CC BY
301
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 53-57
УДК 821.161.1
ОБРАЗ ГЕРМАННА В ПОВЕСТИ А.С. ПУШКИНА «ПИКОВАЯ ДАМА»: НАЦИОНАЛЬНОЕ И ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
© 2014 г. С.А. Мартьянова
Владимирский госуниверситет им. Александра Григорьевича и Николая Григорьевича Столетовых
Поступила в редакцию 24.04.2014
Обосновывается мысль о невозможности объяснить судьбу Германна национальными свойствами и характеристиками. Драма Германна интерпретируется как общечеловеческая. Утверждается, что Пушкин всесторонне исследует проблему человека, одержимого духом героического авантюризма (наполеоновский комплекс), и открывает путь к изображению персонажа как индивидуальности и личности в русской литературе. Анализируются формы поведения и портретные характеристики героев. Устанавливаются параллели с творчеством И.-В. Гете («Страдания юного Вертера», «Герман и Доротея»).
Ключевые слова: персонаж, имагология, национальное, общечеловеческое, тип, индивидуальность, личность, поведение, стратегии поведения, портрет, художественная антропология.
В современных имагологических исследованиях, посвященных русско-немецкой теме, «Пиковой даме» уделяется особое внимание. Отмечается, что русская проза XIX века воплощает движение от стереотипов к индивидуализации образов чужестранцев, однако трагедия Германна интерпретируется с помощью слов Томского: «Германн немец, он расчетлив, вот и все, подумал Томский» [1, с. 17]. Вместе с тем очевидно, что Германн далеко не исчерпывается этой характеристикой, корни его трагедии не в национальных чертах и свойствах. Из текста повести мы узнаем, что Германн - сын обрусевшего немца, то есть Пушкин акцентирует «смешанность» типа, но и это сообщение не несет в себе окончательного объяснения.
На наш взгляд, именно в творчестве Пушкина начинается значимое для персонажной сферы русской литературы XIX века движение от типа к индивидуальности и личности, - движение, в котором национальные стереотипы не выражают подлинную правду о тайне человека как представителе единого рода. Пушкинская повесть находится у истоков этого движения. Не случайно Достоевский назвал Германна колоссальным «художественным типом», не русским и не немецким, подчеркнув общечеловеческое содержание образа. Постараемся раскрыть эту мысль на материале пушкинского текста.
Первое возражение сторонникам «национального подхода» таится в представлении о пушкинском видении человека, чуждого резкости, крайностей, тяготения к окончательным и
исчерпывающим суждениям. Вспомним слова М.И. Цветаевой из эссе «Мой Пушкин»: «Только сейчас, проходя пядь за пядью Пушкина моего младенчества, вижу, до чего Пушкин любил прием вопроса: «Отчего пальба и клики? - Кто он? - Кто при звездах и при луне? - Черногорцы, что такое?» - и т.д. Если бы мне тогда совсем поверить, что он действительно не знает, можно было бы подумать, что поэт из всех людей то, кто ничего не знает, раз даже у меня, ребенка, спрашивает» [2, с. 286]. То есть Пушкин знает и спрашивает, уточняет, углубляет основания для постижения героя. Он ведет постоянный диалог (но не в бахтинском смысле) со своими персонажами и их душами, погружает нас в стихию этого диалога и поиска тайны о человеке. Прежде чем мы услышим заключительные слова о безумии, мы погрузимся в мистерию внутренней борьбы, исход которой не предрешен.
Поначалу попытка разгадать уединенное, молчаливо-отстраненное поведение Германна принадлежит Томскому: «немец - расчетлив -вот и все». Суждение Томского, во-первых, сужает понятие «немецкого» только к дурной расчетливости, а во-вторых, исключает внимание к человеку как сложному существу. Обобщение «вот и все» указывает на отсутствие глубины и тайны. Томский в эту минуту напоминает уверенного в непогрешимости своих суждений Сальери («для меня так это ясно, как простая гамма»): убедившись в чем-то, герой перестает спрашивать и сомневаться. Но пушкинский художественный мир устроен по законам,
согласно которым поспешные обобщения, в том числе национальные стереотипы, часто перекрывают путь к постижению подлинной сути явления. Нередко качества, привычно закрепленные за одним народом, обнаруживаются у представителя другого. Достаточно вспомнить импровизационный дар представителя немецкой культуры Моцарта и рационализм итальянца Сальери.
И в повести «Пиковая дама» Пушкин обращается с национальными характеристиками героя свободно. При этом слово «немецкий» в творческом мире повести не подразумевает негативных коннотаций. На стадии формирования замысла, во втором наброске, о героях сообщалось в следующих предельно сочувственных словах: «и скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше время» [4, с. 76].
