CC BY
124
5. Каменский, Н. Современное положение Финляндии с точки зрения обороны государства [Текст] / Н. Каменский. - СПб., 1908.
6. Полвинен, Т. Держава и окраина [Текст] / Т. Полвинен. - СПб., 1997.
7. Новикова, И.Н. Великое княжество Финляндское в имперской политике России [Текст] /
И.Н. Новикова // Имперский строй России в региональном измерении (XIX — начало XX века). — М., 1997.
8. Соломещ, И.М. Финляндская политика царизма в годы Первой мировой войны (1914 — февраль 1917 г.) [Текст] / И.М. Соломещ. — Петрозаводск, 1992.
УДК 327(47+480):172.4.002.1
М.А. Саблина
ОБРАЗ ФИНЛЯНДИИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ НА РУБЕЖЕ Х1Х-ХХ ВЕКОВ
В современных российско-финляндских отношениях большое значение имеет вопрос доверия между партнерами. Одним из элементов доверия выступает образ страны, формирующийся не одно столетие. Рассмотрим один из этапов формирования образа Финляндии в России — на рубеже XIX и XX веков, который, по нашему мнению, заслуживает внимания по следующим причинам: во-первых, в конце XIX века в финляндском обществе четко сформировалась идея национальной идентичности; во-вторых, политика России в отношении Финляндии в данный период претерпела ряд изменений.
Представление о Финляндии в царской России формировалось под влиянием прежде всего внутренних изменений в самом финском обществе, его политическом и социокультурном контексте, а также проходящих в российском обществе политико-идеологических и духовных процессов. Считаем, что в этой связи можно говорить об этапах формирования образа (имиджа) Финляндии в России.
Первый этап (с 1809 года, когда Финляндия была присоединена к России, до середины XIX века). Для этого этапа характерно не очень частое упоминание в российской общественной печати о Финляндии. Однако можно констатировать благожелательное, романтическое представление о автономии. Как отмечает И.М. Соломещ, «интерес российского наблюдателя довольно редко имел политическую окраску. Скорее приходится говорить об эстетическом, этнографическом, романтически окрашенном
интересе. В результате довольно быстро зафиксировался образ суровой природы, в условиях которой живут эти молчаливые, но совсем не опасные финны. С легкой руки поэтов К. Батюшкова и А. Пушкина сформировалось несколько патерналистское отношение к финнам как к народу» [1].
По мнению И. Хирвисахо [2], причины такого становления образа Финляндии в русской литературе определялись тем, что российские идеологи воспринимали Финляндию как колонию, со всеми присущими этому образу характеристиками, — страну дикой, романтической, первобытной природы и не тронутого цивилизацией, простого народа. На этом фоне представители России выглядели как цивилизаторы, несущие в этот край современную культуру. Хирвисахо отмечает, что все эти авторы намеренно преувеличивали, в полном соответствии с эстетикой романтизма, суровость и пустынность Финляндии, мрачность и неприветливость ее природы и непритязательную простоту ее населения, изображая финнов как неких детей природы, находящихся в полной гармонии с окружающим их миром, и приводит известное высказывание В.Ф. Одоевского: «Финнов можно назвать народом древности, переселенным в нашу эпоху» [Там же. С. 244].
М.А. Витухновская в своей работе [3] цитирует интересные наблюдения публициста XIX века К. Грота, отмечавшего в очерке «О финнах и их народной поэзии», что финны энергичны, решительны и мужественны, на
редкость терпеливы, честны и верны данному слову, страстно привязаны к своей родине и сострадательны по отношению к ближним, гостеприимны. Финны недоверчивы к иноплеменникам, скрытны и молчаливы, но справедливы, отзывчивы на доброе отношение.
