CC BY
188
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 62-65
УДК 82
ОСОБЕННОСТИ МИСТЕРИАЛЬНОГО АРХЕТИПА В «ПИКОВОЙ ДАМЕ» А.С. ПУШКИНА
© 2014 г. В.А.Фортунатова
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского [email protected]
Поступила в редакцию 15.04.2014
Рассмотрены взаимоотношения архетипического и реперного образов Графини и Германна сквозь призму мистериальности, семиотики карточной игры и внеигровой семантики. Доказана необходимость построения общей архетипологии пушкинского творчества.
Ключевые слова: архетип, формула, трансисторизм, миф, универсальность, индивидуация.
Современное литературоведение, опираясь на известную теорию психоаналитического исследования К.Г. Юнга, создало свою архетипиче-ски-аналитическую классику, представленную в отечественной науке прежде всего именами С.С. Аверинцева, В.Н. Топорова, Е.М. Меле-тинского. Их работы совместно с обширным опытом западного литературоведения позволяют судить об архетипе как устойчиво-подвижной единице творческого сознания, учитывать его особый трансисторизм, не совпадающий с линейной историей [1, с. 12], способность проявлять себя в соответствующих времени и стилю образах [2, с. 37].
Архетип, выступающий в качестве перво-принципа организации художественного текста, вмещает в себя и его структурно-морфологические особенности, и его соотнесенность с авторским Текстом, с принципами писательского мировосприятия и их воплощения. Сегодня, когда гуманитаристика стоит перед проблемой археологического подхода к литературе, ставшей бесценным раритетом в силу невостребованности массовым сознанием, речь уже идет о формировании особой исторической семантики и трансляции литературных смыслов в некогда классических культурах.
Пушкин до такой степени стал нашим современником, пресловутым «нашим все», что возникла актуальная проблема генезиса пушкинских образных смыслов. Она осознается исследователями на уровне сюжетной реалии, превращающейся в тему под действием ряда причин, - о чем писал Ю.М. Лотман в связи с Онегиным, проигравшим «все ставки жизни» [3, с. 261]. Или как мотив бороды, архетип вьюги, неожиданно роднящей Пушкина с Чеховым, на что указывает Ю.В. Доманский [4, с. 200].
Повесть «Пиковая дама» дает для такой методологии еще более фундаментальное основание. Архетип Старой женщины, уносящей с собой тайну, столь важную для жизни молодых, представляет собой соединение семантического и художественного образа в некоторую целостность, определяющую общую направленность, архитектонику произведения и преемственность творческого Текста автора.
Итак, семантически образ графини определяет концепция «жизни-игры-смерти», т.е. концепт бытия. Он реализуется на уровнях анекдота, истории и повседневности, в которой прошлое оставило свой неизгладимый след. Жизнь графини как процесс показана достаточно отчетливо. Она предстает в самых разных ракурсах, даже в загробной ипостаси «женщины в белом». Подобный объем образной структуры является необходимым условием возникновения и существования для любого архетипа.
В реальной своей плоскости Анна Федотовна, представшая в рассказе племянника карточной ведуньей, - всего лишь женщина, которая свое легендарное происшествие называет только «шуткой». В этом ракурсе ее судьба бинарна с другой - судьбой ее бедной питомицы, составляющей, лишь на первый взгляд, оппозицию своей покровительнице. Лиза -это олицетворение «линейной фракции», по выражению Юнга, то есть всего лишь фрагмент из той бытийственной картины, которую воплощает собой графиня. «В метаморфозах Фауста Гретхен, Хелен, Мари, и абстрактная «Вечная Женственность», - указывает Юнг в своей работе о Пикассо, - соответствуют четырем женским персонажам потустороннего мира гностиков — Еве, Елене, Марии и Софии»[5, с. 85-93].
Суть отношений Анны Федотовны с Лизаве-той Ивановной не сводится к социально-психологическим противоречиям между «знатной старухой и домашней мученицей». Как Гамлета нельзя постичь без мифа об Оресте, так и в «Пиковой даме» необходима реконструкция мифа о Деметре и Персефоне, составляющего основу Элевсинских мистерий.
