-исторических ассоциаций, сосредоточенный на настоящем моменте, - это взгляд ребенка» [11]. Именно в этом качестве ребенок представляет собой особый интерес для искусства. Способность детского глаза созерцать предмет, не делая логических умозаключений, - качество, отмеченное еще Ж.-Ж.Руссо, уже полностью была оценена романтиками: «Детский взгляд на мир давал им освобождение от обременительных уз времени и пространства, обещал возможность «божественного» пребывания в вечном «здесь и сейчас»» [12].
По мнению Н.Иткиной, лишь у американского писателя эта идея нашла свое полное воплощение: «Перед детски простодушным взглядом, смотрящим на мир без всякой иной выгоды и интереса, кроме интереса к настоящему, преклонялись Эмерсон и Торо. От Марка Твена до Сэлинджера детская точка зрения утверждается как истинная, совпадающая с точкой зрения самого Творца. Даже там, где она не главенствует формально, ее нравственное и эстетическое влияние всегда ощутимо. Если «прекрасное мгновение» Гёте -вершина зрелости, то «прекрасное мгновение» американского писателя принадлежит детству. Недаром Хемингуэй, который о детях почти не писал, видел в каждом американце мальчишку и называл своих соотечественников «American boy-men». Пребывая в детстве, американский писатель пребывает в «вечном настоящем» («everlasting now»). Его мечта - остановить мгновение, продлить его до бесконечности» [13].
Ральф Уолдо Эмерсон, внесший, на взгляд американского исследователя А.Е.Стоуна, наибольший вклад в осознание американцами романтического образа ребенка, писал: «Солнце светит в глаза взрослому и в глаза и сердце ребенку. Его сердце - на правильном месте. Множество глаз скользит по поляне, но лишь немногие замечают цветы на ней.. .Благословенно дитя, ибо бессознательное есть проявление бога» [14]. Эти мысли, столь настоятельно подчеркивающие идею невинности ребенка и его близости к богу, нашли адекватное поэтическое выражение в стихотворении Г.Лонгфелло «Дети»:
Children
Ah! what would the world be to us Ах, грустно жить на свете
If the children were no more? Без ласковых детей!
We should dread the desert behind us Пустыня за плечами
Worse than the dark before.
What the leaves are to the forest,
With light and air forfood,
Ere their sweet and tender juices Have been hardened into wood...
...For what are all our contrivings,
And the wisdom of our books,
When compared with your caresses,
And the gladness of your looks?
(Пер. Б. Лейтин) [15].
Еще ранее аналогичная мысль прозвучала у Лонгфелло в стихотворении «To a child»:
«O child! O new-born denizen Of life's great city! on thy head The glory of the morn is shed,
Like a celestial benison!...
Like the new moon thy life appears;
A little strip of silver light,
And widening outward into night The shadowy disk of future years;
And yet upon its outer rim,
A luminous circle, faint and dim,
And scarcely visible to us here,
Rounds and completes the perfect sphere;
A prophecy and intimation,
A pale and feeble adumbration,
Of the great world of light, that lies Behind all human destinies»
(Пер. М. Бородицкой) (97856).
Дитя! Безвестный, новый житель Людского града на земле,
С лучом рассветным на челе Сошедший в дольнюю обитель!
С чуть народившейся луной Младая жизнь твоя сравнима:
Тончайший серп и диск незримый И все же бледная канва,
Для смертных видима едва,
Во мгле небесной проступает;
И круг ущербный обнимает
И мрак грядущих дней!
Как для деревьев листья,
Чья жизнь - в лучах, в тепле, Пока не затвердеет Прозрачный сок в стволе...
Зачем тому вся мудрость,
Вся изощренность книг,
Кто тайну вашей ласки, Ваш ясный взор постиг?
Лучистый контур световой,
Как весть об участи иной,
Как символ радости нетленной,
Сокрытой в глубине вселенной
Г.Д.Торо писал: «Чувства детей не богохульны...Родители
напоминают мне демонов, дети же - Бога» (Bd. II, 1475). Молодой человек -полубог, взрослый же человек, к сожалению, - «обычно всего лишь смертный» (Bd. II, 1561).
