CC BY
151
Толстой, А.К. Собр. соч.: в 4 т. / А.К. Толстой. М.: Худож. лит., 1963. Т.1. 800 с.
Эпштейн, М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной...»: система пейзажных образов в русской поэзии / М.Н. Эпштейн. М.: Высш. шк., 1990. 303 с.
М.А. БОЙКО (Волгоград)
ОБРАЗ МАРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Ф. СОЛОГУБА
Дан анализ образа мары в творчестве Ф.К.Сологуба, в частности, в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...» и в романе
«Тяжелые сны». Сопоставив образ мары в творчестве Сологуба с одноименным образом в мифологии и демонологии, автор приходит к выводу, что мара Сологуба - синтез нескольких мифологических образов, играющий немаловажную роль в развитии авторской концепции.
Несмотря на повышенный в последнее время интерес к литературному наследию одного из ярчайших представителей русского декаданса Федора Сологуба, творчество его остается недостаточно полно и глубоко изученным.
«Своеобычность» и колорит произведений Сологуба во многом определяются яркими образами, которые использует художник для выражения своих идей. В данной статье мы сделаем попытку анализа одного из таких образов - образа мары, встречающегося в нескольких произведениях Сологуба (в особенности в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого» и в романе «Тяжелые сны»), сопоставим его с одноименными или схожими по функциям и характеристикам персонажами народной мифологии и демонологии, а также попытаемся выявить значимость этого образа для развития последующих (недоты-комки, Лилит и др.) и его роль в становлении философской авторской концепции.
М.И. Дикман считает, что образ мары в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...» символизирует «охватывающую автора тоску», поскольку поэт «не только выражает прямо свои чувства, пережива-
ния, но и как бы ретроспективно рассматривает их, воплощает в лирических сюжетах» (Дикман: 18). Однако, на наш взгляд, все не так просто, и мара здесь - не только выражение чувств и переживаний автора, но и яркий оригинальный образ, взятый Сологубом, очевидно, из народной мифологии.
В «Мифах народов мира» имеется несколько статей, посвященных маре. Отметим некоторые из них. ..
«Мара (санскр. и пали mara, букв. «убивающий», «уничтожающий»), в буддийской мифологии божество, персонифицирующее зло и все то, что приводит к смерти живые существа. Образ М. встречается в текстах всех основных направлений. <...> В философском буддизме она рассматривается как отражение человеческой психики» (Мифы: II: 109 - 110).
«Мара, маруха, мора, кикимора, в славянской мифологии злой дух, первоначально, как и Марена, воплощение смерти, мора. Позднее М. отчасти утратила связь со смертью, но сохранила (в польских сказках и др.) свой вредный для человека характер, способность к оборотниче-ству и т. п. Белорус. мара - название нечисти. Мара - имя чучела, которое сжигают на костре в ночь на Ивана Купалу» (Там же).
«Мара, в низшей мифологии народов Европы - злой дух, воплощение ночного кошмара (отсюда фр. cauchemar, «кошмар», англ. nightmare). Садится ночью на грудь спящего и вызывает удушье. М. ассоциировалась в Средние века с инкубами и сук-кубами; считалось также, что кошмары насылали ведьмы или дьявол» (Там же).
Посмотрим, какой из этих образов ближе Сологубу. Художник дает такие характеристики своему персонажу - «враг ночной», «мой противник, злая мара», «призрак», который бледнеет, дрожит, «трепещет скользящим станом», способен окружить «холодным тягостным туманом» себя и героя и «как змея» обвивается вокруг человека, а затем мара туманит герою глаза и «давит грудь», «по капле кровь сосет».
Мы знаем, что Сологуб был знаком с философией (и, наверняка, мифологией) буддизма. Так, например, в своей статье «Жалость и любовь» он раскрывает буддийскую мораль, сравнивая ее с моралью христианства. При этом мара в стихотво-
© Бойко М.А., 2008
рении «С врагом сойдясь для боя злого» не похожа на Мару в буддийской мифологии, мало общего у «злой мары» и со славянской марой. Очевидно, мара Сологуба -синтез различных персонажей и понятий. Попытаемся разобраться, какие мифологические представления использовал писатель для создания этого образа. Поскольку сологубовский «ночной враг» наиболее схож с персонажем западноевропейской мифологии, обратимся к нему подробнее.