Мистерия, означающая «праздник посвящения», определяет самую суть сюжета «Пиковой дамы» Пушкина. Карточная игра, которую окружает строгая тайна, вменяемая посвященным участникам, представляет собой одухотворенное и драматическое действие. Мистериаль-ный план событий обнаруживается уже в начале повести. После рассказа Томского об удивительных возможностях своей бабушки [6] с разных сторон раздаются сходные в своем значении неверия реплики-реакции: «тайна», «случай», «сказка». Мистериальность переходит в реальность, лишь когда становится фактом сознания Германна и обрастает множеством подробностей, дополняясь новой сюжетной линией, связанной с Лизой. С этого момента можно даже сказать, что повесть пронизывает уже новая, виртуальная иллюзия реальности, получающая особый уровень развернутости и обобщенности, позволяющий исследователям выдвигать самые разные научные гипотезы и создавать на их основе конструкты собственных идей. В наши дни, когда мистериальное пространство трансформировалось в виртуальное, лишившись глубоких внутренних связей с почвой и человеком, оно получило зримую осязательность своей эстетики и широкое распространение в массовом сознании. Однако только реалистический подход к произведению на «нереалистическую тему» создает прямолинейную или уплощенную трактовку гениального творения, в котором реализовались пушкинские представления о личности и которое выявляет художественно-смысловую преемственность его творений.
Метатворческий характер повести определяется двумя образами - Германна и Лизы. Германн принадлежит типажному ряду пушкинских героев, из которых самые характерные - Онегин и Сильвио («Выстрел»). Цепочка лизиных подобий не столь масштабна, но зато более разнообразна: это Лиза Муромская («Барышня-крестьянка»), Дуня («Станционный смотритель»), Марья Гавриловна («Метель») - то есть героини «Повестей Белкина», играющие, казалось бы, неразвернутую роль в философско-идейном строе своих произведений, но создающие совокупный пушкинский архетип Женщины.
Анна Федотовна и Лизавета Ивановна составляют нерасторжимое единство, на что прямо указывает эпилог повести. Муж графини имел «род бабушкина дворецкого», Лиза вышла замуж за сына «бывшего управителя у старой графини». Пройдя путь обитательницы царства мертвых и выйдя из символической преисподней своей комнатушки, Лиза-Персефона сама берет впоследствии на воспитание бедную родственницу. Природно-бытийственный круг, включающий идею сходства психологической эволюции людей, замкнулся. Архетип графини, согласно теории Филипа Янга [7, с. 570], вышел из исторического времени и социальной среды, его породившей, на самостоятельный простор.
Игра для графини - это мир сильных страстей, своего кодекса чести, символ ее молодой красоты и женского успеха. В то же время игра служит архаически интуитивным средством психологического постижения объекта. В настоящем графине, перемещающейся из фило-софско-исторического в светско-мифологиче-ское измерение, приходится играть эстетическими знаками, за которыми, в сущности, стоят отчетливые реалии ее старости. Поэтому не она является подлинной героиней повести, которая названа по символу «тайной недоброжелательности» - Пиковой даме. Главный акцент в ней сделан на рыцаре игры и смерти - Германне, обладающем аксиологической подвижностью и контекстуальной вариативностью.
Безусловным признаком архетипического облика графини является ее сильное эмоциональное воздействие на окружение и, в первую очередь, на людей, созвучных ее сущности. Германн, ставший последним свидетелем подлинного бытия этой легендарной женщины, уходя от покойницы вниз по темной лестнице, думает о том, что «может быть, лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный a l'oiseau royal, прижимая к сердцу свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле...» [8, с. 194].
Эти «странные чувствования» на стыке любовных стонов и предсмертных судорог перекликаются с недавним эпизодом, когда Германн только что подглядывал за раздеванием старухи. Его монолог в спальне графини взывал то к супруге, то к любовнице, то к матери - трем главным ипостасям женщины, на которые должно отозваться сердце графини. Но сам он не знает им цены, ибо они не имеют денежного эквивалента, а главная ценность для него - его собственное эго. Еще ранее, размышляя о способах узнать тайну графини, молодой человек
64
В.А. Фортунатова
перебирает варианты: «Представиться ей, подбиться в ее милость, - пожалуй, сделаться ее любовником, но на это всё требуется время - а ей восемьдесят семь лет, - она может умереть через неделю, - через два дня!..» [8, с. 185].