Пресловутая расчетливость, присущая не только немцам, не обязательно является недостатком. «Расчет, умеренность, трудолюбие» -это добродетели общепротестантские, уходящие своими корнями в христианские представления о труде. Так, историки и экономисты среди двух типов капиталистов выделяют «мещан», которым свойственны «деловитость, методичность и расчетливость, возвышаемые до уровня "святой хозяйственности"» [3, с. 102]. Эти качества, действительно, способны были обеспечить герою состояние и независимость. В мечтах героя об обретении покоя и независимости угадываются и стремление самого Пушкина к покою, воле или по крайней мере мечты «бедного Евгения» из «Медного всадника».
Другое дело, что Германну не хватило твердости, верности этим ориентирам. В этом он похож на Раскольникова Достоевского, отвергающего предложение поправить свое положение уроками, так как ему нужно получить «весь капитал разом». Слова: «Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее»; «кто не умеет беречь отцовское наследство, тот всё-таки умрёт в нищете, несмотря ни на какие демонские усилия» - выглядят на фоне динамики личности Германна лицемерными заявлениями. А уверение: «Я не мот, я знаю цену деньгам» звучит по-фарисейски и напоминает высокомерные слова Сальери: «Ты. Моцарт, Бог, и сам того не знаешь. Я знаю, я».
Пушкинское опровержение Томского продолжается и в тот момент, когда он сообщает об «огненном воображении» Германна, вносящем разлад в размеренные представления героя о своем будущем, а в итоге разрушающем строй
его личности. В авантюре с «тайной трех карт» отчетливо просматривается иррациональная страсть, обернувшаяся безумием. На первый взгляд, эта черта еще не выводит героя за пределы «немецкости». Вспомним «Страдания юного Вертера» Гете, где герой сообщает о своем «пылком, вдохновенном воображении». Вместе с тем Гете рассматривает силу воображения принадлежностью людей вообще: «люди страдали бы гораздо меньше, если бы не развивали в себе так усердно силу воображения». Подобно Гете, Пушкин все время расширяет масштаб изображения своего героя до общечеловеческого. И у Гете, и у Пушкина проблема одного героя не сводится к национальному и из него не выводится - она предстает проблемой века и обретает символический характер.
Немецкая тема еще раз вплетается в ткань повествования в рассказе о развитии отношений Германна и Лизы. Первое письмо героя Лизе «было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела (выделено нами - С.М.) и была очень им довольна». Обращает на себя внимание внутренняя отчужденность героя, поглощенного интригой, от содержания письма и соответственно немецкого романа. Германн лишен той собственно немецкой способности любить, о которой говорилось во втором наброске повести.
Следующие письма Германна к Лизе «уже не были переведены с немецкого. Германн их писал, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их отсылать: она упивалась ими; стала на них отвечать, - и ее записки час от часу становились длиннее и нежнее». Собственно немецкие и черты, принадлежащие Германну здесь опять разведены.
Вместе с тем черты Германна не оказываются принадлежностью одной его индивидуальности. Переписка героев выявляет не только душу Германна, но и своевольные наклонности Лиза-веты Ивановны, «упивающейся» письмами.
Мнение о Германне как только немецком герое разрушается высказыванием Томского: «у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства». Портрет своевольной и самоутверждающейся личности приобретает обобщенные черты за счет сходства с Наполеоном и указания на общий источник зла, получивший в немецкой культуре имя Мефистофеля. Сходство с Наполеоном чуть позже будет отмечено и
в речи повествователя: «он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лиза-вету Ивановну». Это сходство, конечно же, выводит образ Германна в контекст общероссийской и общечеловеческой проблематики, так как, по слову Пушкина, «мы все глядим в Наполеоны». «С Наполеоном, - пишет С.Г. Бочаров, - встает вопрос о возможностях, прежде неслыханных, воли одного человека подчинять себе жизнь и историю - но также и о пределах, какие ставит этой железной воле жизнь и история» [6, с. 123].
Заслуживает отдельного комментария словосочетание «профиль Наполеона». Случайно ли здесь использован тип изображения в профиль? П.А. Флоренский в одной из своих работ интерпретирует функции разных поворотов лица и фигуры в изобразительном искусстве: «Фас и тыл... дают впечатление уравновешенности и потому - самозамкнутости, тогда как профиль <...> асимметрией своего очерка и остротою неуравновешенных своих выступов, дает силовой натиск к одну сторону и тем создает силовое поле вне себя»; «профиль показывает в человеке органы воли, страсти, крепости самоутверждения: нос, челюсти, подбородок, посадку головы» [5, а 178-179, 182].