И.М. Соломещ отмечает: «В частности, размышления об исторических судьбах Финляндии и ее месте в составе империи неминуемо оказывались в повестке дня полемики западников и славянофилов, при том общем замечании, что финляндские дела в общеимперском контексте еще долго не представляли собой проблему первого плана. Славянофильский подход к Финляндии, равно как и в отношении других порубежных районов империи с их инородческим и иноверческим населением, довольно долго оставался окрашенным неким романтическим мессианством» [1].
Второй этап. Во второй половине XIX века в российском обществе интерес к развитию Финляндии возрастает. М.А. Витухновская справедливо указывает, что «отношение к национальному вопросу и имперской проблематике стало одним из существенных „маркирующих" идеологических признаков; национальный дискурс сыграл существенную роль в окончательном размежевании российского интеллектуального сообщества на консервативную и либеральную части» [3].
С 60-х годов XIX века намечается новая имиджевая характеристика Финляндии. Представление об автономии меняется, что связано в первую очередь с активными процессами национально-государственного строительства. Этот период начался в Финляндии с царствования Александра II, разрешившего созвать сейм Финляндии, не собиравшийся более пятидесяти лет. События, происходящие в жизни автономии, консервативные и либеральные политики оценивали с диаметрально противоположных сторон.
Такое толкование положило началу противостояния по финляндскому вопросу. С течением времени оно лишь нарастало, и к концу XIX — началу XX века привело стороны к неразрешимому конфликту. Именно в этот период, как пишет Витухновская, сформировались не только политические позиции противостоящих сторон, но и те типичные для консерваторов и либералов «образы Финляндии» [Там же].
Российские либеральные публицисты трактовали образ финского народа как нации, воспринявшей основы европейской цивилизации, обладающей выборными органами самоуправления и приверженной гражданским и политическим свободам. Положительный образ Финляндии у либералов включал в себя идеал формирующейся демократии, правового государства с элементами гражданского общества. По их мнению, это давало надежду на демократическую модернизацию и самой метрополии. В свою очередь, консервативно настроенные журналисты и литераторы видели в процессах автономизации Финляндии опасность сепаратизма и развала империи.
В этой связи важно проанализировать теоретическое обоснование процессов формирования общественного мнения в России, что имеет прямое отношение к структурированию образа Финляндии в политических кругах митрополии XIX века. Известный западный исследователь Ч. Кули писал, что «общественное мнение — это не просто агрегация отдельных индивидуальных суждений, это — организация, совместный продукт коммуникации и взаимного влияния» [4, с. 121].
В представлениях идеологов разных лагерей «образ» Великого княжества Финляндского носил противоположный характер: у либералов формировалась симпатия к нему, у консерваторов — антипатия. В основе такого подхода лежали их политические различия и представление о будущности России.
Мы считаем, чтобы разобраться в данном вопросе, необходимо отличать «истинное общественное мнение» от «массового впечатления». Первое отличается зрелостью, серьезным и ответственным подходом, устойчивостью связей и влияний, в то время как второе представляет собой расплывчатое, но эмоционально окрашенное представление, распространяющееся очень быстро и привлекающее к себе общее внимание, но недолговечное, способное так же быстро исчезать.
Следует отметить сложный характер общественного мнения, недостаточность организации в нем, неустойчивость связей между отдельными секторами общественного сознания. Но, тем не менее, можно утверждать, что именно за этой формой общественного сознания будущее. Процесс демократизации, идущий в социуме,
обусловливает именно такой способ мышления. «Эта пестрота, — пишет Ч. Куни, — отражает просто сложность организации, текучесть мнений и обсуждений, которые превращаются в повсеместный вид деятельности, по существу это проявление роста, осуществляющегося в системе в целом и в каждом отдельном ее члене. Общее мнение, если бы оно установилось как единственное, без конкретных видов мышления, которые проявляются в различных сферах науки и искусства, указывало бы на низкий тип структуры, более похожий на толпу, чем на разумное общество» [4, с. 127].