Геронтофил, некрофил, манифил (от mony -деньги), а может быть, все вместе взятое характеризует игрока по-крупному, у которого ставкой служит любовь, смерть или потеря разума. У него нет эмоционального отклика, нет отклонения от избранного курса, лишь вмешательство тайных сил может спутать его жизненные карты. «Ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения» [8, с. 193]. Наполеон, Мефистофель или злодей, за душой которого для окружающих ощутимы некие преступления, Германн предстает в повести со своей энергетикой, зреющей в нем инициативой, с динамикой психологического развития. Путь от умеренного созерцателя, который, по словам одного из участников карточной игры, «до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру» [8, с. 179], до эпатажного заявителя: «Позвольте поставить карту... Сорок семь тысяч» [8, с. 197] выглядит как затянувшийся поединок этого человека с самим собой и заканчивается вновь окаменелостью: «Германн стоял неподвижно» [8, с. 199]. Сценарий игры разрешился для него неожиданным финалом.
Д. Мирский назвал «Пиковую даму» шедевром сжатости [9, с. 78]. Тем не менее, несмотря на предельную экономию повествовательного пространства, словно бы переведенного «в цифру», в нем много кажущейся «избыточности». Широко используется персонажный параллелизм: помимо отмеченного выше (графиня-воспитанница), следует отметить конногвардейца Нарумова [10, с. 152-156], здравомыслящего юношу, которого Томский планирует подружить с Лизой. Этот кавалерист - полный антипод инженера. Он сразу же откликается на кабалистическую историю с картами, недоумевает по поводу «твердости» своего гостя Сури-на, здраво оценивает минимальную возможность понтировать у «осьмидесятилетней старухи», но Нарумов не занимает воображения Лизы, заполненного фигурой Германна.
Нарумов и Германн - это как упомянутые в самом начале мирандоль и руте, два знаковых принципа отношения к карточной игре. При первом игра идет равными кушами, без увеличения ставок, при втором - ставка делается на
удачную карту. Карточно-знаковая аллегория становится своеобразным прологом к повести в виде сжатой пружины, которая выстрелит лишь в финале.
При такой жесткой бережливости выразительных средств в этой повести-аллегории Пушкин вводит три сна Германна: в первый раз на уровне символа: карты, стол, ассигнации; второй - на уровне озарения: открытие тайны; третий - на уровне приговора: туз в виде паука-символа предстоящей кары. Как отмечает Н.М. Фортунатов, второй сон, связанный с явлением ожившей графини, предстает в виде мистического события, после которого фантасмагория и явь сливаются воедино [11, с. 201].
В повести возникает реперная реальность (фр. repère - знак, исходная точка), основанная на обманчивости, искажении разума, больном сне, а сам Германн предстает не архетипиче-ским, но реперным, т.е. опорным образом, точкой особого напряжения, излучающей энергию эмоциональной художественности. Надприрод-ная сущность этого героя превращает его в человеческий механизм, а в дальнейшем трансформируется в денежный автомат «babooshka», породивший в наши дни множество последователей пушкинского образа.
Итак, структурно-образный строй повести можно представить в виде треугольника, по краям которого размещены три группы образов. Верхний - символический - представлен карточными «персонажами»: мирандоль, руте, фараон, сонник, дама. В основании слева находятся исторически-архетипические герои - герцог Орлеанский, Сен-Жермен, графиня; справа появляются реальные герои: Лиза, Нарумов, Томский, Чекалинский, но в центре этой пирамиды находится точка эмоционального притяжения, реперный образ Германна, стягивающий воедино иерархию созданных характеров.
Список литературы
1. Curtius E.R. Zum Begriff einer historischen Topik (1938-1949) // Toposforschung. Eine Dokumentation / Hrsg. Von Jehn P. Frankfurt a .M., 1972. S. 15-20.