Своеобразным американским ответом на знаменитую фразу Вордсворда прозвучали строки далеко не столь известного американского романтика Д.Г. Уитьера:
We need love’s tender lessons taught As only weakness can;
God has his small interpreters;
The dhild must teach the man Нам нужны нежные уроки любви Преподанные так, как только слабый может У бога есть маленькие интерпретаторы;
Ребенок должен учить человека. (Пер. А. Ненилина) [16]
Как и в Англии, в Америке столкнулись две противоположные идеи, а именно: древний библейский постулат изначальной греховности человека, и новая идея о невинности ребенка. Впрочем, в Америке это привело к тому, что ради преодоления этой дихотомии разработка реалистичных образов детей прошла на несколько десятилетий раньше, чем в Англии. «С середины XIX века дети и молодежь неудержимо врываются в американскую литературу и через кальвинистскую идею о ребенке как о существе греховном и проклятом, которое только с возрастом через обряд конверсации может стать членом духовной общины, преодолевая экстремальную противоположность романтических идей прославления невинности ребенка, приходили к пониманию существования своих законов детства и юношества и индивидуальности их бытия. Ребенок был освобожден от представления о нем как о «легкой добыче дьявола», был поднят на трон романтического прославления, чтобы затем начать указывать ему его место в структуре человечества и видеть как его сильные, так и слабые стороны» [17].
Тони Таннерс считает, что именно в американской литературе возникло «первое воплощение по-настоящему правдоподобного детского повествователя» [18].
Роман ^Б.Олдрича «The Story of a Bad Boy» как раз и принес новый, как для истории американской, так и в целом для европейской литературы тип ребенка, так называемых «плохих мальчиков» [19]. В этой связи прежде всего хочется вспомнить хорошо всем известные романы Марка
З9
Твена, а также менее известный в России роман Джона Хаббертона «Дети Елены».
Роман Олдрича положил начало целой традиции романов о взрослении (созревании) человеческой личности - «novels of adolescence» [20].
Определение «bad boy» означает не столько плохой персонаж как таковой, сколько персонаж, предстающий таковым в глазах взрослых. Этот роман противостоит традиции изображения детей ангельскими существами, не имеющими ничего общего с действительностью. «Роман Олдрича, воспринимающий детство серьезно и сознательно, отказывается от морализирования и дидактики» [21].
Впрочем, и в американской литературе достаточно примеров детей-ангелочков, стоит лишь вспомнить Эванджелину из «Хижины дяди Тома» Бичер-Стоу, Тома Лака из «Счастья Ревущего стана» Брет-Гарта, Эмили Грэнджерфорд из романа Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» или образ Энни из короткого рассказа Готорна «Little Annie’s ramble».
Что касается знаменитого романа Марка Твена, то здесь, на взгляд автора данной статьи, заслуживает внимания точка зрения Алисы Бернис, сделавшей по поводу главного героя следующее заявление: «Гек не является невинным в смысле, что он наивен, как, впрочем, и не из-за того, что он без недостатков. И, тем не менее, Гек невинен потому, что он ведом своей совестью [22]. В киндлеровском энциклопедическом словаре мировой литературы мы находим следующее объяснение значимости этого романа: «Что касается того, что объединяет стремящиеся в разные стороны части романа, то это, с одной стороны, позиция повествователя, этого (отчасти наивного) 14-летнего нарратора, который является аутсайдером внешнего мира и высказывается так, как он чувствует. С другой стороны, наивно-критический, юмористически окрашенный взгляд на вещи, увиденные глазами естественного, необразованного юноши. Это сочетание оказалось настоящим открытием для эпохи реализма» [23].
Все это позволило Бертелю Хаферкампу сделать следующий вывод: «Выдающаяся роль Марка Твена в американском представлении ребенка заключается в том, что он объединил различные образы ребенка в новый образ, ставший характерным для XX века [24].
Марк Твен открывает американскую традицию использования образа ребенка для острой критики общества: «Если в американской литературе XX века снова и снова появляются молодые герои-повествователи, пренебрежительно повествующие разговорным языком о сложностях взросления, - от Шервуда Андерсона до Сэлинджера (чей «Ловец во ржи» был бы совершенно немыслим без Гека Финна) и до многочисленных произведений 80-х годов, то при этом роман Марка Твена действует как неиссякаемый источник импульсов» [25]. В этой связи приходит на память высказывание Ю.В.Покальчук о том, что «Твен впервые взял именно образ подростка как человека, которого можно противопоставить антигуманному обществу» [26]. Но, в отличие от традиции Диккенса, для которого образ ребенка также выполнял социально-критическую роль, американские дети-герои более
активны. В целом про образ американского ребенка можно сказать, что на данном историческом этапе он отличается большей динамичностью, чем английские образы детей: «Вслед за Марком Твеном и другие американские писатели - Хемингуэй в рассказах о Нике Адамсе, Фолкнер («Свет в Августе»), Т.Вулф («Взгляни на дом свой, ангел»), Сэлинджер («Над пропастью во ржи») и прочие - подчеркивают в детстве силу естественности, но не созерцательной, а действенной.» [27]. «Американский мальчик меньше старается понять действительность такой, какова она есть, и больше пытается ее изменить, пересоздать в соответствии со своим желанием и выдумкой» [28].