Представляется, что на последнем утверждении основываются доводы противников демократии, доказывающих, что правление масс не может не быть шагом вперед, ибо понижает уровень осмысления государственных вопросов, поскольку массы в большинстве своем невежественны, а решения принимаются именно большинством. Любопытен аргумент, выдвигаемый Кули против этих рассуждений. Массы действительно невежественны, соглашается он, но они не глупы. Не зная множества конкретных вещей, они способны осознавать свое незнание и уважать мнение экспертов и специалистов. Много ли людей в современном мире читали Платона, и тем не менее авторитет Платона стоит высоко, поскольку так оценивают этого мыслителя те, кто его читал, а прочие принимают это мнение на веру. Приводя этот пример, Кули ссылается на П. Эмерсона, также использовавшего его. Далее он констатирует: «Это, если быть точным, суждение меньшинства, и так обстоит дело в каком-то смысле со всеми утонченными суждениями, главное, что большинство имеет достаточно смысла, чтобы усвоить их» [Там же. С. 126].
Сопоставляя теоретические позиции с процессом формирования общественного мнения в России относительно Финляндии, необходимо отметить следующее. С середины XIX века именно экспертное мнение публицистов и литераторов, печатавших свои произведения в журналах, оказывало определяющее воздействие на представление российского общества о Финляндии. Именно журналы стали важнейшим инструментом формирования имиджа Финляндии, причем «образ Финляндии» существовал для российских мыслителей в неразрывной связи с тем «образом России», который
«возникал перед их мысленным взором и в разных случаях воспринимался либо как помеха на пути развития Российской империи, либо как один из стимулов к ее движению вперед» [3].
Третий этап. К 1883 году в Российской империи окончательно оформилась теория «народного самодержавия». В ее основе лежала идея единения царя с народом при посредничестве российского дворянства. Таким образом, политический курс приобретал националистическую окраску. Идейной основой царствования Александра III и его сына Николая II стал национальный миф, провозглашавший несоответствие России Европе. «В основу исторической парадигмы, — отмечает Р. Вортман, — была положена заимствованная у славянофилов идеализированная картина XVII в. — эпохи, когда царь правил в единстве и в гармонии с „землей русской"» [5, с. 238]. Данная позиция выводила на первый план националистическую и консервативную тематику в публикациях, посвященных Финляндии. Главным идеологическим центром, формирующим российское общественное мнение, становится издание «Московские ведомости». По данным Р. Суни, только за 1880—1889 годы было опубликовано более 200 статей по финляндской тематике [6, с. 23].
Анализ статей в «Московских ведомостях» дает нам возможность сделать следующий выводу. Независимо от того, что обсуждалось в этих статьях: торговые или таможенные привилегии Финляндии, открытие в Великом княжестве памятника на месте сражений шведов и финнов с русскими войсками, особое положение финляндских войск — основная мысль этих публикаций сводилась к тому, что благотворительной России Финляндия платит черной неблагодарностью, стремясь к обособлению и существованию за российский счет. Типичным образцом статей о «неблагодарной Финляндии» является публикация в «Московских ведомостях» № 176 от 26 июня 1884 года, в которой, в частности, говорится, что, «имея свое управление и свою монетную систему, будучи отделена от Империи таможенною границей, Финляндия находится почти только в личном соединении с Россией. Не желая участвовать в общей жизни Империи, уклоняясь от исполнения общегосударственных повинностей, не принимая участия в погашении долговых обязательств государства, не разделяя наших затруднений <...> вообще обособляя себя
от России, Финляндия желает жить за счет России. Справедливо ли это?» [Цит. по: 3].
Такое обвинение Финляндии в «нахлебни-честве» по отношению к России было вызвано многочисленными льготами, предоставленными автономии в правление Александра II, ставшими одной из причин ее экономического роста. В задачу российских националистов-консерваторов входило показать, что только эти льготы и явились основанием для столь быстрого развития финляндской экономики. Без льгот, т. е. без великодушной помощи России, Великое княжество не смогло бы пройти столь быстрый и результативный путь развития. Финляндия воспринималась националистами-консерваторами как окраина, которая воспользовалась богатствами метрополии, но при этом отказывается принять во внимание национальные интересы России и демонстрирует отсутствие должного уважения или хотя бы элементарной благодарности.