Характерна также закрытость лица Герман-на: то оно закрыто бобровым воротником, то мы видим сверкающие глаза из-под шляпы, то герой сидит «грозно нахмурясь» и напоминает Наполеона, но целостный облик лица всегда остается скрытым. Скрытость лица отвечает закрытому, уединенному и отчужденному характеру, в котором человеческие чувства, как например, голос совести, если и просыпаются, то ненадолго.
Внешняя закрытость отвечает внутренней узости сознания. Германн лишается возможности ценить живую жизнь и ее сложность, видеть и слышать собеседника, любоваться красотой, даже чувствовать холод. Не случайно его сопровождает мотив окаменения и нечувствия: у дома Лизы он стоит «неподвижно», «Германн стоял в одном сертуке, не чувствуя ни ветра, ни снега», «в сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло. Он окаменел». Ему, молодому человеку, не внятна прелесть Лизы: «ни слёзы бедной девушки, ни удивительная прелесть её горести не тревожили суровой души его». Лицо графини во время встречи с Германном дважды меняется от сильных душевных движений, но герой остается «окаменевшим». Внутреннее окаменение про-
явилось и в принципиальной глухоте к словам старухи о «шутке».
Что означают неподвижность, окаменение, «несообщительность» Германна? Он даже обедает в «уединенном трактире», а собеседниками являются только вино и собственное заболевающее воображение. Постепенно отчуждаясь от живой жизни и погружаясь в стихию страсти, Германн воздвигает между собой и другими людьми некое подобие стены, на плоскости которой страсть и огненное воображение не без поддержки темных сил рисуют страшные картины, которые в конце концов и сводят его с ума. «Таков вечный закон человеческого духа: всякое хотение порождает иллюзию объективности» [4, с. 74].
В финале «Пиковой дамы» повествование переводится в плоскость разговора о вере и предрассудках. Этот перевод, конечно, тоже знаменует выход за пределы национальных стереотипов, поскольку вопрос об «истинной вере» имеет отношение к последней глубине человека и никак не связан с национальными особенностями. Вытеснение веры, когда-то сформировавшей такие ценности, как «расчет, умеренность, трудолюбие», и ее подмена суевериями окончательно помрачают разум героя. Предварением помешательства снова становятся нечувствие и глухота, на этот раз к словам священника над гробом усопшей. Пушкин называет эти слова «простыми и трогательными», но Германн их не слышит, не чувствует - его сознание снова сужено, на этот раз суеверием.
Особое место в контексте нашей темы принадлежит упоминанию в повести г-жи Лебрен. Два портрета знаменитой художницы и первой портретистки при дворе Марии-Антуанетты находятся в доме графини. Германн, как всегда, проходит мимо, оставаясь, как всегда, глухим и неотзывчивым. Оставим в стороне вопрос о том, чей женский портрет здесь изображен (возможно, это Мария-Антуанетта), и задумаемся о смысле упоминания имени г-жи Лебрен (художницы Лу-изы-Виже Лебрен). Ее судьба в соотнесенности с судьбой пушкинских героев представляется замечательной. Дочь малоизвестного художника, будучи воспитанной в строгости и благочестии, развивает свое дарование и добивается большого успеха, став придворной портретисткой Марии-Антуанетты, Почетным членом многих Академий - в Париже, Парме, Болонье, Петербурге. Сама возможность добиться состояния, признания ценой твердости в честности, порядочности, бережливости в противовес желанию Германна «получить весь капитал разом» выглядит как нереализованный возможный путь самого Гер-
манна и снова помещает судьбу героя в общеевропейский контекст.
Тема старинной аристократии и новой знати важна в контексте повести и в связи с игрой двух имен: Сен-Жермен - Германн. П.А. Флоренский в книге «Имена» приводит случай из времен Французской революции - историю осуждения человека по имени Сен-Сир. Назвав на суде свое полное имя (де Сен-Сир), он слышит, что нет более дворянства, святошества. В конце концов его судят как Гражданина Абстрацию и советуют выбрать революционное имя [7, с. 63-64]. С исторической сцены уходит все, что раньше определяло благородство и достоинство человека, им на смену приходит безликость или какое-то новое имя. А поскольку не существует прежней сословной (старинный аристократизм) и религиозной почвы, возникает болезненный индивидуализм, способный очень быстро превратить человека в «дымящиеся развалины» [8].