2. Западное литературоведение ХХ века. Энциклопедия. М.: Intrada, 2004. 560 с.
3. Лотман Ю. М. Пушкин: «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб.: Искусство. 1995. 787 с.
4. Доманский Ю.В. Архетипический мотив зимней вьюги в прозе А.С. Пушкина и рассказе А.П. Чехова «Ведьма» // Материалы международной пушкинской конференции. 1-4 октября 1996 г. Псков: [б.и.], 1996. С. 200-205.
5. Юнг К.Г., Нойман Э. Психоанализ и искусство. М.: Рефл-бук, Киев.: Ваклер, 1996. 304 с.
6. Юхнова И.С. Томский как рассказчик // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2013. № 1-2. С. 320-322.
7. Young Philip. Fallen from the time: The mythic Rip Van Winkle/ Kenyon rev, Gambier (Ohio), 1960. Vol. 22. Nr. 4. P. 547-573.
8. Пушкин А.С. Пиковая дама // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 9 т. Т.3. М.: Правда, 1954. 424 с.
9. Мирский Д. Литературно-критические статьи. М.: Советский писатель. 1978. 328 с.
10. Юхнова И.С. Поэтика диалога и проблема общения в прозе А.С. Пушкина и Лермонтова. Дисс... доктора филол. наук. Нижний Новгород, 2012. 431 с.
11. Фортунатов Н.М. Филологический детектив. Пушкин: загадки Болдинской осени. Б.Болдино; Саранск: [б.и.], 2011. 244 с.
THE FEATURES OF A MYSTERIAL ARCHETYPE IN «THE QUEEN OF SPADES» BY ALEXANDER PUSHKIN
V.A. Fortunatova
The article concerns the interaction between the archetypal and reference images of the Countess and Hermann in the light of mystery, card game semiotics, and non-game semantics. The necessity of creating the general archetypology of Pushkin's works is proved.
Keywords: archetype, formula, trans-historism, myth, universality, individuation.
References
1. Curtius E.R. Zum Begriff einer historischen Topik (1938-1949) // Toposforschung. Eine Dokumentation / Hrsg. Von Jehn P. Frankfurt a .M., 1972. S. 15-20.
2. Zapadnoe literaturovedenie KhKh veka. Entsi-klopediya. M.: Intrada, 2004. 560 s.
3. Lotman Yu. M. Pushkin: «Evgeniy Onegin»: Kommentariy. SPb.: Iskusstvo. 1995. 787 s.
4. Domanskiy Yu.V. Arkhetipicheskiy motiv zim-ney v'yugi v proze A.S. Pushkina i rasskaze A.P. Che-khova «Ved'ma» // Materialy mezhdunarodnoy push-kinskoy konferentsii. 1-4 oktyabrya 1996 g. Pskov: [b.i.], 1996. S. 200-205.
5. Yung K.G., Noyman E. Psikhoanaliz i iskusstvo. M.: Refl-buk, Kiev.: Vakler, 1996. 304 s.
6. Yukhnova I.S. Tomskiy kak rasskazchik // Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. 2013. № 1-2. S. 320-322.
7. Young Philip. Fallen from the time: The mythic Rip Van Winkle/ Kenyon rev, Gambier (Ohio), 1960. Vol. 22. Nr. 4. P. 547-573.
8. Pushkin A.S. Pikovaya dama // Pushkin A.S. Poln. sobr. soch.: v 9 t. T.3. M.: Pravda, 1954. 424 s.
9. Mirskiy D. Literaturno-kriticheskie stat'i. M.: So-vetskiy pisatel'. 1978. 328 s.
10. Yukhnova I.S. Poetika dialoga i problema ob-shcheniya v proze A.S. Pushkina i Lermontova. Diss... doktora filol. nauk. Nizhniy Novgorod, 2012. 431 s.
11. Fortunatov N.M. Filologicheskiy detektiv. Pushkin: zagadki Boldinskoy oseni. B.Boldino; Saransk: [b.i.], 2011. 244 s.