Р.Х. Роббинс в «Энциклопедии колдовства и демонологии» описывает мару так: «воображаемый демон, садившийся по ночам на грудь и вызывающий ощущение удушья». Часто М. соотносится с самим ночным сном. Изображение М. во всех описаниях одно и то же, как например, в работе Р. Макниша «The Philosophy of Sleep» (1830): «Чудовищная старая карга, сидящая на его груди - безмолвная, неподвижная и злобная, воплощение самого дьявола, чей невыносимый вес стесняет дыхание, и чье удушливое, мертвенное и бесчувственное дыхание заставляет окаменеть от ужаса и делает его состояние невыносимым» (Роббинс: 269).
Интересно сравнение мары с инкубами (суккубами). Обычно этих персонажей характеризуют так: «Инкубы (incubus, от лат. Incubare - «ложиться на»), в средневековой европейской мифологии мужские демоны, домогающиеся женской любви, в противоположность женским демонам -суккубам (succubus, от лат. succubare «ложиться под»), соблазняющим мужчин. По толкованию некоторых христианских теологов, И. - падшие ангелы» (Мифы: I: 545).
В некоторых мифологиях (иудейской, шумерской) суккубов называют «лилиты» (или в единственном числе - Лилит). К образу Лилит Сологуб не раз обращается в своем творчестве (его появление относится к 1900-м годам, более зрелому периоду деятельности писателя), однако этот персонаж в произведениях поэта диаметрально противоположен традиционному представлению о нем, но сейчас нас интересует лишь одна из характеристик Лилит - вампиризм: «Считалось, что Лилит не только наводит порчу на младенцев и изводит их, но похищает (пьет кровь (здесь и далее курсив мой. - М.Б.) и высасывает мозг из костей) и подменяет их» (Там же: II: 54).
Итак, образ мары в стихотворении Сологуба «С врагом сойдясь для боя злого» по некоторым характеристикам соотно-
сим с одноименным мифологическим персонажем (западноевропейская мара: «садится ночью на грудь спящего и вызывает удушье» - ср. у Сологуба «грудь мне давит»), а также имеет черты других мифологических образов (инкуба (суккуба), Лилит).
Несомненный, интерес представляет и тема борьбы лирического героя с марой, и метаморфозы, происходящие с ней («безвредно сталь моя прошла» - неуязвимость, «как змея, меня обвил» - оборотничество, «окружил холодным тягостным туманом» -чародейство и т. п.); однако здесь мы сталкиваемся с определенными трудностями анализа, не находя параллели с мифологическими образами. Чтобы решить возникшую проблему, целесообразно рассмотреть одноименный персонаж в романе Сологуба «Тяжелые сны».
На первый взгляд, своим романом Сологуб продолжает излюбленную тему русской реалистической прозы, тему «лишнего человека». Однако то, что главный герой - Василий Маркович Логин - «лишний», «не есть сущностный признак его личности» (Павлова: 7); в основание романа положен вопрос о смысле жизни, о поиске истины. Герой лишен возможности и воли влиять на порядок вещей, а потому «внешняя жизнь постепенно теряет для него осмысленность, значение и даже реальность <...> Логин постоянно пребывает в состоянии полусна-полубреда» (Там же: 8), поэтому он - основная жертва мары, предстающей в романе в разных обличиях.
По словам М. Павловой, «Логин буквально заключен в магический круг зла: около него непрестанно мелькают «глупые, злые лица», звенит «злобный смех», нашептывают «злые думы» и «злые речи», исполненные «жестоким ядом злой клеветы», его преследует «кто-то злой и туманный»» (Там же). Таинственный «кто-то» часто находится возле Логина по ходу развития событий в романе: «Кто-то другой шел с ним рядом, невидимый, близкий, страшный <...> он почувствовал, что кто-то беззвучным голосом позвал его» (Сологуб: 46); «Грубая дорожная пыль взлетела по ветру нежными клубами, сизыми, обманчивыми. Когда она поднималась у ног Логина, за нею мерещился ему кто-то злой и туманный» (Там же: 73) и т. п.