Мастер психологического портрета Генри Джеймс также внес свою лепту в разработку детских образов. У него по-своему отражается борьба идей невинности и греховности ребенка. Никто не может с уверенностью сказать, чисты или порочны его дети в «Повороте винта» или в «Мэйзи». В современной литературной критике существует огромное количество интерпретаций образов детей в романе «Поворот винта». Здесь и «аллегория христианского дуализма добра и зла, в которой дети воплощают собой падших ангелов, а гувернантка выполняет роль спасительницы душ» [29], и, наоборот, интерпретация, объясняющая происшедшее искаженным восприятием действительности гувернанткой, страдающей психическим расстройством, связанным с подавленными сексуальными желаниями» [30] и мучительным внутренним одиночеством [31]. Существует также взгляд, согласно которому сознание гувернантки реагирует на действительно заложенные в детях пагубные наклонности и извращенные представления и материализует их в виде призраков.
По мнению немецкого ученого П.Фриза образы детей в «Повороте винта» и «Мэйзи» представляют собой интерес, поскольку в этих романах с особой, невиданной до сих пор силой раскрывается процесс инициации детей во взрослую жизнь. Именно с творчеством Генри Джеймса немецкий исследователь Бертель Хаферкамп связывает начало традиции пристального интереса к психологии детей со стороны таких писателей, как Джеймс Джойс, Кэтрин Мэнсфилд, Вирджиния Вулф, Дэвид Герберт Лоуренс.
Примечания
1. Noble D. The eternal Adam and the new World Garden. The Central Myth in the American Novel since 1830. NY, 1968. С. 5. Перевод цитат осуществлен автором статьи.
2. Carpenter F.J. “The American Myth”. Paradise to be regained. PMLA, 1959. С. 602.
3. Lewis P.W.B. The American Adam: Innocence, Tragedy and Tradition in the Nineteenth Century. Chicago, 1995. С. 6. Термин был введен Р.В.Б.Льюисом в его книге „The American Adam: Innocence, Tragedy and Tradition in the Nineteenth Century“ Chicago 1995.
4. Stone A. Childhood in Mark Twain’s Imagination. Yale, 1970. С.10.
5. Stone A. Указ. соч. С. 12.
6. Freese P. Die Initiationsreise. Neumunster, 1971. С. 3-4.
7. Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов // Мировое древо. М., 1993. № 1. С. 24.
8. Hurst M.J. The Voice of the Child in American Literature. Linguistic Approaches to fictional Child Language. Kentucky, 1990. С. 185.
9. Shine H.G. Fictional Children of Henry James. Chapel Hill, 1969. С. 275.
10. Longfellow H. The Beltry of Bruges and Other Poems // Digitale Bibliothek. Bd. 59: English and American Literature. P. 5.
11. Иткина Н.Л. Поэтика Сэлинджера. М., 2002. С. 64.
12. Иткина Н.Л. Указ. соч. С. 64-65.
13. Там же. С. 65. Интересно отметить, что современные психологи отмечают такую особенность детского доречевого сознания, как неспособность по-настоящему разделять прошлое, настоящее и будущее. Для детей все воспринимаемое является как бы: «вечно длящимся настоящим».
14. Shine H.G. Fictional Children of Henry James. Chapel Hill, 1969.
15. Longfellow H. Birds of Passage // Digitale Bibliothek. Bd. 59: English and American Literature. P. 98431.
16. Tanners T. The Reign of Wonder. Naivety and Reality in American Literature. London, 1966. С. 494.
17. Freese P. Die Initiationsreise. Neumunster, 1971. С. 15.
18. Stone A. Childhood in Mark Twain’s Imagination. Yale, 1970. С. 12.
19. Hagen R. Kinder, wie sie im Buche stehen. Munchen, 1987. С. 24.
20. Freese P. Die Initiationsreise. Neumunster, 1971. С. 17.
21. Freese P. Die Initiationsreise. Neumunster, 1971. С. 15.
22. Byrnes A. The Child: an Archetypal Symbol in Literature for Children and Adults. NY, 1995. P. 20.
23. Kindlers Neues Literaturlexikon. Das 23-bandige Werk auf CD-ROM. Munchen, 2003. С. 1026.
24. Haferkamp B. Das Kind in der anglo-amerikanischen Literatur: von Bret Harte zu William Golding. Duisburg, 1985. С. 16.
25. Haferkamp B. Das Kind in der anglo-amerikanischen Literatur: von Bret Harte zu William Golding. Duisburg, 1985. С. 15.
26. Покальчук Е.В. Проблема молодежи в американском романе 50-60-х годов. Киев, 1969. С. 30.
27. Эпштейн М., Юкина Е. Образы детства // Новый мир. М., 1979. № 12. С. 253.
28. Эпштейн М., Юкина Е. Указ. соч. С.252.
29. Kindlers Neues Literaturlexikon. Das 23-bandige Werk auf CD-ROM. Munchen, 2003. С. 231.
30. Там же. С. 233.
31. Там же.