До появления интердисциплинарных исследований по теории и практике межкультурной коммуникации можно согласиться с мнением профессора Кипарского, который на примере истории формирования образа Финляндии и финнов в российской беллетристике и публицистике сделал несколько принципиально важных замечаний, касающихся характера и особенностей формирования представлений о народе-соседе. Как правило, эти представления основывались на личных впечатлениях путешественников или жителей приграничных местностей, распространявшихся устно или письменно. Очень редко возможность познакомиться с соседом представляется всему народу. Так происходит, например, когда один народ на время оказывается под властью другого [См. об этом подробнее: 1].
Развитие финского национализма в 1870-х — начале 1880-х годов выпало из поля зрения российских консерваторов, а национальная мобилизация Финляндии застала их врасплох. П.И. Мессарош, побывавший в Финляндии впервые в 1870 году и вторично в 1895 году, писал, что был поражен «переменами, произошедшими в течение этих 25 лет во взглядах крестьянского населения края». «Мы увидели, что в эти четверть века ненависть ко всему русскому приняла громадные размеры» [7, с. 3]. В этот период произошло столкновение фин-
ского национализма, вполне оформившегося, развитого, находящегося в пассионарной фазе, с русским национализмом. Можно согласиться с мнением М.А. Витухновской, которая считала, что российские националисты страдали «комплексом национального унижения, поскольку были не в силах признать, что маленькая и бедная природными запасами окраина смогла экономически обогнать метрополию, опираясь, вкупе с уже упоминавшимися экономическими льготами, на свое либеральное законодательство, разумное самоуправление и рациональное хозяйствование» [3].
Исследуя вопросы становления национальных движений в европейских странах, можно полностью согласиться с концепцией М. Хроха [8], считающего, что в большинстве европейских национальных движений существовали три фазы: первая — фаза А, в ходе которой пробуждается интерес сравнительно небольшой группы образованных людей к языку, истории и фольклору определенной этнической группы; вторая — фаза Б — развитие национальной агитации; третья — фаза В — последний этап, когда национальное движение становится массовым.
Если использовать при анализе развития националистических тенденций в Финляндии во второй половине XIX века эту концепцию «эволюции национальных движений», то в этот период финское национальное движение переходило от фазы национальной агитации к фазе массового национального движения.
К концу 1880-х годов в консервативно-националистической прессе сформировался новый «образ Финляндии». Автономия не хотела вписываться в парадигму многонациональной Российской империи, а стремилась к самостоятельности. Такое следование своим национальным курсом, модернизация общества были расценены как предательство. Финляндия воспринималась идеологами националистического толка как отступник, обманувший доверие метрополии и использовавший ее щедрые дары для своих нужд, игнорируя интересы империи.
Если рассматривать позицию российских консерваторов через дихотомию «свой — чужой», то становится совершенно ясно, что Финляндия и финны воспринимались ими как чужой, враждебный край и народ, сосуществование с которым в составе единой империи возможно только в том случае, если он откажется от своих
претензий на самостоятельность. Данная позиция наиболее четко прозвучала в выступлении правого националиста В.М. Пуришкевича в Государственной думе: «Финляндия, выросшая под покровительством русского двуглавого орла, обязана всем своим благоденствием России, эта Финляндия отплатила ей черной неблагодарностью <...> мы должны быть сильны, и это один из главных поводов, одна из главных причин того, что самые серьезные, самые беспощадные репрессии должны быть приняты в отношении взбунтовавшейся окраины» [Цит. по: 3].