Определения преследователя Логина -«злой» и «туманный» напоминают харак-
теристики мары в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...». Еще одной интересной деталью является связь «кого-то» не только с туманом, но и с пылью. В романе мы находим эпизод, в котором продолжается «пыльная» тема: «Пыльные столбы плясали перед ним (Логиным. -М.Б.) <...> Пылью рассыпалась привидевшаяся внезапно знойная серая морока, но что-то коварное было в ее появлении» (Сологуб, 1990: 180). Здесь «наваждение» имеет название или даже имя - «серая морока». В «Комментариях» к роману «Тяжелые сны» М. Павлова делает серьезное заявление: «Морока (т. е. мара. - М.Б.) - прообраз недотыкомки. («Мелкий бес»: «В клубах пыли по ветру мелькала иногда серая недо-тыкомка») (Павлова. Ком.: 359). Таким образом, исследователь не только сопоставляет, но и считает тождественными образы мороки (мары), недотыкомки и «безымянного преследователя» Логина («кого-то»). И с нею нельзя не согласиться, однако образ этого самого «кого-то», на наш взгляд, неоднозначен. Кроме связи (тождественности) с марой, он имеет другие немаловажные черты, представляясь спутником Логина и «извне», и «изнутри» являясь как бы частью самого героя, его души. По мнению А.Н. Долгенко, «размышления привели его (Логина. - М.Б.) к мысли, что он - наполовину «живой», наполовину - «труп». «Труп» - эта та часть внутреннего мира героя (если угодно - его души), где соединились зло, порок и пошлость мира действительного» (Долгенко: 55 - 56). Очевидно «кто-то», преследующий героя, и есть его «труп» ( «кто-то другой», в отличие от «реального» Логина, «бросает на его душу колеблющуюся, тревожную тень» и «издевается над заветными мечтами»). Подтверждение нашей гипотезы находим в тексте романа: «Казалось Логину, что не было единства в содержании души, не было целости, что распадение души началось давно и вот теперь близится к завершению» (Сологуб: 90) и далее: «Там, под одеялом, лежит кто-то, страшный и неподвижный. Холодом веет от него. Логин чувствует на лице и на теле этот холод. Это - холод трупа <...> Туман вздрагивает и смеется беззвучно, но внятно. Лицо мертвеца мерещится Логину; это - его собственное лицо» (Там же: 92).
В последний раз «злая мара» является Логину в самом конце романа, и на этот
раз она названа своим именем: «Что-то бесформенное заклубилось у стены, стало собираться и вытягиваться, отделяя от себя члены, подобные членам человеческого тела, - и вот уродливая скользкая мара отделилась от стены и, медленно кружа в воздухе, приближалась к Логину <...> И в мертвом лице приближавшейся мары Логин увидел, как в зеркале, свои черты, -и вдруг почувствовал, что это он сам клубится и кружит по комнате, - его ветхий человек, томясь каинскою злобою, бессильною, мертвою» (Сологуб: 243).
В этом эпизоде видим черты мары практически во всех ее обличиях, представленных ранее: она появляется из тумана -«клубится», «кружит в воздухе» («призрак-мара», «преследователь-мара» («кто-то»)), «уродливая, скользкая» («злая мара» из стихотворения «С врагом сойдясь для боя злого...»); Логин узнает в ней свои черты («труп-мара», злая часть души героя).
Диалог Логина и Анны в главе тридцать шестой позволяет нам провести еще одну параллель с одним из наиболее популярных мифологических персонажей -домовым:
« - Кошмары у меня бывают, такие вещие. Послушай: сегодня ночью мне стало тяжело. Неуклюжее, безобразное навалилось на грудь. Глаза искрасна-серые, горят. Ты знаешь суеверный обряд?
- Надо спросить: к добру или к худу, -отвечала Анна» (Там же: 237).
Несомненно, что это поверье, «суеверный обряд» Сологуб взял из народной мифологии. «К домовому как предвестнику обращались с гаданием, когда он давил человека. В такой момент ему следовало задать вопрос: «К добру или к худу?» Если к добру, домовой ответит, к какому добру, а если к худу, только скажет: «К ху... к ху...», - пишет Е. Мадлевская (Мадлевская: 369). Е. Левкиевская отмечает, что домового в поздних народных поверьях могли называть по-разному, в зависимости от одной из его характерных функций и признаков; среди прочих исследователь называет и такие: «гнетка, гнетко или гнетица -существо, которое наваливается на спящего человека и душит <...> пастень, или стень - дух, являющийся в виде привидения или тени на стене» (Левкиевская: 279).