Итак, главный герой «Пиковой дамы», будучи рассмотренным в имагологической перспективе, оказывается скорее «общечеловеком» («как ты да я, да целый свет»), выразителем общеевропейских проблем, с которыми переплетаются проблемы русского общества на одном из переломов его развития, а также пушкинские размышления о старинной аристократии и новой знати. Этим оправдывается и его фамилия «Германн», в переводе с латинского означающая «единородный». В средние века это имя присваивалось благородным и знатным людям. Однако именно благородство оказалось нереализованной возможностью пушкинского героя. В своей повести Пушкин зафиксировал глубинный антропологический кризис, чреватый локальными срывами и личностными катастрофами. То и дело выводя свое повествование за пределы национальных границ, он подчеркивает общечеловеческий характер кризиса. В
этом он подобен своему великому предшественнику и представителю немецкой культуры Гете, писавшему в предисловии к поэме «Герман и Доротея»: «Я пытался отделить в эпическом типе чисто человеческие стороны в укладе маленького немецкого городка от его шлаков и вместе с тем стремился к тому, чтобы отразить в маленьком зеркале великие движения и изменения мирового театра». Таким же маленьким зеркалом мирового театра стала и петербургская повесть Пушкина, предваряющая мисте-рийное содержание романов Достоевского о борьбе Бога и дьявола в сердце человека.
Список литературы
1. Папилова Е.В. Художественная имагология: немцы глазами русских (на материале русской литературы XIX века). Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 2013. 21 с.
2. Цветаева М.И. Мой Пушкин // Цветаева М.И. Избранное. М.: Просвещение, 1989. С. 267-299.
3. Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: Актуальные проблемы вебе-ровского социологического учения. М.: Мартис, 1998. 510 с.
4. Гершензон М.О. Пиковая дама // Гершензон М. Избранное. Мудрость Пушкина. М.: Изд-во МБА, 2007. С. 71-80.
5. Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Издательская группа «Прогресс», 1993. 324 с.
6. Бочаров С.Г. Случай или сказка? // Бочаров С.Г. Филологические сюжеты. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 121-143.
7. Флоренский П.А. Имена. М.: ТОО «КУПИ-НА»,1993. 320 с.
8. Дарский Д.С. «Пиковая дама» (Публикация В.А. Викторовича) // [Электронный ресурс] Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isf/isf-308-.Мт (дата обращения 12.04.2014).
GERMANN IN PUSHKIN'S STORY «QUEEN OF SPADES»: NATIONAL AND UNIVERSAL
S.A. Martyanova
Drama of Hermann in Pushkin's «Queen Of Spades» interpreted as universal. It is alleged that Pushkin comprehensively explores the problem of the man possessed by the spirit of heroic adventure (Napoleonic complex), and opens the path to the image of the character's individuality and personality in Russian literature. The author analyzes the behavior and portrait characteristics of heroes. Set parallel with the work of I.-V. Goethe ("The Sorrows of Young Werther", "Herman and Dorothea").
Keywords: personnage, imagology, national, universal, type, individuality, personality, behavior, behavior strategies, portrait, art anthropology.
References
1. Papilova E.V. Khudozhestvennaya imagologiya: XIX veka). Avtoref. diss. ... kand. filol. nauk. M., nemtsy glazami russkikh (na materiale russkoy literatury 2013. 21 s.
2. Tsvetaeva M.I. Moy Pushkin // Tsvetaeva M.I. Izbrannoe. M.: Prosveshchenie, 1989. S. 267-299.
3. Davydov Yu.N. Maks Veber i sovremennaya teoreticheskaya sotsiologiya: Aktual'nye problemy veberovskogo sotsiologicheskogo ucheniya. M.: Martis, 1998. 510 s.
4. Gershenzon M.O. Pikovaya dama // Gershenzon M. Izbrannoe. Mudrost' Pushkina. M.: Izd-vo MBA, 2007. S. 71-80.
5. Florenskiy P.A. Analiz prostranstvennosti i vremeni v khudozhestvenno-izobrazitel'nykh proizve-
deniyakh. M.: Izdatel'skaya gruppa «Progress», 1993. 324 s.
6. Bocharov S.G. Sluchay ili skazka? // Bocharov S.G. Filologicheskie syuzhety. M.: Yazyki slavyanskikh kul'tur, 2007. S. 121-143.
7. Florenskiy P.A. Imena. M.: TOO «KUPI-NA»,1993. 320 s.
8. Darskiy D.S. «Pikovaya dama» (Publikatsiya V.A. Viktorovicha) // [Elektronnyy resurs] Rezhim dostupa: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isf/isf-308-.htm (data obrashcheniya 12.04.2014).