Несмотря на весьма значительное распространение националистических взглядов в российской прессе периодов царствования Александра III и Николая II, следует отметить и наличие либеральной позиции в отношении образа Финляндии. Данная позиция российского общественного мнения рассматривала автономию как единственный и благодатный уголок Российской империи, где царили культура и демократия. Антифинская кампания, начатая консервативными изданиями, не могла не вызвать возмущения в либеральных кругах. Одним из первых на защиту позитивного образа Финляндии встал журнал «Вестник Европы». Журнал не мог сражаться с консервативными изданиями, такими как «Московские ведомости», «Новое время» и «Свет», «на равных», так как выходил ежемесячно, а его оппоненты — ежедневно, однако «вел» финляндскую тему систематически. Именно на страницах этого журнала формировался либеральный «образ Финляндии».
В основе такого образа лежало диаметрально противоположное консервативному представление о перспективах и будущем России. Идеалом либералов была западноевропейская демократия с ее конституционным правлением, формирующимся гражданским обществом, правовым сознанием народов, благоустроенным бытом. Финляндия представлялась им ближней Европой. «Европой» домашней, доступной, но при этом обладающей всеми основными внешними, и не только внешними, свойствами Европы «настоящей». В начале XX века, выражая общее мнение российских либералов, А.И. Куприн писал о Хельсинки: «Так близко от С.-Петербурга — и вот настоящий европейский город» [9, с. 614]. Финляндия стала для российских либералов Европой в миниатюре, той развитой, благоустроенной, просвещенной Европой, которая была
их общественным и политическим идеалом, которая, с их точки зрения, должна была стать моделью для развития России. Именно с этих позиций либеральная пресса вела защиту Финляндии от наступления российской власти.
Лояльность финнов связывалась либералами с их принадлежностью к «европейской цивилизации», воспитавшей в них черты гражданской личности и правовое сознание. Эти качества финляндского народа либералы ставили особенно высоко, и это их убеждение оставалось непоколебимым на протяжении десятков лет. Газета «Голос» писала, что в результате связи с германо-скандинавским миром «очень рано были внесены в Финляндию все существеннейшие черты европейской цивилизации. <...> Под всеми этими влияниями развивалось в народе сознание человеческих прав, складывалась и крепла гражданская личность, возникало сознание политической свободы, являлся навык к самоуправлению. <...> Почти во всех городах и даже в некоторых селениях Финляндии в настоящее время есть различные общества1. действия которых обнимают положительно всю Финляндию» [Цит. по: 3].
Наиболее ярко защита Финляндии проходила на заседаниях III Государственной думы. Левые партии выступали против националистов широким фронтом, за выступлениями кадетов следовали речи социал-демократов, трудовиков, прогрессистов. Выступления были окрашены эмоционально, в них слышалась горечь и неистовое желание отстоять Финляндию — этот единственный и драгоценный уголок, где «народ свободно дышит и не угнетен экономически и духовно». Особую драматичность речам левых фракций придавало ясное ощущение, что их дело заведомо проиграно и разгром Финляндии неизбежен. Отсюда то подчеркнутое тепло, которое звучало в их речах, выглядевших подчас как прощание с Финляндией. Социал-демократ И.П. Покровский констатировал: «Правительство не может терпеть рядом с собой страну, входящую в состав Российского государства, страну с действительным демократическим народным представительством <...>
1 Далее в тексте перечисляются просветительные, врачебные, сельскохозяйственные, попечительские, литературные и другие общества, общества призрения нищих.
где действительно, а не фиктивно существуют гражданские свободы, страну, где народное образование проникло в глубь, в деревню, страну, где культура дошла до глубины лесов и деревень» [Цит. по: 3].