Таким образом, мы видим, кроме аллюзии с «суеверным обрядом» («К добру или к худу?»), есть еще ряд признаков, связывающих сологубовскую мару с мифоло-
гическим домовым: он «давит» спящего человека (ср.: «грудь мне давит» в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...»), а также может являться призраком, «тенью на стене», как мара, посещающая Логина.
Нужно сказать, что Сологуб в своем творчестве неоднократно обращался к образу домового (например, в стихотворении «Не трогай в темноте...», рассказе «Елкич», новелле «Призывающий Зверя» и др.). Связь мары с домовым имеет место и в народных поверьях. Так, в «Мифах народов мира» находим: «По аналогии с именами женского духа дома (маруха, кикимора) предполагается, что древнейшим названием домового могло быть Мара» (Мифы: I: 392).
Считаем целесообразным рассмотреть образ «женского духа дома» - кикиморы в народной мифологии, учитывая, что в некоторых случаях ее называют «мара», а также помня, что по одному из определений в словаре Даля, мара - это «род домового или кикиморы». Итак, исследователи отмечают, что «вторая часть слова “кикимора” - “мора”, а также близкое ему в славянских языках слово “мара” может быть именами самостоятельного мифологического персонажа, тоже домашнего духа, и восходят к общеславянскому корню “моръ”, означающему “смерть” <...> В некоторых местах Олонецкой, Новгородской и Вологодской губернии существо, подобное кикиморе, называют “марой”, “моку-шей” или “мокошей” (здесь можно видеть трансформированный образ древнеславянского божества Мокоши. - М.Б.). Ее воображали в виде женщины с большой головой и длинными руками» (Мадлевская: 374). Таким образом, мы можем предположить, что Сологуб был знаком с народными поверьями о маре (вспомним, одно время (1882 - 1885) он работал учителем в Крестцах Новгородской губернии), хотя внешние черты мифологической мары и образа в произведениях Сологуба здесь не совпадают.
С.В. Максимов в статье о кикиморе не сопоставляет этот образ с образом мары, а считает их «однозначащими». Кроме того, исследователь утверждает, что в народных поверьях о маре имеются «прямые указания на явную нечистую силу, играющую свадьбы свои в то время, когда на проезжих дорогах вихри поднимают пыль столбом» (Максимов: 41), что напоминает нам о маре, преследующей Логина, которая
«мерещится» ему в «дорожной пыли», и о недотыкомке, также зачастую возникающей из пыли.
Таким образом, мы установили прямую связь (точнее, равнозначность) мифологических образов мары и кикиморы и выявили некоторые сходные черты с образом мары в произведениях Сологуба.
Итак, проведя анализ образа мары в романе «Тяжелые сны», мы пришли к следующим выводам, позволяющим нам сопоставить его (образ мары. - М.Б.) с одноименным образом в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...», рассмотренным нами ранее, и объяснить некоторые невыясненные моменты (например, тему борьбы лирического героя с «ночным врагом»). Во-первых, мара в романе «Тяжелые сны» может являться героям в нескольких обличиях: призрака (выходящего из угла, из стены или возникающего из тумана или пыли), двойника главного героя («злой» части его души, его пороков и грехов, его «ветхим человеком», его «трупом») и др. Во-вторых, образ мары у Сологуба - синтез различных мифологических образов: собственно мары из западноевропейской мифологии, инкубов (суккубов), домового, кикиморы и т. п. В-третьих, образ мары в романе сопоставим с одноименным образом в стихотворении «С врагом сойдясь для боя злого...» по многим признакам и функциям (связь с туманом, «размытые» черты, преследование героя и борьба с ним посредством «давления груди», «обвивания», «сосания крови» и др., двойничество и оборотниче-ство). И наконец, в-четвертых, некоторыми чертами мары Сологуб наделяет других персонажей своих последующих произведений: Лилит (вампиризм), недотыкомку (преследование героя, возникновение из пыли и т.п.), всевозможных «нежитей», что говорит о немаловажном значении этого образа для творчества писателя и развития его авторской концепции.
Литература
Дикман, М.И. Поэтическое творчество Федора Сологуба / М.И. Дикман // Ф. Сологуб. Стихотворения. Л., 1979. С. 5 - 74.