Либеральная пресса широко использовала распространенный прием сравнения жизни крестьян в Финляндии и во внутренних губерниях России: «Живут финские крестьяне чисто; одеваются хорошо и опрятно; по нашим понятиям их достаток можно назвать большим. Во внутренних губерниях таким достатком располагают только богатые мужики, да и то живут с меньшими удобствами. <...> В Курской губернии, несмотря на несравненно лучшие климатические и природные условия, доход хозяина в среднем в 2,5 раза ниже, чем в Финляндии» [10, с. 68].
Важными чертами финляндского общества либералы считали его просвещенность и грамотность. В сравнении с удрученным состоянием школьного дела и просвещенности народа в России их восхищал огромный престиж образования, грамотности, культ школы, который существовал в Финляндии. Журнал «Мир Божий»2 несколько раз анализировал финскую систему просвещения, отмечая, что в основе школьного дела в Финляндии лежит два принципа: 1) школьное образование нужно не только само по себе, но и для того, чтобы вооружить народ для борьбы за существование, и поэтому должно быть массовым; 2) нельзя ограничиваться простым преподаванием грамоты, а следует углублять образование, чтобы «вырабатывать развитых людей и хороших граждан», иными словами, результатом просветительской программы должно стать воспитание сознательного, самостоятельно мыслящего гражданина.
Такая установка целиком противоречила тем принципам, которые пытался вводить в российскую образовательную систему К.П. Победоносцев, вдохновитель создания сети церков-но-приходских школ в стране, считавший, что «простому человеку» нельзя прививать умения самостоятельно, логически мыслить. «Если б удалось, наконец, — констатировал Победоносцев, — нашим реформаторам привить к массе веру в безусловное, руководительное значение логической формулы мышления. В массе исчез-
2 См.: Мир Божий. 1897. № 4, 11; 1898. № 6, 12.
ло бы то драгоценное свойство устойчивости, с помощью коего общество успевало до сих пор держаться на твердом основании» [11, с. 127].
Деятельность финляндской школы получила в либеральной литературе много хвалебных отзывов. Так, А.И. Куприн писал: «О поголовной грамотности финнов все, конечно, слышали, но, может быть, не все видели их начальные народные школы. Мне привелось осмотреть довольно подробно новое городское училище. <...> Это дворец, выстроенный года три-четыре назад, в три этажа, с саженными квадратными окнами, с лестницами, как во дворце, по всем правилам современной школьной гигиены» [9, с. 619].
Наконец, в либеральной прессе высоко оценивались внешние, бытовые черты «евро-пейскости», которые так ценили русские в Европе и которых многим из них так не хватало на Родине. В либеральных изданиях разных лет неизменно отмечалась высокая бытовая культура финнов, чистота, грамотность и честность народа. Эти черты до такой степени считались неотъемлемым свойством финнов, что приписывались всему народу в целом.
Мы вновь сталкиваемся с тем образом противостояния Финляндии и России, о котором уже упоминали: грубая, тупая сила стремится разгромить оазис культуры и свободы, раздражающий ее своим благополучием. Развивающаяся Финляндия несла в себе угрозу для империи, ибо, как справедливо отмечает Р. Суни, «успехи модернизации создают условия для провала империи». Он поясняет, что пафос империи, ее оправдание заключается в том, что она несет цивилизацию подвластным народам. «Нуждаясь в оправдании права иностранцев управлять народами, которые стали преобразовывать себя в нации, имперская элита пользовалась идеей модернизации младших и нецивилизованных народов в качестве главного средства легитимизации имперского порядка.» [6]. Финляндия в эту схему никак не вписывалась, напротив, именно от нее либералы ждали цивилизаци-онного воздействия на Россию, однако такого воздействия не произошло. Главная причина — желание руководства царской России оставить все без изменений. По мнению Суни, это и обусловило начало во второй половине 1880-х годов «похода на Финляндию» консервативно-националистических сил России, продолжавшегося вплоть до революции 1917 года.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Соломещ, И.М. От Финляндии Гагарина к Финляндии Ордина: на пути к финляндскому вопросу [Текст] / И.М. Соломещ // Многоликая Финляндия. Образ Финляндии и финнов в России: сб. статей / под науч. ред. А.Н. Цамутали, О.П. Илюха, Г.М. Коваленко; НовГУ им. Ярослава Мудрого. — Великий Новгород, 2004.