Долгенко, А.Н. Роман Ф.Сологуба «Тяжелые сны». Проблематика и поэтика: дис. ... канд. филол. наук / А.Н. Долгенко. Волгоград, 1998.
Левкиевская, Е. Мифы русского народа / Е. Левкиевская. М., 2000.
Мадлевская, Е. Русская мифология: энциклопедия / Е. Мадлевская. М., СПб., 2006.
Максимов, С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила / С.В. Максимов. М., 1989.
Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. М., 2004. Т. 1.
Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. М., 2004. Т. 2.
Павлова, М. Комментарии / Сологуб Ф. // Тяжелые сны. Л., 1990. С. 351 - 365.
Павлова, М. Между светом и тенью / Сологуб Ф. // Тяжелые сны. Л., 1990. С. 3 - 16.
Роббинс, Р.Х. Энциклопедия колдовства и демонологии / Р.Х. Роббинс. М., 2001.
Сологуб, Ф. Тяжелые сны / Ф. Сологуб. Л., 1990.
В.Г. ДОРОХИНА (Волгоград)
ТЕМЫ, МОТИВЫ, ОБРАЗЫ И СЮЖЕТЫ КОРАНА В ЛИРИКЕ И.А. БУНИНА
Дан анализ «восточных»» стихотворений И.А. Бунина с точки зрения «проникновения» в них легенд мусульманского Востока и представлена их классификация.
В своем творчестве к восточной литературе, и в частности к Корану, обращались многие поэты и писатели: А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Я. Полонский, И.В. Гете, Дж. Г. Байрон, К.Д. Бальмонт и др. Не стал исключением и И.А. Бунин, в творчестве которого с 1903-го по 1912 г. восточная тема становится ведущей. «Тайна Востока, символически зашифрованная в неразгаданных буквах Корана, притягивала к себе Бунина не только традиционной экзотикой и возможностью успешного состязания с поэтами-предшественниками. Восток привлекал к себе Бунина как историческая загадка, как мировая проблема...» (Нинов: 248).
В своей работе мы, обращаясь к поэзии Бунина, рассматриваем его «восточные» стихотворения с точки зрения изложения в них легенд и преданий мусульманского Востока. Для этого мы разделили лирические произведения И.А. Бунина на три группы.
Первую группу составляют стихотворения, в которых кораническое сказание или фраза (чаще всего представленная в виде эпиграфа, взятого из Корана) играют всего лишь роль импульса поэтической мысли поэта, но практически всегда символом.
Так, в качестве эпиграфа к стихотворению «Тайна» (1905), повествующему о турецкой войне, Бунин взял строку из Корана, представляющую собой последовательное перечисление букв арабского алфавита, с которых начинается несколько сур в священной книге (29 «Паук», 30 «Румы», 31 «Лукман», 32 «Поклон») - «Элиф. Лам. Мим.» Значение этих букв давно утрачено, поэтому мусульмане называют их «темными» (Но эти знаки / Темны, как путь в загробном мраке: / Сокрыл их тайну Мохаммед...»), считая, что именно в них сокрыты тайны, известные только избранным: ангелам, пророку и аллаху («Молчи, молчи! - сказал он строго, - / Нет в мире бога, кроме бога. / Сильнее тайны - силы нет»). Однако именно эти буквы украшают клинок героя стихотворения:
«Во имя бога и пророка,
Прочти, слуга небес и рока,
Свой бранный клич: скажи, каким
Девизом твой клинок украшен?»
И он сказал: «Девиз мой страшен.
Он - тайна тайн: Элиф. Лам. Мим».
Как видим, чтобы понять смысл «восточных» стихотворений Бунина, от читателя требуются дополнительные знания. Это подтверждает и следующее стихотворение поэта «Птица» (1903 - 1906), эпиграфом для которого послужили слова: «Мы привязали к шее каждого Его птицу», позаимствованные поэтом из 17-й суры Корана.
«Птица» (таир) обозначает у мусульман «добрые и злые деяния» человека, которые висят на его шее подобно ожерелью. Почему слово обрело такое значение, станет ясно, если мы вспомним, что по полету птиц у мусульман было принято предсказывать добро и зло: обращалось внимание на то, как взлетает птица (сама или ее кто-то вспугнул), как она летит (вправо, влево или вверх), и в зависимости от этих признаков предполагаемый поступок должен был привести к добру или к
© Дорохина В.Г., 2008