2. Hirvisaho, I.K. A Stepchild of the Empire: Finland in Russian Colonial Discourse [Text] / I.K. Hirvisaho. — Los Angeles: University of California, 1997.
3. Витухновская, М.А. Бунтующая окраина или модель для подражания: Финляндия глазами российских консерваторов и либералов второй половины XIX — начала XX века [Текст] / М.А. Витухновская // Многоликая Финляндия. Образ Финляндии и финнов в России. — Великий Новгород, 2004.
4. Кули, Ч.Х. Человеческая природа и социальный порядок [Текст] / Ч.Х. Кули. — М.: Идея-Пресс : Дом интеллектуальной книги, 2000.
5. Вортман, Р. «Официальная народность» и национальный миф Российской монархии XIX века [Текст] / Р. Вортман // Россия / Russia. Культурные
практики в идеол. перспективе. Россия, XVIII — начало XX в. / сост. Н.Н. Мазур. — М.; Венеция. — 1999. - № 3 (11).
6. Суни, Р. Империя как она есть: имперская Россия, «национальное» самосознание и теории империи [Текст] / Р. Суни // Ab Imperio. — 2001. — № 1—2.
7. Мессарош, П.И. Финляндия — государство или русская окраина? [Текст] / П.И. Мессарош. — СПб., 1897.
8. Hroch, M. Social preconditions of national revival in Europe. A comparative analysis of the social composition of patriotic groups among the smaller european nations [Text] / M. Hroch. — Cambridge, 1885.
9. Куприн, А.И. Немножко Финляндии [Текст] / А.И. Куприн // Собр. соч. Т. 6. — М., 1958.
10. Фирсов, В. Причины экономических и культурных успехов Финляндии [Текст] / В. Фирсов // Мир Божий. — 1898. — № 12.
11. Победоносцев, К.П. Народное просвещение [Текст] / К.П. Победоносцев // Pro et Contra: ан-тол. — СПб., 1996.
УДК 323.1
А.С. Лебедев
КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ШВЕДСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА
Долгое время Швеция считалась регионом межнационального спокойствия. Высокие стандарты жизни, стабильное экономическое положение в сочетании с активной социальной политикой обеспечили гражданам этой страны комфортные условия для существования. Однако с развитием мультикультурализма и, как следствие, возрастанием числа иммигрантов из стран «третьего мира» в Швеции возникла проблема взаимодействия национального стержня, граждан других культур и политической модели, от решения которой может зависеть многое в этом государстве. Стоит отметить, что на текущий момент оно находится в ощутимом зависимом положении от иностранной рабочей силы, благодаря которой шведскому правительству удается поддерживать курс, некогда объявленный премьер-министром П.А. Ханссоном.
С 1930-х годов, когда началось кропотливое строительство «народного дома» под руковод-
ством Социал-демократической рабочей партии (далее — СДРПШ), Швеция все больше и больше привлекала внимание людей из южных регионов Европы и государств «третьего мира». А в послевоенное время, когда многие страны мира находились в руинах, туда отправилось множество трудовых мигрантов. Стране, сумевшей сохранить свой промышленный потенциал, требовалось огромное количество рабочих рук, которых явно не хватало, учитывая довоенное состояние дел в демографии. Общеизвестно, что период между двумя мировыми войнами характеризовался низкой рождаемостью, высокими показателями смертности и массовой эмиграцией шведского населения. Поэтому неудивителен тот факт, что шведские работодатели привлекали рабочих из других стран, например из Италии, Югославии или Греции. С 1954 года в этот список вошли Дания, Норвегия и Финляндия, благодаря договору об общем рабочем рынке с
